Полустанок

– Зачем это? Не надо, у неё всё есть.

– Пронин, молчи. Это наше, бабское.

Пронин – майор. Но не совсем. Потому что бывший. Комиссовали по здоровью. Что-то с лёгкими. Перебрался в заповедник, на свежем воздухе курить интереснее. Бабушка Матрёна – его мама, живёт с ним и управляется по хозяйству. Курам-уткам сварить, поросятам запарить, корову напоить-подоить… Впрочем, корова быстро вышла из строя. Решила поглазеть на паровозы, да просчиталась с расположением обзорной площадки. Собакам отдали рожки да ножки. Не повезло корове.

– Пронин, что ты мне про корову. Двадцать раз уже слышала. Расскажи лучше про службу. Тоскуешь, поди?

Тот смеётся. Наготове очередная байка про командира. Пока бабушка накрывает на стол, мы слушаем:

– Стоит как-то раз наш начальник на перроне. Тут электричка отъезжает. И из предпоследнего вагона кто-то в него плюнул. Тот расстроился, поднял на уши подчинённых. Нашли этого мужика и привезли назад. Вот. Посадил его начальник на стул, ходил вокруг и плевал.

– Фу. Кошмар какой. А зачем это всё?

– Так думал, что специально плюнул! Мужик домой вовремя не попал – раз, и вернулся оплёванный – два!

Пронин смеётся, кашляет. А мы с бабулей воздеваем глаза к небу.

Садимся пить чай. Из-под стола выходит нереально большой чёрно-белый кот. Мощный лоб, широкие скулы, плечи, как у гимнаста. Кот направляется к плите, демонстративно метит её, подходит к бабуле, трётся о ноги и хрипло голосит.

– Да ладно уж, пойдём, выпущу тебя, – Матрёна гладит кота, тяжело встаёт и идёт к выходу. Кот бежит за ней.

– Вот шалопут, – сердится Пронин, – знает же, как бабка его любит, а теперь раньше зимы не придёт.

– Как?

– Да вот. Только зимует дома. А так – в лесу живёт. Сюда возвращается даже не по первому снегу, а как мороз установится. Раньше нет. Не идёт. Что ему? Мышкует. Вон, жирный какой. Но уж как приходит – всё. Оттепели не жди.

Бабушка вернулась в кухню и села, утирая уголки глаз платочком. Мы с Прониным сочувствуем её горю, но молча глотаем коричневую заварку.

– Так ты не забудь: банки в подвал прятать станешь – бумажкой крышку накрывай и ниточкой прихвати,– напоминает мне бабушка, как бы продолжая начатый разговор. Ей неудобно, что растрогалось из-за животины.

– А чтобы чего? – шутливо интересуюсь я.

– Да плесени не было чтоб… – грусть не отпускает женщину, и она жалобно обращается к сыну:

– Коля… А, Коль… Кот-то, тот всегда возвращается, не пропадёт?

– Да куда он денется! Придёт, – в ответ пыхтит папиросой Пронин и жалобно смотрит на мать.

– И что ж с того? – вздыхает бабуля,– подождём.

– Конечно, мам! – воодушевляется Пронин.

– Он вам ещё невесту приведёт, кот ваш,– наобум говорю я.

И бабушка радостно шепчет, что у неё припасены и коробочка для котят, и тёплое одеяло…

Бабушке Матрёне есть о чём печалиться помимо кота.

– Первый муж, Коля, умер. Три войны прошёл. Финскую, Великую Отечественную да с японцами. Стрелял Коля метко. Охотником был. С войны пришёл живым, радости сколько было… Так на реку пошёл купаться и утонул. С войны дождалась!!! А тут – такое… Погоревала-погоревала, да детей надо рОстить. Вышла замуж вдругорядь. Дочка родилась, красавица. Но померла от коклюша. Два года одиннадцать месяцев ей было…

Пронин, наконец, прерывает воспоминания матери:

– Мама, хватит вспоминать, а то опять таблетки пить придётся, голова заболит.

