Сонеты Шекспира

Ведь для хвалы тебе – и пышной очень —

Теперь есть много перьев золотых

И слог, что всеми музами отточен.

Остались мысли мне, слова – другим.

Я, будто в церкви служка неученый,

Твержу: «Аминь», – когда заслышу гимн,

Что кем-то сложен в форме утонченной.

Когда тебе возносится хвала,

Я вторю: «Это точно! Это верно!» —

И добавляю, что хвала мала,

Но это – в сердце, любящем безмерно.

За громкие слова других цени,

Меня ж – за мысли, лучше слов они.

86

Не стих его, на гордых парусах

Держащий курс к тебе, заветной цели,

Виной тому, что разум мой зачах

И мысли гибнут в нем, созревши еле.

Не дух его, что духами учен

Писать, как смертным недостанет мочи,

Виной, что дара речи я лишен, —

Ни он, и никакие тени ночи.

Пусть дружит с ним и дальше призрак тот,

Кому в ночи перо его внимало, —

Не их союз мне запечатал рот,

Искусства их я не боюсь нимало.

Но он стал петь о прелестях твоих,

И, их лишась, мой обессилел стих.

87

Прощай! Тобой не смею обладать я.

Ты – роскошь для меня и знаешь это.

Тебе свободу не могу не дать я:

Прав у меня на совершенство нету.

Владенье мне такое не по чину —

Моих заслуг дороже многократно.

А одарять – найдешь ли ты причину?

Возьми же все права мои обратно.

Цены ль себе не знал ты настоящей,

Насчет меня ль поддался заблужденью —

Великий дар свой пусть теперь дарящий

Вернет себе, по здравому сужденью.

Мне снилось, что тобою обладал я.

Во сне – король, наутро нищим стал я.

88

Когда меня захочешь на позор

Ты выставить, предав молве нелестной,

Я за тебя вступлюсь, себе в укор,

И назову твою измену честной.

Мои изъяны мне как никому

Знакомы. Я о них рассказ сложил бы

Такой, что благородству твоему

Разрыв со мной во славу послужил бы.

Тогда и сам в прибытке буду я.

Ведь, любящий, я полон так тобою,

Что и позор – коль польза в нем твоя, —

Себе сочту я пользою двойною.

Всецело твой, я честь твою люблю

И за нее бесчестие стерплю.

89

Чтоб объяснить разрыв, ты мне в вину

Поставь изъян любой – не стану спорить.

Скажи, что хром я, – ковылять начну

И всем твоим резонам буду вторить.

Меня не опорочишь никогда

Ты так – оправдывая вероломство, —

Как, помысел твой зная, без труда

Себя я опорочу – скрыв знакомство.

Держаться я сумею в стороне.

Язык не скажет о тебе ни слова,

Чтоб на беду, по неразумью, мне

Знакомства вдруг не выболтать былого.

Я сам твоей защитник правоты:

Мне тот не мил, кого не любишь ты.

90

Оставь меня теперь, когда и так

Мир на меня кругом идет войною,

Стань самой грозной из его атак,

Но не последней горестью двойною.

Не дай душе оправиться от бед,

Чтоб только глубже был потом я ранен.

Не насылай, ненастной ночи вслед,

Отсроченную бурю утром ранним.

Не жди, чтоб череда сужденных мне

Печалей мелочных меня сразила.

Ударь немедля – чтоб познал вполне

Я, какова Фортуны злая сила.

И там, где нынче вижу я беду,

Тебя лишась, беды я не найду.

91

Кто состояньем горд, кто – благородством,

Кто – силой тела, кто – сноровкой спорой,

Кто – платья новомодного уродством,

Кто – скакуном, иль соколом, иль сворой.

Отраду в чем-нибудь находит каждый —

Свой приз натура всякая получит, —

Но я всех этих частностей не жажду,

Владея благом, что одно всех лучше.

Твоя любовь важнее предков знатных,

Дороже клада, мантии пышнее,

Милее сокола иль гончих статных, —

Я больше всех горжусь, когда я с нею.

Одна беда: любовь отнять ты волен,

И буду я всех больше обездолен.

92

Себя украсть ты можешь у меня,

И все же будешь ты всю жизнь моим,

Ведь не продлится жизнь моя и дня,

Когда тобой не буду я любим.

