Дом там, где твое сердце

Элиза рассеянно почесала зудящее место на бедре. Кожа там покраснела и была испачкана чем-то белым. Молодая женщина сняла ногтём присохшую корочку, встала и подошла к зеркалу. С удивлением обнаружила, что этим же веществом перепачкано её лицо и волосы. Это было похоже на…

– Bon matin, madame! – радостно проговорила Белль. – Сегодня вы чувствуете себя лучше?

Элиза обернулась.

– Сегодня я чувствую себя так, – морщась от боли в висках, объявила она, – словно меня похоронили заживо, и я три дня пролежала в могиле, но совершенно не выспалась.

– О! – огорчилась служанка. – Чем я могу вам помочь?

– А у тебя есть опыт эвтаназии? – мрачно поинтересовалась мадам Лалие, отворачиваясь от зеркала.

Белль неуверенно хихикнула.

– То есть не убивала ли я кого-нибудь из милосердия? До сих пор, насколько я помню, нет.

– У тебя есть отличная возможность потренироваться. Но шутки в сторону, Белль: я действительно плохо себя чувствую. Такое ощущение, будто я молотила овёс всю ночь, огромное-преогромное поле. И я совершенно не выспалась. Кстати, Белль, ты не знаешь, почему я спала в кресле?

– О, мадам, – горничная начала внимательно разглядывать ковёр, – я не знаю, сможете ли вы простить меня. Я действительно очень виновата. Не могу объяснить, как я посмела…

– Эй, Белль, завязывай с бесполезными сожалениями. Мне они совсем ни к чему. Просто скажи, что случилось.

– Мадам Алис, – Белль Эжен с тревогой посмотрела в лицо госпожи, – это опять происходит с вами, да?

– Что происходит? – немного рассеянно уточнила Элиза.

– Вы забываете, что случается накануне.

– Ты хочешь сказать, что у меня старческое слабоумие? – с лёгким опозданием возмутилась хозяйка.

– Нет, мадам, конечно, нет!.. но вы забываете. Два дня назад вы меня спрашивали, о чём с вами разговаривал мсье Омар, а сейчас не помните, что вчера вам было плохо…

– Мне вчера было плохо? Ладно, не говори, это всё равно детские игры по сравнению с тем, что я чувствую сейчас.

– Вчера вы говорили странные вещи, мадам. И страшные. Я была так расстроена, что убежала и плакала… и не смогла вернуться сюда.

– Какие вещи?

– Вы говорили, что слышите голоса. Как Орлеанская Дева.

– Это ещё кто?

– Жанна д'Арк, наша национальная…

– Эй, это имя я уже слышала! Но если мой обожаемый супруг не врал, эту даму уже довольно давно спалили на костре – в том числе и за голоса.

– Это правда, мадам, – Белль Эжен со скорбным видом поджала губы.

Элиза выглядела встревоженной:

– Но я не хочу, чтобы меня испекли, словно цыплёнка в печи! И честно говоря, никаких голосов я не помню. А что они мне говорили? – живо заинтересовалась она.

Судя по мрачному выражению лица, горничная заранее смирилась со всеми фанабериями хозяйки.

– Не голоса, а, кажется, голос. Один. Он вас звал.

– Куда? – Элиза неожиданно развеселилась. – И что, я отправилась за этим зовом?

Белль беззвучно произнесла какое-то короткое слово, едва ли отличающееся благочестием.

– Не знаю. Это была ваша галлюцинация, мадам, не моя.

– Не знаешь – и чёрт с ней, – Элиза широко зевнула. – Всё это было интересно. И невероятно глупо. Только спать я хочу ничуть не меньше, чем до всей этой катавасии. Поэтому сейчас я приму душ и лягу в постель.

– Что мне передать мсье Омару, мадам?

– А с каких это пор ты отчитываешься перед ним, Белль? Разве тебе не всё равно, что будет с этим мерзавцем и тираном? Я всё ещё не могу поверить – четыре месяца в полной изоляции, под домашним арестом из-за его прихоти! Так что большой привет мсье Омару, моя дорогая! – чётко, по-военному, развернувшись на месте, Элиза ушла в ванную, и вскоре оттуда послышался шум льющейся воды.

Тяжело вздыхая, Белль принялась перестилать постель для своей хозяйки.

Элиза забралась под одеяло, заново ощутив весь комфорт своей кровати, прохладу простыней, пышность подушек. Вот только уснуть она не смогла. Во всяком случае, когда она снова открыла глаза, то была уверена, что проспала совсем недолго – десять-пятнадцать минут.

