Полустанок

Сваренные несушки не были похожи на покупных потрошеных кур. Куры из магазина мягкие, белые, с эластичным расслаивающимся мясом – безликие и съедобные, одним словом. Наши бедняжки больше походили на спортсменок. Их мясо напоминало безвкусный варёный и к тому же прозрачный пластик. Остывшее, оно приобретало свойства фарфора или даже стекла. Грустно было смотреть на все эти превращения.

Жила себе весёлая дружелюбная квочка, прибегала на твой зов, чтобы поклевать остатки теста и прочие крошки со стола. А тут – худенькие прокипяченные косточки, покрытые прозрачной субстанцией…

Есть всё это было невозможно не только по этическим соображениям, но и потому, что для пережёвывания подобного белкового материала были необходимы, по меньшей мере, титановые челюсти. Пришлось идти на хитрость. Набираешь в лёгкие воздуха и на одном дыхании, чтобы не закричать от ужаса и омерзения к самой себе, сдираешь с несчастного скелетика всё, что сокрушит мясорубка: хрящики, мягкие части костей, мясо… Быстро перемалываешь, оставшиеся кости выбрасываешь в курятник – быстро-быстро…

Под ударами твёрдых клювов исчезают физические следы твоего преступления, и ты идёшь на кухню – начинять незатейливое тесто не крупинками сахара, как обычно, а животным белком.

Зубы

Пытаюсь держать себя в рукавицах,

который умыкнула у Ёжика…

Едва речь заходит о доступной нам в то время еде, невольно проводишь недопустимые параллели. Одна из знакомых, переживших блокаду Ленинграда, рассказывала, что если удавалось выклянчить у лётчиков глицерин, то его использовали вместо жира, жарили картошку или добавляли в суп. А луковицу ели целый месяц, закладывая её по слою за губу, чтобы удержать зубы в лунках дёсен. Луковицы хватало на месяц.

Зубы… Это вообще больная тема. Для тех, у кого их почти не осталось.

Пока сын нервничал и расшатывал молочные, прислушиваясь к недовольным голосам мамы и папы, моляры и премоляры взрослых покидали насиженные гнёзда по иной причине.

С 22 мая – Дня весеннего Николы – лес закрывал все свои форточки, и воздух переставал гулять по просекам. Перегретым, было нелегко дышать не только людям. Олени вяло жевали воздух пересохшими губами. Косули теснились к краю болота. Птицы сидели на ветках с приоткрытыми клювами. И если двухлеткам как-то удавалось справляться с этим, то слётки часто оказывались нанизанными на острые ветки высохших стеблей борщевика. Быстро и страшно. Насквозь проколотый птенчик выглядел диковинным засохшим бутоном. И только потемневшая капелька крови на месте прокола выдавала страшную истину о происхождении этого цветка.

Любой блеск или один только намёк на запах дыма ощущался предвестником страшной беды – пожара. А если дым оказывался не воображаемым, а реальным, приходилось поднимать на ноги людей и, обгоняя бегущего лося, мчаться к очагу очередного возгорания. От разницы температуры стены огня и ледяной воды из пожарного рукава лопались зубы. Сперва было непонятно, что это: очередной пересохший сучок под ногой или последний в ряду зуб… Лёгкий щелчок от десны вертикально вниз по центру зуба, и на него уже можно больше не рассчитывать. Впрочем, до того ли было, когда горел лес…

Если бы те, кто позволяют себе курить под его сенью или ловким щёгольским щелчком отправляют не потушенную сигарету в полёт из окна поезда в траву, знали, чем оборачиваются подобные выходки. Высокие красивые стволы загораются снизу вверх, как спички. И громко кричат от боли. Огонь страшен и ненасытен. Он яростно защищает свою недолгую и внезапную жизнь. Змеем Горынычем шипит на воду. И когда кажется побеждённым, нет этому веры.

По горевшим участкам приходилось ещё долго ходить, да после – выставлять охрану, ибо огонь коварен. Он прятался под пнями, под толстым слоем листвы. А потом, набравшись сил, взрывался и обнимал всё вокруг…

По пять месяцев приходилось спать в обнимку с рацией. И почти каждую ночь в два-три часа утра срываться с места на призыв «Беркут-10, ответьте», чтобы отвоевать очередной участок леса, который тянул в свою ненасытную пасть огонь.

