Полустанок

нежели от злобы!

Лето ещё только начиналось, но жажду уже нельзя было утолить ничем. Ни колодезной водой, ни компотом, который мы варили из прошлогодних запасов сушёных яблок. Треть ведёрной кастрюли наполняли яблоками, заливали водой, доводили до кипения… и выпивали этот отвар ещё до того, как он успевал остыть, даже несмотря на то, что не добавляли ни грамма из нашего драгоценного запаса сахара.

Муж часто крутил ручку колодца, сын просил какой угодно «колючей» воды… и тут я вспомнила о средстве, с помощью которого русские люди издревле боролись с эпидемией сезонной жажды. О квасе!

Три маленьких кусочка хлеба, кусок теста и горсть ягод калины под слоем воды в наших условиях выглядели, как дно гламурного аквариума – загадочно и нелепо.

К вечеру следующего дня мы смогли порадоваться бойкой игре пузырьков в наших чашках, а заодно убедились в том, что жару и её последствия не смоешь никаким количеством воды. В любых её видах! Разочарованные и разгорячённые, легли спать, а вот наутро…

Утро началось с оглушительного удара в оконное стекло. Сила удара заставила проснуться всех одновременно. Мы подбежали к окну и обнаружили, что оно цело, но в самом его центре образовалось какое-то непонятное пятно розового цвета. Спустя мгновение входная дверь загудела и стало понятно, что некто мощными методичными ударами пытается выбить дверь.

– Эй! Кто вы? Что вам нужно! – испуганно требовала я ответа от невидимого, но, очевидно, совершенно неадекватного бандита. Хулиган замер на мгновение, немного передохнул… и саданул по входной двери так, что она сорвалась с петель.

– Всё… Он на веранде. Осталась только эта дверь. Она не выдержит. Он нас убьёт…

Кому и зачем понадобилось убивать нас, было совершенно непонятно. Но факт был налицо: удар в окно, выбитая дверь…

– Стоп! А почему не выбито окно? Побоялся поранить руки о стекло?

– Да нет, – рассмеялся вдруг муж, – рога помешали бы! Послушай!

И – точно. Я услышала! – стук копыт козы по полу веранды и требовательное «М-ме!»

– Что-о?! Ах ты!..

Я распахнула дверь, схватила оторопевшую от неожиданности козу за рога и выволокла её на улицу:

– Ах ты, дрянь эдакая! Что ты наделала?! С какой стати ты… – начала было я отчитывать Зорьку. И вдруг поняла – с какой именно стати сбрендила наша коза.

Рано утром, в полусне, я открыла кур, насыпала им еды, а сверху на комбикорм выложила кашицу, оставшуюся после вчерашнего кваса. Куры наелись «в драбодан» и спали на боку рядом с кормушкой – все до единой. В окно стучала, само собой разумеется, не коза, а зеленоголовый дятел, который, клюнув, вероятно, раз-другой, потребовал продолжения банкета. Но не рассчитал силы и, долбанувшись в окно, свернул себе шею.

Коза же, насмотревшись на непотребство товарищей по сараю, сбила калитку, доела остатки и банально опьянела.

Пока я тащила Зорьку от дома к сараю, она взбрыкивала, как горный баран, пыталась поддеть меня рогами, и только сын, подбежавший к нам с пилой в руке, смог привести её в чувство.

До самого вечера я не могла прийти в себя и жаловалась мужу:

– «In vino veritas»*(«Истина в вине» лат.), или что у трезвого на уме… Неужели коза так меня ненавидит?..

– Да нет, что ты. Она тебя любит и очень сильно хотела быть рядом с тобой. Вот и всё!

– И-о-о-о-, и-о-о-о,– трелями опереточной дивы полоскал горло соловей под окном, а ворона, сидя на ветке дуба, вдруг внятно произнесла «мама», а потом наизусть – программу передач, которую слышала через форточку. Нечётко, но узнаваемо. Кошмар!

Как вы тут

– Как вы тут живёте?

– Да так же, как и вы там!

По углам окон с уличной стороны дома пауки закусывают москитами. Сибаритствуют. Случайно дала пищу для размышления хищнику: отмахнулась от комара, а тот отлетел прямо в центр паутины. Бывает и такое. Но от некоторых обстоятельств отмахнуться не получается. Ты и так, и сяк, обходишь их, лавируешь, а они тебя из-за поворота – бац!