На краю кровати, создавая вмятину, куда тело Лиз пыталось скатиться, сидел её муж. Или почти муж – Лиз испытала мстительную радость при мысли, что самой главной из привилегий супруга ему от неё теперь не добиться никогда.

Откинув одеяло, Марис провёл ладонью по ноге Элизы, пользуясь тем, что жена лежит обнажённой. Голос его звучал хрипловато:

– Белль мне сказала, что ты плохо себя чувствуешь. Как именно?

– Собираешься посмаковать? – немедленно огрызнулась Элиза. – Не рассчитывай, что я умру, и ты останешься свободным и счастливым…

Марис загадочно улыбнулся уголком рта.

– Почему ты считаешь, что твоя смерть сделает меня счастливым? Ты доставляешь мне больше удовольствия живой.

Лиз раздражённо – оттого, что его слова были ей непонятны – глянула на мужа.

– Каким это образом, позволь спросить?

– Не позволю.

– Но я стараюсь…

– Да, стараешься вести себя так, чтобы у меня начиналась мигрень при одном только взгляде на тебя. Но у меня есть свои методы.

– Интересно, что за методы могут превратить ненависть в наслаждение?

– А ты ещё маешься этой ерундой? – Марис скучающе трогал указательным пальцем пальчики на ноге Элизы.

Лиз автоматически поджала их.

– Не надо, я боюсь щекотки.

– Значит, это будет первая пытка, которую я применю, когда ты окончательно достанешь меня.

– Да ради Бога! – Лиз раздражённо отвернулась; но Марис был счастлив и тем, что она понемногу оживает. Просунув руку под одеяло, он дотронулся до полушарий её зада, с силой сжал мягкую плоть.

Когда Лиз с возмущённым криком повернулась, муж уже стоял на четвереньках над нею, готовясь её поцеловать. Не в силах Элизы было увернуться от этого поцелуя, поэтому она напрягла все мускулы и сжала губы, став похожей на деревянное полено, неизвестно как очутившееся в супружеской кровати. Как Марис ни изощрялся, разомкнуть эту оборону оказалось невозможно.

Желваки на его челюстях начали медленно пульсировать, что было верным признаком нарастающего гнева.

– Чёрт побери, Элиза, я всё тебе объяснил насчет отъезда! И я не понимаю, почему именно Я должен чувствовать себя виноватым. Когда ты научишься правильно принимать наказания?

– Я думаю, что тебе слишком нравится роль султана, – вытянув руки, Лиз оттолкнула его от себя. – Только я тебе подыгрывать не буду.

Вид у Мариса был поистине угрожающим.

– У меня есть способы тебя заставить…

– Ну так заставляй, – Элиза с презрением пожала плечами. – И посмотрим, чья воля сильнее.

Совершенно неожиданно для неё, Марис расхохотался.

– Чья… воля… сильнее… – задыхаясь, повторил он. – Как прелестно… ты это сказала… Только знай, малышка: у тебя так же мало шансов устоять передо мной, как у Красного моря – перед посохом Моисея.

Элиза скисла.

– Ну вот, опять ты со своими историческими примерами, – пробормотала она. – Только подчёркиваешь моё невежество.

– Я пришёл сюда не за тем, что у тебя в голове, дорогая, – перебил её Марис, – а ниже. Значительно ниже.

Молодая женщина сделала вид, что не поняла его.

– Ниже моей головы – подушка, кровать и ножки кровати. А под ними пол. Я разрешаю тебе забрать весь паркет, лишь бы ты ушёл из моей спальни.

Муж больше не был настроен на шутки.

– Не пытайся играть со мной, zaoga. У меня есть права…

– Засунь их себе в задницу, – грубо парировала женщина.

Муж силой развернул её на спину.

– Я получу то, за чём пришел сюда, добром или насильно – решать тебе.

Одеяло давно было откинуто в сторону, и ноги Элизы были свободны. Изловчившись, она с силой пнула Мариса в живот, совсем чуть-чуть промахнувшись мимо гениталий. Муж свернулся в клубок, стиснув зубы от боли; а Элиза вскочила с кровати, в ярости заметалась по спальне.

– Чёрт побери все эти восточные замашки восточных мерзавцев! Я потребую вырыть мне в саду подземелье и буду прятаться там от тебя! А ещё лучше…

– Самое лучшее сейчас для тебя – вернуться в постель.

Элиза метнула в сторону Мариса взгляд-молнию.

