Полустанок

Если надо было поддержать, посмотреть, ровно ли, или ещё что-то подобное, то мы помогали друг другу. Но вообще каждый трудился в своём углу.

Не от того, что не нуждались друг в друге! А потому, что поле деятельности было слишком велико и трудоёмко. И выходило, что, возьмись мы за решение одной проблемы вдвоём, то пришлось бы выбирать меж очень нужным и срочно, а лучше вчера, необходимым. То есть, выходить за пределы рулетки теории вероятности. К примеру: мы нынче отапливаем дом или едим? Относим пробы осадков начальнику на полустанок или… Но тут-то как раз не могло быть «или». Их надо было передавать по инстанции регулярно! Мы служили делу охраны окружающей среды, и это нам нравилось.

Кроме того, ребёнка надо было водить в школу? А как же! И это тоже занимало массу времени. Ни много, ни мало – ровно половину суток! А когда, бывало, мы не могли попасть на уроки, то разбирались по всем предметам глубже, чем это предусматривала школьная программа, и в намного бОльшем объёме.

По нашим представлениям, «тёмным» мог быть только лес, но не наш ребёнок. Если мы иногда всё же не приходили, учительница передавала пакет со школьным обедом с оказией на соседний кордон. Мы забирали его, и в пакете вместе с бутербродами часто лежала записка: «Родители! Не переусердствуйте! Вы слишком много занимаетесь с сыном! С уважением, Э.В.» Но мы очень старались не пропускать занятий. Да только то электричка проедет мимо, то вовсе не приедет, а бывало, мы промокали до самых подмышек, пробираясь по сугробам. Ну, а под проливным дождём можно было оказаться мокрым с головы до самых пяток. Дождь в лесу не прекращается после окончания. Вода шумит, словно водопад в отдалении. И, пока с деревьев не стечёт тебе всё за шиворот, это шевеление потоков воды не утихнет.

Приходилось сушиться у печки на Крутовском кордоне, возвращаться к себе и нарушать пожелание учителя не засиживаться за уроками.

Таким образом, как это ни парадоксально, делая одно дело, мы понемногу, постепенно отдалялись друг от друга. Годы спустя приходит понимание того, что, закусив удила, человек не выполнит своего предназначения. И когда говорят, что труд сделал из обезьяны человека, мне думается, что это неверный вывод. В обезьян превратились те люди, тяжесть быта которых не позволила им осмотреться вокруг. Потворствуя своим физиологическим потребностям, мы превращаемся в существ, чьи интересы ограничиваются только этой сферой. Как только мы перестаём быть способными воспевать свои усилия, начинаем деградировать. Или надрываемся, перегораем…

Да уж… Как ловко мы умеем находить оправдание своим проступкам. Но, выражаясь выспренно, я деградировала до того, что мной овладела страсть к чужому человеку.

Тот, о ком я рассказываю, безответственно балагурил, и мне это было, в общем, безразлично до поры до времени. Пока я не направилась за водой, чтобы сделать гостям чай. А тому ж болтуну было всё равно, где разминать главную мышцу своего организма. Он увязался за мной и в какой-то момент перехватил полное ведро из рук. Наши пальцы соприкоснулись и – вот оно, то постыдное, что вспыхнуло во мне за секунду.

И-эх… пошло-поехало. Уж и плакала я втихаря, и глядела через щёлку. И напивалась пару раз с горя. Потом решилась и подошла с этим к мужу. Так, мол, и так, не знаю, что делать. Ну а муж – человек рассудительный. Да и видел давно, что неладное что-то с женой творится, и причину знал, ибо зачастила эта причина в гости ездить, над добычей кружить. И придумал он такую штуку – чтобы я сама решила, что мне милее, что дороже. Он с сыном или этот заезжий молодец. Да пригласил он молодца в гости к нам с ночёвкой.

Тот приехал с другом. Поужинали мы и спать легли. Мы на диванчике, а гости тут же, рядом, на полу. Так захотели. И вот лежим мы рядом с мужем. Чувствую я его родное тепло – а рядом, только руку протяни, лежит объект моих постыдных устремлений. Чужое нечто. Храпит, пускает пузыри и пахнет неприятно во сне.

Я повернулась к мужу, крепко обняла его. Мне стало невыносимо горько. Сколько боли я принесла родному человеку.

Случайность? Их не бывает вроде.

