скачать книгу бесплатно
– Я пойду, – сказала она, пытаясь перекричать музыку.
– Куда? – удивился толстяк. – Танцы же только начались.
– В туалет, дебил! – неожиданно громко заорала она и кинулась к кабинке.
На нее резко упал ясный, четкий и холодный свет сверху. Она посмотрела в зеркало краем глаза и отвернулась – насколько она могла понять, выглядела она ужасно: размазанная почему-то помада, подтаявшая тушь и огромные круги под глазами, которые подчеркивали ее постоянную бессонницу, от которой Марию Ньевес не спасали даже лошадиные дозы снотворного. В кабинках кто-то был, она ощущала это спиной – в одной из них неожиданно раздался сумасшедший хохот, из другой вышел мужчина, прямо на глазах у нее застегнувший ширинку, в третьей… А что в ней? Так, ничего, просто какая-то бумага рядом лежит, облепленная чем-то белым, напоминающем по цвету лекарство от боли в горле. Порошок, подумала девушка, но прямо здесь? Она пожала плечами и осталась перед зеркалом, не обращая внимания ни на кого в этом мире, а просто склонила голову и прижалась губами к выливавшейся из крана воде, холодной, как сама жизнь или смерть, неважно.
Первая кабинка распахнулась, и выпустила на волю какую-то разбитную неформалку, одетую в черное и с венком искусственных роз, четко вырисовывавшихся своими кладбищенскими застывшими линиями с неживой каплей влаги на них в дверном проеме. Казалось, она смотрит не в зеркало, а прямо на Марию Ньевес. Та вскоре перестала пить и обернулась – незнакомки и след пропал. Померещилось, подумала девушка, и выключила воду. Возле крана лежал перстень, обычная дешевая латунная дрянь, на котором было изображение черепа. Подумав, что это оставила та незнакомка в готическом прикиде, Мария Ньевес выбежала из двери и оглянулась, но ее тут же смяла толпа из громких подростков, шумно обсуждающих, с кем они будут спать сегодня ночью. Она прижалась к стене, пытаясь обойти их, так что готская девушка успела, конечно же, уйти. Когда Мария Ньевес подтолкнула крайнего тинейджера, так, что он ругнулся и посоветовал ей смотреть, куда она прет, любительницы черепов уже не было.
– Ты не договорила! – верещал полунезнакомый толстяк, с которым она танцевала. – Почему ты сказала мне, что я дебил? Объяснись!
– Не смотри на меня, – сказала Мария Ньевес запинающимся, не слушающимся ее языком, как будто бы все слова неожиданно вытекли у нее из памяти, – я должна…
Но огни первого зала ничего не сказали ей, как и просверк диско-шаров второго и даже приглушенный свет третьего с его лаунж-музыкой, темной, бархатистой, обволакивающей – она просто ходила и натыкалась не на тех людей, извинялась и шла дальше. Танцоры веселились на сцене, отрабатывая вымученными движениями номера и бесконечно милостиво улыбаясь, люди хохотали и пытались забыться в мелких подрагиваниях, роскошные цепочки прыгали на запястьях, прижимались к дорогим белым рубашкам, неуместным в этой атмосфере жары и приглушенного разврата, но никого не было.
– Эй, с тобой все в порядке? – появившаяся Мадлен как будто подкралась сзади и взяла ее за руку своей холодной нежной лапкой.
– Да, а что? – сказала Мария Ньевес и улыбнулась самой непринужденной улыбкой.
– Да так, ничего, только мы вот уходим. Колись, нашла себе красавца, а он куда-то двинул? Прямо в туалете? – от хохота ее лицо приобрело типичный для гринго сияющий вид. – Ну ничего, у меня для тебя кое-что есть. Поверь мне, – сказала она, пошарив в сумке, – ты можешь принять это и не почувствовать, что мужик, с которым ты танцуешь, не похож на Райана Гослинга. Только немного, и ты сразу станешь на волну.
– А разве здесь за этим не следят? – поинтересовалась вежливо Мария Ньевес и поморщилась, не зная, насколько упорно ей придется отказываться.