– И попытаться уменьшить мой гнев, хотя бы немного, – добавил муж. – Тогда я позволю тебе самой выбрать наказание.

Вместо ответа Лиз громко запела по-французски «Марсельезу» – один чёрт знает, где она выучила её.

– Шутки закончились, Элиза, – голос Мариса звучал опасно тихо.

– …Allons enfants de la Patrie, le jour de gloire est arrive, contre nous de la tyrannie, l'etendard sanglant est leve…

– Кстати, я всё собирался сказать тебе – ты очень мило выглядишь сегодня.

Мелодия неожиданно скомкалась, рассыпалась на нестройные составляющие – как будто музыканты в оркестре случайно перевернули разное количество страниц нот, и каждый рванул в свою сторону. Воинственно напряжённое тело молодой женщины странно обмякло. Примерно минуту она не двигалась; а потом повернулась, и Мариса вновь поразило выражение отрешённой пустоты на её лице. Вроде бы трюк удался. Отчего же ему так гадко?

Элиза Линтрем-Лалие исчезла, уступив место рабыне, наложнице.

– Мой господин, – тихо пробормотала она, опускаясь на ковёр на колени, – я готова служить вам…

Глава 37

Говоря обобщённо, Белль Эжен, как все обычные люди, боялась сумасшедших, и тот факт, что к их рядам неожиданно примкнула молодая госпожа, её совершенно не радовал. Конечно, Алис Лалие не была полоумной в традиционном понимании этого слова, но отклонений и странностей в её поведении со временем становилось всё больше, столько, что бедная голова Белль переставала соображать при первом же её слове. Чего стоила хотя бы выборочная потеря памяти мадам Лалие! Особенно часто этот недуг поражал её по вечерам, когда утром мадам не могла вспомнить, о чём они с Белль разговаривали накануне и во сколько расстались. Алис Лалие говорила, что иногда ей снится, будто она куда-то идёт. Вообще-то Белль не находила в этих снах ничего странного, зная из перешёптываний других горничных, что мадам очень часто часа в два-три ночи выходит из спальни господина и возвращается к себе. Даже в отношениях супругов Белль ничего не могла понять: почему они ведут себя, точно тайные любовники, встречаясь украдкой по ночам, а днём грызутся, словно враги, совершенно всерьёз и не смущаясь ничьим присутствием. Такая романтическая игра? М-да…

Белль удивляло и обижало то, что раньше госпожа делилась с нею всеми переживаниями – приятными и не очень; а теперь будто повесила замок на рот и спрятала ключ далеко-далеко, так, что и не достанешь. Больше того, стоило Белль хоть слово произнести в похвалу Омара Лалие, и мадам смотрела на неё так удивлённо, с обидой, будто бы лучший друг нанёс ей подлый удар оружием, спрятанным за спиной.

Короче, Белль Эжен не понимала, что происходит с её хозяйкой, как ей, Белль, вести себя, и давно бы покинула странный дом на Вандом-Пляс, если бы не чувство почти материнской нежности, привязывающее её к молодой мадам Лалие, в некоторых отношениях так и оставшейся глупее однодневного цыплёнка.

Кроме того, у Алис Лалие начались проблемы со здоровьем. Головная боль, с которой она проснулась полтора месяца назад, была только началом, первым вестником близящихся испытаний. С тех пор мигрень стала верным спутником Алис, мадам начала легко раздражаться по любому поводу… и злоупотреблять алкоголем. За первый бокал она бралась в одиннадцать часов утра, переходя к вечеру от легкого красного вина на коньяк. Раз или два Белль находила у её кровати початую бутылку, но, верная статусу личной горничной, никому об этом не докладывала, только потихоньку возвращала бутылки в бар. Белль знала, что мадам просила семейного доктора, Пьера Ранжера, выписать ей снотворное, но доктор обратился за подтверждением к мужу пациентки, а тот отказал наотрез. Неделю назад Алис Лалие одолела жестокая тошнота, её рвало, буквально выворачивая наизнанку, утром, днём и вечером, на голодный желудок и после еды. За считанные дни молодая женщина исхудала, словно египетский раб; к концу недели у неё не осталось сил даже подниматься с постели. Положение осложнялось тем, что Омар Лалие десять дней назад уехал в Руан по каким-то делам, и даже его секретарь был не в курсе, стоит ли его ожидать в ближайшее время. Белль Эжен пришлось принимать решение самостоятельно.

И она сделала это.

