Полустанок

Мы помолчали. Упоминание о клее нас не позабавило.

–А, вот ещё что, – продолжал лесник, – поймал мышь. Посадил в банку. Если доживёт до завтра, назову Кешкой и буду дрессировать!

Не сговариваясь, перебивая один другого, мы стали просить:

– Отпусти мышку в лес! Зачем её мучить?

– Хочешь, побудь на выходных у нас, поболтаем, попоём, пирожков поешь, а мышку – отпусти, пожалуйста!

Лесник пожал плечами, подивился причудам «научной четы», но списал всё на «интеллигентские штучки» и с радостью согласился отпустить мышь в обмен на нескучный выходной.

Раковина

Некто, рифмующий свои печали

И не замечающий радостей…

– Нет, ну ты только посмотри! – муж звал меня из подвала под домом разделить его негодование.

– Что случилось?

– Спускайся сюда. Вот.

– Не пойму…

– Да ты приглядись хорошенько! Вон, тот бугорок, – и указал рукой в угол.

Присмотревшись, я поняла, что бугорок и впрямь какой-то необычный. Вместо пола подвал был засыпан ярко-жёлтым песком, как на безлюдном морском берегу. Если бы не обилие блох, возникало бы желание прилечь. Бугорок, на который обратил моё внимание муж, был довольно пушист. По неким анатомическим признакам напоминал заднюю часть мелкого животного.

– Ну… и кто это тут у нас прячется? – спросила я.

– Мышь!

– Как? Опять?! Но уж слишком велика корма у этой мыши…

– Это лесная. Забежала на огонёк.

– Ой, не шути так.

– Эта сволочь понадкусывала весь наш запас картошки!

– Как?

– Да так вот. Захожу, включаю свет. Смотрю – поверх картошки сидит эта мымра и обедает. Как меня увидела, так у неё кусок выпал изо рта. Подскочила на месте, как кенгуру, и головой в песок зарылась.

– Угу… как страус. Хорошо, что тут мягко.

– И что теперь с ней делать?

– Оставь её, ради Бога, в покое.

И впрямь, ни к чему нам лишние угрызения совести. Не затем мы отправились в это блошиное логово. Нам было интересно, где расположены трубы слива той раковины, которая соблазняла своим присутствием в нашей кухне, слева от печки.

Администрация заповедника обязана была обеспечить кордон водой. Не колодцем во дворе, а именно водопроводом – в самом доме.

Так как для консервации проб дождя и снега мы использовали концентрированные кислоты, то в случае попадания химикатов на кожу или, того хуже – в глаза, у нас не было бы иного выхода, кроме как прыгать в сам колодец. Такое положение вещей нас не устраивало.

Но если с подачей воды в дом можно было справиться самостоятельно, опустив в колодец небольшой насос и проложив трубы, то для того, чтобы воспользоваться сливом раковины, нужно было убедиться в его существовании. Конечно, наличие труб канализации можно было бы принять на веру – благо у фундамента дома имелся характерный пластырь раствора, параллельный выпуску раковины в доме. Но мы уже были осведомлены о пристрастии местного начальства к постройке потёмкинских сооружений – водонапорных башен, которые подпирают лишь облака, и двухэтажных домов с местом крепления для чугунных батарей на уровне двух метров от пола и с печным отоплением.

Вооружившись лопатой и желанием разобраться в устройстве слива в доме, наш папа принялся за дело. Через пару часов раскопок обнаружилось, что труба от сифона уходит вертикально вниз, прямо в песок под домом. А все внешние признаки подземных коммуникаций – лишь для блезиру, пропускная способность такого слива – ведро в сутки.

– Ну что ж. По-крайней мере, мы теперь знаем, чего у нас нет, – сказал муж. – Будем прокладывать трубы.

–Рыть-то глубоко? – спросила я

–Глубина замерзания почвы у нас полтора метра, так что не очень. Нам же не нужно, чтобы трубы разорвало?