К чему бояться худшего из зол,

Коль меньшее окончит жизнь саму?

Теперь я вижу: то, что я обрел,

Капризу не подвластно твоему.

Не страшен мне изменчивый твой нрав,

Раз мне измен при жизни не терпеть.

О, как блажен я – обладатель прав

На счастье жить, на счастье умереть!

Но и блаженство можно запятнать:

Изменишь ты, а я не буду знать.

93

Я буду жить, неверности не чуя,

Как глупый муж. Мне будет невдомек,

Что стал чужим ты – за любовь сочту я

Любви фасад, хоть сердцем ты далек.

Ведь злу в твоих чертах не поселиться —

Не то что у других, когда рассказ

О всех изменах сердца пишут лица

Морщинами вокруг угрюмых глаз.

Тебя рождая, небеса решили,

Чтоб у тебя в очах любовь жила,

И, хоть бы ум и сердце грех таили,

Лик сладости был полон, а не зла.

Как Евы яблоко, растет, прелестна,

Краса твоя, что с нравом несовместна!

94

Кто зла не сеет, хоть на зло способен —

Чья воля внешности не сообразна, —

Кто, всех волнуя, сам скале подобен,

Неколебим, не ведает соблазна;

Кто о небесной милости радеет —

Природы дар не портит, даже в малом, —

Тот совершенством, как король, владеет,

Когда другому быть дано вассалом.

Цветок благоуханье дарит лету,

Хоть век свой для себя он проживает,

Но коль находит порча прелесть эту,

Цветка достойней и сорняк бывает.

Что сладостнее – портится тем пуще,

И нет зловонней лилии гниющей.

95

Каким очарованьем облачен

Твой грех любой – как скрашены деянья,

Пятнающие юности бутон!

Как зла в тебе роскошны одеянья!

Есть языки, что над тобою суд

Вершат, твои смакуя похожденья,

Но имя лишь твое произнесут —

Звучат хвалой нелестные сужденья.

В каком прекрасном доме жить дано

Порокам этим, что тебя избрали, —

Где красотой прикрыто зла пятно

И милым выглядит в такой вуали!

Все ж дарованье береги свое,

Ведь тупится и стали острие.

96

Беспутной юность видится одним,

Другим забавы юности по нраву,

Но теми и другими ты любим,

И все грехи твои тебе во славу.

Почтенье вызовет кусок стекла,

Коль он на пальце королевы будет;

Так и греховные твои дела

Сочтут достойными – и не осудят.

О, скольких же ягнят ждет волчья пасть,

Коль примет хищный волк овцы обличье!

О, скольким жертвами твоими пасть,

Используй ты красы своей величье!

Не делай зла. Я так тебя люблю,

Что имя доброе с тобой делю.

97

Поистине, зиме была сродни

С тобой разлука, о отрада года!

Как холодны и мрачны были дни,

Как опустела для меня природа!

А ведь была то летняя пора,

Настала осень, урожая время,

Что носит тяжесть вешнего добра,

Как чрево вдов – по смерти мужа бремя.

Но видел я в поре богатой той

Лишь нищету сиротского удела,

Ведь лета прелесть полнится тобой,

А без тебя и птица редко пела,

И так уныла песнь ее была,

Что лист бледнел, решив: зима пришла.

98

С тобою разлучен я был весной,

Когда Апрель, нарядный и веселый,

Всему вокруг дарил дух юный свой,

И в пляс пускался сам Сатурн тяжелый.

Но песни птиц и краски всей земли,

С разнообразьем ароматов пьяных,

Историй летних дать мне не могли —

Иль рвать цветы заставить на полянах.

Как ни был розы лепесток пунцов,

Как ни белели чаши гордых лилий,

В них копии я видел с образцов,

Что все они в тебе лишь находили.

В разлуке мне зимой стал вешний день,

Цветы же мне твою дарили тень.

99

Таков был мой упрек фиалкам ранним:

«Плутовки, ваш украден аромат —

Наполнен он любви моей дыханьем!

Ваш пурпур кровью вен его богат,

Где вашим сгущена она стараньем!»

От рук твоих у лилий белизна,

У майорана – тон любимой пряди;

Средь роз краснела от стыда одна,

Другая побелела, страха ради,

А третья, ни красна и ни бела,

Добавила, ограбив розы эти,

Дух уст твоих – но за ее дела

Снедает червь ее во всем расцвете.