– Никаких больше сомнений и колебаний, мадам. Мы должны были так поступить, – сидя возле кровати в самой дорогой палате самого дорогого частного госпиталя в Париже, Белль Эжен держала в ладонях почти прозрачную руку своей молодой хозяйки.

– Когда будут готовы результаты анализов? – голос Элизы Лалие был таким же слабым, как и её рука. В последние дни она сделала для себя открытие, что силы меньше всего тратятся, если лежать на спине с закрытыми глазами и не шевелиться, и с тех пор не изменяла этой позе.

Белль с сочувствием смотрела на тающую каждый час, словно свеча, госпожу.

– Доктор Ранжер обещал, что зайдёт сразу, как только…

– И доктор Ранжер не нарушает своих обещаний! – профессионально оптимистическим голосом подхватил стоявший в дверях врач ускользающую нить беседы.

– Ну-с, моя дорогая мадам, – обойдя кровать, Пьер Ранжер взял руку молодой женщины, лежавшей на ней, и померил пульс, следя за временем по дорогому брегету. Это был хороший врач, с обширной практикой, признанный авторитет в медицине; но не в меньшей степени на выбор его лечащим врачом Алис Лалие повлияло то, что Пьер Ранжер уже был не молод и не красив ни лицом, ни телом – доктор сильно хромал после аварии, в которой погибла восемь лет назад его жена. Впрочем, все эти достоинства – или недостатки – не мешали Белль Эжен краснеть при встречах с эскулапом. Если бы Элиза чувствовала себя лучше, её, несомненно, заинтересовало бы наблюдение, что Пьер Ранжер в эти минуты начинает слегка заикаться от волнения.

Но сейчас врач предусмотрительно встал подальше от искушающей его Белль Эжен и направил всё своё внимание на великосветскую пациентку. В голосе его звучала отшлифованная годами бодрость:

– Как мы с коллегами с радостью убедились, мадам Лалие, вы не умираете ни от одной экзотической, не известной науке болезни…

– Да? – с лёгким разочарованием переспросила женщина на кровати. – Хотите сказать, что я симулирую?

– Нет, мадам, нет, ни в коем случае! – врач вскинулся в благородном негодовании. – Нет сомнений, что вы плохо себя чувствуете. Но, благодаря уровню современной медицины, практически все женщины выживают после этой болезни.

– А мужчины? – с неожиданным интересом Алис Лалие открыла глаза и даже приподнялась на подушках. – Я к тому, что, может быть, мне удастся заразить моего мужа.

Доктор Ранжер явно пребывал в смятении.

– Ну… э-э… насколько я знаю, мужчины этим вообще не болеют.

– Жаль, – искренне огорчилась красивая блондинка.

Пьер Ранжер улыбнулся возникшей ассоциации.

– Они… м-м, как это назвать… мужчины являются переносчиками инфекции.

– Конечно, вот она, справедливость. Переносят инфекцию, но сами не болеют. У меня есть шансы вылечиться, доктор Ранжер?

– Конечно, мадам. Еще пара недель – и вы думать забудете о своих неприятных ощущениях, а месяцев через восемь наступит окончательное выздоровление.

Белль Эжен тихо ахнула, впиваясь взглядом в лицо врача. Тот кивком подтвердил её догадку.

– Очень странно, – с подозрением рассуждала Элиза, – что вы можете с такой уверенностью предсказывать сроки…

– Мадам, – Белль осторожно тронула её за плечо, – у вас будет ребёнок.

– Ребё… – у Элизы перехватило дыхание, и она вытаращила глаза.

– Совершенно верно, мадам Лалие. Я не специалист в гинекологии и акушерском деле, но токсикоз – то есть ваша тошнота – довольно часто сопровождает течение беременности в первые месяцы, но зато после…

Белль Эжен оказалась единственным слушателем импровизированной лекции, и не очень внимательным. Несмотря на все чувства, испытываемые к доктору Ранжеру, Белль прежде всего была озабочена лежащей в глубоком обмороке мадам.

Алис Лалие сидела в кресле, мертвой хваткой вцепившись в стакан с водой. Зубы её стучали о край стакана. На лице молодой женщины застыло выражение человека, застрявшего в сюрреалистическом кошмаре и не видящего способа выбраться из него.

Остальные участники сцены, доктор Ранжер и Белль, словно сговорившись, смотрели только на неё, не отводя глаз ни на секунду, не давая Лиз осмыслить странное положение вещей.