Утром проснулась счастливая от того, что наваждение меня покинуло безвозвратно. А молодец заезжий обратился в коршуна и много неприятностей потом сделал в отместку за неутолённые ожидания, много бед причинил. Но ведь горе – не беда, если рядом тот, кого любишь и кому веришь.

Знаете ли, чтобы оставаться человеком, надо если есть, то немного и красиво, не «сочетаться», а прикасаться к любимому. Когда прячешься от непогоды, то не под обстрелянным временем навесом остановки, а вдвоём и под большим зонтом, «чей парус непременно алый, и где не лжёшь – в большом и малом»… Вот, как-то так.

Грин должен быть счастлив тем, что вовлёк нас в свою фантазию. И пусть у каждого – свой оттенок алого, да паруса же – они как крылья за спиной: не чувствуем, но знаем – они есть. И зовут, и манят, и тревожат…

Корабельные сосны

Для внутреннего

равновесия с внешними силами зла…

Сосны. Запах их липких почек обращает мыслями туда, откуда не бывает возврата. В сочетании с названием породы дерева прилагательное «корабельный» воспринимается без отрыва от влажной подушки, подруги и наперсницы сладких девичьих грёз. Корабельные сосны. Когда мы увидели их впервые, то просто-напросто потеряли дар речи. Да простят меня жители Петербурга, но куда Александрийскому столпу до них. (Не факт, впрочем, что не они стали опорой музы Монферана!)

Рано утром к кордону подъехал милицейский УАЗ и «Нива» охраны заповедника. Из машин вышли два милиционера, лесники и сам начальник охраны – высокий худой мужчина отталкивающей наружности, с застывшей пенкой слюны в углах рта.

Все эти люди в форме приехали допросить нас и обыскать дом.

– Та-ак… Ну и где деньги?

– Не понимаю…

– Где средства, полученные вами преступным путём?

– Объясните, что происходит? В чём дело?!

– Помолчите, гражданочка. Понятые, станьте вот сюда и смотрите. Потом подпишете протокол.

– Что вы ищете? – растерянно шепчу я, едва сдерживая слёзы. Плакать мне было совершенно противопоказано. Я стала хуже видеть. А ведь раньше завидовала людям в очках с диоптрией – тому, что они видят только то, что им хочется рассмотреть.

Конечно, жизнь в лесу приучила видеть не только глазами. Но так сложно отказываться от хороших привычек. Особенно если отличное зрение – одна из них.

Отвлекая себя умозрительными диспутами от публичных проявления слабости, я не заметила, что милиционеры, или, как после рассказывал знакомым сын, «милицейские», пытались перевернуть дом вверх дном. Никакого «дна» и тайников у нас не было. Из драгоценностей – серебряная серьга в моём левом ухе и двухмиллиметровое золотое колечко на безымянном пальце. Денег не было вовсе, до зарплаты оставалось дней восемь. Основная ценность в доме – книги. Частью безвозмездно позаимствованные у родителей, частью подаренные или купленные, а бОльшей частью выпрошенные в библиотеке мебельного комбината перед утилизацией.

Помню, какими глазами смотрел на нас сторож библиотеки, когда мы предлагали ему бутылку водки за возможность выбрать из фондов библиотеки то, что нужно нам. Он строго проверял каждую связку. Просил указать полку, с которой были изъяты тома, и даже некоторые книги заставил вернуть на место, так как «видно, что их стало меньше».

–Но вы же сказали, что завтра их всё равно вывезут и сдадут в макулатуру! Где логика?! То бы у нас было всё собрание сочинений, а так не будет хватать нескольких книг серии.

– Вам читать или на продажу? – строго интересовался сторож.

– Да читать, конечно же!

– Значит, будет так, как я сказал! – поставил точку в споре сторож.– Или заставлю всё выгрузить!

Я хитро глянула на початую бутылку водки и лукаво поинтересовалась:

– А водку выплюнете?

– Да! Легко! – глаза уже нетрезвого сторожа горели праведным гневом в адрес того, кто сомневался в отсутствии у него благородства.

– Ой, да, конечно! – не скрывая сарказма, воскликнула я, пока не одёрнул муж:

– Ты пришла за книгами или поскандалить?