Оторванность от цивилизации выходила нам боком. Левым или правым – неважно. Неважно? Увы мне! Во-первых, наш ребёнок не мог определиться никак со своей ориентацией. (Не придумывайте лишнего!) Он не понимал – леворук он или имеет склонность использовать правую руку. Ложку уверенно держал обеими, пилу, молоток и отвёртку тоже. Поэтому когда ему говорили, к примеру: «Возьмись поудобнее, той рукой, которой привык есть», – он терялся.

– А какой мне удобнее? – спрашивал у меня, шокируя окружающих.

Я их, понимала, конечно, но… Окружать надо плотнее, чтобы быть в курсе событий, не так ли?

Другой проблемой были ударения в словах. Объясняю. Когда месяцами не бывало электричества и ребёнок читал взахлёб много-много разных книг, а слышал только натужные вздохи родителей вместо внятной речи, где именно расположен звук-выскочка, определить не мог. (Если что, про натужные звуки тоже не надо фантазий. Мы – про поднятие тяжёлых брёвен на кОзлы и кряхтение в процессе распилки дров двуручной пилой!)

Честно слово, мы так уставали, что телепатическое общение вошло в привычку. Ну, в крайнем случае, что называется «ты пальцем покажи». Но до этого доходило редко. На манипуляцию с пальцами тоже энергию надо тратить.

Разобраться с правильной постановкой ударений в словах нам помог охотовед. Он подарил пару книг Шукшина для заморских студентов. Ино-странность в них была одна – над каждым словом размещался чубчик ударения. Мы потрепали ребёнка по выгоревшему чубу и с лёгким сердцем перепоручили Василию Макаровичу разбираться с акцентами в словах.

Но на этом проблемы не закончились. Две оставшиеся всё ещё парили коршунами над нашими бедовыми головами и тоже были связаны с буквами. Одна – с их начертанием, другая – с произношением.

Буква «эр» – «ры». Сложности с её применением передались ребёнку генетически. В меньшей степени, чем его маме, но… к чему парню особые приметы?!

– Скажи: курочка Ряба.

– Кулочка Ряба!

– Варёные рёбра

– Варёные рёбла!

– Друг!

– Длуг!

Улавливаете? Сын не мог усвоить произношение твёрдого звука, тогда как мягкий удавался как нельзя лучше.

Я соорудила считалку и предложила её малышу:

– Давай так. Вот тебе этот стишок. Время от времени повторяй его. Получится – хорошо. Нет – не станем из-за этого портить себе причёски.

С того момента из разных уголков окрестного леса частенько неслось: «Грустный, грязный, грубый гусь, я тебя поберегусь!» И, спустя некоторое время, сразу после считалки, раздался чёткий грозный рык:

–Р-р-р-ы!

–Уф! У нас получилось.

А вот со второй проблемой мы так и не справились. Рисуя буквы, сын по-прежнему водит ручкой по бумаге «не в ту сторону» – по ходу часовой стрелки, а не против. Со стороны это почти незаметно. Быстро пишет!

Быстрее, быстрее, ещё быстрее!

Стоит лишь выехать за пределы городских огней,

как звёздная поляна неба зажигает свои…

Лето. Деревья совсем разленились. Неужто так трудно махнуть веткой-другой, организовать ветер! Воздух уже можно резать на куски, как запеканку.

– Эх, сейчас бы на море,– вслух мечтаю я.

– Да… искупаться бы не мешало,– соглашается сын.

С улицы раздаётся строгий голос мужа:

– А ну-ка, идите сюда сейчас же!

Мы с сыном переглянулись и пожали плечами – вроде бы ничего такого не творили, чтобы на нас строгим голосом кричать. Но на зов поспешили. Только вышли на крыльцо – а папа наш как стал лить воду из шланга! И нас поливал, и окна дома – дом-то чем хуже, ему тоже жарко. Ну и небо поливал, конечно. Отмыл до радуги. Красиво! Волшебно! Весело!

– Чем это вы тут занимаетесь? – раздалось от калитки. Мы втроём обернулись разом. А папа – тот со шлангом в руках так и обернулся. Ну и облили группу любопытных товарищей. То-то смеху было!

Эти намокшие любознательные граждане жили всего в трёх остановках электрички от нас и давно обещали нас навестить, вот и собрались. Мама, папа, сын и дочь. На двух велосипедах. Мама везла сына – он поменьше, а папа вёз дочку – она потяжелее. Похвалились – мол, хорошо, они до нас быстро доехали, всего-то за час.

