Возвращение клана 2

И когда, задрожав под напором четырёх колоссальных бивней, повалились в разные стороны стволы деревьев, находившихся прямо перед его единственным глазом, и появилась наконец туша огромного четырёхногого чудовища с массивной шестиглазой головой, лопухами ушей и свисающим, словно щупальце, носом, действие чар, удерживающих его в мёртвом теле, наконец-то закончилось. Так что последней мыслью, появившейся в разуме уходящего в иной мир сахиира, был вопрос: «Что, бездна его раздери, делает у нас на Кавказе самый настоящий елифантерий?!»

А через пару минут после того, как его душа была наконец отпущена от тела и даже ещё не знала, куда попадёт, в Джаннат на вершине ветвей Древа Платана или в бездну, за кольцами змея, обвивающего его ствол… Огромная, похожая на массивный круглый столб нога чудовища опустилась прямо на его уже давно бездыханное мёртвое тело, своим весом и монструозной живицей практически мгновенно стирая с лица земли любые свидетельства о последнем пристанище героического сахиира из тахума Авшалумовых.

* * *

Подхватив со столика кубок с гранатовым вином, прежде чем очередной удар бивней елефантерия по чересчур крепким местным деревьям опять чересчур расшатает столешницу и напиток прольётся, молодой мужчина, почти юноша, раздражённо поджал губы. Поправил аккуратно завитую накладную бороду, которую вынужден был носить из-за очередных ретроспективных веяний при дворе текущего Деспота Тигеранского. И опять вздохнул, нахмурив выразительные брови над глубокими фиолетовыми глазами. После чего наконец опять пригубил пьянящий сладкий напиток и, вернув кубок на место, расслабленно отвалился на спинку своего трона.

Торжественный, а заодно и тактический зал малоподвижной крепости клана Сефеви медленно, усыпляюще покачивался в такт неспешным шагам могучего елифантерия, на спине которого, собственно, и покоилось всё это громадное сооружение. Впрочем, здесь, возле Кавказских гор, при открытых сейчас обзорных ставнях с видом «по курсу» над башенкой погонщиков, расположенной на голове прирученного монстра, было заметно холоднее, чем привык юноша, а потому задремать он не боятся.

Царевич клана Сефеви, Исмаил, сын Деспота Алияра, недавно захватившего власть в клане правителей фиолетового огня у своего родного брата Гильгамеша, уже вторую неделю находился в хандре и едва подавлял тихое бешенство, которое нет-нет да и прорывалось наружу. Причиной же его столь мерзостного настроения были банальные зависть и ревность, а что хуже всего, он сам это понимал, а оттого впадал в ещё большую ярость. Так что в последние дни спасала мужчину от ещё большего позора лишь возможность в любой момент времени посетить и спустить пар, как в большом «Главном» пыточном комплексе ходячего замка, так и в своей «тайной» комнате, о содержании которой не знал даже его отец-деспот.

А началось всё в дни «Священного восстания и праведного возвышения!» Как теперь было принято в клане Сефеви называть произошедший в начале весны братоубийственный переворот, совершённый его отцом по отношению к дяде. Тогда второй ребёнок нынешнего Деспота и его единственный сын, что по какой-то космической несправедливости никогда ничего не значил для клана с фиолетовым пламенем в глазах, решил, что он в кои-то веки преуспел! Что он теперь любимчик отца и его наследник. Ведь его сестра не поддержала планы их общего родителя и впала в немилость!

Признаваясь себе честно… Исмаил просто не понимал, по какой причине Аъзам так заступалась за дядьку и его семью, чтобы даже посметь перечить отцу. Он знал её с младенчества и если не боялся, то опасался больше, чем кого бы то ни было. За свои семнадцать вёсен, будучи всего на год старше, она успела извести и уничтожить шестерых более старших и опытных братьев и сестёр, бывших ранее назначенными наследниками, а также младших, подававших хоть какие-то признаки возможных амбиций занять столь желаемое место наследника в младшей ветви клана.

И всё это встречало лишь одобрение их отца, который сам всю жизнь жалел, что у него не получилось провернуть то же самое с его братом Гильгамешем. И вот час, о котором мечтали вместе с правителем все взрослые представителя боковой ветви Сефеви, настал! Шанс поменяться местами и подмять под себя основную ветвь… Но именно в этот момент отцовская любимица выступает против идей своего родителя! И это Аъзам, которую он, её младший брат по единой матери, из-за её действий, за глаза всегда называл не иначе, как «Безжалостной стервой» и «Садисткой Сукой»!