Если пожаров было больше, чем ночей, то лето превращалось в один длинный день, в котором ты – с покрасневшими глазами и огрубевшей щекой, с той стороны лица, которой чаще оказывался обращён к огню.

Пепелище выгоревшего квартала леса похоже на остов сгоревшего дома. Рухнувшие балки, огрызки стен, пушистый пепел пола… Первой на место трагедии приходит волшебная трава – иван-чай. Он возникает как бы ниоткуда, покрывает собой истерзанную огнём землю. Утешает, лечит её раны… И как только земля снова становится способной принять в своё лоно семя новой жизни, опять уходит неизвестно куда…

Но, как бы там ни было, страшно признаваться в тщетности попыток расслышать в седом от пепла августовском лесу хотя бы один шорох. А к началу осени бывало и так.

Окна в осень

Жизнь – это попытка

стать тем, кем был рождён.

Человеком.

Грустный образ осени. Она как причудливо облупившаяся штукатурка на фоне неба. Ярко-голубые небеса и персидские ковры, подарок листопада.

Мне тяжело удержать улыбку на своём лице. Едва прикоснувшись к уголкам губ, гримаса радости стекает прямо под ноги, не оставляя на лице никакого заметного следа. И я без жалости наступаю каблуком прямо в её центр и с наслаждением прислушиваюсь к хрусту разрывающейся кожи, и слышу всплеск некогда весёлых солнечных брызг, которые, смешиваясь с уличной грязью, стремятся в непреодолимые объятия ближайшего пятна воды.

Весенние лужи – окна в осень. Вместо стёкол – талая вода. А по ту сторону, в глубине, отлежавшие бока листочки приплюснули свои коричневые носы вплотную к прозрачному слою, рассматривают – что изменилось в лесу, пока они спали под одеялом снега.

Мы курсируем между кордоном и полустанком по расписанию.

Я – как электричка – каждую среду хожу туда-обратно. Туда несу образцы талой воды, снега, дождя. Оттуда – хлеб, сахар, картошку, макароны. Муж – как поезд дальнего следования: уходит в пятницу утром, а возвращается воскресным вечером. Наши пути не пересекаются. Мы живём в одном доме, но видимся редко. Обнимаемся на платформе вечера, машем друг другу из вагонов своих обязанностей поутру и вновь – за работу, к учебникам, в путь.

Для того чтобы как-то поправить наше бедственное материальное положение, мы решили, что супруг должен стать священнослужителем. В течение нескольких месяцев, с девяти вечера до пяти утра, он постигает основы православия. Мой вклад минимален. Я лишь помогла поставить голос, а всё остальное – молитвы, законы, Писание, историю – он изучает самостоятельно. Всего за шесть месяцев ему удалось усвоить шестилетнюю программу Духовной семинарии. Настоятельница ближайшей обители благословила его на работу, и теперь три дня в неделю наш папа живёт и работает в женском монастыре. Встаёт в четыре утра, затапливает в храме печи. Моется, переодевается и участвует в церемониях как дьякон.

Однажды мы с сыном пришли посмотреть, как он помогает вести службу. Если бы меня спросили: как это было, хорошо или плохо? – я бы ответила, что это было восхитительно. Намного лучше моих самых смелых ожиданий. Голос мужа звучал проникновенно и внушительно. Ни единой фальшивой интонации. Ни одной неверно взятой ноты. Я смотрела на него и понимала, какой это чистый и честный человек, несмотря ни на что…

Мы возвращались на кордон втроем и радовались открывающимся возможностям. Муж придумывал способы украсить витражами собственного изготовления тот храм, на восстановление которого отправляют, по обыкновению, вновь рукоположенного священника. Я представляла, как стану помогать ему во всём. Сын декламировал наизусть длинные цитаты из «Библии для детей»…

Буквально на следующий день мы узнали, что разрешение на рукоположение граждан, самостоятельно изучивших курс семинарии, упразднено.

Сожаления о порушенных надеждах довольно скоро утомились напоминать о себе. Осталось умение отделять мишуру, сопутствующую религии от Веры. Истинная Вера – не посыпание головы пеплом, а трепетное отношение ко всему сущему.