Я видел, что воришки все цветы:

И прелесть их, и сладость – это ты.

100

О Муза, где ты, почему забыла

О долге – петь источник сил твоих?

Как много тратишь ты святого пыла

На пустяки – и меркнешь из-за них!

Вернись же, Муза, и покайся в лени —

Стихами кроткими пред ухом тем,

Что, оценив, их примет в искупленье

И даст искусству лучшую из тем.

В лицо любви моей вглядись ты снова

И, коль морщинку в нем найдешь на грех,

Сатирой стань и сделай, силой слова,

Добычу Времени смешной для всех.

Нож Времени остановить ты сможешь,

Коль гимн любви моей скорее сложишь.

101

О Муза нерадивая! Как ты

Мне объяснишь, что не поешь о друге?

Ведь без него нет в мире красоты,

Нет истины – и нет твоей заслуги.

Иль скажешь, что у истины есть свой

Цвет постоянный и других не нужно,

Что красоте не нужен краски слой

И улучшать ее – лишь делать хуже?

Должна ли ты молчать, коль в похвале

Он не нуждается? Ведь сделать в силах

Ты так, чтоб оставался на земле

Он дольше позолоты на могилах.

Исполни долг! Я дам тебе урок,

Как сохранить красу на долгий срок.

102

Люблю я все сильнее, хоть наружно

Любовь моя теперь не так видна;

Она ведь не товар, который нужно

Выпячивать, чтоб поднялась цена.

Была юна любовь – ее встречал я

Своими песнями, покуда мог,

Как соловей, что летних дней начало

Воспел, но в пору зрелую умолк.

Хоть лето так же красно, как во время,

Когда звучала трель его, грустна,

Мелодия, подхваченная всеми,

Уже очарованья лишена.

Так языку сам не даю я воли,

Тебе наскучить не желая боле.

103

Какую скудость Муза всякий раз

Приносит мне – при столь великой теме!

Предмет мой только лучше без прикрас,

Чем c песнопеньями моими всеми.

Меня в молчанье можно ли винить?

Ты в зеркало взгляни – предстанет взору

Там совершенный лик, что не сравнить

С тем, что писал я, к моему позору.

И значит, разве не было б грехом

То искажать, что было безупречно?

Ведь лишь стараюсь я своим стихом

Твою красу запечатлеть навечно,

А стих вместить не сможет никогда,

Что зеркало покажет без труда.

104

Мой друг, с тех пор, как повстречались мы,

Твоей красы не убыло ничуть —

В моих глазах ты прежний. Три зимы

С лесов наряд успели отряхнуть,

Три раза лето золотой поре

Осенней уступало, жег июнь

Апрельский аромат в своей жаре, —

А ты по-прежнему и свеж, и юн.

Но стрелка на часах, свой ход тая,

От цифры к цифре все же перейдет.

Так облик твой, что прежним вижу я,

Быть может, все-таки уже не тот.

Услышьте же, грядущие века:

Была краса когда-то велика.

105

Кто идолопоклонством может счесть

Любовь мою? Ведь одному служил я

Возлюбленному и в его лишь честь

Все песни и хвалы мои сложил я.

Вчера был добрым – добр и нынче он,

Всегда величье в нем одно и то же.

И я, на постоянство обречен,

Все об одном пишу, всегда похоже.

«Прекрасен», «верен», «добр» – весь мой сюжет.

«Прекрасен», «верен», «добр» – три вечных слова.

И для поэзии свободы нет

Желаннее, чем повторять их снова.

«Прекрасен», «верен», «добр» – лишь в нем одном

Три совершенства обрели свой дом.

106

Старинных хроник вороша листы,

Я совершенства нахожу приметы —

В стихах изящных лики красоты,

Прекрасных дам и рыцарей портреты.

И вижу я, что древнее стило,

Хваля их руки, и глаза, и лица,

Лишь только описало, как могло,

Твоей красы сегодняшней частицы.

Пророчествами были те хвалы,

Они наш век – тебя предвосхитили,

Но были все прозренья их малы,

Тебе достойной песней стать не в силе,

Ведь мы, кому тебя узреть дано,

Слов нужных не находим все равно.

