Дом там, где твое сердце

Всё началось днём, в яркий полдень, когда Франсуа-Рэймон Дюма по своему обыкновению стоял у окна, словно ожидал появления этой таинственной женщины, про которую говорил «она».

Мрачный, чёрного цвета экипаж, запряженный лошадьми, достойными короля, с вычурными плюмажами, позолотой на упряжи, промчался по улице в окружении четырёх верховых с саблями наголо. Из соседних домов тут же высыпали праздные зеваки. Почувствовав необычное, Жаклин подошла сзади к доктору и вытянула шею, стараясь через его плечо разглядеть происходящее на улице. А увидев, ахнула от изумления. Экипаж уже остановился, королевский, не менее, эскорт спешился, а слуга в золочёной ливрее стоял у дверцы кареты, открыв её и при этом согнувшись до земли. Жаклин ещё немного прищурилась… и верно, на землю слуга постелил небольшой ковёр. Их почтил визитом Его Высочество?

Из кареты показались белые одежды, а вовсе не ноги в современных чулках. Гаркнув приветствие, стражники отдали честь саблями наголо. Король, поняла Жаклин, и вправду король. Да только не французский.

Возле кареты стоял высокий, представительный господин. Белые одежды ниспадают до земли, а голову скрывает платок, закреплённый жгутом. На всех пальцах бедуинского короля переливались драгоценные камни.

– Святая Мария! – потрясённо прошептала Жаклин.

Доктор Дюма стоял как каменный, не реагируя ни на бедуина, ни на Жаклин; но медицинская сестра с удивлением слышала его учащённое дыхание и различала мелкие капельки пота, выступившие на лбу.

– Что происходит, Франсуа? Вы знаете?

– Это он, – пробормотал доктор. – Это он…

Ну вот, не хватало загадочной «её», теперь в пару и «он» появился!

Шейх, так выделявшийся среди толпы своим нарядом и властной уверенностью манер, ясно говорившей о том, что именно он является работодателем остальных, и работодателем богатым, выступил вперёд. Всего лишь поманил пальцем – и двое последовали за ним, заглядывая в лицо хозяина в страхе пропустить очередные указания.

В прихожей глухо стукнул дверной молоток. Жаклин Денуа подскочила на месте, направилась встретить посетителей, но была остановлена холодными, будто лёд, пальцами Франсуа-Рэймона на своём плече.

– Не открывайте им, не надо, – засипел врач.

– Чего? – изумилась Жаклин, забывая про усвоенный парижский выговор. – Почему это? Он, наверное, хочет проконсультироваться…

– Он всё узнал и хочет убить меня! – твердил доктор.

Подавив готовое вырваться предложение Франсуа-Рэймону обратиться к его собственным коллегам, мадемуазель Денуа начала спускаться по лестнице.

Омар Лалие стоял перед закрытой дверью, со всех сторон окружённый телохранителями, не испытывая ни малейшего волнения. Пусть Дюма беспокоится о причинах, побудивших приехать сюда мужа его бывшей пациентки. На то, чтобы установить личность доктора, у Мариса ушло пятнадцать минут. Почему он приехал? Дюма сделал столько хорошего его жене – за добро надо платить.

– Бонжур, мсье, – сразу за дверью стояла очень эффектная женщина колониального типа – смуглая кожа алжирцев, мелко завитые смоляные волосы спускаются вдоль скул на запоминающееся лицо. – Что вам угодно?

Жаклин охватило неприятное чувство, когда тёмные глаза гостя обратились на неё. В них не было чувств. Но выглядел бедуинский принц, тем не менее, так, что дух захватывало. От него просто ощутимо пахло деньгами.

– Доктор Франсуа-Рэймон Дюма здесь принимает?

Жаклин стояла, как дурочка, хлопая глазами. О небеса, а голос у него какой сексуальный!

– Мадемуазель?

– О!.. да, да. Пожалуйста, мсье, проходите! Как о вас доложить?

– Лалие. Омар Лалие.