– Не нужно, – охотно подтвердила я, вспоминая, как часто в лаборатории лопаются ёмкости для сбора воды и снега.

– Ну, так и вот, – сказал муж и вновь взялся было за лопату, но потом передумал и пошёл за топором. Ведь это только под домом песок, а вокруг тяжёлая нервная почва. Настроенная против любых попыток обустроиться на ней.

За Чёрным болотом

– Слушай, а земле щекотно, когда по ней ходят босиком?

Километрах в трёх от кордона, прямо за Чёрным болотом, располагалось древнее Городище. Датой основания этого поселения, по разным мнениям, считается конец двенадцатого – начало тринадцатого века. Чего только не находили в этих местах! Украшения, оружие, сбрую… Быть может, именно близостью этого старинного сооружения и объяснялись некоторые странные вещи, которые происходили с нами.

По вечерам было видно, как светится лес над Городищем. Как будто бы там зажигают сотни факелов, и воины в грубых одеждах отдыхают у десятков костров… И едят мясо оленей, срезая его с целиком зажаренных на огне туш…

Время от времени ранним утром со стороны городища слышалось ржание лошадей, крики людей. Но, сколько мы ни пытались застигнуть своих невидимых, но шумных соседей врасплох, нам этого не удавалось. Иногда – очень редко – на покатой стене глубокого, почти отвесного оврага был заметен лёгкий дымок не вполне потушенного костра. Но никаких следов рядом. Причём это происходило, как правило, в пасмурный, сырой день, когда в обнаруженные остатки костра достаточно сложно подложить гипотезу о самовоспламенении…

Довольно часто менялись местами толстые вросшие стволы переходных мостов. Исчезая в одном месте, они появлялись в другом…

Однажды, гуляя с сыном вдоль городища, мы обронили на дно оврага варежку. Время близилось к вечеру, мы торопились, и я решила подобрать потерю на другой день. Лишь только начало светать, вышла в путь. Когда подошла к тому месту, откуда мы так быстро убежали накануне, остолбенела. Варежка лежала не на

дне оврага. Абсолютно сухая, чистая и даже немного тёплая, она висела на виду, на ветке. Таким образом, что не заметить её я бы не смогла.

Геннадий Пахорский, лесник одного из соседних кордонов, часто рассказывал, как закруживает лес:

– Кордон видишь. Вот он – рукой подать. А дойти не можешь.

У нас такого, кажется, ни разу не было. Только вот не всегда удавалось подойти к Городищу. Иногда кто-то зловеще кричал: «Уйди!!!» А бывало, нам совсем иначе давали понять, что сегодня проход закрыт…

*Пчёлы

Человек – как струна,

обойтись с ним небрежно –

и он расстроен…

Однажды, перебираясь с одной стороны оврага Городища на другую, мы с сыном остановились посередине моста и посмотрели вниз.

– Слушай, мам! А вот они тут жили и тоже конфет не ели?

– Гм… Какие же тут конфеты могли быть? Мёд разве что…

– У них были пчёлы?

– Не думаю. Скорее, они пользовались мёдом диких пчёл.

– Вот бы и нам попробовать мёд диких пчёл…

Дикий или домашний, но мёд мы всё-таки попробовали!

Недели через две муж зашёл в дом со словами:

– Ты не помнишь, отец Михаил дымарь забрал?

– Какой дымарь?

– Штука такая, которой пчёл окуривают, чтобы не кусались.

– А зачем она тебе?

– В сарае под навесом стоит улей, что от отца Михаила остался, так туда рой пчёл прилетел

– ?!! Ну, ничего себе!

Муж взялся за обустройство нашей маленькой пасеки и, как всегда, быстро преуспел в новом деле. Пчёлы были накормлены, напоены, вычищены и защищены. Единственная странность, которую нельзя было не заметить, – пчёлы прилетели к нам в сентябре. В голодную пору. Конечно, они трудились вовсю, старались собрать побольше мёда, чтобы его хватило на зиму. Но… цветов и трав было очень мало. А ещё цветущих – и того меньше. Несмотря на мою всеобъемлющую аллергию, я без опаски и с невыразимым удовольствием наблюдала за пчёлами.