107

Ни собственные страхи, ни пророки —

Провидцы мировых судеб и дел —

Моей любви не могут ставить сроки,

Поверив, будто есть у ней предел.

Смешны авгурам прежние печали.

Из тени вышла смертная луна.

Годину бед оливы увенчали,

И мир на все объявлен времена.

Впитав целебный дух эпохи новой,

Любовь свежеет. Мне стихи даны,

А им подвластна Смерть – тиран суровый

Племен, что безъязыки и темны.

Здесь – памятник тебе, он сохранится,

Хоть рухнет и монаршая гробница.

108

Способна ли измыслить голова —

И могут ли чернила, вслед за нею,

Предать бумаге новые слова,

Чтоб выразить любовь мою полнее?

Нет, милый мальчик. Должен в день любой

Я, как молитву, фразами одними,

Все так же повторять: «Ты мой, я твой», —

С тех пор, как славное назвал я имя.

Так прежняя любовь, всегда юна,

Назло годам, и дряхлым, и увечным,

Давать морщинам места не должна,

Имея древность в услуженье вечном.

Тогда, где, кажется, мертва любовь,

Она и в старости родится вновь.

109

Нет, в сердце верности я не нарушу,

Хоть страсти жар в разлуке убывает.

Скорей себя я бросил бы, чем душу, —

В твоей груди беглянка пребывает.

Там дом моей любви. И пусть блуждал я,

Но, как из странствий, я пришел обратно,

Как раз ко времени. Другим не стал я,

И сам своих грехов смываю пятна.

Пусть мной пороки управляли чаще,

Чем прочими, – хоть в каждом их довольно, —

И все ж не так, чтоб благом величайшим

Зазря пожертвовал я добровольно.

Вселенная ничтожна, – так скажу я.

В тебе, о Роза, мир свой нахожу я.

110

Увы, все это так. Туда-сюда

Шутом сновал я, мысли убивая;

Грешил и увлекался, как всегда,

Что дорого, задешево сбывая.

И правда то, что верности нигде

Я не искал; зато, вкусив измену,

Вернул я сердцу юность, а в беде

Тебе, любви моей, изведал цену.

Но это в прошлом. Больше аппетит

Я свой не буду заострять беспечно,

Мне друга вновь испытывать претит —

Того, кто бог в любви, мой бог навечно.

Прими ж меня, – чтоб на небо вернуть, —

В свою святую, любящую грудь.

111

Пеняй за все Фортуне – божеству,

Виновному в делах моих неправых:

Я на подачки публики живу

И потому погряз в публичных нравах.

На имени моем – клеймо стыда,

И, как рука красильщика, всегда я

Во власти полной своего труда.

Так пожалей меня, не осуждая.

Я уксусные зелья пить готов,

Чтоб сильную в себе убить заразу,

Роптать не буду, что рецепт суров,

На горечь не пожалуюсь ни разу.

Но пожалей меня, и твой больной

Излечен будет жалостью одной.

112

Пусть жалость и любовь твои сотрут

С меня клеймо вульгарного скандала.

Что мне другие и любой их суд,

Когда твоя любовь судьей мне стала?

Ты для меня весь мир, лишь твой язык

По праву все грехи мои итожит.

Что я добром иль злом считать привык,

Никто другой переменить не сможет.

И мненья, что звучат со всех сторон,

Швыряю в пропасть я – мой слух гадюки

Для клеветы и лести затворен,

Все лишние он отвергает звуки.

Так прочно в мыслях ты всегда со мной,

Что мертвым кажется мир остальной.

113

С тех пор, как мы расстались, стала зрячей

Моя душа, глаза же потеряли

Свою способность – видят все иначе

И мне в вожатые годны едва ли.

До сердца зренье не доносит боле

Всех образов, будь то цветка иль птицы.

Душа при этом не играет роли,

И глаз с увиденным спешит проститься.

Уродство иль краса предстанет взору —

Какие б видеть ни пришлось предметы:

Ворону, море, голубя иль гору, —

Во всем твои я нахожу приметы.

Душе вместить иного невозможно —

Она верна, а зренье ненадежно.

114

Моя ль душа, что ты венчал короной,

Чуме монархов поддается – лести?

Иль то мой глаз, правдивый, но влюбленный,

Алхимию творит с душою вместе?

