Эпизоды любви

– Ну, уж украсьте как-нибудь, если это не долго, – Андрей Владимирович взглянул на часы, и, повернувшись к водителю, сделал извиняющееся лицо и постучал по циферблату указательным пальцем, упрашивая его еще немного подождать. Водитель снисходительно кивнул головой, включил радиоприемник, и, закрыв глаза, откинулся на подголовник, словно желая показать, что он никуда не спешит.

Тяжко вздохнув, девушка сгрудила цветы в сторону, и не спеша стала подбирать к ним какую-то зеленую травку, добавлять маленькие беленькие цветочки, прикладывать разных цветов сеточки, ленточки, декоративную оберточную бумагу и прочие подобные прелести. Немного понаблюдав за несуетными движениями продавщицы и оценив, что вся эта процедура может занять минут десять, а то и больше, он немного нервно объявил, – Так, все, спасибо большое. Не надо украшать.

– Что же вы раньше-то думали, я уже и бумагу отрезала, – досадливо не то пропела, не то прогудела девушка-пароход.

– Не волнуйтесь, я доплачу, – «Когда только успела», – подумал Андрей Владимирович, доставая деньги.

Расплатившись, он сгреб все цветы в охапку и с трудом, открыв дверь такси, плюхнулся на переднее сиденье. Водитель, глядя на огромный букет и видя, что не ошибся в финансовой состоятельности клиента, заметно оживился, и чтобы как-то поддержать разговор и может быть снискать расположение пассажира спросил, – Встречаете кого-нибудь, или провожаете?

– Встречаю, – почему-то ответил Андрей Владимирович.

До отправления поезда оставалось минут десять. Александра стояла на перроне, окруженная немногочисленными родными и самыми близкими друзьями, которые собрались, чтобы проводить ее с мужем к новому месту жительства. Все они наперебой что-то рассказывали, шутили, вспоминали забавные случаи, и всячески старались подбодрить друг друга перед расставанием, хотя чувствовалось, что этот отъезд дается непросто и отъезжающим, и провожающим. Выслушивая, сыплющиеся на нее со всех сторон наставления и пожелания, она благодарно улыбалась в ответ своей милой открытой улыбкой, и поминутно оглядывалась по сторонам, словно ожидая разглядеть в толпе провожающих еще чье-нибудь знакомое лицо. На ней были синие потертые джинсы, джинсовая же короткая курточка, обрамленная по краю пояса и манжетов декоративной бахромой, синие с белыми полосками кожаные кроссовки и белая футболка. Ее небесно-голубые глаза светились такой теплотой, а от нее самой исходило такое обаяние, что каждый из присутствующих поминутно подходил к ней, обнимал и шептал на ухо какие-то добрые слова.

Почему-то она была уверена, что он обязательно придет. Придет ее проводить, что бы ни случилось. Она это чувствовала. Чувствовала всем сердцем, хотя даже не представляла, знает ли он о ее отъезде. Они не виделись около полугода с тех пор, как она перешла на другую работу. Почему они расстались? То был в этом виноват? Она старалась не думать об этом, как старалась не думать и о нем. Хотя оказалось, что чем дольше они не виделись, тем чаще она о нем думала. Да и расстались они как-то внезапно, нелепо, на пике эмоций. Она в порыве женской горячности написала заявление, а он, молча, плотно сомкнув губы, подписал ей увольнение. И хотя она почти сразу и пожалела о своем поступке, но уже не могла остаться. И вот теперь, уезжая надолго, а может быть навсегда, ей хотелось сказать ему какие-то теплые слова, которые она никогда раньше ему не говорила, может быть извиниться за свой импульсивный поступок. Сказать по правде, она и не знала, что она ему скажет, если он придет, знала только, что обязательно должна что-то сказать. А может и не сказать, а просто увидеть его еще один раз. Уже несколько раз проводница просила пассажиров занять свои места, но она все оттягивала момент посадки, надеясь разглядеть в толпе его знакомую фигуру.

Они уже минуты три стояли на перекрестке, никуда не двигаясь. Светофор весело перебирал цвета, подмигивая им, то красным, то зеленым глазом, но впередистоящие машины и не думали трогаться с места.

– Что там еще случилось, авария, что ли какая? – пытаясь выяснить причину внезапной задержки, Андрей Владимирович нервно вглядывался в улицу через охапку цветов.