– Ну и ладно,– соглашается та, – хватит так хватит.

Самое замечательное, что кот, любимец Матрёны, привёл-таки невесту к зиме. Она была похожа на своего избранника, только у того чёрным был правый бок, а у кошки левый. И она была явно на сносях.

Начиная с того года, каждую весну кот уходил на лесную вахту, оставляя супругу с новыми котятами под опекой бабушки. Чтобы не скучала.

Ну, что же… Кто не умеет плакать, тот не умеет и смеяться. Иначе никак.

Главное – это счастье!

Беспредел – разновидность плоскости

Во время моих редких поездок в город многочисленные знакомые изумлялись:

– Ты здесь?!

– Ну да! А где мне быть?

– А мы думали, ты эмигрировала.

– С чего бы это?

– Ну… мало ли…

– Я не эмигрировала, и даже не иммигрировала, а просто мигрировала!

– А что, есть разница?

– Угу, есть. В лесу я живу.

– Ах, вот как,– разочарованно грустили знакомые. Но вскоре соображали, что в лесу водятся грибы-ягоды. Там случается протекать рекам, в которых живёт рыба…

– Слушай! А грибы у вас есть?

– Ну есть, наверное. Мы их не едим.

– А ягоды?

– Специально не собираем, некогда. Когда к полустанку идём, по дороге, на бегу.

– Во! Ну, вы даёте!

– Мы калину, после третьих заморозков.

– Фу… гадость!

– А вы её пробовали?

– Горькая вроде.

– Да, есть немного горечи. По вкусу напоминает джин. Очень полезна штука!

– Джин?! Заманчиво! Угостишь?

– Угощу.

– Ну, а развлечения у вас там какие?

– Танцуем по вечерам!

– О, дискотека, что ли?

– Да шучу я. Дел много.

– Ага… ну конечно. Небось, каждый вечер по шашлычку!

– Для этого нужно мясо.

– Так вы в лесу! Мясо у вас там само бегает!

– Несомненно! И само на шампуры нанизывается. Не убиваем мы никого. Нехорошо это. Там заповедник!

– Странные вы. Ну, а в гости-то к вам можно?

– Можно. Приезжайте.

Таких пустых бесед о нашем житье-бытье было много. Частые обещания приехать погостить. Редкие визиты.

Товарищи приезжали с намерением остаться с ночёвкой, но редко кто выдерживал больше двух часов в тех условиях, в которых жили и работали мы.

Все работники заповедника за глаза называли нас с мужем «научной четой». Погодная станция, на которой мы служили, дала право называться заповеднику биосферным. Но, воспользовавшись этим правом и закрепив за собой солидное наименование, управление охраняемой территории постаралось не обременять себя заботами о нуждах станции комплексного фонового мониторинга (СКФМ) и о тех, кто её обслуживал.

Согласно документам и правилам, нас должны были обеспечить всем необходимым. Некто, дотошный и предусмотрительный, занёс в список оборудования для оснащения станции не только газовый хроматограф и автомобиль марки УАЗ, но даже ножницы и кофемолку! В Приказе Госкомгидромета номер 181 от 22 августа (страшно сказать!) 1978 года не нашлось места для вытяжки, которая была необходима при работе с концентрированными кислотами, и для перчаток, без которых руки покрывались некрасивыми пятнами ожогов. В процессе работы ощущалась нехватка некоторых «мелочей», воспоминание о которых затерялось в массе более крупных недочётов.

Электричество должно было быть у нас постоянно. Без него не работала основная часть метеорологического оборудования и мы не могли обогреть дом. Печь-то в доме была, конечно, но по правилам СКФМ мы не могли топить её: это вносило погрешность в состав атмосферы подле измерительных приборов лаборатории.