С лестницы, ведущей на второй этаж, донёсся отчетливый стон. Известный магнетизёр Франсуа-Рэймон Дюма прятался за балюстрадой.

Медицинская сестра растерялась всего на несколько секунд.

– Мсье Лалие, пожалуйста, пройдите в кабинет. Доктор спустится к вам через минуту.

Бедуин ответил учтивой улыбкой, не вложив в неё ни капли тепла.

– Поторопитесь.

Разглядев гипотетического соперника ближе, Марис несколько успокоился. Во внешности доктора не было ничего примечательного: не первой молодости, фигура напоминает скорее шарик, нежели античного Геркулеса. Разве что Лиз привлекли его мозги, до последней извилины набитые мудрёными терминами? Есть женщины, которым нравится думать, что их мужчина умнее всех в этом мире.

Доктор Дюма сидел в кресле, но в его позе не было расслабленной уверенности хозяина дома. Казалось, что каждый нерв в теле несчастного магнетизёра напряжённо вибрирует; француз ежесекундно готов был сорваться с места и побежать.

– Доктор Дюма, я – Омар Лалие.

– Я знаю, – дрогнувшим голосом пробормотал эскулап.

Глаза посетителя были всё так же бесстрастны и неподвижны.

– Моя жена рассказала мне позавчера, как вы помогли решить её проблему.

Рука доктора, которую сжимала в своей ладони Жаклин Денуа, внезапно вспотела.

– Эээ… да… ммм…

– Не надо скромничать, доктор, вы – замечательный специалист. Я безмерно благодарен за всё, что вы сделали для Алис. И чтобы доказать всю величину своей признательности, я решил сделать вам маленький подарок.

Доктор съёжился в кресле и зажмурил глаза, будто опасаясь, что Омар Лалие сейчас вытащит из-под просторного одеяния базуку и начнёт стрелять в него. Жаклин, которой передалась тревога патрона, застыла рядом. Она, без сомнения, уже укоряла себя за то, что впустила таких подозрительных гостей.

Омар Лалие щёлкнул пальцами левой руки, и скульптурная группа ожила. Жаклин Денуа дёрнула головой, уважаемый доктор ещё глубже забился в кресло. Похоже, его не волновало, в какой позе, героя или труса, он примет смерть.

Один из сопровождающих бедуина шагнул вперёд, поставил на стол между Омаром Лалие и людьми по другую сторону небольшую резную шкатулку.

– Это мой дар вам, доктор Дюма. Откройте её.

– Л… лучше вы, – магнетизёр по-прежнему опасался, что в шкатулке может оказаться бомба или смазанная ядом пружина, готовая уколоть того, кто беззаботно откинет крышку.

Усмехнувшись, Лалие кивнул человеку, подавшему шкатулку. Мужчина без слов сделал шаг вперёд.

Жаклин Денуа ахнула, впиваясь взглядом в россыпь драгоценных камней, до половины заполнивших резной ящик. Цвет и переливы каждого лишь оттенялись соседством других камней.

– Это вам, – повторил Омар Лалие.

– Но… но это же целое состояние! – выдохнула Жаклин. – Тысячи франков!

– Скорее, миллион, мадемуазель, – бедуин вежливо наклонил в сторону медицинской сестры голову. – Но здоровье моей жены и моего ребёнка бесценно.

Очнувшись от потрясения, Франсуа-Рэймон Дюма внезапно вскочил и закричал, тыкая в гостя пальцем:

– Вы!.. вы!.. хотите подкупить меня, чтобы я молчал о том, что вы сделали с Алис! Вы – преступник, Лалие, богатый преступник, но за все деньги мира вы не заставите меня молчать…

Посетитель без слов внимал его истерике, даже не шевельнувшись в своём кресле. А может, он воспользовался возможностью вздремнуть под своим головным убором.

Голос Омара Лалие прозвучал поразительно тихо по сравнению с выкриками доктора.

– Со мной лучше оставаться друзьями, Дюма.