– Сейчас узнаем. Высунувшись в открытое окно, парень перекинулся несколькими словами с водителем, стоявшей в соседнем ряду легковушки. – Эстафета сегодня в честь дня Победы. Сейчас пробегут и поедем.

– И когда они пробегут? Может нам до вечера здесь стоять? Я, наверное, пешком быстрее дойду.

– Да нет, скоро уже. Да вы не волнуйтесь, здесь ехать-то. Один перекресток и два поворота. На машине по любому быстрее будет. Да вот, уже бегут, – водитель указал рукой в направлении перекрестка.

С поперечной улицы на перекресток, с включенным красно-синим проблесковым маячком быстро въехала машина ДПС, и, пугнув два раза сиреной, скрылась в противоположном направлении. За ней, на некотором расстоянии, показались бегуны, а завершала всю процессию карета скорой помощи, также с включенным маячком. Спустя две минуты перекресток ожил, и они продолжили путь.

– Только я не смогу прямо у вокзала остановиться, – предупредил шофер. – Там знак висит.

– Ничего, ты на краю площади притормози, а я быстро выйду. Он заранее достал сотенную бумажку и протянул ее водителю. – Хватит?

– Вполне, – водитель сунул купюру в нагрудный карман рубашки.

Повернув за угол, и резко затормозив, такси остановилось на самом краю привокзальной площади, на противоположной от входа в вокзал стороне. Кое-как собрав в охапку перед собой рассыпавшиеся на коленях цветы, Андрей Владимирович открыл дверцу машины и стремглав бросился через площадь ко входу в вокзал.

Удара он не почувствовал. Серая Волга налетела бесшумно и стремительно, словно огромная хищная птица, поджидающая свою добычу. Удар пришелся в правое бедро. Его резко подкинуло, перевернуло, и он, ударившись головой о лобовое стекло, словно тряпичная кукла перелетел через крышу сбившей его машины, и плашмя упал на асфальт уже за ней. Праздничным салютом взметнулись в голубое майское небо красные розы, и, рассыпавшись в воздухе на тысячу лепестков, легли ему на грудь. Он лежал на асфальте, неестественно вывернув руки и ноги. Слетевшие ботинки валялись поодаль. Он хотел, но не мог подняться. В глазах стояла красная пелена то ли от крови, то ли от упавших на лицо лепестков. Краем угасающего сознания он понял, что умирает, что ему уже никогда не суждено ее увидеть. И от этого ему сделалось так обидно, так неимоверно горько, что слезы выступили на его глазах. А потом навалились боль и темнота, и он потерял сознание. Тоненькой ниточкой земные чувства покидали его, неся конец страданиям, переживаниям и даря успокоение его поломанному телу.

Сквозь бесконечную бездонную черноту, где-то в невообразимой дали, он услышал слабый вой сирены скорой помощи. Постепенно нарастая, звук этот из комариного писка превратился в неистовый вой раненого зверя. Вой этот давил на уши, разрывал барабанные перепонки, выворачивал внутренности, так, что Андрею Владимировичу захотелось закричать – «Да прекратите же, наконец, эту пытку». Но он не ощущал своего тела, не чувствовал рук и ног, не мог набрать воздуха в грудь. Он потерял всяческую ориентацию в пространстве и времени, к тому моменту, когда, кажущийся бесконечным вой, внезапно прекратился. И тут, в наступившей тишине, Андрей Владимирович услышал голоса. Он прислушался. Казалось, люди стояли близко-близко, и что-то обсуждали приглушенными, скорбно-сочувствующими голосами. Боли он теперь не чувствовал. Немного погодя, обретя некоторую уверенность, он медленно открыл глаза. Он стоял посреди площади. Прямо перед ним в серой асфальтовой пыли в белоснежной рубашке, присыпанный алыми лепестками роз, лежал человек, а около его головы багровым ореолом расплывалось кровавое пятно. Вокруг уже собралась изрядная толпа, но никто не пытался ему помочь. Все было ясно и без этого. Внезапно он понял, что не стоит, а как бы парит в нескольких сантиметрах над площадью, что он может разом охватить и всю картину, и в то же время проникнуть в мысли каждого отдельного человека. Он всей душой чувствовал ту скорбь, которую испытывал сейчас каждый из стоящих в толпе. Он поднялся чуть выше, оглянулся, и увидел ее. Он сразу узнал ее тонкую, точеную фигурку. Она стояла на перроне вокзала среди своих друзей, то и дело оглядываясь по сторонам, словно ища кого-то взглядом. Он проник в ее мысли, и увидел, что не был для нее безразличен, и он успокоился. Он поднялся еще выше и увидел в скверике перед театром свою жену. Она стояла в праздничном черном платье, и высматривала его в пестрой нарядной толпе, еще не зная, что уготовил для нее этот тихий весенний вечер. И такое чувство неизгладимой вины перед любимым человеком пронзило его сердце, что он не смог больше этого видеть. Он устремил свой взгляд вверх, желая улететь прочь, но не смог. Все усилия его были тщетны. Казалось это грехи прожитой жизни тяжкими оковами тянули его к земле. В отчаянии он огляделся, и увидел чуть правее и выше себя сегодняшнего незнакомца из зазеркального мира. Тот парил вертикально в воздухе, расправив свои огромные светло-серые крылья. В правой руке он держал зажженный фонарь, освещающий, казалось, даже самые потаенные закоулки мироздания. У его пояса на витой, продолговатой ручке висел округлый, зеленого цвета, предмет. Глаза ангела, а теперь Андрей Владимирович не сомневался, что это был именно ангел, излучали спокойствие и понимание.