Мы перевязали стопки книг шпагатом, упаковали в мешки и покинули здание библиотеки. Приходили дважды, принесли две бутылки водки и спасли книг столько, сколько нам дали унести. Прочие погибли и, превращённые в мелкую кашу, были разлиты по формам и высушены. Произведения Дюма и Гашека, Горького и Достоевского, Толстого, Паустовского, Гоголя и Шукшина! Множество славных мыслей, выраженных словами родной речи, превратилось в безликое месиво для подстаканников и картонных коробок. Да… какая же была каша в голове у того, кто позволил сделать это…

– Так где всё же деньги? – неприятный голос начальника охраны прервал мои воспоминания.

– В Швейцарском банке, – устало пошутила я. – О чём вы, милейший?

Тут в разговор вмешался милиционер, доселе молча наблюдавший за происходящим:

– Неужели вы не видите, что эти люди беднее церковной мыши? У них даже красть нечего. Не понимаю, зачем им замки на дверях.

– Да это чтобы мыши не сбежали. Насильно держим! – поддержал разговор муж.

Во всей этой истории мне не нравилось два обстоятельства. Первое – что нас оклеветали и второе – что клевете поверили и, что называется, «дали ход».

– Так, нам здесь делать нечего, – сказал милиционер. – Собирайтесь, – обратился он к своим помощникам. – Заявление писать будете? – поинтересовался уже у меня.

– Какое?

– Вас оболгали. Имеете право.

– У нас нет лишнего времени на разбирательства с подлыми людьми, – ответила я. И посмотрела, не скрывая осуждения, на одного из понятых – лысого усатого трепача – и на начальника охраны заповедника.

– И думаю – нет, уверена, что нас не устроит любая компенсация, предложенная судом. Ну не на дуэль же мне их вызывать, в самом деле. Дело чести вне компетенции суда. А у этих людей её нет, как нет и совести.

Я вздохнула и попросила:

– Ушли бы вы все отсюда к чёртовой бабушке, а?

Милицейский чин кивнул согласно, махнул рукой, приказывая всем покинуть наш дом. Выходя последним, он шепнул тихо:

– Вечером заеду.

Я удивлённо приподняла брови, поджала было недовольно губы, а потом кивнула в ответ – мол, всё равно.

Мы недолго провозились с уборкой. Пододвинули кресла к нашему круглому столу, прибрали постель, расставили посуду. Хуже всего дело обстояло с книгами.

Нарочно наши недавние посетители их не портили, но, вывалив скопом на пол, повредили переплёты некоторых томов. Короленко, Туренев. Было обидно. Особенно Тургенева было жаль. Книжечки тоненькие, середины прошлого века. С нежными рисунками на титульном листе. Тургеневские барышни под летними зонтами.

Лишь только стемнело, с улицы послышался звук мотора милицейского УАЗика. Сын выглянул в окно и, сурово насупившись, произнёс:

– Милицейские опять приехали.

– Как и обещали, – отозвалась я.

В дверь постучались, и давешний капитан милиции вошёл в кухню. В его руке был портфель.

Ну, думаю, опять начнёт вопросы задавать или просить, чтобы мы написали заявление.

– Проходите, присаживайтесь. Могу предложить чай.

– Да нет, спасибо, я по делу. Мои не попортили тут у вас ничего?

– Почти. Переплёты некоторых книг. А в целом – всё, как обычно… наверное.

– У меня есть переплётчик знакомый, могу помочь. Бесплатно!

– Нет, не надо. Мы сами.

– Ладно. Ясно.

Милиционер нервно мял ручку своего портфеля. Он пришёл явно не затем, чтобы спросить про последствия утреннего обыска.

– Что вы мнётесь, капитан? Не темните, говорите, что вам нужно?

– А вы меня не узнаёте?

– Это важно?

– Я у вас плавал.

– Гм. Смешно. Это было, вероятно, давно. В прошлой жизни.

– Правда, смешно.

– Так зачем вы пришли? Хотели сообщить об этом. Мне не до воспоминаний, как видите.

– Я как увидел утром разнарядку, фамилию вашу узнал. Хотел отказаться, а потом подумал, что это шанс.

– Да что ж такое-то, а? Да говорите уж, зачем пожаловали, хватит себя мучить. Я не зверь какой-нибудь. Не укушу.

– Ладно…

Мужчина резко выдохнул и, чуть прикрыв глаза, скороговоркой произнёс:

– Я хочу попросить у вас прощения и вернуть вам вот это.

Он открыл свой портфель и достал из него часы с крупным голубым циферблатом.

– Узнаёте?

