Сонеты Шекспира

Он будет реять, парус распуская.

Челну – погибель, море – кораблю;

Так от любви крушенье я терплю.

81

Я ль тот, кто стих тебе надгробный сложит,

Иль ты переживешь мой прах земной,

Отсюда смерть тебя забрать не сможет,

Хоть память обо мне умрет со мной.

Здесь обретешь ты для бессмертья силу,

Хоть сам исчезну я для всех времен;

Земля мне даст безвестную могилу —

В людских глазах ты будешь погребен.

Мой стих любовный памятником станет.

Его глаза потомков перечтут,

И возрожден ты будешь их устами,

Когда все ныне сущие умрут.

Ты вечно – властью строчек всемогущих —

Пребудешь там, где дух, – в устах живущих.

82

Ты с Музою моею не обвенчан

И принимать ты можешь без смущенья

Те славословья, что поэты вечно

На книгах пишут в виде посвященья.

Умом ты совершенен, как и статью,

И, зная, что моей хвалы ты выше,

Достойной дани принужден искать ты

Среди того, что век искусный пишет.

Но хоть другие и мудры на диво —

Назло их риторическим потугам, —

Ты, истинно прекрасный, был правдиво

В словах простых описан верным другом.

Прикрасы их для щек бескровных лестны,

А для твоих – цветущих – неуместны.

83

Я не искал прикрас для красоты —

Мной без прикрас была она воспета;

Казалось мне, что превосходишь ты

Все подношенья скудные поэта.

И для хвалы я потому был нем,

Что сам ты служишь истиной живою —

Как далеко сегодня перьям всем

До совершенства, что зовут тобою.

Мне немоту в упрек поставил ты,

Хотя она мне славу заслужила.

Ведь нет вреда красе от немоты —

Страшна хвалы безжизненной могила.

И жизни свет из-под прекрасных век

Живей всего, что сочинят вовек.

84

Кто сочинит хвалу тех слов богаче,

Что ты есть ты – в ком заключен огромный,

Единственный запас прекрасных качеств,

И образцом ты был бы и для ровни?

Лишь то перо, что уж совсем убого,

Польстить не сможет своему предмету,

Но, чтоб тебя воспеть, не нужно много:

«Ты – это ты», – вот песня, лучше нету.

Пусть пишущий скопирует прилежно

То, что в тебе Природа написала,

И копия такая неизбежно

Поэту славы принесет немало.

Но совершенство омрачил ты скверной —

Своей любовью к лести непомерной.

85

Немеет Муза, глас ее затих.

Ведь для хвалы тебе – и пышной очень —

Теперь есть много перьев золотых

И слог, что всеми музами отточен.

Остались мысли мне, слова – другим.

Я, будто в церкви служка неученый,

Твержу: «Аминь», – когда заслышу гимн,

Что кем-то сложен в форме утонченной.

Когда тебе возносится хвала,

Я вторю: «Это точно! Это верно!» —

И добавляю, что хвала мала,

Но это – в сердце, любящем безмерно.

За громкие слова других цени,

Меня ж – за мысли, лучше слов они.

86

Не стих его, на гордых парусах

Держащий курс к тебе, заветной цели,

Виной тому, что разум мой зачах

И мысли гибнут в нем, созревши еле.

Не дух его, что духами учен

Писать, как смертным недостанет мочи,

Виной, что дара речи я лишен, —

Ни он, и никакие тени ночи.

Пусть дружит с ним и дальше призрак тот,

Кому в ночи перо его внимало, —

Не их союз мне запечатал рот,

Искусства их я не боюсь нимало.

Но он стал петь о прелестях твоих,

И, их лишась, мой обессилел стих.

87

Прощай! Тобой не смею обладать я.

Ты – роскошь для меня и знаешь это.

Тебе свободу не могу не дать я:

Прав у меня на совершенство нету.

Владенье мне такое не по чину —

Моих заслуг дороже многократно.

А одарять – найдешь ли ты причину?

Возьми же все права мои обратно.

Цены ль себе не знал ты настоящей,

Насчет меня ль поддался заблужденью —

Великий дар свой пусть теперь дарящий

Вернет себе, по здравому сужденью.

Мне снилось, что тобою обладал я.

Во сне – король, наутро нищим стал я.