– Я хотел…я не успел, – Андрей Владимирович пытался подобрать слова, и, не находя их, обернулся в сторону вокзала. Он хотел сказать, что хотел проститься, примириться, но не успел.

Ангел понимающе чуть склонил голову. Казалось, уста его тронула чуть заметная грустная улыбка.

– После смерти сбываются лишь те желания, которые человек ценил сильнее собственной жизни. Это не из их числа. А были ли у тебя такие? – Ангел испытующе смотрел на Андрея Владимировича.

Тот задумался, опустив голову. Мысли, чувства, воспоминания каруселью закружились в его мозгу, безудержно вовлекая в водоворот времени, отсчитывая вспять годы, мгновенно высвечивая, и помогая заново переживать события его недлинной и нескладной жизни.

Наконец Андрей Владимирович поднял голову. – Да, у меня есть такое желание. Оно одно.

– Желаний не может быть много. Оно всегда одно. И оно действительно у тебя есть.

Ангел снял с пояса округлый предмет, оказавшийся зеркалом, и поднял выше сжимаемый правой рукой фонарь. Затем, сблизив руки, он с помощью зеркала собрал идущий от фонаря свет и ослепительно ярким лучом направил его в грудь Андрея Владимировича. Даже закрыв глаза, Андрей Владимирович почувствовал, как луч света пронзил его насквозь, вытапливая из его души всю черноту и ржавчину прошедшей жизни. Он испытал мгновенный испуг от того что просто сгорит, испарится в этом всепожирающем пламене. Но вместо ожидаемой боли, через краткий миг страха он вдруг почувствовал безмерное облегчение. Казалось, все тело его наполнилось легкостью и благодатью. Яркий свет уже не слепил его. Он купался в его лучах, словно ребенок купается в теплых волнах ласкового моря. Вся труха внутри него сгорела дотла, и будто из тонн руды в горниле домны, выплавилась вдруг внутри него всего одна маленькая, но очень весомая, чистая и звонкая золотая капля. Затем свет кончился – Это Ангел убрал зеркало и повесил его на пояс.

– Теперь ты чист, и в твоей душе осталось лишь одно земное желание. Оставь его тут, и тогда откроется пред тобой другой, доселе неведомый тебе мир.

Андрей Владимирович обернулся лицом к вокзалу и не увидел людей. Вместо их фигур плыли по площади туманные, полупрозрачные сгустки. Переливаясь тусклым светом, они текли непрерывными потоками по эскалаторам вокзала, сталкивались в переходах, скапливались на перроне. Среди всей этой аморфной массы он видел лишь одну реальную фигуру, одно, такое узнаваемое и такое живое лицо. Что-то нестерпимо больно зашевелилось у него в груди, прорываясь наружу, разрывая в клочья его телесную плоть. Затем из груди его вырвался огненно-золотой шар, и, постепенно ускоряясь, устремился к той, которую он любил. И в тот же миг он почувствовал, что последняя тяжесть прошедшей жизни покинула его тело, что теперь у него нет тела, а есть лишь одна душа. Блистающие небеса раскрылись ему навстречу, и он, набирая скорость, устремился ввысь, туда, где вечный свет, вечный покой и вечное умиротворение.