– Это от полустанка на велосипедах и за час?

– Да, быстро так!

– Так это небыстро. К тому же с полустанка к нам – с горки. Уклон небольшой, но заметный. Мы пешком быстрее дойдём!

– Да ну!

– А поспорим?

– А на что?

– На томатный сок! – выкрикнул наш сын и застеснялся, – мама любит!

Оказалось, что у наших гостей дома целая полка с томатным соком из помидоров со своего огорода. У нас, конечно, томатного сока не было. Но мы и так знали, что не проиграем.

До электрички доставалось всего двадцать минут. И нам с сыном их хватило, чтобы дойти до пятьсот тридцать девятого километра. Всего-то четыре с половиной километра! Было дело, приходилось быстренько до полустанка, от полустанка до ближайшей станции и назад. Двадцать четыре километра! Ноги так и мелькали, как у спортсменов, которые ходьбой занимаются. А мы не спортсмены. Мы в школу ходим, и по работе. Нам спортом заниматься некогда.

Наши гости едва успели к электричке. Пришлось машиниста просить, чтобы подождал «тех, которые вон там, на велосипедах ковыляют». Мы-то домчали на своих двоих!

А сок томатный оказался очень вкусным. Нам ещё и с собой дали трёхлитровую банку.

Узник чести

Не многим понятно, зачем живут часы.

А они просто ждут кого-то

и считают свои небольшие шаги: «пос-то-ян-но…»

Прелесть ожидания в познании самого себя…

Вот в этом замечательном состоянии

мы и проводим свою жизнь.

Облака укутали землю так, что она вспотела. Я тоже взмылена, как лошадь. Второй час бегаю по лесу и кричу: «Сыночек! Где ты! Ау!» Кричу громко, с рыданиями. Минут через пятнадцать после начала поисков уже не способна использовать голосовые связки. Ору горлом, пищеводом, лёгкими. Бегаю и рыдаю: «Отзовись!!! Сыночек! Ау!» Ноги путаются в траве, ветки хватают за волосы, стволы бьют в солнечное сплетение. Больно, наверное.

Я не чувствую. Пытаюсь понять, что произошло, и собраться с мыслями.

Ещё вечером сын предупредил, что встанет рано и пойдёт в лес – дескать, ему надо где-то что-то посмотреть. Мне слишком хотелось спать, чтобы разбираться, что и где, согласно кивнула головой и вырубилась. Проснулась – ребёнка нет. Ну, вроде бы так и договаривались. Отправилась работать. Сняла показания, подкрутила анемометр, поменяла фильтры, пошла посмотреть уровень осадков, а накопительных ёмкостей-то и не оказалось. Вот тут-то я стала паниковать.

Будка лаборатории располагалась за сетчатой оградой. Территория довольно внушительная, метров сто на сто. Вблизи станции лаборатории – несколько площадок, на которых установлены осадкоприёмники – вёдра или кастрюли. У нас их было по паре каждого вида. Вёдра лопались от перепада температур. От кастрюль отходила эмаль по той же причине. А использовать эмаль с щербинами запрещалось по инструкции – результаты анализов осадков на выходе будут совершенно недостоверными.

В общем, было очевидно, что ребёнок пропал вместе с кастрюлями. То, что они ему были абсолютно не нужны, я понимала, значит, это сделал кто-то другой.

Сын рос в лесу, понимал, что людей стоит опасаться. Умело прятался, если замечал на прогулке незнакомцев – делал шаг в сторону и исчезал. Любил гулять один ночью в лесу. Но я всегда знала, где он! Если сын уходил, то всегда писал записку, или оставлял какой-нибудь цветочек, камешек, знак…

Знак! Мне надо было отыскать его. Если он был, то там, откуда пропали эти дурацкие вёдра.

Прекратив бессмысленное рысканье по лесной чаще, я бегом вернулась к лаборатории и стала осматриваться. Трава вокруг площадок для сбора осадков была мне по плечо. По прядям, по травинкам, сверху донизу, нагибая стебли, удалось-таки примять растительность так, чтобы обнажилась почва под нею. Провозилась я минут десять, но нашла то, что мне было нужно – переднюю ось от любимой пластмассовой машинки сына. Он всегда носил её в кармане. Я схватила детальку и побежала с нею к выходу с территории СКФМ. Прямо от ворот вели две тропинки. Налево, к нам на кордон, и направо, на дальнее от нас лесничество заповедника. Вторая ось машинки нашлась именно на второй дорожке. Мне стало немного легче дышать. Тропа к нам вся заросла травой. Та примята нашими ногами, конечно, но следов не разглядеть. А дорога, что вела направо, была песчаной. И я очень надеялась, что похитители – а в том, что ребёнка похитили, я теперь не сомневалась – поведут сына именно по дороге, не сворачивая в лес. Аккуратно обойдя самое начало тропы, рассмотрела следы обуви сына и по сторонам от них две пары чужих. Не думая больше ни о чём, бегом рванулась туда, куда они вели.