– Да, узнаю. Мне папа их подарил. На двадцать один год. Специально заказывал под цвет глаз. Пошла на тренировку. В тот день пришло много новичков. Не хотела поцарапать подарок и оставила часы в раздевалке. Ребята пришли такие разные, интересные. Каждый со своим характером. А одному стало плохо, что ли, он отпросился. Больше я его не видела, адрес записать тоже не успела. И часов не оказалось на одежде. Пропали. Расстроилась очень, и родители обиделись.

– Это я их тогда. Взял.

– Возвращаешь?

– Да.

– Поздно. Оставь себе. Как напоминание.

– Но это же не мои!

– Хорошо, что ты сейчас это понимаешь. Ты украл у меня радость. И её уже не вернуть.

– …

– Ладно, давай сменим тему. Я приблизительно понимаю, из-за чего мы подверглись утреннему унижению. Подробностями поделиться можешь? Не нарушишь служебную тайну?

– Да могу, конечно,– поспешно подтвердил капитан.

А дело было вот в чём.

Двумя неделями ранее муж ехал на велосипеде в лабораторию СКФМ, чтобы поменять фильтры. И решил изменить маршрут – было тяжеловато крутить педали по песку. И он стал объезжать квартал с другой стороны, где лесная, сдобренная листвой, дорога вполне удобна для узких велосипедных колёс.

Здесь надо пояснить, что весь заповедник разделён на прямоугольники кварталов. В их пересечении – столбы, с каждой стороны номер.

Когда муж повернул на другую дорогу, заметил, что один из столбов завален на сторону, и решил его поправить. Когда подошёл ближе, обнаружил на земле рядом со столбом следы от протекторов грузовика.

Пройдя немного по следам, выяснил, что машина была не одна. По меньшей мере, две, одна из которых с краном-манипулятором – на земле виднелись следы от её упорных площадок. Ряды спиленных сосен выглядели словно обломки здоровых зубов. Количество погубленных деревьев поражало воображение, но какая-то часть ещё не была вывезена. Следовало выставить дежурных, милицию.

Муж вернулся на кордон за мной, и мы вместе поехали на место происшествия.

От картины зверской вырубки корабельных сосен можно было прийти в ужас. Каждое из убитых деревьев не имело ни единой червоточины. Древесина плотная, красивая. На любом из пеньков можно было бы устроить пиршество для десяти-двенадцати человек, и никто не испытывал бы стеснения, потянись он за куском холодной свинины в центр стола.

Мы тут же сообщили куда следует о совершённом акте вандализма. Надеялись, что злоумышленники будут задержаны, когда придут за оставшимися деревьями. Не бросят же они богатую добычу гнить на земле?

Дежурные постояли несколько дней, но, как они говорят, попыток забрать сосны не было.

– Как они говорят…

– Ну да. И решили, что, раз такое дело, надо кого-то привлекать. Теперь ищут!

– Кого?

– Кого привлечь!

– Так виновных надо привлекать!

– Да где ж их теперь искать.

– Хорошенькое дело.

– Ладно… засиделся я у вас. Простите ещё раз. Мал был. Глуп.

– Угу. Поезжай, Серёжа.

– ?! Так вы меня вспомнили?!

– Да и не забывала я. И тогда же поняла, чьих рук дело.

– Я и в милицию из-за этих часов пошёл!

– Значит, не напрасно всё.

Капитан ушёл, в кресле, где он сидел, остались лежать часы. «Ладно. Пусть так, – подумала я. – Каждый хочет быть прощён». Потом оторвала кусочек газеты от нашей заветной подшивки, завернула в неё часы и бросила в печь.

Из спальни вышли мои мужчины:

– Топишь? – многозначительно поинтересовался супруг.

– А как же! – улыбнулась я ответ. Сынишка поинтересовался:

– Ты что, работала учителем?

– Было дело, но недолго, а вот тренером подольше.

– И этот милицейский был твоим школьником, да?

– Он был моим спортсменом.

– Мама, а почему ты не взяла свои часы назад? Они же твои!

– Понимаешь, они были моими так недолго. Радовали своим небесным отливом. Я помню, до какой степени мне понравился подарок родителей. Обычно я не снимала часы во время тренировок. А эти решила сберечь.

– Значит, их надо было взять!

– Нет. Теперь, глядя на них, я испытывала бы горечь от того, что кто-то из моих учеников оказался вором.

– Я не буду! Никогда!

– Надеюсь, что так.

Мы уже почти легли спать, как к дому опять подъехала «Нива». Слышно было, как хлопнули дверью машины, после чего раздался крик:

– Я буду следить за вами!