Она все еще стояла на перроне, когда вдруг как-то внезапно и совершенно отчетливо поняла, что он не придет. Ей показалось, что на какой-то миг яркое лучистое солнце стало чуть тусклее, а теплый весенний ветерок, вдруг сменился холодным осенним порывом. Где-то далеко, заунывно-протяжный, возник звук сирены. Звук этот все нарастал, пока не перерос в невыносимый, наполненный страданием вой. Слушать его было невозможно.

– Ну, все пора, давайте прощаться, – и они с мужем, расцеловавшись со всеми провожающими, проследовали в свой вагон.

Кинув чемоданы на нижние полки, они сразу же вышли в коридор, и, обнявшись, стояли у окна, махая провожающим, до тех пор, пока сначала перрон, а затем и высокое здание вокзала не скрылись из виду за поворотом дороги.

В купе они оказались вдвоем. Разложив чемоданы, достав из них прежде еду, умывальные принадлежности и спортивные костюмы они решили сразу переодеться.

– Пойду, схожу, переоденусь, – сказала Александра, беря с собой пакет с одеждой и шлепками.

– Да ты чего, переодевайся тут. Нет же никого, – удивился Михаил.

– Мне еще носик припудрить надо, – мило улыбнувшись, ответила она, выходя из купе.

– Ну, давай быстрее. Придешь – будем есть, – Михаил закрыл за ней дверь и тоже начал переодеваться.

Александра вышла из купе и, пройдя по узкому, покачивающемуся коридору, зашла в туалет. Закрывшись и расположив пакет с вещами на полке под зеркалом, она достала из заднего кармана джинсов мобильный телефон и набрала почти уже забытый номер. Зачем она звонила? Что хотела сказать? Она и сама толком не знала. Может в последний раз хотела услышать знакомый голос? Трубку долго не брали. Она уже хотела завершить вызов, когда с того конца сквозь треск и помехи, вызванные, наверное, движением поезда донесся незнакомый мужской голос.

– Алло, вы кому звоните?

– Здравствуйте, – удивленно ответила она. – Позовите, пожалуйста, Андрея Владимировича.

– Извините, а кем вы ему приходитесь, – продолжал допытываться трескучий голос.

– Знакомая, – после некоторого замешательства ответила она.

На том конце возникла некоторая пауза, очевидно говоривший передавал кому-то полученную информацию. Наконец тот же голос каким-то извиняющимся тоном ответил.

– Понимаете, он умер. Сегодня в 16:50 его сбила машина на привокзальной площади. Наверное, спешил кого-то встречать или провожать… и вот, такое несчастье.

– Провожать, – машинально, как эхо ответила она.

– Что? – и после небольшой паузы, – Извините, до свидания, – на том конце повесили трубку.

Она стояла, закусив нижнюю губу и тихо подвывая. Ноздри ее раздувались, подбородок дрожал. Наконец, внутри нее словно что-то лопнуло, и она зарыдала в голос. Она плакала и не могла остановиться. И тут что-то нестерпимо горячее, жгучее тупо и сильно толкнуло ее в живот. Александра вскрикнула от мгновенной боли, и опустилась на корточки. Боль постепенно проходила, словно рассасываясь по всему телу. Александра медленно встала и повернулась к окну. Слезы катились по ее щекам, и падали вниз, впитываясь в махровую ткань футболки. Из коридора в дверь туалета настойчиво стучали, с требованием открыть дверь. Она ничего этого не слышала и невидящим взглядом глядела в окно, за которым проносились веселые зеленые поля, светлые перелески и молодые березовые рощицы. Поезд увозил ее все дальше и дальше, от ее горестей и бед навстречу новой, счастливой жизни.

Глава XVII. Искры над пеплом

Полная июньская луна, выглянув из прорехи в облаках, с любопытством заглянула в открытое окно старого одноэтажного дома, спрятавшегося между раскидистых яблонь, и ее голубоватый свет озарил комнату.