Муж в сетке на лице, с дымарём, и я – не вполне одетая, на лице лишь улыбка. Ни одна пчела не укусила! Ни единого раза! Бывало, садились передохнуть – на руку, на плечо. Было видно, что пчёлки, как маленькие хозяйки, с двумя тяжёлыми жёлтыми авоськами – по одной в каждой руке. Поднимутся над тимофеевкой,п овисят в воздухе недолго, опробуют – удобно ли держать поклажу – и домой, в улей.

Около улья их всегда встречает охранник. Проверит, – та ли пчёлка, в порядке ли документы, что несёт. Если своя – впустит, перед чужим – дверь захлопнет в момент.

В общем, старались пчёлки, как могли. И собрали-таки мёд!

Муж посчитал пчёл, прикинул, сколько им нужно мёда, чтобы перезимовать, и сказал, что, если пчёлам еды не хватит, мы их докормим сахарным сиропом, а уж на следующий год…

Но следующего года ждать не пришлось. Пчёлы погибли. Всего за одну ночь. Они так и не успели полакомиться своими запасами.

А сын, слизывая мёд с ложки, тихонько вздыхал: «Бедные пчёлки»…

Кролик Роджер

Нет, ну где это видано?!

Мука по такой цене!!!

Она что, из звёздной пыли?!

До отъезда на кордон воображение рисовало идиллическую картинку жизни в лесу. Приятный труд на своём огороде, обильные урожаи. Густое козье молоко к утреннему кофе. Стихосложение при луне. Прогулки вдоль небыстрой речки. На деле всё оказалось немного (зачеркнуть!) совершенно не так.

– Кушай, пожалуйста, картошку. Больше ничего нет.

– Я не могу. Не хочу, чтобы фигура засалилась.

– У тебя это и не получится. Картошки больше нет.

Дело обстояло именно так. Картошка – наша основная пища – закончилась. Взять её было негде, купить не на что. Да если бы и отыскался некий источник финансирования, машина не проедет там, где человеку снега по пояс. Конечно, можно было купить ведро картошки на ближайшей станции, но тащить тяжело. Да и от зимнего картофеля мало что остаётся – гора нездоровых на вид очистков с проволокой корешков.

На наше счастье, в среду к полустанку в одно время со мной подъехала ремонтная бригада железнодорожников. Среди них был знакомый. Обменявшись новостями , мы выяснили, что некоторые из наших желаний и возможностей пересекались. Дочери приятеля требовалось репетиторство, а нам – картошка.

Свою часть договора я выполнила, добираясь до ученицы по утверждённой обстоятельствами схеме. Сугробы, метель, электричка – два раза, ночь, сугробы и кордон. А вот о выполнение встречных обязательств мы споткнулись.

Картошку нам отдавали – с этим проблем не возникало. Только я не знала, как её перевезти. Сошлись на том, что мне помогут дотащить мешок до тамбура.

– Ну а дальше ты сама!

Муж ожидал нас с мешком на полустанке. Холстина предательски расползалась и своей ветхостью могла соперничать лишь с рубищем нищего, который требовал копеечку у Бориса-царя. Машинист, как всегда, не церемонился, провёз вагоны мимо утоптанного нами пятачка. Пришлось обнимать мешок и падать в сугроб.

От полустанка до кордона мы несли картошку на руках. Тащить мешок по снегу было рискованно – весь продукт мог быть посеян по дороге. Впрочем, последний километр муж всё же тащил мешок по снегу, а я шла рядом, подбирая выпавшие клубни в сумку…

Все усилия оказались напрасными. Дома выяснилось, что почти весь картофель был подморожен и испорчен. И есть его было невозможно. Нам отдали мешок гнили, которую было недосуг отнести в выгребную яму.