– Можете подтереться своей дружбой! – с новыми силами крикнул врач. Захватив из шкатулки горсть камней, он швырнул их в посетителя.

– Забирайте свои блестяшки и проваливайте отсюда вместе с этими гориллами! Если Алис захочет обратиться в жандармерию, я обязательно поддержу её! Вы не заслужили такой милой жены, подонок!!!

Омар Лалие чуть наклонил голову, и помощник бросился собирать рассыпавшиеся по одежде бедуина и по ковру камни. Все действия были проделаны в обратном порядке – камни ссыпаны в шкатулку, крышка защёлкнута, и ящичек исчез за спиной помощника.

Лалие встал, не сказав больше ни слова, покинул кабинет. Свита потянулась за ним, и через минуту от роскошного экипажа на улице осталась только пыль, поднятая его колёсами.

Чувствуя, что ей не помешает проявить деликатность, Жаклин не расспрашивала патрона о предыстории сегодняшних событий. Видимо, Франсуа-Рэймон сам ощущал неприятный осадок, потому что охотно принял приглашение Жаклин на ужин. Они ели и говорили о пустяках, и каждый чувствовал повисшее в воздухе напряжение. Около полуночи Франсуа-Рэймон Дюма начал рассказывать о первом визите Алис Лалие. Не слишком искушённый на практике в особенностях женской психологии, он подробно описывал красоту и свежесть мадам Лалие, её ласковый характер и подчёркивал жестокость обращения с нею мужа; этим он добился того, что Жаклин, шестым чувством угадавшая в Алис Лалие ту самую соперницу, из-за которой доктор к ней охладел, только порадовалась, что у мадам Лалие есть муж, да такой, что легко её не отпустит.

Уставший от переживаний доктор заснул прямо в кресле, Жаклин тоже задремала. В час перед рассветом их разбудил шум и треск в саду, где два месяца назад было построено специальное здание для приёма пациентов. Франсуа-Рэймон и Жаклин не успели к началу представления – языки пламени уже охватили весь дом, взлетали в чёрное небо и отгрызали то там, то здесь яркие куски от него; нетрудно было догадаться, кто выступил инициатором происходящего. К приезду пожарного расчёта перекрытия уже рухнули, и шеф команды, стараясь всё-таки исполнить свой долг, допытывался у доктора и его служащей, как же они оставили въездные ворота не запертыми на ночь. Ни Жаклин, ни доктор не смогли вспомнить, запирали ли они их. Зато ни один из них не сомневался в авторстве «сюрприза». Убытки были велики, сгорел не только дом, но и все записи, весь архив доктора.

Франсуа-Рэймон Дюма ещё сидел в холле жилого дома, держась за голову, когда в дверь позвонили.

– Неужели это опять жандармы? – Жаклин закатила глаза, берясь за ручку двери.

На ступеньках стоял только один человек – мужчина с короткой стрижкой, в сером отглаженном костюме и со сдержанностью в глазах.

– Мсье доктор, мадемуазель Денуа, мой шеф приглашает вас присоединиться к нему. Прошу следовать за мной, – посланец развернулся и начал спускаться по ступенькам. Отказа не предусматривалось.

– Это тот самый, который подавал камни, – зашептала возле уха патрона Жаклин. Доктор Дюма только махнул рукой с мрачной покорностью судьбе.

Дорога не заняла много времени. За пятнадцать минут открытая коляска с тремя пассажирами внутри переехала в район богатых особняков и остановилась перед гостеприимно распахнутыми воротами одного из них.

– Прошу следовать за мной, – повторил посланец.

Сад за коваными воротами был больше и старее сада доктора Дюма, белый дом в глубине – выше на два этажа, обстановка не в пример роскошнее.

– Здесь живет Лалие, да? – задал вопрос в спину провожатого доктор.

