Сурок: лазутчик Александра Невского

Изъяснялся незнакомец, как низовский23* житель, для новгородского слуха резко и непривычно. Но после немецкой брани возле таверны, эти простые русские слова «Пойдём, провожу» заворожили старого купца, и он плёлся за рыцарем, как телёнок за мамкой. Даже его рыцарское облачение теперь казалось иным: «Да и наряд на нём сидит не так, как на обычном немце, вроде и не грозно «по-латински», а по-ангельски как-то. Весь белый и крест Божий впереди, хотя и ненашенский. Чистый ангел!..».

«Ангел» заговорил первый:

– Я ваши корабли ещё с утра приметил в устье залива. Там все корчемники останавливаются… Как слухи об ордынцах дошли, думаю – скоро наши из Новгорода за хлебом потянутся. С тех пор и жду…

– Давно?

– Почитай пятый день по берегу брожу. Долго чухаетесь. Или о Бату не известно простому люду? Князья-то ничего не говорят, народ не собирают?

– Никто ни сном, ни духом….

– А ты откуда узнал об ордынцах? – незнакомец остановился и повернулся, давая купцу перевести дух. Последние слова тот сказал еле-еле справляясь с дыханием. Пока Данилыч соображал, пытаясь ответить на вопрос, чтобы и не наврать, и не сказать всей правды. С хитрой улыбкой рыцарь опередил его:

– Небось, этот ваш,… как его,… Стёпка-немец тебе разболтал. Да?

Купец молчал, продолжая натужно дышать, без особой надобности. Крестоносец его вновь предупредил, продолжая с издёвкой:

– Стефан Амтлихштейн… корчемник…, хитёр латинец…… – и добавил. – Что отдышался? Пошли.

Иван Данилыч сухо сглотнул, и они зашагали дальше. В душе у него зародилась неприязнь: «Все-то он знает! Все-то он ведает!.. И куда он меня заманил? Может это орденский лазутчик, нарочно подставленный. Утром меня выследил, а теперь в темницу прямиком доставит……» Купец стал исподлобья смотреть на белую спину своего спасителя и припоминать в какой карман он переложил нож, но тут незнакомец внезапно остановился на полдороге:

– Ты, вот что, торговый человек, ответь мне. Ты за углом с ножом, поди, прятался? Покажи, какой он у тебя….

Иван Данилыч остановился и, сомневаясь, неуверенно, вытащил нож, как бы показывая его, но одновременно, крепко прижимая к ноге на всякий случай, чтобы не выбили.

Нож был вороненый, короткий, заточенный с одной стороны. Им купец ровнял бороду, брил щеки, не доверяя грубым ножницам. В свое время он его купил у знакомого скорняка, видя как тот разом сечёт кожу в палец толщиной. Крестоносец презрительно взглянул на него и сказал:

– Ну, и оружье у тебя! Ты что ни разу рыцаря не видел? – и он распахнул свой белый плащ, показывая, что на нём с ног до головы кольчуга и железная чешуя на груди. – Ты что, поцарапать его собирался? – язвительно спросил он. – Вот на, возьми. На другой раз может сгодится.

И протянул что-то. Иван Данилыч, боязливо сторонясь, принял вещицу и стал разглядывать её, косясь на спутника.

– Ты посмотри, как следует, вынь из чехла….

Купец осторожно потянул за рукоятку, вылезло длинное трёхгранное лезвие.

– Это не твой кургузый резачок, это стилет сарацинский, дамасской ковки, в стену воткнешь – повиснуть можно, не сломается.…

– Да как же им рыцаря свалить? – удивлённо произнёс Иван Данилыч, полностью оголив зеркальное стальное жало. – Это шило какое-то, а не оружие….