Переворот прошёл успешно, однако сбежала младшая дочь свергнутого Гильгамеша Самира. И именно ему, Исмаилу, отец назначил поймать и убить беглянку, выживание которой было грязным пятном на белоснежном полотне их безоговорочной победы! Он и его люди столько месяцев потратили, столько были вынуждены терпеть лишений и отказывать себе во всём только для того, чтобы у несговорчивых Перевозчиков просто выяснить, куда именно она направилась…

А потом на сверкающем дрессированном «Шеду» прилетает она, чтобы сообщить о том, что Исмаил опять всего лишь второй! Правда, конечно же, то был не крылатый мужебык, а соклановец-посланник нашедший их отряд в одном из захолустных селений, где они в этот момент как раз развлекались Перевозчиком и некоторым количеством местных жителей, который были похищены на одном из полустанков северного направления. И они все, почти готовы был поделиться всем, что знали и не знали… Однако Исмаил предпочитал об этом не вспоминать, потому как к их поискам это уже не относилось. Да и вообще! Разве после столь хорошо проделанной работы, не мог он, царевич, позволить себе небольшой отдых?

Вот только пока он «это себе позволял», как Исмаил был вынужден признать, сестра Аъзам вновь оказалась на сверкающем шеду, будучи не только прощённой отцом, но и назначенной наследницей и посланной в дальние северные страны с некой миссией, касающейся легендарных зелёнооких прародителей. Он же, словно щенок, был взят за шкирку и без объяснений посажен на поводок здесь, в шагающей крепости, как её управитель. С запретом даже нос из неё показывать и не раздражать сестру, обосновавшуюся в главных залах на самой вершине!

От подобной несправедливости Исмаил не просто заскрипел зубами, а аж задрожал, выпуская своё «эго» и плавя вновь сжатый в руке шипящий кубок, охваченный фиолетовым пламенем. Ведь путь до далёкой Москвы был нелёгким, и ему действительно приходилось делать то, к чему царевич был непривычен, – работать! А он, как юноша действительно верил, был рождён отдавать приказы, а точнее, озвучивать свои желания и получать результаты! Одаривая милостью успешных и наказывая неудачников мановением руки!

Потерев свой округлый животик и поёрзав на неудобном троне, на котором еле-еле помещался его большой зад, поправив опять съехавшую с, как он считал, похудевших за время поиска беглой двоюродной сестры щёк съехавшую в бок накладную бороду, Исмаил тяжело вздохнул.

Это он должен был быть там, наверху, на лежанках, а не сидеть здесь целыми днями! Это он должен был скомандовать: «Идём на Москву», – и дальше ждать, когда на горизонте из панорамных окон главной башни-крепостицы станет видно этот жалкий, никому не нужный северный полис!

Но вместо этого из-за своей сестры он застрял здесь, в Тактическом зале, и вынужден был думать и работать… Ведь даже рельсами Перевозчиков нельзя было воспользоваться как направлением, ибо они хаотично проложены. А их локомотивы тут же останавливались и начинали обстреливать елифантерия и возведённые на нём постройки из своих убойных баллист, стоило только шагающей крепости оказаться в зоне досягаемости!

После чего легко удирали на безопасное расстояние и продолжали огонь, когда разгневанный Исмаил, по первой приказывал их атаковать самим елефантерием. В результате погибали воины клана и эта стерва наверху заставляла его самого подниматься к ней, чтобы в очередной раз унизить как словами, так и оплеухами, которые были очень даже болезненными. Заставляя каяться, просить прощения и злиться ещё больше. В первую очередь на себя.

Нет. Не за ошибки или гибель соклановцев. На самом деле Исмаилу было наплевать на людишек. Их и так было немало, а если надо, бабы ещё нарожают! Недаром Сефеви были великим кланом! Но вот опыт подъёма на верхние этажи шагающей крепости своими ногами, когда всю жизнь его носили в паланкине, заставлял юношу вспомнить о том, что он опять упустил свой шанс, и сестра снова каким-то образом заняла положенное ему от рождения место!