88

Когда меня захочешь на позор

Ты выставить, предав молве нелестной,

Я за тебя вступлюсь, себе в укор,

И назову твою измену честной.

Мои изъяны мне как никому

Знакомы. Я о них рассказ сложил бы

Такой, что благородству твоему

Разрыв со мной во славу послужил бы.

Тогда и сам в прибытке буду я.

Ведь, любящий, я полон так тобою,

Что и позор – коль польза в нем твоя, —

Себе сочту я пользою двойною.

Всецело твой, я честь твою люблю

И за нее бесчестие стерплю.

89

Чтоб объяснить разрыв, ты мне в вину

Поставь изъян любой – не стану спорить.

Скажи, что хром я, – ковылять начну

И всем твоим резонам буду вторить.

Меня не опорочишь никогда

Ты так – оправдывая вероломство, —

Как, помысел твой зная, без труда

Себя я опорочу – скрыв знакомство.

Держаться я сумею в стороне.

Язык не скажет о тебе ни слова,

Чтоб на беду, по неразумью, мне

Знакомства вдруг не выболтать былого.

Я сам твоей защитник правоты:

Мне тот не мил, кого не любишь ты.

90

Оставь меня теперь, когда и так

Мир на меня кругом идет войною,

Стань самой грозной из его атак,

Но не последней горестью двойною.

Не дай душе оправиться от бед,

Чтоб только глубже был потом я ранен.

Не насылай, ненастной ночи вслед,

Отсроченную бурю утром ранним.

Не жди, чтоб череда сужденных мне

Печалей мелочных меня сразила.

Ударь немедля – чтоб познал вполне

Я, какова Фортуны злая сила.

И там, где нынче вижу я беду,

Тебя лишась, беды я не найду.

91

Кто состояньем горд, кто – благородством,

Кто – силой тела, кто – сноровкой спорой,

Кто – платья новомодного уродством,

Кто – скакуном, иль соколом, иль сворой.

Отраду в чем-нибудь находит каждый —

Свой приз натура всякая получит, —

Но я всех этих частностей не жажду,

Владея благом, что одно всех лучше.

Твоя любовь важнее предков знатных,

Дороже клада, мантии пышнее,

Милее сокола иль гончих статных, —

Я больше всех горжусь, когда я с нею.

Одна беда: любовь отнять ты волен,

И буду я всех больше обездолен.

92

Себя украсть ты можешь у меня,

И все же будешь ты всю жизнь моим,

Ведь не продлится жизнь моя и дня,

Когда тобой не буду я любим.

К чему бояться худшего из зол,

Коль меньшее окончит жизнь саму?

Теперь я вижу: то, что я обрел,

Капризу не подвластно твоему.

Не страшен мне изменчивый твой нрав,

Раз мне измен при жизни не терпеть.

О, как блажен я – обладатель прав

На счастье жить, на счастье умереть!

Но и блаженство можно запятнать:

Изменишь ты, а я не буду знать.

93

Я буду жить, неверности не чуя,

Как глупый муж. Мне будет невдомек,

Что стал чужим ты – за любовь сочту я

Любви фасад, хоть сердцем ты далек.

Ведь злу в твоих чертах не поселиться —

Не то что у других, когда рассказ

О всех изменах сердца пишут лица

Морщинами вокруг угрюмых глаз.

Тебя рождая, небеса решили,

Чтоб у тебя в очах любовь жила,

И, хоть бы ум и сердце грех таили,

Лик сладости был полон, а не зла.

Как Евы яблоко, растет, прелестна,

Краса твоя, что с нравом несовместна!

94

Кто зла не сеет, хоть на зло способен —

Чья воля внешности не сообразна, —

Кто, всех волнуя, сам скале подобен,

Неколебим, не ведает соблазна;

Кто о небесной милости радеет —

Природы дар не портит, даже в малом, —

Тот совершенством, как король, владеет,

Когда другому быть дано вассалом.

Цветок благоуханье дарит лету,

Хоть век свой для себя он проживает,

Но коль находит порча прелесть эту,

Цветка достойней и сорняк бывает.

Что сладостнее – портится тем пуще,

И нет зловонней лилии гниющей.

95

Каким очарованьем облачен

Твой грех любой – как скрашены деянья,

Пятнающие юности бутон!