Мимо болота с кустами зреющей и ещё несъедобной калины, мимо оврагов реликтового Городища, по сползающим брёвнам старого моста через ручей. И дальше – по длинной дубовой аллее, которая не заканчивалась, а как бы растворялась среди домов лесничества, до которого я таки добралась.

Крайним был дом из красного кирпича, старинной постройки. В нём некогда лущили сосновые шишки для последующей посадки. Направо – нелепый двухэтажный дом. Без канализации, с печным отоплением и пустыми нишами под батареи. Жители вынуждены таскать на второй этаж дрова и воду из колодца, вырытого за пятьдесят метров от дома. Подле дома коровники, сараи для птиц. И ветхий нужник.

Спрятать ребёнка в любом из сараев вполне реально. Но у меня не было уверенности, что он именно здесь. Разглядев в песке неподалёку кузов машинки сына, я поняла, что мне нужно искать его чуть дальше вперёд по дороге, в следующей части поселения. Туда, где стояло несколько одноэтажных деревенских домов.

Сделав несколько шагов в нужном направлении, я остановилась. Вид веранды дома, мимо которой нужно было пройти, чем-то меня привлёк. Поначалу дверь была немного приоткрыта, но при моём приближении её быстро притворили изнутри. Что-то знакомое промелькнуло в просвете меж стеной и полотном двери, и тут же раздался звук смещаемой задвижки. Я точно заметила там, за дверью, что-то знакомое, и не могла списать это на своё крайнее возбуждение. Поэтому остановилась и направилась к веранде.

– Дверь откройте! Я знаю, вы там!

Ответа я не ждала и лишь предупредила:

– Считаю до трёх. Если не откроете, вырву дверь с корнем.

И тут за спиной раздался женский голос:

– Они опять что-то натворили?

– Кто?

– Сыновья. Отца у них нет. Я уж не знаю, что мне с ними делать. И в детской комнате милиции на учёте стоят. И песочат их, и приводы в милицию. Да что толку. Меня не слушают…

– Погодите. Пусть откроют дверь!

– Так она ж открыта.

Выяснилось,что, пока женщина изливала душу, дверь снова оказалась незапертой. Мы зашли на веранду, и я увидела на полу в углу все четыре ёмкости для сбора осадков, украденные из лаборатории.

– Это моё,– указала я в угол.– С Каверинского. Со станции свинтили.

– Да? Они ночью принесли.

– И вы не спросили, откуда?!

– Так они не скажут. Ночевать пришли – и слава Богу!

– Позовите их.

Когда на веранду вышли два парня, я сделала шаг навстречу и с плохо скрываемой ненавистью спросила:

– Где мой сын?

Женщина за моей спиной ойкнула и сползла по стенке на пол.

Я кинулась к ней и, обращаясь к пацанам, потребовала:

– Принесите воды, быстро!

Но те не сдвинулись с места.

Тут же, на веранде, стояло несколько банок с молоком. Пришлось воспользоваться одной из них. Побрызгала женщине на лицо и попыталась напоить её. Та открыла глаза и спросила:

– Заявление в милицию писать будете?

– Пусть скажут, где мой сын.

– В голубятне, – подали голос пацаны.

– Пошли,– приказала я тоном, не сулящим ничего хорошего.

Когда отворили дверь голубятни, я увидела, что мой милый ребёнок жив и здоров. И даже не заплакан. Виновато взглянув в мои измученные его поисками глаза, сказал:

– Знаешь, я руля пожалел. Те детальки кидал на дорогу, чтобы ты меня нашла. Как Гензель и Гретель. А руль пожалел. Он маленький, ты б его всё равно не рассмотрела на дороге.

– Рассмотрела бы, поверь!