Исмаил не был глуп и прекрасно понимал, что затянул с поисками Самиры, слишком много времени уделяя своим «развлечениям», вместо того чтобы действительно искать информацию. Ну и что?! Ведь именно он, а не Аъзам родился с бета-стихией их фиолетового огня, за что в клане, даже в бывшей главной ветви, его буквально боготворили. И пусть отец до недавнего времени и не замечал его на фоне сестры, он поддержал переворот, и как же так получилось, что опять проиграл?

Оскалившись, толстяк смял в кулаке окончательно расплавившийся золотой кубок, а затем выбросил охваченную фиолетовым пламенем бесполезный кусок драгоценного металла. Рявкнув жавшимся к задней стене слугам принести ещё вина, сыра и фруктов, он лизнул липкую руку и поморщившись от вкуса, сплюнул прямо на пол.

Для себя он решил, что в любом случае отомстит! Неважно дома, в Тегеране или в этой дикой Москве, он найдёт управу на сего сестру. И, наверное, лучше даже в Москве. В конце концов, там даже не настоящая цивилизация! Варвары должны, просто обязаны, выше всего ценить свою личную силу – а у него, как-никак, бета-стихия. А значит, они быстро поймут, кто теперь главный.

Ну а если там действительно легендарные зелёноокие, то и того проще! Древние уж точно должны знать, что как ценится и кто чего стоит!

С этой мыслью Исмаил вдруг повеселел и потребовал миску для омовения рук и всё, что он требовал раньше. Но затем, заметив, что миловидное личико, которое он раньше не видел, приказал служанке вернуться и вылизать его ладони и пальцы языком. После чего он подумает, не одарить ли её ещё как-нибудь…

* * *

Поморщившись, Юрий Васильевич, князь московский, встал со своего рабочего места, ногой отодвинув назад неприятно скрипнувшее по лакированному полу кресло, и быстрым шагом направился к неприметному шкафчику. Отперев с помощью небольшого изящного ключика замок, он распахнул створки и достал один из находившихся внутри неглубоких стаканов. Протянув руку чуть дальше, мужчина пальцем нажал на шляпку неприметного с первого взгляда гвоздика, и задняя стенка легко сдвинулась в сторону, открывая скрывавшееся за ней потайное отделение.

Оттуда князь московский извлёк початую бутылку с инополисной этикеткой и, плеснув в стакан тёмно-золотистой жидкости на два пальца, вернул её на законное место, тщательно затворив как потайную дверку, так и створки шкафа. Знать о том, что повелитель московского полиса, успокаивает порядком расшатавшиеся в последнее время нервы самогоном из Лондиниума, настоянном на источающих живицу корневых узлах растительных монстров, обитающих на Альбионе, не следовало даже самым ближайшим сподвижникам.

Меньше знают – крепче спят! Тем более что в последнее время князь начал подозревать, что кто-то в его ближайшем окружении начал свою игру, и нацелена она, в первую очередь, против него лично!

А может, то был и не один человек, а целая группа, засевшая прямо у него под носом, в Кремле, и теперь активно, из тени, расшатывающая и так непростую ситуацию в полисе. Вот только выяснить, кто это такой умный и как им удаётся проворачивать целые схемы в тайне аж от двух не зависящих друг от друга тайных служб, выяснить всё никак не удавалось. В то время как дела в Москве шли всё хуже и хуже.

Подойдя к панорамному окну, заменявшему одну из стен его кабинета, князь, потягивая крепкий алкогольный напиток, грустно усмехнулся, разглядывая раскинувшийся перед ним огромный густонаселённый полис. Ирония его положения заключалась в том, что в громадном городе, созданном чародеями в первую очередь для самих себя, его Княжеский Стол как главный и, по сути, единственный управленческий орган исполнительной власти испытывал самый настоящий кадровый голод, когда речь шла об этих самых «одарённых».

Нет, бескланового мусора, готового ради мимолётной милости целовать его сапоги, было полно! И среди них порой даже встречались самые настоящие самоцветы, погребённые в горах грязи и посредственности… Вот только толку от них без соответствующей огранки практически не было, но получить они её могли только у кланов, а значит, словно вода ускользали уже из его рук!