Как зла в тебе роскошны одеянья!

Есть языки, что над тобою суд

Вершат, твои смакуя похожденья,

Но имя лишь твое произнесут —

Звучат хвалой нелестные сужденья.

В каком прекрасном доме жить дано

Порокам этим, что тебя избрали, —

Где красотой прикрыто зла пятно

И милым выглядит в такой вуали!

Все ж дарованье береги свое,

Ведь тупится и стали острие.

96

Беспутной юность видится одним,

Другим забавы юности по нраву,

Но теми и другими ты любим,

И все грехи твои тебе во славу.

Почтенье вызовет кусок стекла,

Коль он на пальце королевы будет;

Так и греховные твои дела

Сочтут достойными – и не осудят.

О, скольких же ягнят ждет волчья пасть,

Коль примет хищный волк овцы обличье!

О, скольким жертвами твоими пасть,

Используй ты красы своей величье!

Не делай зла. Я так тебя люблю,

Что имя доброе с тобой делю.

97

Поистине, зиме была сродни

С тобой разлука, о отрада года!

Как холодны и мрачны были дни,

Как опустела для меня природа!

А ведь была то летняя пора,

Настала осень, урожая время,

Что носит тяжесть вешнего добра,

Как чрево вдов – по смерти мужа бремя.

Но видел я в поре богатой той

Лишь нищету сиротского удела,

Ведь лета прелесть полнится тобой,

А без тебя и птица редко пела,

И так уныла песнь ее была,

Что лист бледнел, решив: зима пришла.

98

С тобою разлучен я был весной,

Когда Апрель, нарядный и веселый,

Всему вокруг дарил дух юный свой,

И в пляс пускался сам Сатурн тяжелый.

Но песни птиц и краски всей земли,

С разнообразьем ароматов пьяных,

Историй летних дать мне не могли —

Иль рвать цветы заставить на полянах.

Как ни был розы лепесток пунцов,

Как ни белели чаши гордых лилий,

В них копии я видел с образцов,

Что все они в тебе лишь находили.

В разлуке мне зимой стал вешний день,

Цветы же мне твою дарили тень.

99

Таков был мой упрек фиалкам ранним:

«Плутовки, ваш украден аромат —

Наполнен он любви моей дыханьем!

Ваш пурпур кровью вен его богат,

Где вашим сгущена она стараньем!»

От рук твоих у лилий белизна,

У майорана – тон любимой пряди;

Средь роз краснела от стыда одна,

Другая побелела, страха ради,

А третья, ни красна и ни бела,

Добавила, ограбив розы эти,

Дух уст твоих – но за ее дела

Снедает червь ее во всем расцвете.

Я видел, что воришки все цветы:

И прелесть их, и сладость – это ты.

100

О Муза, где ты, почему забыла

О долге – петь источник сил твоих?

Как много тратишь ты святого пыла

На пустяки – и меркнешь из-за них!

Вернись же, Муза, и покайся в лени —

Стихами кроткими пред ухом тем,

Что, оценив, их примет в искупленье

И даст искусству лучшую из тем.

В лицо любви моей вглядись ты снова

И, коль морщинку в нем найдешь на грех,

Сатирой стань и сделай, силой слова,

Добычу Времени смешной для всех.

Нож Времени остановить ты сможешь,

Коль гимн любви моей скорее сложишь.

101

О Муза нерадивая! Как ты

Мне объяснишь, что не поешь о друге?

Ведь без него нет в мире красоты,

Нет истины – и нет твоей заслуги.

Иль скажешь, что у истины есть свой

Цвет постоянный и других не нужно,

Что красоте не нужен краски слой

И улучшать ее – лишь делать хуже?

Должна ли ты молчать, коль в похвале

Он не нуждается? Ведь сделать в силах

Ты так, чтоб оставался на земле

Он дольше позолоты на могилах.

Исполни долг! Я дам тебе урок,

Как сохранить красу на долгий срок.

102

Люблю я все сильнее, хоть наружно

Любовь моя теперь не так видна;

Она ведь не товар, который нужно

Выпячивать, чтоб поднялась цена.

Была юна любовь – ее встречал я

Своими песнями, покуда мог,

Как соловей, что летних дней начало

Воспел, но в пору зрелую умолк.