Хлопнули дверцей ещё раз, завели мотор и уехали.

– Думаешь, на сегодня концерт окончен? – поинтересовался муж.

– Я на это очень рассчитываю! Ещё тот денёк…

Аккорд

Аккорд лишь потому и благозвучен,

что содержит и низкое и высокое одновременно.

Время идёт, и каждый новый день (бывает ли он старым?) несёт в себе неизведанное. Если думать об окружающих как о врагах, им ничего не останется, как соответствовать. Если думать о том, что происходит вокруг, как о привычном, знакомом, надоевшем, то таким оно и будет – пресным, кислым, набившим оскомину. Как яблоко.

Но жизнь не яблоко. Его не забросишь подальше через забор – мол, съедят косули. Не угостишь им козу. И не выберешь себе из вазы другое – сочное, красивое, с веснушками под ровной кожицей. Каким угостили, то и кушай. И жуй медленнее. Прочувствуй, что ешь.

– Мам! Там люди во двор зашли! Хозяйничают. Говорят, что тут живут! Но ведь мы тут живём, правда?

–Конечно! Мы тут живём. Не волнуйся, сейчас разберёмся.

Выхожу из дома и вижу, что по двору и впрямь ходят незнакомые нам люди. Пожилая женщина в платке, два довольно молодых парня и мужчина.

Первым делом они набили сумку яблоками, обобрав единственное деревце. Потом направились к колодцу, достали воду и стали пить прямо из ведра.

–Мама, – шёпотом спросил сын, – а почему они из ведра? Это негигиенично, правда ведь? Надо наливать в чашку и пить, правда?

– Ага, так и есть.

– Здравствуйте! – приветствовала я налётчиков. – Кто вы такие, скажите?

– Мы тут живём! – выкрикнул один из парней и с ненавистью глянул мне в глаза.

Я перевела взгляд на женщину и переспросила с нажимом:

– Живёте?

– Жили! – ответила та. – И сыны мои, сыновья тут родились. И эту яблоню сын посадил!

– Хорошо, вы тут жили. Я понимаю ваши чувства, но разве можно так бесцеремонно вторгаться? Хозяйничать, брать вещи без разрешения!

– Мне не нужно разрешения, чтобы зайти в свой двор! – с прежним упрямством заявил молодой человек. – Я здесь родился! И вырос!

– Понятно. Теперь будем знать, чью гору залитого цементом мусора мы разбивали так долго.

– Что-о?! – возмутился парень.

– А ничего! Если бы вы постучались в дверь, объяснили, что вам хочется навестить дом, в котором родились и выросли, выпить воды из родного колодца, набрать яблок с той яблони, которой дали жизнь… Неужели бы я не поняла? Но так, как поступили вы…

И тут я услышала голос сына:

– Мама, а можно я покажу им свою песочницу?

Всем взрослым сразу стало так стыдно. Засмущалась и женщина в платочке, и её сыновья, и мужик, который, как оказалось, не был её мужем. А того, с кем она тут коротала долгие зимние вечера, с кем растила сыновей, уже нет в живых.

Рассказала, как жили они в маленьком срубе, который теперь забит сеном для наших коз. Как на подводе ночью её, беременную, вёз к полустанку супруг. Как останавливал поезд. И как везли её в кабине машиниста до ближайшего города.

Обо всём этом мы узнали, пока пили чай в доме. В нашем. Одном на две семьи.

У каждого, чья жизнь связана с Каверинским кордоном, в душе собирается некий пазл, гармония которого никогда не будет полной вдали от этого странного, страшного и прекрасного места.

Мыши

Обстоятельства пробуждают в нас

признаки Зла и Добра,

или мы вызываем их, как огонь, на себя?

Третий месяц я не могу спать. То, что произошло, не вписывается в систему координат моего сознания. Мы убили мышь.

Я не протестовала, когда это делала наша кошка. Не особо расстраивалась, если замечала в поведении кур нечто от динозавров, птеродактилей. А они ловко охотились, надо признаться. Со знанием дела. Никакой пошлой куриной суматохи. Один голый расчёт: окружить и съесть. Но это куры! А мы-то, мы!

Всё началось с того, что мыши стали ходить по кухонному столу среди бела дня. Не стесняясь, пытались отыскать крошки съестного. Поначалу я отнеслась к этому с изрядной долей юмора:

– Мыши! Привет! Если что найдёте – чур, делиться!