Под каждым подоконником в доме были закреплены спирали из толстой проволоки, залитые гипсом. Этими электрообогревателями и нагревался воздух в доме.

Не было у нас и телефона. Рация работала от электричества. Над одним из пунктов списка – об обязательном асфальтировании дорожек от кордона до лаборатории – смеялось не только начальство, но и мы. Кабаны скоро бы расправились с битумной смесью. Каждую ночь их семейство с лёгкостью меняло ландшафт на пятистах квадратных метрах территории, простиравшейся меж кордоном и лабораторией. Что им какие-то тропинки? Поддели бы своими резиновыми носами и скрутили в рулет.

Но больше всего нас тревожили проблемы с электричеством. Точнее – регулярное его отсутствие. Любой из порывов ветра мог лишить нас минимальных удобств.

Первое время мы терпеливо ожидали приезда электриков. Обычно им было недосуг, поэтому навещали нас не раньше, чем через неделю после обрыва провода. Позже сразу после обрыва мы топали до полустанка на соседний, Крутовской кордон и сообщали оттуда по рации о постигшей нас неприятности. В этом случае электромонтёра привозили дня через три. Но после очередной аварии на линии, когда нас игнорировали месяц, а то и больше, муж решил действовать самостоятельно. Он отыскивал место, в котором произошло замыкание, и устранял проблему. Проблемой обычно оказывалось дерево, метров пятнадцати в высоту, которое возлежало на проводах и раскачивалось, как на качелях. Используя колун (это такой большой-большой топор!) и собственную спину, наш папа аккуратно снимал расшалившееся дерево и укладывал его на землю. Если проблема была только в этом, то электроснабжение восстанавливалось. Мы щёлкали тумблером ретранслятора подле лаборатории, кричали «ура!» ожившему головокружению счётчика и возвращались на кордон. Если же лампочки не открывали свои глаза, а продолжали дремать, шли искать обрыв или очередного непоседу, обнажившего свои корни и пустившегося в пляс в такт порывам ветра. Иногда приходилось брести несколько километров до широкой просеки ЛЭП. Если по пути до неё на нашем участке никаких проблем не обнаруживалось, тут уж поделать ничего было нельзя. И вновь – поход до соседнего кордона, просьбы по рации, поездка на электричке до следующей станции, звонки с вокзала в усадьбу заповедника, электрикам… Снова и снова… Начальство так удивлялось нашей настойчивости:

– Ну что вы звоните постоянно? Сообщили о неполадках? Ну и ждите! Приедут.

Однажды ремонтники прибыли чуть ли не на следующий день после обрыва. Приехали, пошуршали «кошками» по столбу подле кордона, прикрутили провода…

– Пф-ш! Бах! – полыхнуло у столба. Громкий хлопок раздался в доме. И наш маленький телевизор оказался безнадёжно испорчен.

– Лучше бы не приезжали…

Мы с мужем были очень расстроены. А ребёнок отреагировал так, как от него никто не ожидал:

– Телевизор не самое главное в жизни. Главное – это жизнь! И счастье.

Кто бы спорил!

Гости

Негоже развлекаться,

постоянно бросаясь в камин совести.

Иногда надо позволять себе быть хорошим.

Ночь рассматривает свои сумрачные владения через монокль луны. Заглядывает она и в наше окно. Подмигиваю ей. Она машет крылом летучей мыши в ответ.

В центре комнаты, на ковре, спят наши гости. Странно видеть в доме кого-то, кроме нас троих. Обычно активно напрашиваются и не приходят, а если и приходят, то ненадолго. Мы не в претензии, так как почти отвыкли от присутствия в жизни посторонних.

А эти пришли без приглашения и напросились на ночлег. В нашей комнате – двое на полу, и в кухне на составленных креслах ещё один. Лесники.

Пару часов назад, поздним вечером, они постучались в нашу дверь:

– Здравствуйте! Гостей принимаете? Не прогоните? У нас машина в болоте застряла.