Хоть лето так же красно, как во время,

Когда звучала трель его, грустна,

Мелодия, подхваченная всеми,

Уже очарованья лишена.

Так языку сам не даю я воли,

Тебе наскучить не желая боле.

103

Какую скудость Муза всякий раз

Приносит мне – при столь великой теме!

Предмет мой только лучше без прикрас,

Чем c песнопеньями моими всеми.

Меня в молчанье можно ли винить?

Ты в зеркало взгляни – предстанет взору

Там совершенный лик, что не сравнить

С тем, что писал я, к моему позору.

И значит, разве не было б грехом

То искажать, что было безупречно?

Ведь лишь стараюсь я своим стихом

Твою красу запечатлеть навечно,

А стих вместить не сможет никогда,

Что зеркало покажет без труда.

104

Мой друг, с тех пор, как повстречались мы,

Твоей красы не убыло ничуть —

В моих глазах ты прежний. Три зимы

С лесов наряд успели отряхнуть,

Три раза лето золотой поре

Осенней уступало, жег июнь

Апрельский аромат в своей жаре, —

А ты по-прежнему и свеж, и юн.

Но стрелка на часах, свой ход тая,

От цифры к цифре все же перейдет.

Так облик твой, что прежним вижу я,

Быть может, все-таки уже не тот.

Услышьте же, грядущие века:

Была краса когда-то велика.

105

Кто идолопоклонством может счесть

Любовь мою? Ведь одному служил я

Возлюбленному и в его лишь честь

Все песни и хвалы мои сложил я.

Вчера был добрым – добр и нынче он,

Всегда величье в нем одно и то же.

И я, на постоянство обречен,

Все об одном пишу, всегда похоже.

«Прекрасен», «верен», «добр» – весь мой сюжет.

«Прекрасен», «верен», «добр» – три вечных слова.

И для поэзии свободы нет

Желаннее, чем повторять их снова.

«Прекрасен», «верен», «добр» – лишь в нем одном

Три совершенства обрели свой дом.

106

Старинных хроник вороша листы,

Я совершенства нахожу приметы —

В стихах изящных лики красоты,

Прекрасных дам и рыцарей портреты.

И вижу я, что древнее стило,

Хваля их руки, и глаза, и лица,

Лишь только описало, как могло,

Твоей красы сегодняшней частицы.

Пророчествами были те хвалы,

Они наш век – тебя предвосхитили,

Но были все прозренья их малы,

Тебе достойной песней стать не в силе,

Ведь мы, кому тебя узреть дано,

Слов нужных не находим все равно.

107

Ни собственные страхи, ни пророки —

Провидцы мировых судеб и дел —

Моей любви не могут ставить сроки,

Поверив, будто есть у ней предел.

Смешны авгурам прежние печали.

Из тени вышла смертная луна.

Годину бед оливы увенчали,

И мир на все объявлен времена.

Впитав целебный дух эпохи новой,

Любовь свежеет. Мне стихи даны,

А им подвластна Смерть – тиран суровый

Племен, что безъязыки и темны.

Здесь – памятник тебе, он сохранится,

Хоть рухнет и монаршая гробница.

108

Способна ли измыслить голова —

И могут ли чернила, вслед за нею,

Предать бумаге новые слова,

Чтоб выразить любовь мою полнее?

Нет, милый мальчик. Должен в день любой

Я, как молитву, фразами одними,

Все так же повторять: «Ты мой, я твой», —

С тех пор, как славное назвал я имя.

Так прежняя любовь, всегда юна,

Назло годам, и дряхлым, и увечным,

Давать морщинам места не должна,

Имея древность в услуженье вечном.

Тогда, где, кажется, мертва любовь,

Она и в старости родится вновь.

109

Нет, в сердце верности я не нарушу,

Хоть страсти жар в разлуке убывает.

Скорей себя я бросил бы, чем душу, —

В твоей груди беглянка пребывает.

Там дом моей любви. И пусть блуждал я,

Но, как из странствий, я пришел обратно,

Как раз ко времени. Другим не стал я,

И сам своих грехов смываю пятна.

Пусть мной пороки управляли чаще,

Чем прочими, – хоть в каждом их довольно, —

И все ж не так, чтоб благом величайшим

Зазря пожертвовал я добровольно.