Саша, буквально утопая в пышной пуховой перине, лежала на высокой панцирной кровати с металлическими изголовьями, украшенными чугунными шишечками. Это была старая родительская кровать, выбрасывать которую отец категорически отказывался. Сам он сейчас спал на диване в кабинете, отдав свою спальню Саше с дочерью. Валерия посапывала тут же, на маленьком раскладном диванчике. Большой в комнате просто не умещался. Ее детское личико было спокойным и безмятежным, немного пухлые губы чуть приоткрыты, по лицу скользили голубые лунные блики. Колышущиеся от теплого ночного ветерка шторы бросали легкие подвижные тени, отчего все предметы в комнате казались живыми: стоящая на столе у окна ваза постоянно меняла свои очертания; тени от торчащих в ней цветов метались по стенам как огромные черные насекомые; телевизор в углу то прятался в густой тени, то вдруг вновь выскакивал на свет, поблескивая выпуклым стеклянным экраном; о чем-то своем урчал в кухне за стенкой холодильник. Вдруг совсем рядом проснулись старые настенные часы. Монотонное тиканье сменилось старческим кряхтением и шипением, поползла вниз чугунная гирька, затем внутри их утробы что-то хрустнуло, с громким стуком распахнулась деревянная дверка, и из нее появилась облезшая кукушка. Ку-Ку, прокуковала она два раза осипшим голосом, после чего поспешно юркнула обратно. Дверка с таким же звонким стуком захлопнулась, шипение прекратилось и опять наступила тишина, прерываемая лишь размеренными щелчками маятника.

– Два часа уже, – Саша пыталась заснуть, но не могла. Картины из сна до сих пор стояли перед ее глазами. Ей снилось, что они гуляли с Андреем Владимировичем по Праге, только во сне он не был ее начальником, а был мужем. И навстречу им попался Михаил, который во сне как раз и был начальником Саши. И Михаил очень сильно на них ругался, потому что они вместо того, чтобы работать пропали на весь день из офиса. Потом откуда-то взялась Валерия, и Михаил тоже на нее ругался, а потом их всех забрали в полицейский участок и там уже на них всех ругался толстый краснорожий полицейский. Потом она оказалась на скамье подсудимых, но уже одна, а Михаил выступал в роли обвинителя, а Андрей Владимирович пытался ее защищать. А судьей была маленькая Лера, которая каждый раз, перед тем, как передать кому-то слово, била молотком по лысине красномордого полицейского. Потом Сашу повели в камеру, но вместо камеры оказалась черная бездонная яма, в которую она и провалилась, переступив порог темницы. Этот навязчивый сон преследовал ее на протяжении нескольких лет с разными вариациями, правда в последнее время значительно реже. Неизменным всегда оставалось то, что в конце сна она проваливалась в черную яму и просыпалась вся в поту с раскрытыми от ужаса глазами, а иногда даже вскрикивала во сне, чем пугала спящую поблизости дочь.

А начался весь этот кошмар спустя примерно месяц, после того, как Саша с Михаилом приехали в Прагу. Новая страна, новые люди, новые впечатления. Сначала Саша даже не обратила внимание на задержку с проблемными днями, списав данный факт на волнения, связанные с переездом, но потом к задержке добавились и другие признаки, в частности резко поменявшиеся вкусовые пристрастия и острая реакция на некоторые продукты и запахи. Она боялась поверить в чудо, ведь столько лет они безуспешно ждали ребенка. Но все указывало на то, что Саша беременна. Не желая заранее волновать мужа, она решила сдать анализ, который и подтвердил ее предположение. Но реакция Миши на ее известие была для Саши полной неожиданностью. Сначала тот отмахивался, мол, не может такого быть, ты ошиблась, и все такое прочее. Саша было подумала, что и он боится спугнуть свалившееся на них счастье, но, когда она показала ему результаты анализов, он как-то сразу замкнулся и, не желая разговаривать, закрылся в своей комнате. Она несколько раз заходила к нему, но каждый раз натыкалась на глухую стену молчания. В конце концов она оставила его в покое.

Михаила прорвало через несколько дней. В тот день он явился с работы слегка подвыпивши, и когда она попыталась над ним как-то подтрунить по поводу его странного отношения к тому, что у них будет ребенок, устроил ей настоящий скандал. В мимолетном порыве он выдал ей, что у него вообще не может быть детей. Это выяснилось, когда он был женат первый раз, и жена не могла долго забеременеть. Потом у них все-таки родился ребенок, и он был счастлив. Но вскоре выяснилось, что он не является биологическим отцом. И вот теперь опять все повторилось.

– Да что же вы за твари такие? – вопрошал он, размазывая льющиеся по лицу слезы, – что же вы не можете жить без этого дела? Почему нужно обязательно все испортить?

Саша стояла с каменным лицом, наблюдая за его истерикой, – Так значит ты всегда знал, что у нас не будет детей?

– Знал, и что? Что бы это изменило?

– Знал и молчал? И когда посылал меня сдавать анализы? – продолжала между тем Саша, – и когда сам ходил и говорил, что у тебя все хорошо?