Человек только пожал плечами, надо полагать, полномочий делиться информацией у него не было. Но нет, Омар Лалие там не жил, хотя и встретил приехавших у дверей дома. Одет он на этот раз был по-европейски, шейный платок безупречно повязан, несмотря на ранний час. Когда взгляд загадочного мужчины коснулся её, Жаклин остро почувствовала свой растрёпанный вид. Но взгляд скользнул дальше.

– Мсье доктор, – голос бедуина звучал безучастно, никакой радости от своей мести, никакого торжества, – этот дом отныне принадлежит вам. А точнее, мадемуазель Жаклин Денуа…

Медицинская сестра ахнула.

– …на которой вы женитесь в ближайшее время и продолжите в полном комфорте вести свои несомненно важные научные исследования.

– Я женюсь на Жаклин? – врач уставился на ассистентку в недоумении. Та постаралась скрыть торжествующий блеск глаз.

– Верно. Радуйтесь выпавшему вам счастью и забудьте про существование и проблемы моей жены. Мадемуазель Жаклин, – короткий наклон головы, – могу я рассчитывать на ваше содействие?

– Жаклин, не смей!

– Ну разумеется, господин, – женщина мурлыкала разомлевшей кошкой. – Сделаю всё, чтобы имя Франсуа Дюма осталось в истории.

– Прекрасно, – без улыбки кивнул меценат. – Ведь у меня есть разные возможности.

Кому было надо, тот понял несказанное. Жаклин Денуа точно поняла и в скором времени объяснит милейшему доктору, если он пока не понял, что семейного счастья ему не миновать.

Глава 40

К удивлению и некоторой настороженности Мариса, грядущее материнство изменило Элизу. Она даже улыбалась ему теперь, не без теплоты, но отстранённо, будто всё время прислушивалась к тому, что происходит у неё внутри. Основной, безотказной причиной для споров стал пол будущего ребёнка: Марис хотел девочку. Разумеется, что Элиза сразу же начала готовиться к рождению сына. Марис думал и был внутренне готов к тому, что от супружеских радостей его отстранят надолго, отнёсся стоически и вовсе не собирался искать благосклонности дам полусвета на трудный период жизни. Изумив его, Элиза сама проскользнула однажды ночью в его постель, потом продолжала это делать постоянно. Муж обнимал её и молчал, боясь разрушить волшебство. Прошло время экспериментов, теперь ему хотелось нежности. Днём Лиз о своих походах не говорила – воля её.

Канун 1835 года доктор Ранжер за компанию с повитухой провёл во дворце. Девочка родилась в последние минуты уходящего года. Элизе поднесли дочь, та глянула на красное сморщенное существо, но после мук родов осталась к ней равнодушна. Не спросила про девочку и вечером следующего дня, ей хотелось лишь спать. Было слегка досадно, что судьба вновь подыграла Марису Стронбергу, это ведь он хотел дочь. На третий день грудь Элизы наполнилась молоком, а муж разгадал намерение не привязываться к малышке, чтобы досадить ему. Молодой отец сам явился в покои Лиз, дочку в пелёнках и одеяле голубого цвета – вещи шили для мальчика, по распоряжению Лиз – несла за ним незнакомая женщина. Роженица имела вид цветущий, задумчиво разглядывала потолок. Рассмотрев и оценив процессию, выпрямилась:

– Вы кто? Отдайте мне Грету!

Женщина не торопилась расстаться со свёртком, лишь удивлённо глянула на хозяина:

– Разве ж девочка Грета, монсеньор?

– Мадам Палю не ошибается. Дочь мы уже окрестили, ей дано имя Кристиана-Дениз.

Элиза молча разинула рот. Ну и имечко, ей же не повторить такого вовек! Криса… Окрестили? Что за спешка, и без участия матери?

– Мне показалось, тебе будет не интересно. Ты ведь не удостаиваешь Тину вниманием.

Молодая мать окинула его сожалеющим взглядом, поманила к себе кормилицу:

– Дайте дочь.

Положив одеяло с ребёнком на колени, долго и с удивлением рассматривала дочь.

– Это Я родила?