Вселенная ничтожна, – так скажу я.

В тебе, о Роза, мир свой нахожу я.

110

Увы, все это так. Туда-сюда

Шутом сновал я, мысли убивая;

Грешил и увлекался, как всегда,

Что дорого, задешево сбывая.

И правда то, что верности нигде

Я не искал; зато, вкусив измену,

Вернул я сердцу юность, а в беде

Тебе, любви моей, изведал цену.

Но это в прошлом. Больше аппетит

Я свой не буду заострять беспечно,

Мне друга вновь испытывать претит —

Того, кто бог в любви, мой бог навечно.

Прими ж меня, – чтоб на небо вернуть, —

В свою святую, любящую грудь.

111

Пеняй за все Фортуне – божеству,

Виновному в делах моих неправых:

Я на подачки публики живу

И потому погряз в публичных нравах.

На имени моем – клеймо стыда,

И, как рука красильщика, всегда я

Во власти полной своего труда.

Так пожалей меня, не осуждая.

Я уксусные зелья пить готов,

Чтоб сильную в себе убить заразу,

Роптать не буду, что рецепт суров,

На горечь не пожалуюсь ни разу.

Но пожалей меня, и твой больной

Излечен будет жалостью одной.

112

Пусть жалость и любовь твои сотрут

С меня клеймо вульгарного скандала.

Что мне другие и любой их суд,

Когда твоя любовь судьей мне стала?

Ты для меня весь мир, лишь твой язык

По праву все грехи мои итожит.

Что я добром иль злом считать привык,

Никто другой переменить не сможет.

И мненья, что звучат со всех сторон,

Швыряю в пропасть я – мой слух гадюки

Для клеветы и лести затворен,

Все лишние он отвергает звуки.

Так прочно в мыслях ты всегда со мной,

Что мертвым кажется мир остальной.

113

С тех пор, как мы расстались, стала зрячей

Моя душа, глаза же потеряли

Свою способность – видят все иначе

И мне в вожатые годны едва ли.

До сердца зренье не доносит боле

Всех образов, будь то цветка иль птицы.

Душа при этом не играет роли,

И глаз с увиденным спешит проститься.

Уродство иль краса предстанет взору —

Какие б видеть ни пришлось предметы:

Ворону, море, голубя иль гору, —

Во всем твои я нахожу приметы.

Душе вместить иного невозможно —

Она верна, а зренье ненадежно.

114

Моя ль душа, что ты венчал короной,

Чуме монархов поддается – лести?

Иль то мой глаз, правдивый, но влюбленный,

Алхимию творит с душою вместе?

Ужасных монстров превращает сразу

Он в ангелов, что на тебя похожи.

Любой предмет, когда предстанет глазу,

Становится тотчас прекрасным тоже.

А правда в том, что, уступив искусу,

Душа по-царски лести пьет напиток,

И глаз, усвоивший, что ей по вкусу,

Питья такого подает избыток.

И коли это яд, греха здесь мало:

Глаз любит лесть и пьет ее сначала.

115

Те строки, что писал тебе я, лгали —

Ведь о любви моей в них говорится,

Что больше ей не стать. Я мог едва ли

Знать, что огонь мой ярче разгорится.

Таящее превратностей мильоны,

И королей обеты Время рушит,

Возводит всем намереньям заслоны,

К измене сильные склоняя души.

Тогда, боясь его жестокой власти,

Не вправе ли сказать я был: «Теперь я

Сильней всего люблю тебя», – напасти

Предчувствуя и лишь мгновенью веря?

Любовь большой назвал я горделиво,

Она ж – дитя, что все растет на диво.

116

Да не признаю я, что есть помехи

Союзу верных душ. То не любовь,

Коль могут на грехи толкнуть огрехи

И на измену – суетная новь.

Любовь – как веха, нет прочней и лучше,

Незыблема пред бурею любой;

Звезда, что светит для ладьи заблудшей,

Непостижима, хоть всегда с тобой.

Любовь шутом у Времени не будет.

Хоть юный цвет исчезнет без следа,

Любовь не переменят, не остудят

Ни дни, ни годы – вечно, до Суда.

А если заблужденье речи эти —

Я не поэт, и нет любви на свете!