– Не прогоним, раздевайтесь, мойте руки, сейчас пирожков напеку.

– Ой, да не беспокойтесь.

– Это быстро! Да к тому же больше мне нечего вам предложить!

Лесники, молодые ребята, переглядываются меж собой и произносят давно наскучившее нам: «А разве у вас ружья нет?!»

И опять приходится объяснять, что «мы не такие», что ружья не держим, зверей стрелять не станем даже под угрозой голода. Хотя эта угроза для нас давно стала реальностью.

– А что вы едите? – спрашивают нас лесники.

– Картошка была, закончилась, морковка была.

– А мы видели, что козы у вас…

– Да, козы есть, молока нет.

– А кормите чем?

– Собираем с сыном веточки.

– А куры есть?

– Ага. С этим у нас порядок, яйца бывают. Нечасто, но куры несутся, еда у них не очень сытная, поэтому кидаются на всё, что видят. Мышей едят, жуков колорадских…

– Да ну… это вы загнули! Куры колорадских не едят!

– Пошли, покажу!

Мы идём с лесниками в наш курятник. По пути я беру баночку с дневным «урожаем» жуков.

– Ничего себе!– удивляются парни, наблюдая, как споро и скоро наши куры расправляются с листоедами.

– Это для них как карамельки! – сообщаю я, и мы возвращаемся в дом.

– Как же вы живёте? – продолжают расспросы ребята после первой чашки чая с моими фирменными сахарными пирожками.

– Да нормально! В пересчёте на хлеб, на наши две зарплаты мы можем купить три буханки в день. Но мы покупаем муку, масло подсолнечное, дрожжи, сахар. С картошкой вот фигня вышла. Да нормально всё! Кушайте!

Попили чаю, связались с конторой заповедника, договорились, что назавтра на подмогу приедет пожарная машина, чтобы вытащить УАЗ из болота, и улеглись спать.

К полудню УАЗик удалось вытянуть из трясины, и наши гости уехали. Мы стояли у кордона и махали им вслед.

– Весёлые ребята, – сказала я.

– Наверное, – ответил муж.

Вечером того же дня мы услышали шум мотора. То был УАЗ с нашими новыми знакомыми. Я поставила чайник и вышла на крыльцо:

– И снова здравствуйте!

– Ага, это мы, опять! Мы вот вам картошку привезли.

– Ой, как здорово! Спасибо большое! Заходите, сейчас вода закипит!

– Пирожков дадите?

– Конечно!

– О! У вас очень вкусные пирожки!

Мы смеёмся и долго пьём чай, и болтаем о разной чепухе. Но ведь у нас, у людей, как? Всё равно о чём, важно – с кем…

Сенокос

Чтобы быть счастливым, надо быть мужественным.

Или – надо иметь мужество быть счастливым.

После того как мы подружились с лесниками, оказалось, что имеем право накосить сена своим козам. И не по дружбе, а по закону, но только на том участке леса, который нам выделят. Мы были обрадованы этим обстоятельством. А козам, пожалуй, всё равно, кто и как обеспечит их пайкой. Есть что пожевать – и слава Богу!

Для заготовки сена мы получили не ровную гладкую полянку, а часть болота. Косить его – как брить незрелого юнца. Себе дороже. Но… Надежды питают лишь вышеупомянутых. Козы предпочитают пищу телесную.

С раннего предрассветного утра до первых жарких лучей солнца наш папа косил траву. Оказалось, что «жаркие лучи» – вовсе не оборот речи. И солнце сперва начинает освещать день, а лишь потом обогревает его. Как и описано в элегии:

Восход довольно холоден.

Прозрачен он или смущён,

Его надменность может быть наукой

Доверчивым, наивным и открытым.

И первые его лучи

Отчасти вызывают дрожь.

Но светят ярко.