Но мыши на голос не реагировали. А если быть честным, то попросту игнорировали его.

– Мыши! Да вы что, издеваетесь, что ли?! Я ж не иду к вам в нору, не шуршу по закромам, на стол с ногами не лезу. Уходите отсюда сей же час! – Презрительное молчание было мне ответом.

Мыши совершенно не желали идти на контакт. Нахально продолжали заниматься своими делами. В отсутствие кошки их нашествие не носило налёта самопожертвования или безрассудства. Они пришли завоёвывать новые территории – без риска для жизни.

Пришлось идти за веником. Размахивая им, как мечом, попыталась взять оккупированный стол с налёта:

–А ну-ка… брысь отсюда! Мышастые, кому сказано: брысь!

Мыши решили, что местное население в моём лице пока не готово к такому развитию событий и, мягко покачивая дебелыми бёдрами, удалились восвояси.

Нахальные грызуны использовали несколько путей для отхода. Уследить за всеми не удалось, но кое-какие лазы мужу удалось-таки забить осиновыми(!) кольями.

Я отмыла всё, к чему прикасались мыши, тремя водами со стиральным порошком, и мы легли спать.

Наутро, на цыпочках подкравшись к двери, заглянула в кухню. Уф! Мышей на столе не наблюдалось. Чистота и порядок! Радостная, улеглась на диванчик и принялась выполнять упражнения физзарядки:

–Р-раз… д-два… тр-и-и…

–Хи-пи-хи… – раздалось где-то у печки.

Не останавливая процесс ежедневного утомительного оздоровления, скосила глаза и увидела, что прямо ко мне направляется милая мышь – совершенно мультяшного вида. Ломтиками ветчины – розовые круглые уши, велюровый пиджак и щегольской завиток хвоста.

–О-о! Мышка! Какая ты красивая! – натужным от упражнений голосом воскликнула я.– Это что-то нереальное. Как из мультика. Уходи, красавица! Ну, к чему тебе неприятности, а?

Мышка хмыкнула, повернулась спиной и, сверкая розовыми, как у младенца, пяточками, отправилась путешествовать по полу. Она перемещалась по периметру, по диагонали и противолодочным зигзагом, в мореходном просторечии именуемым галсом. Было ощущение, что малявка выполняет распоряжение вышестоящих мышей: местность измерить, перефотографировать и отобразить на карте.

Мириться с таким положением вещей было невозможно. Пришла пора действовать.

Мышь не смогли напугать ни собака, заведённая в дом с улицы, ни приглашённая для консультации по вопросу борьбы с грызунами курица.

Покопавшись на чердаке, муж не нашёл ни единого механического приспособления для ловли мышей, но зато там оказался тюбик с «мышиным» клеем:

– О! Нашёл! Тут написано: положить приманку, намазать клеем. Мышь приклеится и всё!

– Надо же! -восхитилась я. – Вот молодцы, придумали. Приклеится – а мы её отклеим и отпустим в лес!

Во-от… Мы так и сделали. В центр небольшого листа фанеры положили кусочек хлеба, сдобрили его подсолнечным маслом, очертили клеем окружность и разместили эту икебану в центре кухни. Довольные собой, мы отошли ко сну.

Немногим позже полуночи из кухни раздался ужасный звук, похожий на голос плачущего младенца. То рыдала мышка. После моциона по полу кухни она изрядно проголодалась и с одобрением отнеслась к нашей затее с хлебом и подсолнечным маслом. Но клей… Направляясь к нашему предательскому угощению, мышка выпачкала лапки. Есть грязными руками она не могла себе позволить. Стала смывать липкую смесь со своих розовых ладошек и… всё!!! Вязкая субстанция попала внутрь. У неё заболел животик, и она стала плакать.

И как теперь быть? Созывать мышей со всего леса и подкармливать их, во искупление сего греха?..

Мышь торопливо кремировали в печи, и мы, спустя сутки, ещё не могли глядеть в глаза друг другу.

На следующий день в гости заехал лесник. Жаловался на скуку.

– Как уже надоели эти пустые рабочие дни. Сидишь на одном месте, как приклеенный. Заняться даже нечем. Скукота. От нечего делать починил в конторе письменный стол. Нарисовал карикатуру на охотоведа. Больше ничего интересного не произошло. Завтра выходной – ещё один нудный день. Может, стиркой заняться. Наверное, так и сделаю.