Винить можно было много кого. Например, кланы, которые на протяжении уже почти тысячи лет отказывались склонять голову перед единым правителем, собраться в один могучий кулак и тем самым возвысить Москву над соседними полисами. Но… Их тоже можно было понять!

Об этом не принято было говорить и уж тем более писать в учебниках. Однако, стоило какому-нибудь московскому правителю затеять реформу, ведущую к объединению и приручению кланов… Как в чьей-то много-мудрой голове обязательно появлялись мысли о том, что именно их святая обязанность перед Москвой быть регулятором численного состава кланов, не давать им набирать излишнюю силу и подавлять зарвавшихся, нарушающих сложившийся статус-кво.

Прямой пример княжеской глупости – бывший небоскрёб покорных и безынициативных Шнуровски, нынче вернувшийся во владения Бажовых, он уже более месяца в буквальном смысле мозолил глаза московскому правителю. Только князь и ещё несколько человек во всём полисе нынче знали правду о событиях тридцатилетней давности, когда первое появление «Зеленоглазых Бестий» в Москве закончилось самой настоящей катастрофой и в первую очередь для планов княжеской власти.

Ведь на самом деле архивы старика Ершова, а точнее, его организации «Семицветье» частично были спасены, а потому кое-что о тех событиях, их мотивах, а также планах, Юрий Васильевич знал, можно сказать, из первоисточника. А потому в своё время сделал всё, чтобы его деда, как и отца, будущие поколения москвичей запомнили, может, не как самых лучших правителей, но уж точно не как мясников, решивших в очередной раз попытаться подмять под себя клановую вольницу.

Длинноруковы, Тимирязевы… с этими кланами была отдельная история, и даже сам Юрий Васильевич признавал, что их полное уничтожение было частично оправданным шагом. А вот с Бажовыми… С Бажовыми оплошали как его отец, так и он сам!

Князь тяжело вздохнул и покачал головой. Права была Ольга, хотя сам он и отрицал, что бросает парня обиженным Морозовым и их приспешникам, по сути, как кость голодным собакам. Ведь он прекрасно знал, что удар в спину, который нанесли Морозовы Бажовым, после того как «Семицветье» буквально выкрутило им руки, был как предательством идеалов чародеев со снежинками в глазах, так и позором, который они сами себе так и не простили.

Одно это уже вело к тому, что мальчик был для Морозовых как бельмо на глазу. Живое напоминание об их предательстве! А в те дни Антон ещё к тому же был пусть очень косвенно, но причастен к тяжёлому ранению сына самого Алексея Викторовича. Вот московский князь, выражаясь аллегориями, и столкнул сироту со связанными за спиной руками в глубокий холодный омут, уверенный в том, что тот в любом случае не выплывет!

И что ему стоило тогда проявить понимание и сочувствие к беловолосому подростку? Не топить его, а поддержать… Но задним умом все сильны! Тем более по прошествии года, зная какими бурлящими фекальными массами всплыл из метафорического омута ранее неинтересный ему сирота, под рукой которого сейчас собралась значительная сила.

– Я могу оправдать себя как политик, – пробормотал князь себе под нос, вновь приложившись к стакану. – Тем, что не знал. Могу оправдать себя как правитель полиса тем, что нерадивые починенные плохо выполняли свою работу и не смогли за тридцать лет сложить два и два, не связав инополисные зеленоглазые кланы с Бажовыми. Но на самом деле…

Мужчина замолчал, вглядываясь в силуэт Бажовского небоскрёба. Он хотел бы сказать, что желал лучшего для своей дочери с сохранением договорённостей о браке… Но не стал себе лгать. О дочери он в тот момент даже не думал. Как и зеленоглазый парень, она должна была стать разменной монетой в политической игре, примирив влиятельных Морозовых с его правлением. И, как бы там ни было, по итогам он так и не получил поддержки от явной оппозиционного клана, ранее сам оттолкнул от себя ставшего вдруг сильным перспективного союзника, посчитав его заранее проигрышной картой.

А теперь видел, как же ошибся… И, честно говоря, слабо представлял, что вообще можно теперь сделать, чтобы вернуть этот быстро разросшийся клан на свою сторону. Вместо просто мальчика и его собственной не такой уж и критичной к Юрию старшей сестры (пока он не делает ничего совсем глупого) нынче от Бажовых выступала троица хитрых стариков. Которые прекрасно видели все его промашки и вовсе не сияли всепрощением.