Ужасных монстров превращает сразу

Он в ангелов, что на тебя похожи.

Любой предмет, когда предстанет глазу,

Становится тотчас прекрасным тоже.

А правда в том, что, уступив искусу,

Душа по-царски лести пьет напиток,

И глаз, усвоивший, что ей по вкусу,

Питья такого подает избыток.

И коли это яд, греха здесь мало:

Глаз любит лесть и пьет ее сначала.

115

Те строки, что писал тебе я, лгали —

Ведь о любви моей в них говорится,

Что больше ей не стать. Я мог едва ли

Знать, что огонь мой ярче разгорится.

Таящее превратностей мильоны,

И королей обеты Время рушит,

Возводит всем намереньям заслоны,

К измене сильные склоняя души.

Тогда, боясь его жестокой власти,

Не вправе ли сказать я был: «Теперь я

Сильней всего люблю тебя», – напасти

Предчувствуя и лишь мгновенью веря?

Любовь большой назвал я горделиво,

Она ж – дитя, что все растет на диво.

116

Да не признаю я, что есть помехи

Союзу верных душ. То не любовь,

Коль могут на грехи толкнуть огрехи

И на измену – суетная новь.

Любовь – как веха, нет прочней и лучше,

Незыблема пред бурею любой;

Звезда, что светит для ладьи заблудшей,

Непостижима, хоть всегда с тобой.

Любовь шутом у Времени не будет.

Хоть юный цвет исчезнет без следа,

Любовь не переменят, не остудят

Ни дни, ни годы – вечно, до Суда.

А если заблужденье речи эти —

Я не поэт, и нет любви на свете!

117

Так обвиняй меня: скажи, что долга

Твоим достоинствам я не платил, —

Что не взывал к твоей любви подолгу,

Хоть всеми узами с ней связан был;

Что время душам отдавал ненужным,

Не помня прав заветных, дорогих;

Что парус подставлял всем ветрам чуждым,

Меня унесшим в даль от глаз твоих.

Не упусти ни истины, ни вздора —

Припомни все грехи моей стези, —

Наставь прицел разгневанного взора,

Но только ненавистью не срази.

Суди меня, но не твори расправу,

Ведь грех мой верности твоей во славу.

118

Как аппетит порой мы подстрекаем —

Для нёба ищем острых ощущений;

Как, избегая хворей, обрекаем

Себя на муки самоочищений;

Так я, пресыщен сладостною дружбой,

Ее с горчайшей смешивал приправой —

Себя болезни предавал ненужной,

Как будто тяготился жизнью здравой.

Любви недомоганья упреждая,

Ее к беде привел я настоящей:

Здоровье стало немощью, когда я

Его вредом лечил, для силы вящей.

Таков урок, что мне усвоить надо:

Влюбленному лекарства хуже яда.

119

Какие снадобья из слез Сирены

Я пил, к мерзейшим чанам припадая!

Надежд и страхов испытал я смены;

Мнил обрести, но лишь терял всегда я.

Как на грехи бывает сердце падко,

Когда оно себе блаженным мнится —

Когда ума лишает лихорадка,

И не вмещаются глаза в глазницы!

О благо горя! Мне пришлось усвоить,

Что лучшему и зло благоприятно.

Коль разоренную любовь отстроить,

Она прекрасней станет многократно.

Виновный, я пришел к своим истокам,

Всё искупив в страдании жестоком.

120

Что ты когда-то был жесток со мной,

Теперь на благо: из-за той печали

Меня согнуться грех заставит мой —

Коль сделан я не из чеканной стали.

Ты, раненный жестокостью моей,

Как я твоей, теперь изведал боли,

А я, тиран, и не равняю с ней

Своей из-за тебя несчастной доли.

О, если б знала наша ночь тревог,

Как тяжки эти раны в сердце самом,

Она б могла – как ты когда-то смог, —

Тебя целебным наделить бальзамом!

Но грех твой искупленья стал ценой:

Он мой искупит, мой искупит твой.

121

Уж чем порочным слыть, имей пороки, —

Коль и безвинным будешь все равно

В порочности выслушивать упреки.

Не в радость то, что кем-то суждено.