117

Так обвиняй меня: скажи, что долга

Твоим достоинствам я не платил, —

Что не взывал к твоей любви подолгу,

Хоть всеми узами с ней связан был;

Что время душам отдавал ненужным,

Не помня прав заветных, дорогих;

Что парус подставлял всем ветрам чуждым,

Меня унесшим в даль от глаз твоих.

Не упусти ни истины, ни вздора —

Припомни все грехи моей стези, —

Наставь прицел разгневанного взора,

Но только ненавистью не срази.

Суди меня, но не твори расправу,

Ведь грех мой верности твоей во славу.

118

Как аппетит порой мы подстрекаем —

Для нёба ищем острых ощущений;

Как, избегая хворей, обрекаем

Себя на муки самоочищений;

Так я, пресыщен сладостною дружбой,

Ее с горчайшей смешивал приправой —

Себя болезни предавал ненужной,

Как будто тяготился жизнью здравой.

Любви недомоганья упреждая,

Ее к беде привел я настоящей:

Здоровье стало немощью, когда я

Его вредом лечил, для силы вящей.

Таков урок, что мне усвоить надо:

Влюбленному лекарства хуже яда.

119

Какие снадобья из слез Сирены

Я пил, к мерзейшим чанам припадая!

Надежд и страхов испытал я смены;

Мнил обрести, но лишь терял всегда я.

Как на грехи бывает сердце падко,

Когда оно себе блаженным мнится —

Когда ума лишает лихорадка,

И не вмещаются глаза в глазницы!

О благо горя! Мне пришлось усвоить,

Что лучшему и зло благоприятно.

Коль разоренную любовь отстроить,

Она прекрасней станет многократно.

Виновный, я пришел к своим истокам,

Всё искупив в страдании жестоком.

120

Что ты когда-то был жесток со мной,

Теперь на благо: из-за той печали

Меня согнуться грех заставит мой —

Коль сделан я не из чеканной стали.

Ты, раненный жестокостью моей,

Как я твоей, теперь изведал боли,

А я, тиран, и не равняю с ней

Своей из-за тебя несчастной доли.

О, если б знала наша ночь тревог,

Как тяжки эти раны в сердце самом,

Она б могла – как ты когда-то смог, —

Тебя целебным наделить бальзамом!

Но грех твой искупленья стал ценой:

Он мой искупит, мой искупит твой.

121

Уж чем порочным слыть, имей пороки, —

Коль и безвинным будешь все равно

В порочности выслушивать упреки.

Не в радость то, что кем-то суждено.

Распутство, что в крови моей, должно ли

Чужим, фальшивым нравиться глазам,

А слабости мои – быть в чьей-то воле,

То злом зовущей, что добром – я сам?

Нет! Я есть я, а кто чинит препоны

Моим грехам – лишь судит по своим.

Быть может, прям я, а мои шпионы

Все мыслят криво, и судить не им —

Иль разве станут клясться в зле кромешном:

Что, дескать, все грешны в сем мире грешном.

122

Твой дар – дневник – теперь в моем мозгу,

Где память все записывает прочно.

Верней, чем на бумаге, сберегу

Я эти записи навек, бессрочно.

Иль хоть на срок, пока природы власть

Дарует мозг и сердце мне – не доле;

Пока забвенью каждый не отдаст

Ему в тебе доставшуюся долю.

В том дневнике ты б не был так храним,

И не ему любви итожить миги.

Вот почему я смел проститься с ним,

Тебя доверив самой лучшей книге.

Писать для памяти – напрасный труд:

Во мне твой образ годы не сотрут.

123

Нет, Время, не хвались, что я другой.

Всех новых пирамид твоих величье

Мне скучно – новизны в нем никакой;

Все было, поменялось лишь обличье.

Наш краток век, и восхищаться нам

Дано старьем, что ты всучаешь снова,

И легковерность наша этот хлам

Своим, единственным считать готова.

Тебе не верю и делам твоим

Я не дивлюсь – ни нынешним, ни прошлым.

Все хроники твои, что мы так чтим,

Творило наспех ты, обманом пошлым.

Клянусь, что вечно буду верен я;

Тут ты бессильно – и коса твоя.

124

Когда б любовь рождало положенье,

Бастардом жить бы ей, без всяких прав, —

У Времени в чести иль в униженье,

Росла б она средь роз иль сорных трав.