Стронберг хотел вмешаться, что-то добавить – лёгкое прикосновение Белль остановило его. Мать и дочь знакомились друг с другом. Глупая, без малого двадцатилетняя мать, она ещё и матерью-то стать не была готова… Тина смотрела в сторону пахнущего молоком цветного пятна распахнутыми мутноватыми глазёнками… взмахнула ручками… открыла рот…

Прозвучавший вопль был так пронзителен, что Лиз, вздрогнув, едва не уронила ребёнка с колен. Вся дрожа, она повернула бледное лицо к няньке:

– Что с ней? Она больна? Я ей не нравлюсь?

Мадам Палю заворковала самым успокоительным, деликатным тоном:

– Наша прелестная мадемуазель хочет кушать, да, сладкое дитя?

Ради разнообразия Лиз покраснела, коснулась груди под подозрительно плотной сорочкой.

– Я не умею…

– Это просто, мадам Лалие, надо лишь поднести дитя… но разве вы собираетесь сами кормить малышку? Дамы вашего положения этого не делают!

Марис нахмурился.

– Она прежде всего мать, а потом уже – дама какого-то там особого положения. Что с твоей грудью, Элизабетта? – он впервые обратил внимание, что глаза супруги блестят, было похоже, что у неё небольшой жар.

Лиз молча приподняла сорочку, показывая область груди, туго перебинтованную холстиной. Вперёд выступила Белль.

– Доктор Ранжер велел после родов перетянуть грудь мадам, чтобы молоко перегорело. Он не думал…

– Заметно, – процедил Марис. Глаза его недобро сузились. – И что, уже поздно, она не сможет кормить грудью?

– Н-нет… не поздно пока…

– Именно меня полагается спросить, хочу ли я делать это!

– А я не спрашиваю. Снимайте повязки!

Обе груди Элизы выглядели распухшими, твёрдость их угадывалась и без прикосновений. Совершенно очевидно, что именно они были причиной жара роженицы. Муж положил ладони чуть выше сосков. Удивился, обратился к авторитету кормилицы:

– Мадам Палю, почему это так выглядит – словно камень? Разве должно…

– У мадам молоко остановлено в движении наружу, оно не может найти выход. Если продолжить бинтовать, оно уйдёт через неделю-две.

– Нет, – отрезал Марис. – Мы будем кормить.

Элиза только вздохнула.

Муж не побрезговал ничем, не отходил от неё до самого вечера. Сам менял горячие компрессы на грудях, неустанно разминал их в массаже, так что первые капли на тёмных оконечностях можно было считать его заслугой. Кристиану поднесли к груди матери на следующий день, и дочь была столь нахальна, что выразила недовольство малым рационом. Докармливала её плодородная мадам Палю. Крохотная Кристиана на уровне рефлексов одобрила своё младенческое счастье, целых две мамы, родная и молочная…

Глава 41

И ведь всё было хорошо. Марис перевёл взгляд с дочери, бодро ползающей по ковру, на настороженную жену. Целых семь месяцев. Кристиана росла, Элиза угомонилась, стала вести себя, как подобает достойной молодой женщине. Может, немножко более скованно, чем хотел бы её супруг, но выше всех похвал в глазах высшего света. Конечно, в силу своего материнства она почти не участвовала в раутах, балах и охотах, а когда выезжала, вела себя молчаливо и сдержанно; однако Марис ловил себя на мысли, что эта замкнутость притягивает его взор больше разукрашенных фривольных дам. Уж как крутилась и извивалась вокруг Элен-Франсуаз, пытаясь привлечь его! Пока однажды Элиза не отыскала её и его, зажатого дамой в вынужденном tête-a-tête в углу оранжереи, и безучастным голосом не озвучила все травмы, которые она нанесёт вышедшей из берегов воспитанности кокотке. По глазам было видно, Элен-Франсуаз поверила. Дрогнула. Отстала, подыскав себе новую жертву среди аристократов. Марис пытался выразить жене свою благодарность, но не заметил, чтобы это тронуло Элизу.