– И что мне теперь делать… – задумчиво произнёс князь московский, одним глотком, словно это была вода, добивая весь оставшийся стакан.

Проблемы так и валились одна за другой, словно ими управлял невидимый дирижёр… Но у него, а значит, и у Княжеского Стола не было даже самых простых ответов на то, как же всё так складывается, что об этом никто не догадывается? Вот, например… Как получилось так, что аж два года назад было выдано то или иное разрешение и приказ с разбросом аж в четыре года, которые в единой дате сошлись в случившеюся недавно трагедию при концертном зале «Астралѣ»…

Почему как раз было понятно! Чиновники низшего звена, старательно исполняли свой долг… Но как так всё сложилось, и кто за этим стоит… И тем более, как никто не заметил, что столь полезные с одной стороны планы, сходясь в одной точке по времени, привели к явной катастрофе.

– А может быть, стоит обвинить и наказать-таки Морозовых? – пробормотал себе под нос Юрий Васильевич. – В конце концов, пусть и выглядит всё так, будто из разыграли как удобную карту, в нужное время и в нужном месте. А они упорно твердят, что дополнительный концерт был спонтанной идей… Но… Нет, мне ещё гражданской войны сейчас в полисе не хватало…

– Надо что-то менять… – вновь вздохнув, выдавил из себя князь московский и, шаркая ногами, даже не замечая этого, поплёлся обратно к заветному шкафчику.

Глава 1

Протянув руку, я лишь слегка, кончиками пальцев, коснулся памятной таблички в розарии на внутренней стороне храмовой стены Уробороса. Подержал руку несколько секунд и легко провёл по всем десяти сантиметрам стальной пластины, прямо по выгравированному имени «Чародейка Хельга Александровна Громова», а ниже шли даты рождения и смерти, а уж совсем мелким шрифтом, «Последний приказ», отданный ей Князем Московским лично на церемонии прощания.

Маленький квадратик, дециметр на дециметр – вот и всё, что осталось в нашем мире от девушки, которую я действительно любил. Не «влюбился», обведённый вокруг пальца хитрой бестией, которая была старше меня, а именно любил, прошёл с ней путь длиной в два года, от смущающего знакомства до поцелуев в зимнем парке и, наконец, признания своих истинных чувств не как к женщине, с которой был помолвлен, а как к человеку. Которого на тот момент уже не стало.

И вот стальная пластина, десять на десять сантиметров, навсегда вмурованная в Стену Уробороса, это всё, что от неё осталось на бренной земле. В скрывающейся за ней ячейке не было залитого особой смолой ящика с пеплом, а также остатков зубов и костей, которые содержали соседние захоронения. Внутри, и я точно это знал, был навеки застывший в параллелепипеде будущего янтаря самый что ни на есть обычный плюшевый мишка. Игрушка, которую подарил маленькой девочке её отец на второй день рождения, и которая была её самой любимой вплоть до того трагического дня. Потому что она не только умерла из-за меня, но я же приложил руку и свою дурную силу к тому, что больше здесь, на Земле, от неё ничего не осталось.

– Ты опять тут? – произнёс незнакомый голос у меня за спиной, и я медленно обернулся, мгновенно взвинтив себя до предбоевого состояния. – Третью неделю я наблюдаю, как ты раз в два дня непременно появляешься здесь, в пределах храмовой стены и стоишь перед могилой.

Я обернулся, чтобы увидеть довольно высокую фигуру, одетую в повседневную тёмно-зелёную церковную рясу и неброскую чёрную хламиду со скрывающим лицо капюшоном, так что, не зажигая глаз, было трудно рассмотреть черты лица. Хотя даже по голосу, не глядя на небольшую, седую бородку, можно было сказать, что этот человек довольно-таки стар.

– Ваше святейшество, – чуть поклонился я церковнику, – у вас ко мне какое-то дело? Просто, если нет, не сочтите за грубость, но я действительно хотел бы сейчас побыть один.

– Ну, можно сказать, что да. У меня действительно есть к тебе дело… – с этими словами старик откинул с лица капюшон, и я на мгновение замер, пытаясь понять, где же раньше видел этого человека, а затем в шоке уставился на него.