– Мне… э-э… кажется, что ваша реакция… э-э… была несколько излишне эмоциональной, дорогая мадам…

– Ещё бы не эмоциональной, – с сарказмом, но при этом странно отстранённым голосом отозвалась блондинка. – Всё-таки не каждый день уподобляешься святой Деве.

– М-м? – врач в растерянности посмотрел на Белль, но та только пожала плечами в знак того, что не знает, о чём идёт речь. Ранжеру пришлось вновь обратиться к первоисточнику.

– Боюсь, я не совсем… э-э… понимаю, дорогая мадам… Разве у вас нет супруга?

Алис Лалие с отвращением посмотрела на него.

– Супруг у меня есть. У нас нет супружеских отношений, без которых, как я понимаю, забеременеть не так-то легко.

– Один случай на всю историю человечества, – подтвердил доктор. – Могу я спросить, когда…

– Последний раз – полгода назад. Но ведь этот ответ вас не устроит?

Ранжер покачал головой.

– Беременность трёх-, от силы четырёхнедельной давности. Шесть месяцев никак не вписываются в этот срок. А-а… вы уверены, что не было других вариантов?

– У меня нет и не было любовников. Омар такого бы не позволил. То, что он не пользуется мною сам, ещё не значит…

– Мадемуазель Эжен, почему вы так странно смотрите на мадам Лалие?

У горничной действительно был такой вид, словно все её жизненные ценности подвергаются серьёзному сомнению. Замолчав, Элиза тоже с тревогой уставилась на свою наперсницу.

– Что, Белль?

– Не понимаю, – горничная отвечала ей таким же оторопелым взглядом, – почему вы отрицаете.

– Что отрицаю? О чём ты говоришь?

Сложив руки «домиком», доктор Ранжер с интересом наблюдал разворачивающуюся перед ним сцену. Давно он не чувствовал себя таким заинтригованным.

Белль Эжен явно переживала какие-то сильные эмоции и выглядела при этом так, словно ей приходится преодолевать внутренний барьер высотой с Китайскую стену. Женщина то пунцово краснела, то бледнела и становилась похожей на утопленницу, заикалась и никак не могла найти удобного положения для своих рук.

– Мадам, но как же… ведь вы… мсье Омар и вы…

– Белль! – пронзительно крикнула Алис Лалие.

Горничная заторопилась.

– Вы же ходили к нему каждую ночь, все слуги о6 этом знали… вы же не разговоры там разговаривали… и мсье Омар иногда днём приходил к вам… я точно знаю, что вы… – она замолчала, напуганная вмиг посеревшим лицом мадам Лалие. Обхватив кистью одной руки запястье другой, светловолосая женщина вонзала в кожу острые ногти, пытаясь предотвратить повторный обморок.

Когда, наконец, Алис Лалие посмотрела не на горничную – на врача, губы её дрожали, а вид был на редкость жалкий. У Ранжера мелькнуло сравнение с роскошной пушистой собачкой, попавшей под дождь и ставшей похожей на облезлую крысу.

– Доктор, – голос мадам Лалие тоже дрожал, но было заметно, что она пытается с этим справиться, – если у вас есть знакомства среди специалистов по психам, самое время звонить им.

– Почему вы так говорите? – заинтересовался Пьер Ранжер.

Голос шведки, и без того слабый, упал до шёпота:

– Потому что я не имею ни малейшего понятия, о чём говорит Белль.

Глава 37

Женщина, сидевшая по другую сторону стола, была невероятно привлекательна. Говоря по правде, она была так ошеломляюще, сногсшибательно красива, что у Франсуа-Рэймона Дюма, сорокатрёхлетнего магистра философии и главного авторитета столицы по всем смежным наукам, при её появлении в дверях его кабинета перехватило дыхание, и он замер с историей болезни предыдущего пациента в одной руке и надкусанным бутербродом в другой. Разным мужчинам нравятся разные типы женщин – или не женщин вообще; но доктор Дюма, холостяк со стажем, был страстным поклонником стройных блондинок с растрёпанной копной волос, отливающих то золотом, то серебром в зависимости от освещения, и с большими глазами, лучистыми, словно драгоценные агаты, от стоящих в них слёз. Кстати, о слезах. Посетительница могла стать просто богиней, если 6ы хоть на минуту перестала плакать. Пусть не минуту – Франсуа-Рэймон чувствовал, что несколько завышает свои требования. Пятнадцать секунд. Но вот уже почти полчаса, как божественное видение уделяло этому бессмысленному занятию – пролитию слёз – всё свое внимание. Но никакого громкого плача, ни-ни! Зрелище столь деликатное – крупные жемчужные капли, стекающие в шёлковый, обшитый кружевами, тканевый клочок – заставило бы сжаться сердце любого мужчины, даже, вполне возможно, серийного убийцы, разыскиваемого за истребление женщин по всей Европе. Такие мелочи, как еле слышная икота и покрасневший носик, не смущали очарованного взора Франсуа-Рэймона Дюма. Но всему же есть предел; расписание приёма восстало против велений сердца и победило в этой борьбе.