– Это вещь хитрая, тайная, воровская. Пролезет, куда хочешь – и под щиток и под забрало, уметь надо.… А уж если бить собрался, так надо бить с размаху, что есть силы. И не под углом, а ровно, чтобы разом пробить все – и кольчуги и щитки доспешные. Если придётся, то меть в бок, или в горло… туда, где они пластин не крепят……

От таких разбойных поучений у Ивана Данилыча потеплело внутри. «Свой… точно свой! Немец так не будет наущать на своих…». Но всё-таки узнать, что тут делает новый знакомый, ему хотелось. Если рыцарей он называет – «они», то кто тогда – «он».… «Наверное, наймит, деньгу зарабатывает, занесла судьба нелёгкая…», – решил купец, но спросить не решался, уж больно хорош подарок, несподручно как-то сразу обижать подозрениями, и мельница впереди показалась вовремя.

«Захочет, потом сам скажет», – решил Данилыч, поняв, что их путь заканчивается.

Мельница Зиновия стояла в темной зелени за горбатым каменным мостом. Окна светились, будто ожидая его. Стёпка подробно описал это место, хоть и подошли они с другой стороны, не как в берестянке указано. Новый знакомый, пообещав подождать, отпустил Данилыча закончить дело, заметив вслед:

– Ты не бойся, этот жид не обманет.… Он тут долго жить собирается, даже синагогу построить в городе мечтает.

– А, что немцы?

– Бургомистр с крестоносцами не разрешают, выгнать грозятся, пока же мздой тяготят.…

– Наши бы тоже не дали, – одобрительно сказал Иван Данилыч и потопал к дверям. Подойдя ближе, он услышал стрекочущие голоса на чужом языке, грянул хохот… купец переступил порог. «Душно…» – подумал он, снимая шапку и щурясь от света……

* * *

– Как дела торговые? – спросил тевтонец, когда Данилыч, взмокнув от духоты, вышел обратно на улицу. Крепок был иудей, сметлив, но купеческий опыт его выручил, даже уличные приключения не помешали. Переступив порог мельницы, дела торговые тут же привели в чувство. И первое что он сказал, поперек иудейского хохота, было: «Ну что, жиды дорогие, кто из вас по-руськи разумеет, подь сюды……» Те замолчали, поняв, что не простой человек зашел к ним на огонёк…

* * *

– Всё, сделано, – ответствовал с легким сердцем Данилыч своему знакомому, и довольно поглаживал остаток в калите. Все получилось дешевле, чем он со Степкой задумал. – Завтра поутру они на подводах привезут хлеб на корабли. Погрузимся и к обеду, даст Бог, отчалим. Задерживаться не будем.…

Он говорил вроде бы простодушно, но сам внимательно разглядывал тевтонца. «Пора этого нового знакомца как следует разъяснить!».

– Дело у меня к тебе очень важное. Пойдем, поговорим к морю, там нас не услышат, – сказал крестоносец серьёзно.

– Пойдём, друг сердешный, пойдём… – спокойно ответствовал купец, понимая, что он обязан рыцарю своим спасением и дорогим подарком.

Пройдя через мост и миновав городские стены, они, стараясь не шуметь, углубились в рыбачий посад. Собаки почуяли их и загавкали во дворах.

Иван Данилыч заметил вполголоса, глянув с любопытством на крестоносца: «Прямо, как дома…». Тот промолчал. Море, серой исполинской стеной, ,стоящее за спуском, напоминало о том, где они. Тропа, извиваясь, уходила вниз к берегу. Ветер доносил соленый дух воды. «Как там мои, не шумят ли, огонь не жгут ли на кораблях?…» – подумалось Ивану Данилычу, он невольно повернул голову. Но за береговыми скалами не было видно потаённой бухты. Тевтонец снял плащ, перебросил его через плечо и остался в одном байдане:

– Тут меня могут узнать, а без плаща и внимания не обратят….