Такая перемена в человеке весьма заметна. Теперь даже птицы прячутся за меня от иных персон на остановках транспорта. Некоторые любят подманить птичек семечками, а после топчут их ногами…

Летучая мышь

– Жизнь расставит все по своим местам…

– Расставит. Только не всегда – на свои…

Накануне ночью в лесу опять стреляли. Дважды. И с вечера ушедшего дня два кобчика оплакивают кого-то свысока. С высоты своей недосягаемости.

Наше горе иного толка.

Редко бывает так, чтобы кордон стоял без пригляда. Собаки-кошки, куры и козы… Как их оставишь? Да и печь сама себя не затопит. А в тот день вышло так, что на узловую станцию приехала государственная медицинская комиссия, и всего на один день. Необходимо было успеть показать всем докторам язык, ну и прочие части тела.

Врачи изображали дотошность и компетентность. Пациенты бесшабашно бравировали недугами истинными и воображаемыми.

– Тэ-экс… Мамаша! Отчего это на вашем, с позволения сказать, ребёнке такая замызганная одежда? Вы знали, что идёте на приём к врачу и обязаны были одеть его во всё чистое!

– Так он и так в чистом!

Доктор белоглазо осмотрел меня с головы до ног и ткнул коричневым от никотина пальцем в пятна на груди сына:

– А это что?!

– Не отстиралось. Они вчера с Эльсой стирали-стирали. Сами. Вдвоём. Потом сушили. Готовились к визиту сюда. Не могу я отбирать у ребёнка радость надеть то, что он сам выстирал! Пусть не идеально, но уж – как есть!

– С Эльзой? У мальчика есть сестра? Где её карточка?

– Не с Эльзой, с Эльсой! И да, это его названная сестра, львица. У неё нет карточки. Даже у ветеринара.

Доктор явно не обладал ни тактом, не чувством юмора, так как сразу вызвал психиатра.

Пока мы отбивались от направления в стационар, покуда разъясняли суть и важность воображаемых друзей у детей с воображением, прошёл не один час. До кордона добрались затемно. Усталые и голодные вошли в нетопленый дом…

– Кто выходил последним? Кто закрывал дверь и не проверил форточки?!!

Вопрос был риторическим, так как последней выходила я, а об окнах даже и не подумала.

В доме всё лежало не на своих местах. Что могло упасть на пол, там и находилось. Что испугало больше всего – иконы в красном углу на полочке под потолком лежали ликами вниз. В этом чудился некий зловещий промысел, никак не меньше.

Наскоро прибрав, отложили генеральную уборку до завтра и улеглись спать.

Как только выключили свет, странное эхо, неслышное, но явственное, наполнило дом.

– Я встану и проверю.

– Лежи, это за окном.

– Да нет же…

Эхо усиливалось и затихало. Отыскать его источник не получалось ни при свете, ни в темноте. В конце концов мы плюнули на это дело и крепко заснули.

Поутру, во время уборки, в одном из ведер под столом обнаружилась погибшая летучая мышь. Хрупкая, как юная балерина, она лежала, склонив на бок головку в маленькой маскарадной шапочке Мистера Икс.

-Она спит?– спросил сын, заглядывая в ведёрко.

–Слишком крепко. Она погибла, сынок.

В это время в дверь постучали, и вошёл лесник.

– Чё эт вы тут? Кого хороним?! – весело гогоча, спросил он.

– Да вот… мышка летучая… красавица такая. Залетела в форточку, испугалась, упала в ведро и не смогла выбраться отчего-то.

– Подумаешь, гадость какая! Не стоит горевать. Чай пить будем?

– Нет у нас чая… для вас!– воскликнул сын, умоляюще глядя на меня заплаканными глазами. И я немедленно поддержала его:

– Ни чая, ни сахара, ничего у нас нет. Для вас!

– Ну-ну,– зловеще протянул лесник и вышел, хлопнув дверью.

Честно говоря, я боюсь целых, не исцарапанных сомнениями людских душ. Тех, которые тревожатся лишь о себе.

Свиные рёбрышки

Зачем отказывать себе в воспоминаниях?

Они как огранка алмаза Бытия.

Финансы поют романсы так громко, что нам приходиться затыкать уши всем своим желаниям. Некоторые игнорировать всё сложнее. Так хочется горячего мясного супчика… Прикинули наши возможности сообща и решили, что суп из рёбрышек хоть и пробьёт брешь в бюджете, но крайне необходим нам. Прошагав известное количество километров, отогнав бессчётное число комаров и прокатившись на электричке одну остановку, я попала на рынок. Побродив меж рядов, выбрала то, что планировали. Рёбрышки. Они неплохо выглядели, хотя и были некогда важной частью убитого животного.