– Ты принадлежишь мне, – жена дёрнула плечиком. – Я не делюсь.

И тем не менее, жизнь шла хорошо. До получения треклятого письма Лаймен, доставку которого Марис не смог утаить от Лиз. Вести с родины, где Элиза не была более двух лет, взволновали её. А более всего тот факт, что Лаймен Стронберг ничего и не писала о её семье. Прикажете упоминать о крестьянах? Пфе, сударь мой, моветон! А не угодно ли и о свинячьем опоросе?

– Читай, – дрогнувшим голосом попросила Лиз. Марис вздохнул, достал второй лист из конверта.

« …далёкое расстояние, любезный сын, делает новости не совсем таковыми, пока почтовые кареты домчат нам твои послания. Вот и узнала я, что родилась у тебя дочь, когда малышке уж месяца три исполнилось. Но это ничего, возблагодарить Господа никогда не поздно! Надеюсь, что и супруга твоя…»

Быстрый взгляд на Элизу.

« …пребывает в добром здравии и сможет по прошествии приличествующего времени одарить тебя сыном-наследником…»

Лиз хмыкнула, встала, стремительно отошла к окну. Марис читать не перестал, зная, что она всё равно слушает.

« …новости есть и у нас. С полгода назад Аделаида объявила, что она в тягости, а всё оттого, что ездила она к святым мощам на поклон. Наверное, сила святых помогла, ибо ребёночка она не скинула, как прежде, и теперь ходит круглая, что твоя бочка. И радоваться бы мне милости такой, да вот сомнение гложет: Раймонд ли семя посеял то? Не в себе он с тех пор, как девка его деревенская в лесах сгинула…»

Лиз крутанулась вокруг своей оси, в ужасе уставилась на Мариса, отвечавшего ей беспомощным взглядом. Оба они понимали, что «деревенской девкой» могла быть только Линета Линтрем.

Марис наскоро просмотрел остатки письма.

– Ничего интересного. В основном, догадки, кто может быть отцом ребёнка Аде. Maman грешит на молодого поручика, гостившего по соседству. Сетования, что здоровье отца пошатнулось, от Рея помощи никакой, и maman приходится лично направлять и проверять управляющего, чтобы всё делалось вовремя и не воровал.

– Я должна ехать туда, – Элиза кусала губы. – Я же неблагодарная! Уехала и забыла. А мама уже тогда чувствовала себя нехорошо.

– Там брат твой, – возразил Марис. Пускаться в далёкое путешествие с семимесячной дочерью на руках не хотелось.

Элиза вскинулась горячей лошадкой:

– А что брат? Куда Георгу, помимо своих детей, ещё пять сестёр малолетних? Что с Линетой случилось? Как там… Андрес?

Муж явственно скрипнул зубами. Лиз глянула виновато – но не остановилась.

– Нельзя скрываться в Париже и далее. Ты решил, мы едем?

Проще всего было настоять на своём праве главы семьи единолично принимать решения. Только Элиза ему подобного манифеста не простит.

– Ma cherie, ну что ехать-то? Кристиана ещё мала, ты её к груди прикладываешь. Пусть ей хотя бы год исполнится. А там, на родине, уже всё, что было суждено, произошло.

Элиза слушала его и даже кивала, и Мариса обманул её покорный вид. Он думал, что если её сейчас задержать в Париже на полгодика, то острота переживаний схлынет, а там, глядишь, к зиме она и вторым беременна будет. И опять же нельзя пускаться в дорогу, положение-то деликатное!

Решение приняла сама жена. Три недели она думала и готовилась, а потом исчезла, забрав из стола мужа мешочек с золотом, а взамен оставив послание.

«Мне ждать нечего и некогда. Там моя мать и сёстры, они нуждаются во мне. Береги Тину. Вернусь, наверное».