Они спустились вниз и побрели по гальке, выбирая место, где бы сесть. Данилыч, наконец, решился и с ретивостью в голосе спросил:

– Может скажешь, кто ты такой!? – он остановился, выпятил живот, не моргая стал глядеть на спутника. Так он часто делал во время торговых переговоров. Но на крестоносца это не возымело действия; он, пройдя мимо, спокойно указал на корягу, где можно было отдохнуть. Купец нетерпеливо последовал за ним.

С этого места хорошо было видно небо. С севера тянулись тучи, грозя застелить всю звёздную ширь. Их края освещались Луной, а за передними белесыми клоками шла тёмная штормовая громадина, нависшая над всем северным окоёмом. Холодные волны плескались, предвкушая бурю. Незнакомец начал рассказ:

– Ты знаешь, купец, а я узнал твой корабль. Старый он совсем у тебя стал. Почернел. А ведь я помню его еще душистым от свежего дерева……

– Может тут в Любеке? Я бывал здесь три года назад, правда, на берег не сходил… – недоверчиво пробурчал купец.

– Нет, под Новгородом в лесу, в первый год как ты его построил. Может, помнишь, мы тогда по реке в город прибыли и твоего сторожа убитым привезли…

* * *

Он хорошо запомнил этот случай, тем более весь Новгород с тех времен его корабль стал называть «Ангелом». До сих пор на «ангельских» бортовых досках остались следы от арбалетных стрел. Более десяти лет прошло, а там, в дереве, навсегда засели их наконечники. Чёрные древки починяя обломили, но самих железных заноз не тронули. Не стал Данилыч память о чудесном спасении совсем убирать. Была ещё одна отметина – это кровь, но её сразу замыли и потом плотники рубанками стесали бурые пятна. На палубе и сейчас можно было различить в двух местах пологие выемки…

Ещё и причалить не успел корабль в ту мартовскую весну, а уже весь город знал, что немцы перебили обоз купеческий, и те, кто спасся, сейчас подплывают к пристани. Полгорода вышло к ним на встречу, и одеться-то толком не все успели. Бабы рыдали, голосили, видя, как мало осталось в живых на плывущем струге. Данилыч из дома выскочил, вместе к причалу прибежал, молодой ещё был, прыткий. Седины и в помине не было, не то что сейчас. А те, кто приплыл, кинулись к нему, говорят: «Миленький, корабль твой сам Бог послал!»…

Ещё памятно было, как вынесли на руках непутёвого Тимку и еще боярина, которого никто не знал из новгородцев. Мертвый Тимка лежал на себя непохожий. В жизни-то хмурый был и дерзкий, а покойный стал лицом светлый и счастливый. Говорили -геройской смертью погиб. Иван Данилыч заплакал вместе с остальными, глядя, как мальчонки осторожно клали на телегу своего боярина, как упала шапка из-под его тяжелой головы и они, ничуть не смущаясь, зарыдали в голос. Получается, что его корабль им всем жизнь спас. «С любовью я его строил и о Боге часто вспоминал…» – потом говорил Иван Данилыч. А тогда в толпе грешная горделивая мысль не покидала его: «Это мой корабль помог, это я его построил!»…

– Эх, – сказал купец, – было дело……

* * *

Крестоносец оказался княжим лазутчиком с тайным именем «Сурок». И прежде чем отдать свое послание Данилычу, он раскрыл его и показал, что там написано. Каково же было удивление купца, когда он увидел латинские буквы.

– Так надёжней будет, на случай если ты в полон попадёшь. Это будто бы послание гостю заморскому, в Новгород. Мол, ты от его семьи весточку везёшь и ничего не знаешь. Рыцари прочтут и отпустят тебя. Ты же отдай эту грамоту старому деду, который живёт на берегу Чудского озера, и только ему. А если он уже помер… – Сурок горестно задумался… – А если он помер, так самому Ярославу. На словах скажешь, что в Любеке Сурок передал. Там толмачи переведут и поймут тайный смысл…

– Провидение нас с тобой второй раз сводит, неспроста это, неспроста, – сказал на прощание Иван Данилыч. – А я бы тебе ни за что не поверил, если бы ты мне не рассказал про корабль, больно уж немецкий у тебя вид. А как звать то тебя по настоящему?