Мы так вымотались, пока развлекали лесных жителей своим беспричинным и нелепым усердием, что на обиду не осталось сил.

– А съедим-ка мы Рождера,– невесело пошутил супруг.

– Моего кролика? – испугался сын. – Я не буду просить есть, только не съедайте его, пожалуйста!

– Не пугай младенца, – попросила я мужа, – он и так не в ладах с действительностью. – Не переживай, пожалуйста, сыночек. Папа так шутит.

А кролик у нас действительно был. Он жил в уединении. Тихий, безобидный и одинокий. Настолько незаметный, что мы о нём постоянно забывали.

– Ты кормил Роджера? – спрашивала я сына.

– Ой. Забыл! Сейчас покормлю, – и шёл с угощением к ушастику.

Клетки у Роджера не было. Он жил в незапертой коробке, коробка стояла в просторной баньке с кафельным полом, двумя большими окнами и неработающей печью. На печи до заселения Роджера лежала довольно приличная стопка интересных книг по агротехнике. Чтобы кролику не было холодно, в угол положили старый тулуп, рядом сервировали стол. Немного по-кроличьи, отчасти по-спартански – чашка для воды и миска для каши. Но Роджер не протестовал.

Когда к нему заходили, он не прятался, а охотно подходил, прыгая по зачитанным до корешка книжкам, те которые уже давно были сброшены на пол. Роджер постоянно переживал о чём-то, пережёвывал тёмными губами воздух, шелестел ушами, похожими на листья ландышей. И очень любил, когда его брали на руки. Тогда он замирал и время от времени счастливо и осторожно вздыхал.

Мы думали, что вскоре сможем оборудовать кролику местечко на веранде и ему не будет так скучно и одиноко. А пока…

– Мам, можно, я с Рождером погуляю?

– Угу, конечно можно! Это ж твой кролик!

Почти до вечера я с умилением наблюдала, как сын выкапывает из-под снега зелёные листики и угощает ими Роджера. Кролик послушно перескакивал к очередному сугробу и терпеливо ожидал, пока извлекут очередную травинку.

После прогулки сын отнёс кролика в баньку, пожелал ему спокойной ночи и, довольный, вернулся в дом.

– Я и завтра с Роджером погуляю, можно?

– Да конечно, гуляй!

Утром следующего дня сын ушёл к кролику, едва рассвело. Несколько раз я выглядывала в окошко, чтобы полюбоваться дружной парочкой, но двор был пуст. Пришлось одеваться и идти в баньку самой.

То, что я там увидела, привело меня в ужас. Ребёнок сидел, упираясь коленями в покрытый тёмными горошинками пол, и дул в рот кролику изо всех сил:

– Что ты делаешь? – уже догадываясь, что произошло очередное несчастье, спросила я.

– Мне нельзя никого заводить. Они все умирают, – начал свой рассказ малыш. – Когда я зашёл, Роджер ещё дышал. А потом… Он меня ждал, мама! Он хотел сказать, что любит меня, но не успел! И я тоже хотел ему сказать, что люблю! Я сначала думал, что он проголодался и потому умирает. Стал класть ему в рот листочек. А он не мог есть. Потом я делал ему искусственное дыхание… – сын заплакал.

Сдерживая слёзы, я поспешила успокоить его:

– Роджер знал, что ты его любишь.

– Правда?

– Правда, – вздохнула я.

Должны ли мы молчать о своей любви? Нет. И я не стану ждать опалённого вечером дня подреберье , чтобы поведать о своих чувствах тому, кто должен знать о них.

Прайд

Мы тоже так можем, но стесняемся…

Время от времени ребёнок переставал выходить из дома. Наотрез отказывался гулять и полностью посвящал себя творчеству. Рисовал на любом клочке бумаги, мастерил изо всего, что попадалось под руку.