– Нет, если правильно себя вести. Но тебе недолго мучиться – скоро мы поедем домой. Правда, твой парень не хочет ехать без тебя. Поможем ему? – улыбнулась Мадлен и дала ей небольшую таблетку, зажатую в маленькой нежной ручке с красивым бирюзовым браслетом на запястье.
Мария Ньевес отвернулась и произнесла:
– Сейчас, только коктейль закажу.
– Отлично, будем ждать! Мы…
Ее голос утонул в заново принявшейся за свое музыке. Стараясь подделать под ритм, Мария Ньевес вышла к барной стойке, уставленной разномастными бутылками с томно поблескивающим содержимым и свистнула бармену.
– Сеньорите что-то нужно? – молодой небритый мужчина скосил на нее взгляд и заспешил к ней.
– Да, например…
– Барную карту, может быть? – улыбнувшись, предложил он.
– Нет, спасибо, – Мария Ньевес незаметно оставила таблетку на стойке, а потом смахнула ее.
И тут стекла задрожали от какого-то порыва, яростно взметнувшего крохотные хрустальные отблески вверх и в стороны. В толпе заорали, танцовщицы присели и стали заползать под столы, часть из них спешно убежала внутрь помещения. В проеме появились черные фигуры с дубинками в руках, на которые Мария Ньевес со странным недоумением посмотрела. Из проломленных витрин лезли совсем молодые офицеры с рациями в руках, что-то оживленно объяснявшие начальству.
Тем временем бармен, пожимая плечами, посмотрел на девушку и произнес тихо:
– Молодец.
– Что? – переспросила она.
– Ты вовремя от нее избавилась.
Правая рука Марии Ньевес дрогнула и разжала спрятанный в кулаке череп, глупо ухмылявшийся на фосфоресцирующем нелепом свету, в который старший полицейский выпустил пулю.
И перестал свет.
VIII
– Я всегда был жертвой обстоятельств, – пояснил русский, размахивая ручкой в воздухе, которую вертел, не зная, что с ней сделать, весь сеанс.
Он лежал на кушетке, простой серой кушетке, в центре обычного белого минималистичного кабинета психоаналитика в старом городе Мехико, возможно, на месте, где раньше стоял золотой храм инков, а сейчас уже ничего более красивого не могло быть воздвигнуто, кроме этого простого здания, похожего то ли на крейсер, то ли на верхушку шляпного цилиндра. Был вечер, и на улице было пусто и безвидно. На стене напротив лежащего русского красовался черно-белый портрет Фрейда с сигаретой в руках, брови угрюмо сжаты, брюзгливый рот готовится сказать что-то недоброе про анальную фазу.
– Хорошо, я вас слушаю, – произнес сидящий почему-то в дешевом пластиковом стуле худощавый профессор, которого все так называли, не зная о том, что он не доучился до последнего курса университета. Однако за его спиной была полка с книгами и дипломами, а потому все верили в их подлинность. Его холеная смуглая рука поглаживала простую парусиновую штанину купленных в Китае брюк, а на носу для чего-то красовалось винтажное позолоченное пенсне.
– Точно слушаете? Все-таки зря я сюда зашел, – проговорил русский и поморщился. – Мне невеста порекомендовала. Сказала, что вы дешевый.
– Я? – ошарашенно проговорил профессор и хмыкнул. Солнце в зените сверкало прямо на его темные волосы и превращало их в рыжий костер.
– Ах, извините, просто я привык говорить прямо, – заявил мужчина и посмотрел аналитику в глаза. – Знаете ли вы, что я ржу над словами «Введение в анализ»?
– Простите, – смутился доктор и откашлялся в кулак.
– Мне можно продолжать? – и, не дожидаясь ответа, русский начал говорить тихо и с еле различимым акцентом. – Моя жизнь опасна, она наполнена ужасом разной весовой категорией. Вы, профессор, относительно легкая жесть в моей жизни.
Профессор от нетерпения протер очки чем придется, а именно полой костюма. Приготовился слушать, уютно расположившись в кресле. Профессор был небольшого роста, поэтому предпочитал ноги подгибать под себя или же скрещивать их, отчего сильно страдал к концу рабочего дня. На улице было лето, и по спине уважаемого психоаналитика текла большая капля пота, возникшая где-то в районе его лба.