– Да, знал! – Михаил сорвался на крик, – а не сказал, потому что я тебя любил. Я боялся тебя потерять! Да, я боялся тебя потерять, а ты оказалась шлюхой. Такой же шлюхой как все вы! И твоя мать тоже, наверное, была шлюхой!

Александра молча развернулась и вышла из комнаты.

На следующий день она купила билет до Москвы. Пока она собирала чемоданы он не проронил ни слова. Лишь в самый последний момент, уже в дверях он попытался ее остановить, схватив за руку, – слушай, не пори горячку.

Она вопросительно на него взглянула. Михаил стоял какой-то затравленный, волосы не причесаны, взгляд исподлобья.

– Останься, я попробую тебя простить, – выдавил он через силу.

– Простить? Меня? – она выдернула руку и развернувшись устремилась вниз по лестнице. В ее глазах стояли слезы, но она не хотела, чтобы он видел ее слабость.

Потом от него были письма. В первом он просил Сашу за все его простить, просил вернуться, говорил, что будет считать ребенка своим и обещал никогда не вспоминать этот случай. Саша ничего ему не ответила. Во втором он опять обзывал ее всяческими словами, говорил, что еще раз сдал анализы, и они показали, что он ни при каких обстоятельствах не мог быть отцом ребенка. Потом были еще два письма, но она не читая выбросила их в печку. Все это время папа всегда был рядом с ней, помогал в каких-то мелочах по дому, вздыхал, кряхтел, но ни разу не задал ей ни одного вопроса, за что она ему была бесконечно благодарна.

Потом родилась Лера. Она была копией Саши. Такие же большие голубые глаза, вздернутый тонкий носик и ямочки на щечках. Через какое-то время, когда боль немного отпустила, Саша написала Михаилу письмо, вложив в него Лерину фотографию и небольшой клочок ее светлых волос. А еще через два месяца, вернувшись домой с работы и зайдя в зал, она застала в комнате Михаила, сидящего с отцом за обеденным столом, заваленном заграничными угощениями. Вся комната была полна разбросанными тут и там подарочными коробками, разноцветными пакетами, игрушками и цветами. Михаил рванулся к ней, едва Саша переступила порог комнаты. Та лишь молча убрала лицо, и Михаил неловко ткнулся ей в щеку влажными губами. Он всячески выказывал желание помириться, лепетал какую-то чушь про дураков – докторов, про какую-то фатальную ошибку, про то, как он любит Леру, но Саша его не слушала. Уже потом из его бессвязных объяснений она все-таки выяснила, что он сдал посланные ему Лерины волосы на анализ ДНК и этот анализ показал, что он с какой-то фантастической вероятностью 99. 99 процентов является отцом ребенка.

– Анализ значит показал? – переспросила, начинающая закипать, Саша.

– Я-то думала, сердце подсказало.

Михаил молча насупился.

Саша немного подождала, не начнет ли он оправдываться, но Михаил по-прежнему молчал, опустив голову и не смея поднять глаза на Сашу.

– Слушай, а не пошел бы ты со своими анализами? Саша вышла из комнаты, громко хлопнув дверью. Отец, сидевший за столом, только крякнул.

В общем не сложилось у них в тот раз. И еще один раз тоже не сложилось. Но в тот раз он уже не оправдывался и не о чем не просил, ограничившись одними подарками для нее и для дочери. Потом как-то очень уж тихо и незаметно они развелись. Она при этом даже ничего не испытала. Да и вправду, чувства давно остыли, возвращаться и ворошить старое уже не хотелось. Был муж, и нет мужа. Ну что ж, бывает.

Зато Андрея Владимировича она вспоминала часто. В основном, когда читала маленькой дочурке скопированные когда-то из зеленой тетради стихи.

Особенно нравилось Лере стихотворение про мишку. Она с удовольствием его слушала вместе со своим плюшевым другом и внимательно рассматривала два рисунка: один, нарисованный каким-то маленьким мальчиком, про которого мама рассказывала массу забавных историй, а другой мама нарисовала сама, когда еще Леры не было на свете. Мамин мишка был совсем как настоящий, и Лера часто пыталась повторить ее рисунок, усадив перед собой на стол своего мишку. Только ее рисунки выходили не очень хорошими. И даже если сначала какой-то из медведей ей нравился, то спустя пару недель она начинала находить в нем какие-то недостатки, так что в конечном итоге все рисунки оказывались в мусорном ведре.