«Наверное» встревожило. Кому, как не Марису, было знать, в присутствии Андреса Ресья «наверное» легко могло превратиться в «не вернусь». И как эта идиотка доберётся до Швеции? Проехать несколько неспокойных, чужих государств, имея при себе только деньги… её убьют на первом же перевале…

Стронберг кинулся следом, верхом, в изматывающей погоне.

Часть 4. Время замкнуть круг

Глава 42

Амьен – Фландрия – территории Римской империи вплоть до Гамбурга… Хвала богам, что у Элизы хватило здравого смысла взять с собой Белль и отправиться в собственной карете, в Лилле две женщины наняли сопровождающих, вполне надёжных людей, по словам хозяина постоялого двора на въезде в город. Марис менял там лошадей, и ему повезло разговориться именно с человеком, привечавшим беглянок. Их путешествие к тому времени длилось неделю, женщины даже под вуалями выглядели измотанными. Однако по-прежнему опережали его на день. Когда Марис был вынужден пересесть на почтовый дилижанс – ноги уже не слушались его, и следовало отоспаться, хотя бы сидя, в пути, разрыв увеличился ещё более. Элиза и Белль времени не теряли, деньгами не раскидывались, и расспросы на постоялых дворах не давали результата. Да и не было у него времени на эти расспросы, одна надежда – случись что с нею, он бы узнал об этом, услышал разговоры, почувствовал.

На территории Датского королевства было неспокойно, то и дело вспыхивали крестьянские восстания, лошадей удавалось менять на свежих с трудом. Элиза не кичилась высоким положением, они с Белль весьма находчиво, хотя и богохульно, переоделись в монашеские платья. Марис, напротив, обратился за содействием королевского наместника в Киле, и тот, убеждённый звонкими аргументами, предоставил курьерских лошадей. Так что Марис переправился на пароме из Копенгагена в Мальмё лишь на полдня позже тех, кого догонял. Беда была в том, что он сделал это вечером, и после пришлось остановиться на ночлег. К этому времени он высоко оценил дорожные навыки своей жены, женщины не пропали, не пострадали от грабителей, ехали хорошо охраняемыми дорогами, не напрашиваясь на неприятности.

А следующим днём он отыскал в портовом Мальмё оставленную здесь Элизой Белль – и в один миг изменил решение: всё-таки его жена – дура. Бросив неважно себя чувствующую попутчицу и кучера, рассчитав охрану, переодетая в мужское платье, Элиза в одиночестве рванула верхом в родные края. Белль Эжен и напугалась, и обрадовалась грозному лику господина, каялась, что позволила хозяйке ехать одной. Элиза просто-напросто её обманула – покинула таверну, велев лежать, а под подушкой её кровати Белль обнаружила записку и деньги. Махнув рукой, Марис купил в очередной раз лошадь, отправился следом. Тут уже в выборе дороги он не сомневался. Края, хорошо знакомые им обоим…

Думала ли она, чем всё закончится, когда начинала своё путешествие? И не сказать, что пустилась в него необдуманно, нет, они планировали с Белль этапы пути и меры предосторожности. Но тогда ей казалось всё это совершенно не важным, мыслями она уже была с матерью, сёстрами и… что греха таить, с Андресом Ресья. Этот человек стал для неё мифическим подобием якоря, навсегда привязавшего Лиз к родной земле. Безусловно, он ждёт её. Не может не ждать, они так любили друг друга. Женщина забывала, что возвращается в Швецию не глупенькая, наивная, подкупающая свежестью и чистотой Лиз Линтрем. Какая разница, она, Лиза, это всегда она. Короче говоря, на плечи Белль легло обдумывание и обеспечение их путешествия, договорённость с кучером, отвлечение внимания прочих слуг в день побега. Одно Элиза знала точно – Марис не одобрит её план. Собиралась ли она возвращаться и нести ответственность за побег? Белль Элиза сказала, что да. Верная до кончиков пальцев служанка могла – и должна была – испугаться неясного будущего в незнакомой стране. Элиза не думала, как и на что она будет жить в Швеции. Решение этих проблем полагалось обеспечить Андресу.