– Да, точно, я ж вам не представился. Иван, – протянул руку русский, но поймал пустоту. Вспомнив о президенте Байдене, который тоже любил здороваться с неведомыми миру призраками, он опустил ее в карман и больше не вынимал, изредка сжимая и разжимая ее в кулаке.
– Я знаю, как вас зовут, можете не стараться, – заметил психоаналитик и посмотрел на озадаченное и недовольное лицо Фрейда, которое от солнца словно бы испускало загадочное сияние.
– Но в вашем листе записано Игорь… – разочарованно протянул русский и, обернувшись, посмотрел прямо на портрет отца-основателя.
– Нет нужды напоминать мне, как вас зовут. У вас то имя, которое вам бы хотелось иметь, не правда ли?
– Правда, – вздохнул русский. – Истинная. Меня назвали в честь оперы «Князь Игорь». Вы, наверное, никогда не слышали о ней, а ведь отрывок оттуда знают все – «Улетааай на крыльях ветра, ты в край родной, родная песня нааааша»… Ее даже в какой-то рэп запузырили, вроде ничего, слушается нормально, но с неграми… Ой, извините, я не хотел.
– Негры – ваша проблема? – встал профессор и позволил себе совершить легкую прогулку до окна, из которого доносились какие-то странные посторонние звуки, оказавшиеся всего-навсего полицейской машиной.
– Моя проблема? Она там, за окном. Эти звуки… – Мужчина хохотнул и поморщился. – Немного странно, что я нервничаю? Я осознаю, что никто из них меня больше не схватит и не отведет… туда, куда надо. Потому что у меня есть высокие покровители, такие никому не снились. Но иногда, когда я лежу в постели и размышляю о том, что происходит, у меня слезы на глаза наворачиваются. Зачем я позволил сделать это с собой? Отчего я такой путь выбрал, а не другой какой-нибудь?
– Вы… пережили в детстве сексуальное насилие? – спросил профессор и повернулся к лежащему небритому мужчине, с непреложной самоуверенностью задавая самый интимный вопрос, на какой только способны люди.
– Кхм, нет. Оййй, – зашелся мужчина от смеха, странного, абсолютно не шедшего к нему, тонкого и неприятного, как поросячье повизгивание. – Меня предупреждали, что ваш брат любит такое говорить, но чтоб так сразу… Бросьте. Я родился в семье профессора и певицы. Они очень сильно меня любили и никогда не обижали, даже пальцем не трогали, когда я творил какую-нибудь дичь. А я очень непослушный был ребенок – воровал, дрался, волочился за девочками. А потом и убивать начал…
– Это такие фантазии? – нахмурился профессор и сел в кресло, которое недовольно пискнуло под его довольно грузным телом.
– Вовсе нет, но мне было шестнадцать, когда я в драке парня порезал. Чеченец он был, а тогда как раз с ними буча была. Да что вам рассказывать, у вас же постоянно на улицах кого-то выкашивают из… ой.
– Ничего страшного, продолжайте.
– Ну хорошо же. Я не попал в колонию, потому что дело замяли и списали на самооборону, родители хорошие были. А вот куда я попал, так это в армию. – Глаза мужчины слегка затуманились от воспоминания, которое, очевидно, вызывало в нем двойственные чувства. Он не знал, как сказать правильно и о своей любви к сослуживцам, и о ненависти, которую он тоже питал.
– И? Вы там что-то пережили?
– Да, – хохотнул мужчина. – Вот то самое, о чем вы говорите, сеньор доктор.
– Оу, – сказал профессор и слегка улыбнулся, как будто разговор принял для него более понятный оборот. Он даже слегка поерзал в кресле от предвкушения.
– Нет, на самом деле, рад разочаровать вас, – хохотнул мужчина. – Я там с ксендзом познакомился.
– С кем? – проговорил психоаналитик и слегка зевнул.
– Ну, со священником католическим, фатером, падре, короче, он наставил меня на правильный путь. И я понял, что надо что-то делать со своей жизнью. Стал ходить в церковь, молиться, каяться, и так хорошо на душе стало, как будто в нее ангелы плюнули своей чистой божественной слюной, сладкой, как мед или лемонад. Вот как я жил, когда тут началось такое…
– Что?