– Свиные! Можете не сомневаться! Ещё придёте, за добавкой!– бодро торговался продавец с такими мелкими глазками, что их выражение невозможно было уловить.

– Ну… свиные, так свиные!– подтвердив своё намерение купить, согласилась я.

Сложности обратной дороги, ожидание запаздывавшего электропоезда, наглость насекомых и любопытство кабанов – всё было оставлено без внимания. Я везла свиные рёбрышки! И мы сделаем вкусный жирный суп! И будем его есть! И… вот!

Супруг ещё издали заметил мою торжествующую физиономию и заранее вышел на крыльцо:

– Купила? Удалось?

– Ага!

– Хватило денег?

– Хватило!

Муж перехватил из рук пакет с рёбрышками, заглянул в него…

– Ну, как? Хорошие, правда?!

– Правда. Хорошие, – чуть замешкавшись, сказал он и посмотрел на меня с сочувствием.

Мы вымыли рёбрышки, положили в кастрюлю, залили чистой водой и поставили на огонь. Снимали вовремя пену, когда положено, подкладывали картофелины разной величины. Сперва самую большую, размером в кулак. Потом некоторое количество средних, а ближе к окончанию процесса – парочку нарезанных на кусочки. Аромат валил с ног. Сынишка крутился рядом и активно участвовал в процессе: нюхал воздух, заглядывал в кастрюлю и сопереживал.

Когда суп разлили по тарелкам, в доме воцарился головокружительный запах еды. Жирной. Питательной!!! Ели, соблюдая приличия. Не жадно, но, против обыкновения, в полном молчании.

И вот, когда мы, наконец, поужинали, и от наступившей сытости взгляды приобрели сходство с вечерним туманом над болотом за окном, супруг осторожно поинтересовался:

– Ты помнишь, как выглядел продавец?

– А что?

– Ты скажи, помнишь?

– Да, у него такие… ускользающие глазки.

– Ясно. Не покупай у него ничего.

– Почему?! Тебе же понравилось!

– Не покупай. Потом скажу.

На сытый желудок сын заснул быстрее обычного. И только после этого супруг сказал, что те рёбра, супчиком из которых мы так восхищались, явно принадлежали не представителю семейства нежвачных парнокопытных, а животному-компаньону. Собаке!

Будь мы жителями страны, расположенной в Южной Азии, в том не было бы большой беды. Культурные особенности, пищевые привычки и предпочтения… Жизнь полна неожиданностей. Но лучше избегать по возможности подобных сюрпризов и желательно всё же хотя бы примерно представлять, в кого из ближних вонзаешь свои зубы на этот раз…

Прислушиваясь к сонному бормотанию ребёнка, я ворочалась, представляя свёрнутый кренделем хвост той собаки, рёбра которой попали в нашу десятилитровую кастрюлю.

Приятная сытость уступила место ощущению неприятной тяжести в желудке. Довольно сильно подташнивало. Луна бесцеремонно наблюдала за моими мучениями через окно. Но к тому моменту, как очередное утро пролило ночную прохладу из прозрачной пригоршни будущего дня, я уже спала.

И видела сон. О собаке, которая стоит ко мне спиной. Веером хвоста отгоняет мух, которые порываются присесть на её бока. И я кричу собаке, чтобы она не поддавалась нахальным насекомым, а бежала ко мне.

«Я тебя перебинтую!» – вопила я нечеловеческим голосом, на что получила резонный ответ: «Что ты там собралась бинтовать? Ведь ты меня съела!»

Остатков супа хватило ребёнку на три дня. Его щёчки порозовели, растушевало синеву под глазами. Лишь это обстоятельство и примирило с произошедшим.

Даже у тех, кто не признаёт авторитетов, есть свои понятия о добре и зле. Ответственность за собственную жизнь наступает в отрыве от традиции семьи, в которой вырос. Но в её пределах.

Наши предки неплохо ладили с собаками, а не питались ими. Не собирались отступать от этой традиции и мы.

Вербное воскресенье

Не путайте своё собственное прошлое

с прошлым, навязанным вам.