– Сурок… – ответил тот и в его серых глазах купец прочёл горькое сожаление, что не может он ему назвать своего настоящего имени. Что он – русский человек, своему же русскому, на чужой земле до конца открыться не в мочь. Что больно ему от этого, и даже показать нельзя, как сильно. Попрощавшись, Сурок повернулся спиной к Иван Данилычу, собираясь побыстрее уйти, но потом вернулся, обнял молча, прижав к сердцу, и пошёл по гальке прочь быстрыми шагами.

* * *

«Вот свидеться с кем довелось. Странный человек. Я и не знал, что такие люди на свете живут,.. стилет подарил…» – думал Данилыч на палубе своего корабля.

Уходя от немецких берегов «Ангел» сильно качался на волнах, и купец, расставив пошире ноги, крепко взялся за поручень. Он не мог оторвать глаз от земли. Ему показалось, – вдали на береговой скале что-то высится, не то валун острый, не то человек. Может быть, Сурок проводить его пришёл? Данилыч стал вглядываться, но мелкий дождик, брызжа на ресницы, мешал получше разглядеть что же там… И вдруг этот валун стронулся с места……

Теперь Данилыч явственно увидел, что там кто-то шагает, удаляясь от берега. «Он!… Это он, Сурок!..» – обрадовался купец, но с грустью еще раз подумал: «Какой странный человек…»

И его сердце защемило от тоски…

Глава четвертая

Странный человек

«Немцы на судах вдоль берега ходят, а у купца мореводцы этим заветам не следуют», – подумал Сурок. Море под скалой лениво набирало штормовую силу. Он протер лицо от измороси. – «Небось бродяг-корчемников нанял. Сам-то не похож на лихого…». – Молния вздрогнула в небе. Лазутчик осенил русские корабли и перекрестился сам. – «Господи, побыстрее бы вы, родные, очутились в Новгороде!»…

Десять лет назад Дед, единственный человек на свете, знавший о Сурке все, вот так же отправлял его самого в опасное плавание. И, наверное, беспокоился не меньше, а может быть и больше, чем он сейчас.

Тогда, совсем еще молодой Сурок, рассказал о своем замысле отправиться на восток, для участия в Крестовом походе, который готовили Папа Римский с Фридрихом24*.

Поначалу Дед не хотел отпускать его.

– Не пущу… не пущу тебя! – со слезами умолял он и упав на колени, обхватил, пытаясь удержать. Но Сурок строптиво вырвался из объятий. Дед же продолжал жалостливо причитать:

– Христом Богом прошу! Не ходи, нельзя… убьют же ведь. Шестнадцать годков всего. Кто же вместо хозяина лазучить будет?! Все сынки боярские разлетелись кто куда, один ты послужить в силах!

К тому времени они остались вдвоем. Все, кого обучал погибший хозяин, уехали по домам. Лишь Сурок был сирота, без отчего угла. И они с Дедом решили продолжить службу.

На благословение к князю Ярославу, старик поехал один. Никто, ни боярин, ни князь не должен видеть подлаза в лицо. Только по тайным знакам узнавать… Мало ли что? Князья приходят и уходят, а Русь-матушка остается…

Ярослав, услыхав об утрате, которую они понесли, благословил деда с печалью в сердце: «Служите, как сможете. О вас, в нашей тайной избе будет сказано. Сурок так Сурок. Для лазутчика хорошее прозвище … Эх, жаль не доучил мальчиков наш подлаз главный! Эх, жаль, что начинаете все сызнова……»

Стали они думать с какого конца за дело взяться. Но где там! Где те люди с которыми общался хозяин? Где те тайные письма и гонцы, что приезжали и уезжали? Никого нет, исчезли все, будто и не было. К одному мужику в Дерпт поехали, без тайных примет стали разговаривать, а тот поглядел, словно чужой, и к бургомистру в острог их чуть не сдал, едва ноги унесли. Тайники в деревьях оказались сломанные, промокшие, грязью и листвой набитые… Словно во сне прошлая служба привиделась. Что делать? C кем посоветоваться? Только Русь за спиной, да Литва с неметчиной впереди. Как хочешь, так и лазучь.