– Я вышел на гражданку, связался с некими интересными людьми, довольно значительными и выдающимися в своем роде бизнесменами. Даже сам торговать начал. И то, что случилось позднее, привело меня сюда, прямо в ваши руки. И я не знаю, что с этим делать и как быть дальше, потому что тайну свою разглашать не намерен ни под каким видом, можете даже не пытать меня.
Профессор разочарованно присвистнул сквозь зубы, как иногда делал, оставшись наедине с собой в сложных обстоятельствах. Жена ненавидела эту его привычку и часто ругала за нее, а он не мог от нее избавиться. Мало кто знал, что в центре зуба у него не было, поэтому свист получался более чем резкий и тонкий, подобный звуку флейты.
– Ну а ваша девушка? О ней вы мне расскажете?
– Конечно, – русский запустил руку в карман и вынул оттуда новенький блестящий айфон, забавно смотревшийся в его смуглой грубоватой руке с яркими голубыми венами, похожими на заснувших червяков. – Вот ее фото.
На психоаналитика глядело лицо молодой, до неприличия свежей индианки в легком цветастом платье с поперечными полосами, которая отчаянно смеялась, наклоняясь над мангалом с шашлыками где-то на заднем дворе.
– Я никогда не был женат и не буду, – пояснил русский.
– Почему это?
– Я скоро дам обет безбрачия, и мне придется ее оставить навсегда. Она может тоже последовать за мной и отправиться в ту страну, откуда нет выхода – Царствие Небесное силой берется.
Доктор озадаченно уставился на него, взял со стола карандаш и принялся вертеть в руках. Казалось, его мучает какая-то мысль, которую он никак не может сформулировать, которая не дает покоя ему с самого визита.
– Вам не бывает скучно, профессор?
– Почему вы спросили об этом?
– Потому что вы считаете всю жизнь одним нескончаемым сексуальным насилием, быть может?
– А чем считаете ее вы? Царствием Небесным?
– Нет. – Русский прямо поглядел в глаза профессору, привстав на постели. Его руки слегка дрожали. – Я считаю ее адом на земле. Но я не хочу творить этот ад своими руками, однако я его делаю, и…
– Это что-то незаконное? – пробормотал психоаналитик, стараясь держать себя в руках.
– Если бы, – вздохнул визитер. – Это распоряжение самого правительства.
А когда-то не было никаких таких разнарядок. Можно было спокойно спать до обеда, а потом открывать глаза, закидывать пистолет за пояс, садиться за руль и ехать себе в закат. Его хозяева были немногословными, унылыми, но внешне значительными. Когда самый главный садился рядом с ним на переднее сиденье – остальные молча переглядывались, потом пожимали плечами и отворачивались, как бы говоря «Мы к этому отношения не имеем, если что случится, на нас не списывать» – Иван, которого тогда еще звали Игорь, внутренне собирался. Несмотря на то, что он служил в армии, выправка его компаньона была гораздо более строгой, чем у него.
– Не может такого быть, – говорили старые приятели, распивая с ним водку. – Ты у нас самый бравый парень в роте был.
– Ну а сейчас нет, – примирительно отвечал Иван и морщась, цедил огненную жидкость из стакана. – Кстати, я завязывать буду.
– А что так? – спрашивал очередной друг и закусывал соленым огурцом.
– Бог не велит, – отвечал Иван и думал о том, что же он сделал со своей жизнью, что сразу же после суровой, но необходимой службы оказался здесь. Как он говорил еще, «на развозе».
И этот развоз затягивался надолго. Иван за время ожидания успевал переслушать все великие и не очень оперы, крутые и распиаренные альбомы, аудиокниги с выдающимися творениями и посредственной белибердой. Когда они возвращались, то свирепо или деловито, в зависимости от того, что было у них на встрече, кидали полный чемодан в багажник. Другой старший из них бережно отправлял на заднее сиденье, нежно оглаживая его холеные клетчатые бока. Двое амбалов рядом смиренно занимали свои позиции справа и слева от раритета, должно быть, доверху набитого деньгами.
Иван, быстрым движением перекрестившись, включал радио.