Чем ближе от дома до работы, тем чаще опаздываешь. Производить замеры выпавших осадков и менять фильтры приборов для определения состава атмосферного воздуха нужно было в одно и то же время. Утром. Каждый день. И даже в Вербное воскресенье.

Стоило выйти за ворота, как две пары косуль, привлекая к себе внимание, начинали активно прогуливаться. Чего они только не делали! Подпрыгивали, кокетливо щипали листочки, манерно вытягивая шею; топали смешными копытцами о землю, шумно роняли на упругую землю орешки, упруго отбивая их своими плюшевыми хвостами, словно теннисной ракеткой…

А мне было не до них. Опрокинув взгляд вниз, я прыгала с кочки на кочку, стараясь не упасть. Кабаны по ночам искали сладкие корешки в этом болоте, и по следам было видно, что накануне ночью они очень часто поскальзывались. Чёткие отпечатки круглых резиновых носов с глубокими пятнами ноздрей украшали практически каждую кочку, поэтому утро начиналось с визуальной разведки местности, на предмет поиска оптимальной траектории движения.

Прокладывать новую тропинку приходилось с особой осторожностью. Болото походило на поле боя после артиллерийской подготовки. К тому же кабаны любили фыркать, что называется, под руку. Им вообще-то полагалось спать об эту пору. Вместо этого, явно что-то замышляя, они близоруко щурились из-за кустов…

– Ф-фу! – как всегда неожиданно раздалось слева.

– Тьфу-ты! – ноги разъехались, и я сползла по скользкой грязи прямо в яму…

– Фру! – хихикнул бессовестный кабанчик.

– Ага! – ухватилась я в последний момент за метёлку ровных прутиков, торчащих из земли.

Кабан убежал, потешно подбрасывая свиные ножки.

– Поросёнок! – беззлобно крикнула я ему вдогонку.

Растение, которое спасло меня от конфуза, оказалось вербой. Я впервые в жизни видела её дом. Куст как куст. Довольно невзрачный. От гусениц вербы на сердце немного щекотно, а велюровые наросты почек словно чужие на красноватых деревянных стеблях. Нелепые, как бриллиантовая серьга, блеснувшая из-под цветастого платка…

Ещё вчера было промозгло. А нынче? Весна! Всего за сутки провернула все свои дела: и оттепель обернулась теплом, и сок берёз из прозрачного превратился в красный…

Пасха

Да… мы так часто навешиваем

свои добродетели на шею близких…

У нас рассвет, и розовое солнце даёт обет к обеду ускользнуть Морфею полуденному в объятья…

Белый свет… белый стих… вследствие наличия отсутствия чувства ритма или по причине обострённости его восприятия? Кто бы знал…

Знать и понимать – совсем не одно и то же. Знание

– это инструмент умения распознать то, что приходит с опытом. Понимание – результат применения этого навыка. Оно не всем даётся, увы..

Ты внимательно смотришь вокруг себя, анализируешь происходящее. Процесс жизни – самая важная её составляющая. Затребованное количество, которое переходит однажды в качество.

Но если ты не смог впитать в себя, что дОлжно… Чем восполнить этот бездонный пробел? Игрушками, впечатлениями, яствами… И что делать, когда ты останешься один на один с собой? Как оправдаться за рождение? Что делать, если очевидность правоты ставится под сомнение всеми, кроме того, кто сию очевидность познал?

Грустно, если представители меньшинства стремятся убедить большинство в своей нормальности. Страшно жить, игнорируя очевидность быстротечности.

Нам кажется, что в жизни всё случайно. Но ничто так тщательно не подготовлено, как то, что получилось «само собой».

Вечером, когда пауки набивают свои авоськи росой, мы бродим по лесу. Приходится быть особенно осторожными. Тропинки уже разгорожены их гамаками. Пройдёшь неаккуратно – окажешься мокрым с ног до головы. Слезинки росы, скатившиеся по смуглым щекам сумерек, как логичное завершение очередного промелькнувшего дня.