Белый свет постыл…

Косил супруг, на удивление, умело. Смотреть на него из окна было приятно. Я и раньше понимала, что у моего мужчины руки прилажены верно, но чтобы до такой степени… Проще спросить, чего он не умеет, чем наоборот. После того как все кочки и ямки были окошены, оказалось, что траве надо дать подсохнуть, после чего собрать её в стога. А вот этим как раз пришлось заняться мне.

Сгребают сено не утром, когда прохладно, а в самое пекло, чтобы оно не почернело, не покрылось плесенью. К чему такое животине, от которой надеешься получить вкусное жирное молоко? Сын сидел в тенёчке и читал, по обыкновению устроившись на козе. А я расчёсывала граблями подсохшее болото. Зубцы то и дело цеплялись за кочки или проваливались в ямки. Но мне надо было доказать, что я тоже чего-то стою. Через несколько часов болото выглядело, как невеста перед алтарём. Прилизанное, с просвечивающимся скальпом и несколькими копнами, расположенными симметрично. Я смотрела на дело рук своих с удовольствием, а сын почти с ужасом глядел на меня:

– Мама, ты чего? Что с тобой случилось?

– Не поняла. Что такое?

– У тебя такая пасмурная кожа. Ты вся красная! Вся!

Оказалось, в пылу работы я забыла об осторожности, и солнце отомстило за мою беспечность сполна. Лицо, руки, все открытые части тела были обожжены. Лоб, веки и щёки были покрыты тонкой корочкой соли. Во время работы мне недосуг было обращать на это внимание, но соль действительно начала разъедать глаза. Надо было что-то с этим делать. Сын потихоньку повёл меня домой. Одной рукой я опиралась на его плечо, другой держалась за рог козы. Когда мы подошли к кордону, глаза уже совершенно заплыли. Обожжённые веки стали походить на мозоли… Ну так, по крайней мере, сообщил сын. Поднялась температура. Я попыталась прилечь, но лежать было нечем, воспалённая кожа жаждала прохлады, да где ж её было взять об эту пору. Сын принёс воды из колодца, но смыть соль не вышло. До лица было невозможно дотронуться.

Когда и каким местом я примостилась, чтобы заснуть, не помню совершенно. А проснулась от приятных прикосновений и вкусного запаха блинов со сметаной.

– Ма-ам! Ма-ма! Просыпайся!

Я попыталась открыть глаза, но не смогла.

– Ой, я забыл, что ты ещё не можешь. Мам, а можно я буду работать пастухом?

– Погоди, как это? Где? И почему у нас пахнет сметаной? Откуда сметана?

– Дядя Игорь дал, он пастух. Когда ты заснула, я вышел во двор погулять. Потом слышу – кто-то идёт, а это стадо коров, и дядя Игорь их пасёт. Я ему рассказал, что с тобой случилось, и он мне дал сметану, он себе нёс, покушать. И я тебе на лицо намазал.

– Ой… как неудобно. А я даже пирожков ему не могу сейчас испечь.

– Да ты не волнуйся, я дяде Игорю суп сварил!

– Какой же ты умничка! – растрогалась я, попыталась всплакнуть от умиления, но глаза этого ещё не умели. Слёзные железы тоже были под ржавым замком ожога.

Несколько дней спустя, когда немного спали отёки и я смогла открыть глаза, куда как кстати пришлась вернувшаяся способность ронять слёзы. Рано-рано утром светлеющее ночное небо с размазанными на нём облаками смотрелось словно манная каша с черничным вареньем. На этом фоне был виден удаляющийся силуэт мальчика в высоких сапогах и плащ-палатке. Он бодро шагал рядом с огромным быком, который явно опасался этого небольшого, но грозного лесного жителя.

А я стояла, смотрела на него в окно и плакала от того, что у него в меню так мало каши и варенья. И улыбалась. Потому, что в его жизни так много неба и облаков.

Дед Мороз

Надеюсь, огня,

что теплится в печи

моей растерянности,

хватит надолго!