Гремя вёдрами и кастрюлями, мы возвращались к себе домой. На наш Каверинский кордон. По дороге сын рассказал о том, что ночью, когда выходил во двор «подышать свежим воздухом», видел, как пацаны крадут лабораторное имущество. Он окликнул ребят и потребовал вернуть вещи на место. И они пообещали сделать это. Услышал, что площадки для сборников гремят, думал, что поставили всё, как было. А они, наверное, постучали по ним кастрюлями и всё.

– А куда ты утром собирался?

– Орешник нашёл, хотел тебе орехов набрать.

– А в голубятне как оказался?

– Да до того, как за орехами идти, решил проверить, на месте ли кастрюли. А парни-то меня там и поджидали. Просили, чтобы не говорил никому, что видел их. А я врать не могу. Ты же знаешь. Так им и сказал.

В целом, сын отделался лёгким испугом. За меня. И очень сожалел, что у него нет ножичка с отвёрткой, которым можно было бы открутить болтики замка голубятни. А я жалела… Да не жалела я ни о чём. Просто радовалась, что сын рядом. И я видела своими глазами, как на песке появляются следы его маленьких ног.

Да, кстати, мамаша похитителей нашего сына заявилась к нам на кордон с просьбой не писать заявление в милицию. И с предложением покупать у неё молоко.

Мы согласились с первым и отказались от второго. Ну мы ж как дети – легко забываем плохое и долго помним о хорошем.

Палата номер раз

Они были людьми. И этим сказано всё.

Птицы в лесу почти всё время поют. Молчат в течение часа во время рассвета и столько же – на вечерней заре.

Именно во время утреннего затишья сын подошёл ко мне и тихонько сказал:

– Мам, там что-то чёрненькое внизу лежит, где козы. Мне кажется, что это козлёнок…

– Ой! Ура! Бегу!

– Мам, ты не беги, не ура. Он, кажется, неживой…

– Ой…

Чёрный маленький козлёнок, сын Катьки и Борюсика, действительно не дышал. Он лежал на сене, раскинув ножки, а козы стояли рядом и пытались на него не наступить.

Последний месяц я почти не спала по ночам. Заглядывала к козам каждый час. Ставила будильник, по звонку бежала к ним, переводила стрелку на следующее деление, и так – всю ночь. Боялась, что козлёнок родится без меня или что козы его затопчут. Случилось и то, и другое.

Катька родила, но у неё не отошло детское место. На помощь со стороны рассчитывать не приходилось. Пришлось надевать стерильные резиновые перчатки и отдирать его самой. Потихоньку, аккуратно, чтобы не оборвать внутри. Во время первой процедуры Катьку держали за её маленькие аккуратные рожки. В следующий раз она покорно стояла сама.

Я гладила Катьку по голове и по животу, давала лекарства… И на третий день, когда был удалён последний кусочек детского места, у козочки появилось молоко. И она стала доиться. Давала ровно сто миллилитров – ни больше, ни меньше!

В первые дни молочко было кремовым от крови. Потом стало белым, густым и приятным. Приходилось разбавлять его водой и брать совсем немного крупы, чтобы получилось несколько ложек молочной каши. Я варила её для сына да всё ждала – вот-вот родит Зорька, и у нас будет так много молока, которое не будет нужды портить, добавляя воду.

Но прошёл месяц, потом ещё неделя, а Зорька вроде бы как передумала рожать. В животе – никакого шевеления, и из степенной дамы на сносях она превратилась в прежнюю непоседливую гражданку. Конечно, проще всего было бы предположить, что наша старшая коза пережила ложную беременность и что биение и шевеление её плода – не более чем наши фантазии. Но увы. Всё это было, и в одночасье исчезло. Даже живот стал намного меньше…

И вот однажды вечером муж сказал:

– Надо резать.

– Нет! Не надо!

– Слушай, ветеринар сюда не поедет, а с нею явно беда. Если мы её не зарежем, то столько мяса пропадёт.

Я зарыдала и ушла в лес, а мои мужчины увели козу на то место, где обычно казнили кур. К сараю…

Пока я уходила подальше от кордона, сын нагнал меня и сказал, что папа попросил его побыть со мной.

Несколько часов спустя в коридоре стояло ведро маринованного мяса. Мои мужчины не смогли его есть, как ни пытались. Я же целый месяц кидала на сковородку маринованное мясо козы, которую научила ходить на задних ногах, которую причёсывала длинными зимними вечерами, которой пела песни… Я съела козу, которая провожала меня до полустанка по глубокому снегу, когда, испугавшись лайки, отставшей от браконьеров, я не решилась идти от кордона одна.