Некоторые полагают, что использовать росу в описаниях природы – набивший оскомину приём. Только вот солнце играет аквамариновым ожерельем перед сном из века в век и не считает это банальным…

Не торопись…

«А у нас окна открыты,

с пруда такой прохладой веет,

журчит вода, рыбы губами шлёпают,

улитки чавкают…»

(Из письма)

Водоросли в пруду – не просто неряшливые комки тины. Время от  времени они выставляют согнутую лодочкой детскую ладошку листа. Покрутят ею в разные стороны, проверят – тепло ли, холодно ли над водой. И, разобравшись со сложностями

перемещения воздушных масс, противоборством фронтов атмосферного давления и разницей температур, быстро прячут её в относительно тёплый карман пруда

– Ну уж нет! Я пока подожду, – бормочет растение, тихо и спокойно укладываясь на самое дно. Взбивает мягкую перину тины и, засыпая, бормочет соседке-лягушке:

– Ты того, не торопись наверх. Рано.

– Успеется,– соглашается та и поворачивается на другой бок…

Под присмотром

Удовольствие – одна из сторон

нравственного бытия.

Ежедневно, ежечасно… Ежеминутно! – мы были объектом живейшего любопытства со стороны обитателей леса. Бывало, идёшь по дороге, аккуратно переставляя ноги, стараясь не топать. И вдруг чувствуешь на себе чей-то взгляд. Останавливаешься и крутишь головой по сторонам, чтобы выяснить, кого не видишь ты.

Белка долго не церемонилась. Месяца три, не дольше. Ей надоело подглядывать за нами, перепрыгивая с ветки на ветку. К тому же пришла пора выводить в свет бельчат. Однажды утром гляжу – с пригорочка, с дороги, прямо к дому бежит…

– Кошка?

– Нет!

– Собака?

– Нет!

– Лисёнок?

– Да нет же, белка!

Села у ворот. Умылась, причесалась и полезла на дуб. Забралась в дупло и стала там жить. Прыгала на крышу дома, на сарай – веселилась вовсю! Кино про людей с доставкой на дом. И ходить никуда не надо! Сами всё покажут.

Ласка – та жила в подвале кордона. И вселилась, вероятнее всего, когда дом пустовал. Перезимовала. Привыкла к нашему соседству, и в хорошие минуты, если Пётр Петрович и Мурёнка отдыхали, выходила во двор, щеголяя блестящим мехом чёрной шубки. Не по сезону, конечно, зато как хороша!

Лось устроил лёжку в пятидесяти метрах от забора, на берегу пересыхающей речки. Если мы шли прогуляться и посмотреть, как утекает вода и время, гигант леса, отец и дед всех лосят в округе, перебирался из своего устланного листвой и его собственной щетиной окопа под ближайший куст.

Мы предавались грустному раздумью. Лось тоже грустил и громко зевал в надежде, что это поторопит нас, его бесцеремонных соседей.

Лисица жила километрах в двух от дома, подле одного из самых крутых пригорков у дороги. Она выбиралась из-под корней дуба, где была её нора, и устраивалась на самом верху пригорка. Садилась и наблюдала, как неэстетично пыхтит моё величество, карабкаясь у неё на виду с сумками, пакетами и неизменным рюкзаком за спиной. Когда между нами оставалось шагов пять, лисица потягивалась по-собачьи и уступала дорогу.

Самец благородного оленя (прошу прощения, молодой человек!)каждую среду приходил ко мне на свидание на дорогу в полутора километрах от кордона. Он не бегал, не прятался, не выглядывал исподтишка – всё это было бы явным унижением его достоинства. Олень просто стоял у дороги, по которой проходила я. Когда топтаться на одном месте было уже невмоготу, он нагибал ровную сильную шею и покусывал ногу над правым копытом.

Я подходила всё ближе и ближе. Олень красноречиво поводил шоколадными глазами в мою сторону, легонько морщил кожу у плеча, сгоняя комаров – и внезапно начинал парить над землёй. Нет, он не убегал от меня – он призывал полюбоваться своей статью и величием.

Обременённый внушительной короной рогов, он просто не мог себя вести иначе. Только так. По-королевски.

Комары

Совсем необязательно быть, чтобы знать

В городах, где людям почти удалось отгородиться от мира насекомых высокими порогами многоэтажных домов, случайно залетевшая в форточку муха воспринимается как трагедия. Ну а сезонное нашествие комаров – как неизбежное зло, с которым можно бороться разнообразными лентами. Липучими, вонючими, распыляющимися или извергающимися под воздействием потока электронов. Все средства хороши! Однако то, что работает в замкнутом пространстве, абсолютно бесполезно в лесу.