– It’s in your heaaad, in your heaaad, zombie-zooombie-ey-ey-ey, – тишину прорезывал захлебывающийся эмоциями голос вокалистки любимой группы Ивана.
– А ты че это амерскую музыку слушаешь? – поинтересовался как-то старший, лениво процедив фразу сквозь зубы. – Если что, это не вопрос.
– Не знаю. Она лучше, – ответил Иван, стараясь не думать о том, пригодились ли им сегодня пистолеты или нет.
– И это не ответ, – добавил он еле слышно.
Как ни странно, армию он помнил до сих пор и, возможно, именно там научился не спрашивать.
– И вам нравилось в армии, не так ли? – спросил его психоаналатик, нервно сбивая очки на переносицу.
– Почему бы и нет? Что в этом такого? Армия – это как глоток свежего воздуха. Когда видишь весь этот молодняк, плясать хочется.
– А сейчас? Вы ведь должны скучать по этой атмосфере, не правда ли?
– Ну, слово «атмосфера» слишком громкое. Никто сейчас так не говорит. Доктор, вы реально старомодны.
– Разве? У меня есть много молодых пациентов, и я никогда не слышал от них, чтобы они меня как-то упрекали.
– Вы похожи на наше командование… Знаете, тогда перед моими глазами появился один черноватый, невзрачный певец, известный, кажется, еще с 90-х, времени моего детства и отрочества. Терпеть не могу то десятилетие и не понимаю, что в нем находят люди. Было дешево и грязно, вся одежда покупалась на рынке, по колено в сугробах. Вокруг ходят люди в дешевом тряпье, из книг толком ничего не почитаешь, кроме старых бабушкиных о мушкетерах… Так вот, его, этого певца, никто не слушает, а он как-то жив, здоров и выступает. Я очень удивился тогда, что вся эта молодежь с Даней Милохиным в голове обязана его слушать. Хотя что понимают деревенские в Дане Милохине? Это для городских мода, а они в армию не пошли…
– Кто такой Даня Милохин, простите? Я правильно произнес его имя? – спросил его озадаченно доктор, вновь скрещивая ноги в тщетной попытке успокоить некое нетерпение.
– О, так, ерунда, тиктокер, один мутный тип.
– Понятно, странные у вас вкусы, если честно…
– Это не мои вкусы, просто знаю, хотя детей у меня нет. А еще я коммунист.
– Что, простите?
Вот это самое висело у него на стене, где он спал вместе с другими солдатами – красное полотнище флага, а на нем Че Гевара. Когда он сидел с ними в этом странном доме, отмеченном печатью разрушения, ранней весной, так сильно похожей на зиму, с неподтаявшими лужами, и ел тушенку из армейского пайка, они постоянно спрашивали его, что это такое и как зовут бородатого мужика на стене. И почему он вообще что-то принес на войну. Он отшучивался и говорил, что не всем же людям суждено думать о преуспевании и собственном бизнесе, пора и о будущем мира позаботиться. А ведь действительно, уже в это время его стали посещать мысли о том, кем он станет на гражданке. Настолько казавшаяся прежде желанной военная карьера не радовала Ивана, что временами ему просто не хотелось вставать с постели, а только лежать и щуриться в угол, глядя на своего великого кумира. Тогда его и посетили впервые мысли о далеком континенте, где каждый второй католик, а каждый первый коммунист. Он закрывал глаза и видел бразильский карнавал перед глазами, набегающий зелеными блестящими юбками с воланами, ощущал прикосновение перьев на голове у юной балерины, размалеванной, как шлюха. Шел рядом с колумбийскими индейцами куда-то вдаль, видел на их сухопарых лицах старинные британские котелки и отсутствие зубов во рту. А еще наркоторговцы, они буквально завораживали его. Он мечтал когда-нибудь купить себе пистолет с изображением Иисуса Христа, стреляющий позолоченными пулями. И не понимал, что может помешать ему в этом, кроме странного края, где люди говорят на полурусском языке, но по сути своей другие.
– А я здесь жить никогда и не мечтал, я хотел уехать во Францию, – вздохнул доктор и подался вперед, сцепив руки на уровне груди.
– Знаю, – пожал плечами русский.