Распутство, что в крови моей, должно ли

Чужим, фальшивым нравиться глазам,

А слабости мои – быть в чьей-то воле,

То злом зовущей, что добром – я сам?

Нет! Я есть я, а кто чинит препоны

Моим грехам – лишь судит по своим.

Быть может, прям я, а мои шпионы

Все мыслят криво, и судить не им —

Иль разве станут клясться в зле кромешном:

Что, дескать, все грешны в сем мире грешном.

122

Твой дар – дневник – теперь в моем мозгу,

Где память все записывает прочно.

Верней, чем на бумаге, сберегу

Я эти записи навек, бессрочно.

Иль хоть на срок, пока природы власть

Дарует мозг и сердце мне – не доле;

Пока забвенью каждый не отдаст

Ему в тебе доставшуюся долю.

В том дневнике ты б не был так храним,

И не ему любви итожить миги.

Вот почему я смел проститься с ним,

Тебя доверив самой лучшей книге.

Писать для памяти – напрасный труд:

Во мне твой образ годы не сотрут.

123

Нет, Время, не хвались, что я другой.

Всех новых пирамид твоих величье

Мне скучно – новизны в нем никакой;

Все было, поменялось лишь обличье.

Наш краток век, и восхищаться нам

Дано старьем, что ты всучаешь снова,

И легковерность наша этот хлам

Своим, единственным считать готова.

Тебе не верю и делам твоим

Я не дивлюсь – ни нынешним, ни прошлым.

Все хроники твои, что мы так чтим,

Творило наспех ты, обманом пошлым.

Клянусь, что вечно буду верен я;

Тут ты бессильно – и коса твоя.

124

Когда б любовь рождало положенье,

Бастардом жить бы ей, без всяких прав, —

У Времени в чести иль в униженье,

Росла б она средь роз иль сорных трав.

Но нет, мою любовь создал не случай.

Ей не страшны ни слава и успех,

Ни беды тяжкие судьбы горючей,

Что Время уготовило для всех.

И, не страшась Политики неверной,

Что в найме по часам всегда была,

Она живет политикой примерной —

Цветет, не зная ливней и тепла.

Я Времени шутов зову к ответу,

Чья смерть – добро, а жизнь – подлее нету.

125

Что толку, коль выказывать почтенье

Я стану, выступая с балдахином?

К чему мое о будущем раденье,

Что приведет лишь к тленью и руинам?

Я повидал таких, кто все потратил

На внешность и тщеславия утехи,

Кто вкус простой забыл изыска ради —

Убогих в призрачном своем успехе.

Твоей душе свободно дань плачу я.

Прими мой дар, простой и беззаветный,

Секундам не подвластный, но хочу я

В обмен на сердце – сердце в дар ответный.

Прочь, соглядатай! Коль душа верна,

От всех наветов лишь сильней она.

126

О мальчик мой, в плену твоей красы

Серп Времени, зерцало и часы.

Когда краса твоя так молода,

Виднее любящих тебя года.

Природа-госпожа вольна твой путь

Прервать и к юности тебя вернуть,

Чтоб лучшим детищем своим, тобой,

Унизить Время, дать минутам бой.

Но знай, любимец прихоти ее:

Ей не сберечь сокровище свое.

Платить и ей придется по счетам —

Однажды платою ты станешь сам.

127

Судила строго черный цвет молва,

И красоты не мог носить он имя,

Но черный принял красоты права,

Когда она пренебрегла своими.

Теперь любой, забрав Природы власть,

Красой заемной может скрыть уродство,

И красота, что так согласна пасть,

Живет без имени, утратив благородство.

А госпожи глаза черным-черны,

И брови будто в трауре глубоком —

По красоте, что все теперь вольны

Присваивать, чтоб потакать порокам.

Но всякий, видя, как мила она,

Поймет: такой быть красота должна!

128

О музыка моя! Когда аккорды

Играешь ты на дереве благом

И струны, пальцам ласковым покорны,

Гармонией пленяют все кругом,

Я клавишам завидую, что смеют

Красть поцелуи из твоей руки,

И бедные уста мои краснеют,

От их законной жатвы далеки.

Чтоб так блаженствовать, готовы губы

Занять и место клавиш неживых —

Раз только щепки пляшущие любы

Тем пальцам нежным, что ласкают их.

Коль столько прав у этих дерзких клавиш,