– Дорогая мадам, если 6ы дело касалось только меня, я не знал бы большей радости, чем утешать вас. Но через сорок минут ко мне придёт следующий пациент, и…

Женщина неожиданно энергично высморкалась.

– Да, вы правы, – проведя последний раз скомканным платком по красным полосам на щеках, она убрала безделушку в сумочку и, наконец, прямо взглянула на консультанта.

– Совершенно правы, – повторила она. – Хватит разводить сырость. Дело в том, что события, произошедшие со мной, так потрясли меня…

– Какие именно? – теперь доктор Дюма любовался её решительным видом не меньше, чем до этого – трогательной слабостью и слезами.

Женщина вздёрнула подбородок ещё выше, хотя подобное было сложно представить, и всё её лицо стало таким жёстким, словно окаменело.

– Я расскажу вам. Естественно, расскажу. Уж если я сразу ощутила к вам такое доверие, что позволила увидеть меня в слезах, теперь глупо останавливаться. К тому же Ранжер поручился за вас.

Слегка изменившееся лицо эскулапа выразило его недоумение. Женщина заторопилась:

– Дело довольно деликатное. Во-первых, никто не должен меня здесь видеть. Вдруг кто-то узнает, что жена… что я посещаю врача по головам? Мне лично всё равно, даже если о том, что я сумасшедшая, будет шуметь весь Париж. Но это не безразлично моему мужу, а своё недовольство он всегда срывает на мне. Так что о встречах с вами будет договариваться моя горничная, сейчас она ожидает меня в приёмной. Кодовое имя – мадам де Ламор.

На плечах врача находилась и голова мужчины тоже, и сейчас именно она шла кругом от запаха духов и блеска глаз этой женщины. Франсуа-Рэймон Дюма плохо понимал, что от него требуется, зато сразу восхитился выбранным незнакомкой псевдонимом. Мадам Любовь. Кажется, именно это чувство сразило его около тридцати минут назад наповал. Захмелев от неожиданного всплеска гормонов, доктор блаженно смотрел на новую пациентку; до него не сразу дошло, что женщина спрашивает о чём-то – и, судя по тону её голоса, не в первый раз. Сделав над собой усилие, доктор Дюма прислушался.

– Вы меня узнали?

– Вы – сама Примавера, Весна, – вырвалось у никогда не склонного к поэзии эскулапа.

Взгляд женщины просветлел.

– Понимаю. Вам затмевает разум внешняя атрибутика, – она презрительным щелчком отправила за плечо короткий локон. – Всё это пустое, милейший доктор. Как можно любить сумасшедшую?

– Вы уже второй раз говорите о своей ненормальности, – доказывая, что он не совсем поглупел, спокойно проговорил врач. – В чём это выражается?

– Я теряю память.

– М-м… а точнее? Забываете, где лежат вещи или памятные даты?

– Я не помню ни одного вечера за последние полтора месяца, – женщина говорила бесстрастным тоном, словно всё происходящее её не касалось.

– Так, – Франсуа-Рэймон задумался. – Надо полагать, что в эти вечера что-то происходило или вы просто ложились спать?

– Об этом я узнаю от посторонних людей. В частности, моей горничной. Сама я была уверена, что укладывалась в постель и спала.

– Продолжайте.

Мадам де Ламор нахмурилась.

– Я и сейчас не знаю, как об этом рассказывать. Дело в том, что для меня все рассказы Белль, моей горничной, остаются всего лишь рассказами. Я по-прежнему не могу вспомнить.

– Что заставило вас забеспокоиться? Как я понимаю, горничная держала свои наблюдения при себе?

Женщина продолжала хмуриться.

– Да. Белль, в общем, не любопытна. Но обстоятельства сложились крайне неблагоприятно… Хорошо, – решилась она, – слушайте. Моя супружеская жизнь такова, что мы с мужем балансируем на грани раздельного проживания. Последний интимный контакт был более полугода назад. Так утверждает МОЯ память. В то же время Белль говорит, что в минувшие полтора месяца – половину марта и апрель – очень часто находила доказательства обратного…