Прежде чем собрать что-либо из конструктора, рисовал чертежи всех стадий сборки. Так появился на свет Карандаш, схема тележки для перевозки еды и газировки с полустанка к кордону.

Сын с увлечением читал всё, что попадалось на глаза. Одной из любимых книг был документальный роман Джой Адамсон «Рождённая свободной». О львице, воспитанной Джой и выпущенной на волю. О большой кошке, которая считала членами своей семьи, своего прайда, людей: Джой, её мужа и пару помощников. Львицу звали Эльсой, и сын был ею временами. Не играл в неё, а был ею, жил её жизнью. Как до того он был примерял на себя нелёгкую судьбу Карлсона, многотрудную Самоделкина, трагическую Белого Бима Чёрное Ухо, лунную Незнайки. Одно время он был даже черепахой Тортиллой! Прикрепив на спину тазик, пытался вжаться под его панцирь, расположившись в центре ковра на полу.

– Не наступайте сюда! Ходите вокруг! А то я утону! Это лист кувшинки. Я тут живу!

После цеплял на нос солнечные очки и читал газету из подшивки. У нас был приличный запас периодики конца середины двадцатого века – сухими желтоватыми прямоугольными полотнами хорошо было растапливать печь. Но и читать такие газеты вдали от регулярных визитов почтальонов было намного интереснее, чем в том, шумном мире, от которого мы убежали. Интересовали даже тираж и время подписи номера в печать.

– Мама, а что такое пятилетка? Это кто-то, кому исполнилось пять лет?

– Пап, ты знаешь такое красивое слово «пле-нум»? Это когда кто-то у кого-то в плену? Как Робинзон Крузо?

– Почему как Робинзон,– смеялись мы.

– Так он был в плену одиночества, в океане, на необитаемом острове!

Приходилось растолковывать, что такое пленум, пятилетка и почему её надо было успеть прожить за более короткий срок. Объяснять, что люди от того не жили меньше, а просто более интенсивно трудились.

На какие-то вопросы отвечали мама с папой, на оставшиеся девятьсот девяносто девять – словари и энциклопедии.

Часто, катаясь по двору на велосипеде, ребёнок пугал родителей беседами с призрачными друзьями:

– Смотри, Владик, как я умею! Ты меня не догонишь!

– А вот посмотришь! Возьму и догоню!

Друзья отвечали разными голосами. Казалось, не одинокий малыш, а целая ватага ребятишек на велосипедах устроила в лесу гонки по пересечённой местности.

Было интересно и поучительно слышать, о чём они говорят:

– Ты боишься зверей?

– Нет, не боюсь!

– А чего ты боишься?

– Когда мама уши мне чистит!

– А я не боюсь! Мне мама уши не чистит!

– Везёт…

– Видел у лесника с того кордона чуб под носом?

– Так это не чуб, глупенький! Это «усы» называются!

– А у бабушки Матрёны глаза плоскостопые?

– Это как?

– Ну, очки носит!

– Это по-другому называют. Чтобы руки ближе делались.

– Зачем?

– Нитку в иголку вдевать!

– У тебя машинка работает?

– Нет. Батарейки сели.

– Они не сели, они устали.

– Отдохнут и опять станут работать?

– Да.

– А когда совсем разряжуться?

– Значит – убежали с работы!

– Как ты думаешь, а Луна холодная?

– Нет, тёплая!

– Скажи, а щенок собаки тебе кто? Друг?

– Сестрёнка!

Но если сестрёнку для сына мы себе позволить не могли, то уж кошку-другую, при его неравнодушии ко львам – вполне.

Роскошного перса с марсианскими рыже-красными очами мы получили в подарок от его прежних хозяев. Те устали бороться с его дурными привычками и были рады избавиться от волосатого чудовища. Чудовище должно было отзываться на кличку Марсик. Но не отзывалось. Кот молча таращил на нас свои глазищи. Сидел без движения там, куда его посадили, и недвусмысленно поглядывал на открытую форточку в надежде сбежать при первой же возможности.