Я жевала и напоминала себе, что у Зорьки не было шансов. Ещё день – и она бы погибла от заражения крови. Да, я её ела! И мне было так вкусно…

А сейчас – пишу и плачу. Излишняя впечатлительность и голод порой вытворяют с нами такие странные и страшные вещи…

Катька же – та ещё долго жила с нами. Козлят у неё больше не было, но после того, что мы с нею пережили вместе, ходила рядом, словно белая рогатая собачка.

Трубка мира

Надо учиться понимать людей.

Иначе бытие превратиться в битву!

А жизнь – это борьба ЗА любовь, а не ПРОТИВ нее!

Вечер. Лёгкий ветерок обратил деревья в прозрачный презент Фата-морганы. Не к месту она тут, вдали от пучины морской. Но рядом пруд, река, болото. Чрезмерная влажность. Так отчего бы ей не заглянуть в наши края?

Стройные молодые растения раскачивались, как удочки потерявших терпение рыбаков. Взрослые надменно подставляли кудри ветру, слегка поводя плечами ветвей.

Через приоткрытое окно были слышны незнакомые голоса:

– Сейчас ему достанется!

– Ещё как! Меня мать в детстве так отлупила за это дело…

– А мой отец, как застукал, заставил выкурить целую пачку папирос, зелёный неделю ходил.

Выхожу на крыльцо:

– Здравствуйте! Как вы попали в эту часть леса? Пропуск есть?

– Да вот, грибы собираем. Пропуска нет, зачем он нам? Мы тут всю жизнь ходим.

– Нельзя тут грибы собирать, и ходить тут тоже не стоит.

– Да ладно вам, за сыном лучше смотрите, а мы как-нибудь сами разберёмся, где нам ходить.

– Что вы имеете в виду? При чём здесь мой ребёнок? Где он?!

– Да вон, дым из-за двери. Курит твой ребёнок! Скоро девок водить начнёт!

Я замечаю, что из-под двери маленького сарайчика, где мы храним канистры с бензином, и вправду идёт дым. Подле стоит детский велосипед, на руле висит шлем танкиста и игрушечный автомат. Бросаюсь бегом туда, рывком открываю дверь, срывая её с нижней петли и кидаюсь к сыну. Прижимаю к себе и выбегаю на воздух.

– Живой?!

Сын кивает головой. Глаза виноватые, в руке крепко зажата сигарета. (Слава Небесам, что неумело!)

– Ты зачем туда забрался? Там же бензин! Ты мог погибнуть!

– Но в лесу же нельзя курить! Может быть пожар! А сейчас ветер, огонь быстро побежит по лесу…

– Знаешь, что я тебе скажу?

– ?

– Ты очень честный и ответственный ребёнок.

Сын глянул на меня снизу своими умными глазками и сказал:

– Мам, а я в уголке стоял. Там никакой промасленной ветоши не было. И не над канистрой.

– Всё равно. Там слишком мало места. Это опасно, – устало махнула я рукой, и тут только заметила, что группа нарушителей наблюдает за нами, открыв рты:

– И что, пороть не будешь?

– Сына? Нет! А относительно вас сейчас сообщу в охрану заповедника.

Мужчины переглянулись и без лишних разговоров пошли в сторону полустанка.

– По дороге не курить! – крикнула я им вдогонку. И повернулась к сыну. – Ну что, тащи пассатижи, будем ремонтировать дверь, пока папа не вернулся. Незачем его беспокоить по пустякам. Ему и так тяжело приходится.

Сын расплакался:

– Я больше не буду! Курить не буду.

– Ну что ты, сыночек! Не плачь! Я тебя люблю! – обняла я его. – Ты – хороший! Помни об этом.

Мы – заклятые враги для самих себя… Печален груз опыта собственных ошибок. Славно, когда есть тот, кто разделит его с тобой.

Платочки

Улитки чавкали на весь лес,

им было вкусно, а листве – больно.

– Ой. Да зачем это? Не надо.

– Это вам, бабушка, к женскому празднику!

– Да, как же это? Мне уж давно никто ничего не дарил. Спасибо вам! Платочки…

Бабушка прибирает все платочки в кованый голубенький сундук, но один прячет в карман. Идёт в свою горницу, сдвигает половичок и лезет в подпол. Там у неё капуста, картошка и солёные огурцы. Целую зиму подкармливала нас она этими огурцами. Март на дворе. А как отказаться, если они – главный деликатес на нашем столе.