Дед всегда был при хозяине, потому и растерялся по первой. Хотел уже все бросить, но мальчишка пересилил его. Стал уговаривать, спорить. Уж и не вспомнить каким вечером родился замысел как службу исполнить….

– Ты Дед, ничего не понимаешь, – возражал Сурок, – к псам-рыцарям так просто не подберёшься! Тут долго надо пристраиваться. А в крестовом походе можно имя знатное прямо с земли поднять… Неразбериха на войне, сам знаешь какая. Пристану оруженосцем, а там глядишь, и в рыцари посвятят… Ты пойми – они все друг друга знают. Все – «фон Бароны и де Графья».

– А ты среди простого люда, неспешно, как названый отец твой. Ведь он всё ведал и без баронов… Зачем голову-то подставлять под стрелы сарацинские, на Руси что ли мало напастей?

– Посмотри, какое время наступило, Дед. Все по-другому, не как в ваши годины. Когда отец начинал лазучить, о немцах люд простой не знал ничего толком, а о войне и не помышляли. Пойми, сейчас не просто надо знать – «куда поехали и сколько», нужно их главную задумку ведать, а может и помешать вовремя, чтобы войны и вовсе не было….

– …не пущу, не пущу, милый!

* * *

Но всё напрасно, ничего с упрямцем не поделаешь. Спорили до хрипоты, ругались, да и собрались в путь-дорожку через всю Европу. А съезжались тогда крестоносцы на юг старого римского полуострова, во фряжий25* город Бриндизу.

На летней жаре среди воинов Христовых начались болезни, там-то Деда и хватил удар. Да так сильно, что рот скривило, и левая рука совсем перестала слушаться. Молодой Сурок, не отступая, нашёл булгарских купцов, которые за деньги пообещали вывезти болезного на Русь, ближе к Чудскому озеру. А сам уплыл в Палестину….

Припомнив с болью в душе свое собственное равнодушие, Сурок напоследок взглянул в сторону купеческих кораблей, стряхнул воду с накидки и устало побрел прочь, к рыбацкому посаду……

В те далекие годы жизнь стремительно несла его на своих крыльях, не давая уразуметь ни опасности, ни сострадания. Он не печалился разлуке с Дедом. Напротив, радовался, когда корабль отчалил, а сварливый провожатый остался в обозе на берегу. Он не знал, что тяжко больной старик нашёл в себе силы поднять трясущуюся голову и смотрел, и смотрел на сотни кораблей, уходящих к далёким палестинским берегам, думая только о нем.

– Какой же я был бессердечный!..

… Заскрипели снасти генуэзских кораблей, поползли вверх паруса с крестами посередине. Рыцари на палубах в молитве преклонили колено, а, поднявшись, дружно запели «Аллилуйю». Сурок, держась за корабельную снасть, встал на борт ногами и замахал рукой толпам на берегу. С ним рядом ликовал его новый знакомый, такой же, как и он, мальчишка, по имени Конрад фон Киппе. Правда, был он немного выше ростом и покрепче в плечах, но на берегу люди их часто путали друг с другом. Немецкий мальчик сбежал из дома на Святую войну, когда его тётка, старая баронесса, умерла. Киппе тоже влез на борт, и они стояли, обнявшись, как братья, подпевая словам рыцарской песни: «Прощайте, прощайте, Бог с нами, Аллилуйя! Прощайте, может и навсегда, но Бог будет с нами, Аллилуйя!» Белые голуби, отпущенные с берега, проносились над мачтами, ветер трепал сухие мальчишеские волосы, выгоревшие на жарком солнце….