Жизнь в зимнем лесу не затихает! И уж, конечно, не останавливается. Более того, зимой её проявления намного очевиднее, чем хитрым скрытным летом. Осенней порой деревья теряют свои кудри, и лес светлеет. Становится просторно и спокойно. А уж когда снег всюду расстелет свои простыни, тут уж и вовсе весело. Каждая тропинка – как книга записей на рождество. «Я здесь был!» – расписывается каждый, кто прошёл мимо.

В городе снег перепачкан подошвами многочисленных прохожих. А у нас просто – Юон! Свет отовсюду, снег – россыпь бриллиантов из ювелирной лавки прошлого, и мелкие, как собачки, косули…

А за окном уже идёт снег. Он засыпал всё вокруг. Пытается своим царственным великолепием прикрыть, заодно с ночью, несовершенство человечьего логова. Старается. Хотя знает: всего он так и не прикроет.

– Нет, ну надо же. Вчера такая метель была, в пяти метрах уже ничего не было видно. А сегодня ясно, мороз… красиво. Ты козу зачем выпустил? – спрашиваю у сына.

– Пусть побегает! Она просилась на улицу!

– Ну пусть. Кстати. По-моему, ей уже надоело бегать по двору. Слышишь, стучится в дверь. Отведи её в сарай, а то простудится.

Сын направляется к выходу, натягивает пальтишко, шапку и улыбается. Теперь у него есть собственная вешалка! Папа обшил досками небольшой участок в прихожей, закрепил крючки на разных уровнях, и теперь у каждого – свои крючочки. У мамы и папы почти на одной высоте, а у малыша намного ниже. На то он и малыш! Выходит на улицу и тут же возвращается с криком:

– Мама! Папа! Там Дед Мороз!!!

На улице действительно мороз. Выяснять подробности нет времени, но в памяти моментально всплывают подробности лечения всех видов обморожения «у того, кого ребёнок принял за Деда Мороза».

Но воображение, как всегда, перестаралось с красками. Вдоль забора с красным весёлым лицом бегал наш товарищ Пашка. Он размахивал руками и кричал: «Ура! Ура! Вы меня спасли!»

Сын побежал открывать калитку и впустил Пашу.

– Привет! Как ты нас нашёл?

– Слухом земля полнится!

– Ну молодец, что приехал, заходи, давай будем тебя отогревать.

– Слушайте, вашу козу надо медалью наградить. Если бы не она, я бы замёрз у вас под забором.

– Почему?

– Да я кричу-кричу, из дома никто не выходит, в тепло не впускает. Чувствую – коченею, назад до полустанка, пятьсот тридцать девятого вашего, не дойду. Смотрю – из-за сарая голова с рогами. Ну, так я – кричать, подзывать её. И как подошла она – я шапку долой и в ноги: «Не дайте погибнуть, матушка, известите хозяев о моём прибытии, не откажите!» Так она головой своей махнула и пошла к крыльцу по двери стучать. Вы и вышли!

– Ну, Паш, ты дурной. А в окошко снежком?

– Не догадался!!!

– Вот, то ж… Ладно, давай супчик горяченький. Всё, как ты любишь: вода, подсолнечное масло, соль, картошка и петрушка.

– О… петрушка! Что-то я у вас теплицы не наблюдал, пока вокруг усадьбы-то скакал!

– Так у нас она из снега!

– Да ну!

– Ну да! Выкапываем из-под снега!

– Не, ребят, ну вы даёте! – Паша дохлебал тарелочку, затем вторую…

– И чай с пирожками и калиной, чтобы точно не простудился.

– Ого! Здорово! Дайте-ка мне побольше!

– Много не дам. С собой дам. А так – нельзя её много. Средство хорошее – и от простуды, и для сердца, и ещё много для чего, но, как говорят взрослые люди, всё нужно в меру. А мера у калины мала. Сейчас я тебе дам столовую ложку с верхом. А ту, что с собой, станешь принимать на ночь по чайной ложке. Максимум! Не переборщи. А то будешь ходить, как варёная свёкла.