– Верховный жрец… – выдохнул я, вспомнив того, кого видел вместе с Князем Московским на похоронах Хельги. – Но что вы здесь делаете? Я думал, вы почти никогда не покидаете свою резиденцию на подворье Кремлёвского монастыря?

– Что я здесь делаю? – с усмешкой повторил за мной старик, приподняв довольно густую бровь, глядя на меня искрящимися жизнью, но тем не менее какими-то тусклыми глазами. – Я здесь живу уже третью неделю. Для того, кому от жизни и для исполнения своего долга нужна лишь келья, десяток свечей, подходящий под одну-единственную книгу столик и лежанка пожёстче, этот храм ничуть не лучше и не хуже, нежели любой другой, дальняя крепостица или тот же монастырь на вершине Кремля. Но, что здесь делаешь сегодня ты, юный чародей?

– Я… Я, – повернувшись, я посмотрел на ячейку розария, на заглушке которой было написано имя Хельги. – Пришёл к своей подруге…

– А хотела бы этого доблестная чародейка? – более не глядя на меня и словно бы спрашивая находящуюся за стальной пластиной Хельгу, проговорил первожрец, одновременно подходя так, чтобы встать перед стеной рядом со мною. – Хотела бы ты этого, девочка?

Налетевший ветер в который раз за сегодня зашуршал начавшей облетать листвой Витого Ясеня, и я, честно говоря, подумал, что священнослужитель сейчас выдаст что-то нравоучительное про то, что: «Она бы не хотела…» или «Ты должен продолжать жить…» Но старик вдруг покачал головой и сказал совершенно другое:

– Вы оба слишком молоды, чтобы понимать, – он вздохнул и, покачав головой, повернулся ко мне, на мгновение показалось, что в глазах первожреца клубится тьма, за которой нет-нет да и вспыхивает свет, но наваждение прошло, стоило мне только вновь услышать голос стоящего рядом старика. – Девочке нравится твоё присутствие… И она хочет, чтобы ты бывал здесь чаще.

– Тогда я… – начал я с вдруг нахлынувшим на меня энтузиазмом.

– …Но вы оба всё ещё не понимаете, что более не можете быть вместе, – жёстко отрезал церковник. – У неё теперь свои дела заботы и обязанности в воинстве дриады Ефросинии, а у тебя, молодой чародей, свои на службе у клана и Москвы. Продолжая эти постоянные «встречи» и часами простаивая на этом месте, ты отвлекаешь её, а она отвлекает тебя! И никто их вас в итоге не делает друг другу добра, всё больше и больше накапливая внутри боль и одиночество!

Я на мгновение опешил. Признаться, я ждал обычной проповеди о том, что мёртвых нужно отпустить, жить дальше, и вообще, они не хотели бы… А получил самую настоящую отповедь и разнос прямо перед последним пристанищем своей любимой.

Но старик ещё не закончил. Хмуро глядя на памятную табличку, он заговорил ещё более жёстким тоном, взывая к совести Хельги и утверждая, что ей поручена великая миссия, которая, вообще-то, ей ещё не по плечу, но ей пошли на уступки, и она сейчас, поступая так, не оправдывает оказанное доверие!

И я назвал бы происходящее клоунадой, если бы в этот момент на витой ясень вновь не налетел внезапный шквалистый ветер, от которого листва срывалась с ветвей и, казалось, возмущённо шелестела… Но я не чувствовал в этих порывах ни капли живицы! А затем вдруг наступила полная тишина, когда первожрец сказал своё последнее слово. Если, конечно, не считать обычного полисного шума за пределами храмовой территории. А потом старик, всё ещё хмурясь, вновь повернулся ко мне.

– А тебе, я также запрещаю приходить сюда, покуда не образумишься! – почти рыкнул он, глядя мне прямо в глаза. – Скорбь и тоска понятна всем, но мёртвые и живые не должны продолжать связывать друг с другом свою судьбу! Ты теперь московский чародей, князь своего клана и подчинённый Князя Московского! Ты обязан продолжать жить, а не думать каждую свободную секунду о потерянном! Это твой долг перед всеми нами и перед ней! Постоянно приходя сюда и стоя перед этой Стеной, ты не только не выполнишь свою клятву, но сделаешь только хуже и для себя, и для неё! Ты меня понимаешь?