Мы решили не иссушать запретами его жажду странствовать. Если что, дальше леса не убежит. Указали источники принятия пищи и противоположную этому процессу территорию и легли спать.

Наутро кота в доме не было. Проём форточки был оторочен рыжим мехом. Клочья длинных волос развевались на сквозняке. Ни дать не взять – индейский головной убор.

– Марсик! Ма-а-арсик! – кричали мы на разные лады с крыльца. И не получали ответа.

Пришлось выдвигаться на поиски. Беглеца обнаружили меж корней семидесятилетнего дуба, до смерти напуганного воплощением в жизнь своего намерения. Вернули паршивца в лоно семьи. Пожурили, накормили, обозвали дурнем и отправили спать. Несколько дней кот пытался смириться со ссылкой. Не смог. Почесал за ухом и решил возвратиться в город своим ходом. Но эта вылазка закончилась для Марсика трагически: он был настигнут первым же отрядом мелких грызунов, которые и расправились с ним, пользуясь численным преимуществом. Не принимая во внимание его родословную, награды и многократные звания «лучшего кота». Неведомо этим городским, что лучший кот сам ест мышей, а не наоборот.

После этого мы долго не решались брать в дом кота. Пока однажды муж не привёз из города найдёныша. Серого, большеголового, короткоухого и зеленоглазого. Он достал его из-за пазухи и, улыбаясь, протянул мне:

– Вот, бери. Кажется, сибирский. Как назовёшь?

– Васючок! – ни секунды не сомневаясь, ответила я.

Из пригоршни мужа котёнок перекочевал мне на плечо да там и обосновался. Я ходила, занималась делами, готовила, гуляла, а Васючок сидел на плече и шептал мне ласковые словечки в левое ухо. Случайные гости дивились чувству равновесия котёнка вкупе с отсутствием следов его когтей на мне. Он обнимал плечо серыми пушистыми руками, нежно нюхал холодным носиком шею и крайне неохотно покидал её окрестности. По доброй воле Васючок спрыгнул со своего любимого места лишь раз. Я пересыпала комбикорм в ведро, и котёнок заметил в мешке мышь. Он нырнул внутрь, скрывшись целиком. Через мгновение показалась его довольная мордаха. В зубах он сжимал мышонка – вероятнее всего, своего ровесника. А зелёные миндалевидные глаза сияли радостью…

Всё говорило о том, что в скором будущем в доме опять воцарятся чистота и покой. Мыши соберут свои чемоданы, я перестану фанатично прятать всё съестное от их ночных набегов. Ласковый и умелый кот в доме – помощник, друг и младший братишка. Но братишке не суждено было повзрослеть.

В один страшный вечер мне вздумалось выкупать его со средством от блох. Они нам сильно всем досаждали, страдал от их нашествия и котёнок. Васючок доверчиво позволил обработать себя. Когда положила его на ладонь, ощутила хрупкость маленького тела и капнула совсем немного, самую малость. И сразу после, ни мгновения не ожидая, принялась смывать. И тут же поняла – всё. Отравила. Я погубила своего милого, любимого, славного котёнка. Я вытерла его полотенцем и обняла… Мы сидели так час, другой. Васючок слабел с каждой минутой. Потом вдруг засуетился, сполз с колен, дошёл до туалета, оправился. Выбрался из него, лёг под батарею, чего не делал никогда, вытянулся и умер…

Помню,к ак в детстве не понимала, отчего люди плачут. Очень долго училась делать это. Смотрела на окружающих. Сравнивала их реакции с происходящим. И понимала – когда начинать рыдать. Ели бы в детстве пришлось пережить смерть того, кто меня так же нежно и доверчиво любил, я бы не смогла остановиться и плакала по сию пору. Как плачу теперь.

Сказка

Сад камней надо создавать самостоятельно.

Из тех, что разбросал в пору юности,

и из тех, под которыми страдала твоя душа.

– Мам! Расскажи сказку!