– Понял, доктор. Слушаюсь и повинуюсь.

– Паша! Я серьёзно!

– Да ладно. Понял! А где вы добыли эту замечательную штуку?

– Согреешься – покажу.

Часа через три, когда наш гость совершенно пришёл в себя и отдохнул, мы решили показать ему заросли калины на болоте. Чтобы увидел собственными глазами, в чём секрет этих волшебных ягод.

По глубокому снегу, спотыкаясь на болотных кочках, которые сравнял, но не выправил снег, мы шли, высоко поднимая ноги, след в след. Как это ни покажется странным, но первым идти немного удобнее – не надо примеряться к чужому ритму. Мы никуда не торопились, старались идти медленно, но всё равно сбили дыхание, взмокли и притомились порядком.

Когда человек устаёт, перестаёт ощущать разницу между красивым и привлекательным. И нам всё вокруг виделось нарисованным крупными неряшливыми мазками. Но тут вдруг солнце подсветило эти продрогшие кусты калины так, что дух захватило не только у Пашки, но и у нас самих. Солнечные лучи, сыграв в пинг-понг сами с собой, отпрянули от снежной глазури и пронзили насквозь каждый кустик, и отразились в каждой ягодке. Рубинами, кроваво и миролюбиво… сердечно!– именно так преподнёс нам калиновые заросли этот день.

– Да, ребята… – восхищённо твердил Пашка по дороге к полустанку, – красиво живёте…

– А то!– смеялись мы, согласные с этим на все сто.

Выбор

– Совесть рождается из угрызений!!

– Неужто из шелухи возможно появление подсолнуха?!

Челюсть сводит не только от оскомины. Иногда её сводит и от страсти. Неприятно об этом вспоминать, но отчего же не отдать моменту из прошлого должное неуважение?..

Меня всегда раздражали граждане, впускающие в свою жизнь проявления фанатизма. Ведомость – это как добровольное рабство. Перепоручение своих решений кому-то со стороны. Гормональный всплеск страсти, который часто путают с проявлением любви, сродни фанатизму.

Ты забираешься с ногами на кресло в партере концертного зала. Случайно пробиваешь фанеру хлипкого сидения ногой. Сильно ранишься, у тебя идёт кровь, и уже вся брючина мокрая от крови. Но ты не замечаешь того, а подпеваешь, кричишь «А-а-а!» тому, кто на сцене и тянешь к нему свою руку с зажатой в ней зажигалке… Бррр. Кошмар. Неприятно, некрасиво, недостойно человека.

Никогда не думала, что переживу подобное, но оно меня поджидало за углом.

А дело было так. Среди лесников, регулярно навещавших нас, был один тип – балагур и болтун, мой ровесник. По его словам, у него в жизни не было проблем, и он готов был поделиться с нами этим умением.

Меня не смущало то, что все его посулы остаются незавершёнными. Точнее, завершаются с последней вибрацией его голосовых связок. Но обаяние этого неказистого болтуна было столь велико, что…

Нет. Не так. Лучше расскажу, как это произошло. По порядку.

Мы много и тяжело работали на кордоне. Пилка брёвен часами, более чем скудная еда, постоянные переходы с грузом за спиной, непрестанная чистка картошки, выпекание пирожков, комары, блохи и прочие радости бытия. Однажды, когда я в очередной раз приволокла продукты со станции, спотыкаясь, добрела-таки до калитки с рюкзаком и четырьмя сумками, но сил на то, чтобы сдвинуть запор и открыть нормально дверь, не хватило. И я просто ввалилась, выломав её. Мужу пришлось чинить и калитку, и часть забора. Выходило так, что всё, что мы делали, за исключением пилки дров двуручной пилой, делали самостоятельно, обособленно, по одиночке.