«Какой же я был глупый!» – вновь подумалось Сурку, когда загрохотало над городом Любеком, и, вместо измороси, по черепицам хмурых домов забарабанил густой дождь. Лазутчик завернул в корчму, чтобы отогреться и поесть.

– Господин Конрад фон Киппе! – окликнули Сурка, он обернулся……

* * *

Не обманули булгарские купцы, довезли деда до рыбацкой деревни, на берег Чудского озера. Там то дед и стал ждать своего названного внука.

За зиму он отлежался, к весне уже неспешно ходил. Пострел26* прошёл, только левая рука немного ослабла, да седина, прежде редкая, одолела голову. Рыбаки пробовали брать его на озеро, но по хворой слабости это оказалось для него тяжело, и он стал плести с мальчишками сети и рассказывать о внуке, уехавшим в дальние края.

По утрам он выходил на дорогу. Для него люди там поставили чурбак, и он сидел на нем часами, иногда засыпая. По возвращении его спрашивали: «Не приехал?» Он отвечал: «Сегодня, наверное, уже не будет». Потом и спрашивать перестали, жалостливо глядя вслед. В их представлении внук был просто мечтой полоумного старика.

Прошло три года. И вот как-то, летним утром, присев, он услышал лошадиную поступь, от которой внезапно забилось сердце. С озера стелил густой туман, и пути ещё не было видно. Почему-то именно от этого, сегодняшнего цокота, неожиданная радость, нарастая в душе, до слез сжала Деду горло. Он привстал, потёр слеповатые глаза и прошептал: «Это ты?». Опиравшиеся на костыль руки задрожали.

Из тумана появился бледное очертание всадника с непокрытой головой. На стременах угадывался лук и подвязанное копьё. Сильные руки уверенно понукали лошадь. Дед залюбовался статным ратником и невольно поднял раскрытую ладонь вверх, привлекая внимание. Губы его шептали: «А я уж помирать собрался, внучок… Не спеши родной, я тут стою, тебя жду, я тут…».

* * *

В корчме шумел народ. Сурок, положив накидку на разогретые камни, сидел спиной к огромному камину и ел луковицу с хлебом, запивая горячим вином.

– Крестоносцы мясо не едят, – заискивая, хозяин корчмы поставил на стол горшок горячей полбы27*. Сурок ел молча и продолжал думать о Деде и русском купце, плывущему по бурному морю с его письмом. Это было уже третье письмо Великому князю. Первые два, скорее всего не дошли. Сурок вздохнул и, глотнув вина, куском хлеба стал собирать остатки каши в горшке. За грязной пузырней «окна» продолжали шлепать капли. «Неужели дед умер, неужели более он не пришлёт своего гонца?»

Почти полгода не было весточки с озера. Произойди такое два лета назад, Сурок не волновался бы, но сейчас, когда подвернулся случай, которого он ждал всю свою жизнь на неметчине, важные вести и передать-то не с кем. Да и посоветоваться не мешало…

Вернувшись из Палестины, он сразу же поехал к Деду. Тот обнимал его, плакал словно малый ребёнок; потом долго слушал его рассказы о приключениях, о маврах, о сарацинах и Иерусалиме. Первые дни он ходил за Сурком по пятам, боясь отпустить его; смотрел, не отрываясь, внимал каждому слову, а по лицу текли слёзы. Знатоки объяснили, что после удара так всегда бывает – плачут старики как малые дети.