– Это как?!

– Расскажи! Ну, пожа-а-алуйста!

– И это после «Лёлищи»?!

– Ну, расскажи-и-и!

– Ладно, уговорил! Какую ты хочешь?

– Улю!

– Опять?.. Ну, ладно. Слушай…

Из окна вагона поезда дальнего следования выпорхнул небольшой пакет. Белой птицей покружил он над выбритой щекой насыпи. Подхваченный волной движения состава, взмыл ввысь,и,отвергнутый ею же,упал в пятнадцати метрах от железной ветки дороги.

Уля родилась слабенькой. Казалось,с нею справится даже некрупный комар. Впрочем, жаркое весеннее солнце испепелило эскадрильи едва вставших на крыло насекомых,что дало ей время прийти в себя и набраться сил. Оно же взлелеяло опару земли, из которой одна за другой появились сочные травы и нежные ростки кустов. Мама срывала яркие бархатные листочки,что сделало её молоко особенно вкусным и целебным.

Едва осталась позади младенческая дрожь в ногах, Уля перестала прятаться под боком мамы, а чаще смотрела на цветы и букашек, которые норовили перебраться с лепестков прямо на нос,стоило подольше

постоять на одном месте. Кастаньеты дятла,полуденное завывание кукушки и полуночная перекличка сов,– все звуки вокруг казались родными и придавали уют просторной квартире косуль под плотным навесом ветвей. Капли дождя,если он и случался порой, не досаждали маленькому семейству. К тому же,после можно было попить воды из выщербленной временем короны пня,остерегаясь втянуть ненароком упавший в воду лист или беспомощного муравья. Листок Уля отгоняла шумным вздохом, а муравью подставляла нос, по которому тот проворно взбирался, как по бархатному мосту. Время от времени мама водила Улю на берег реки. Воды в ней, несомненно, больше, но и претендентов на то, чтобы сдуть пену облака с поверхности, было тоже намного больше!И если звери покрупнее были вежливы, то слепни и шершни пользовались бражниками в своих корыстных целях. Так что, если быть честной, Уля не очень любила ходить к речке. Одним из привычных с детства звуков,был весёлый свист электрички,баритон поезда и тяжёлая поступь товарных вагонов ,– сродни прогулки лося подле спящего мышонка. Почва вблизи железнодорожного полотна начинала раскачиваться задолго до его появления,и не переставала некоторое время после. Улю тянуло к не пересыхающим блестящим ручьям рельс,которые звенели, стучали, гудели… Речитатив их натёртых движением связок был пленителен,как рассвет, пропитавший губку тумана.

Во время одной из прогулок к железной дороге, меж сжатым в гузку сухариком мака и ирокезом чертополоха,Уля увидела странный, диковинный для лесного жителя предмет. Если бы лес, в котором родилась Уля, располагался на берегу моря, она могла бы сравнить новинку со слегка потрёпанной медузой. Но такого опыта у Ули быть не могло, увы. Как не было у неё никакого опыта вовсе. Стояла бы рядом мама, она бы растолковала, что к чему, но та старалась опередить подруг, старательно обкусывая не подсохшую ещё листву. И Уля осталась один на один с пакетом,который выпорхнул из окна купе чудесного весёлого вагона,где, мечтая о том, что скоро увидит море,ехала девочка Юля и грызла конфеты, которыми на прощание угостила её бабушка. Конфеты закончились,Юля хотела спросить маму, куда положить липкий от сладостей кулёк, но мамы рядом не оказалось,она вышла в тамбур покурить с дядей из соседнего вагона,и Юля просто выкинула пакет за окошко и тут же забыла о нём. Молоденькая лесная козочка, как и все девочки её возраста, была большой сластёной. Втянув носом пьянящий аромат патоки и сахарной пудры, улины губы сами собой нетерпеливо задвигались. Она наклонила свою милую головку,подхватила неведомый, но такой обольстительный предмет, и проглотила его…