Но после встречи с внуком старик неожиданно приободрился, перестал хромать, и не раз выходил с рыбаками на озеро, показывая невиданную прыть для преклонных лет. Каждое утро он брал колун28*, и крутил им во дворе, играл, будто пушинкой, на удивление местным силачам. Он остался тем же Дедом, который был рядом с самого детства. И мало-помалу вновь обоих завертела лазучья судьба…

* * *

Хотелось сперва отписать ему, как договорено тайнописью. Потом, глядишь, подвернется случай приехать и все порассказать самолично. Дед обычно садился возле окошка, брал горсть семечек, лузгал, вдаль глядеть и слушал. После давал советы. Вместе соображали, к князю ехать или еще куда. Решать-то приходилось в конце-концов, все равно Сурку. Но старик иной раз так скажет, так повернет, махнув при этом рукой, мол чепуха, не бери в голову, и у нас это бывало, что на душе станет легче. Или вдруг задумается и вспомнит: «Подобная кутерьма, аж двадцать пять годин назад случилась с одним подлазом, в Ревеле случай был, к самому бургомистру подлизался хитрец…» И расскажет. Вроде ничего толком и не посоветует, а тревога утихает, все ясно становится… «Дед!» – Сурок оглянулся в корчме по сторонам и, увидев, что его никто не подслушивает, произнёс вслух по-русски: «Дед». Сильное слово. К нему душа тянется… «Нет, он так просто не сгинет, даст о себе знать, живой или мертвый…»….

* * *

Перемена в судьбе Сурка произошла более полугода назад. Разразилась в начале зимы на западе война. Многие братья по Ордену, с немого благословения магистра, скинули с себя одежды с крестами и ринулись наниматься простыми рыцарями в войско Фридриха. Сурок жил тогда, как и остальные воины-монахи, в нужде, донашивая последние палестинские одежды, и решил попытать счастья вместе с другими. Но в драку старался не лезть, а пытался угадать к чему идёт дело.

Фридрих воевал тогда с ломбардцами29* и крепко воевал. Много рыцарей из Франции и Альбиона было в его войске и много наёмников из числа крестоносцев. Ломбардцы сдавали один город за другим. Лазутчик же не решался примкнуть к кому-либо, выжидая.

Он выбрал постоялый двор недалеко от главных сражений, и стал слушать рассказы о стычках, которые приносили ратные, что останавливались иногда целыми отрядами.

Так он жил четыре месяца и даже пополнил свой кошелёк за счет проезжих. Сурок играл с ними в шахматы. В первые дни ему приходилось самому спускаться вниз из комнаты и выносить доску с фигурками, неспешно расставляя их у всех на виду. Обязательно находились один, другой, желающие сразиться с ним. Вскоре слава о непобедимом игроке распространилась по округе. Люди стали сюда наезжать уже нарочно для игры. Хозяин постоялого двора был обрадован – к нему начали наведываться знатные вельможи. И вот тогда-то, и произошёл случай, перевернувший его лазучью судьбу……

К вечеру, обычно, собиралось больше всего народу. Корчма гудела от сословий – ландскнехтов, рыцарей, их кичливых оруженосцев и просто наемников, да разбойников. Для лошадей в хозяйском стойле не хватало места. Навесы все оказались заняты. Путники вынуждены были тащить своих скакунов прямо внутрь корчмы. На них ругались, честили, на чем свет стоит, но, сжалившись над животными, пропускали. На улице бил колючий снег с дождём.

В самой середине большой залы стоял стол, где играл Сурок. Кругом толпились зеваки, игроки теснились, налезая друг на друга. Нередко над столом нависала голова лошади, которую хозяин держал под уздцы или даже сидел на ней верхом. Какой-нибудь игрок, на миг, оторвавшись от доски, не выдержит, завопит от отчаяния: «Да уберите лошадь, чёрт побери!» А ему в ответ: «Какой лошадью, королевой надо ходить!»

От долгого общения с разноязычным людом Сурок научился понимать разные языки: и нормандский30*, и альбионский31*, и, конечно, фряжий. Хотя сама игра не требовала многословия. Сурок делал ходы быстро, резко, порой добавляя, увлекшись игрой: «Я так…».