Оглоеды альпийских пастбищ

– Сидят в своих кабинетах, квесты сочиняют, – Николай пнул торчащий камень.

Было забавно, как в этой туманной глухомани, понурый мужик, ловко ввернул модное словечко. Еще, стоило только приглядеться, как я тут же обратил внимание, что у этого первого Николая рот был чудной. Чтоб вы понимали – в точь грустный смайлик, четкий полукруг с опущенными краями. На вид ему было лет за сорок. И усы он отпустил и они торчали полуседые, будто клочьями. Оттого, лицо делалось совсем печальным. Честное слово – всамделишний грустный эмодзи, прям идеальный. Хотелось бы мне глянуть, как он улыбается, но он так ни разу и не решился. Руку даю на отсечение, он за всю жизнь ни разу не улыбнулся. Тут как не крути, в грустный смайлик превратишься.

Подтянулся пастушонок – довольный. Видно убедился, что с тайничком полный порядок.

– И ты здесь, Малёк? – узнал Малька второй Николай, – а пахан где?

Оказывается пастушонок тут – популярная фигура.

– Черешню собирает. Дома он.

– Стоклятыйтуман, – печальный эмодзи сплюнул.

– Как там на приюте? Народа много? – спрашивает Гурик.

– Хватает их, шальных оглоедов.

Какой-то он нескладный был, этот первый костюм, черт бы его побрал. И рот ужасно печальный и усы клочками и измученный весь, на манер потасканных балаганов. По правде сказать, мне, блин, стало жалко этого грустного ворчуна. Зато, он умело вворачивал всякие чудные словечки. И это последнее – оглоеды – мне зашло. В первый момент, я не прям совсем на него подвис, но со временем, оно меня захватило – прочно засело и прокручивалось в мозгу.

– Ну ладно. Мы покемарим. Утром двинем, часов в пять, – сказал второй. – Надолго вы?

– На неделю.

– Может за неделю и обернемся… стоклятый туман! – снова заругался печальный.

Костюмы пошли обратно в балаганчик, но в дверях столкнулись и принялись маленько бурчать и пихаться, похоже совсем до ручки дошли, бедняги. Затем спохватились, видимо при нас ругаться было стремно, и, утихнув, прошли внутрь. Еле-еле держась от смеха, мы добрались к своей халупе.

– Ну здравствуй, балаганчик! – выдохнул Гурик. – Снимаем всё барахло и лошадей надо расседлать.

Задрипанные двери балаганчиков, не принято запирать на замки. Считается, что любой путник вправе тут прибиться – отдохнуть или согреться и переждать непогоду. Замки здесь сильно не в теме и если балаган заперт на ключ, то его подлогохозяина, проклинаютна чем свет стоит. Всякий бродяга смеет свернуть гадский замок хоть голыми руками, хоть камнем, хоть выстрелом из дробовика. И хотя дробовики вне закона – это ведь земли Сочинского национального парка – но одна разваленная дверь мне запомнилась. На двери, искалеченной при взломе, принято что-нибудь черкануть в адрес гнусного хозяина гнилой хижины. Обычно, выбирают из слов, которые выкрикивает взломщик, во время выдирания ржавого механизма. Такие пироги. Поэтому-то, двери обычно прикрывают на засовы, задвижки, шпингалеты, деревянные вертушки и ещё что-то вроде этого.

Кола распахнул дверь, которую, похоже, не отворяли с прошлого года, прошел внутрь и глубоко вдохнул:

– Обожаю, этот мерзкийзапах!

Этот особый запашек, что-то типа вони от оставленных на несколько месяцев, а перед тем, основательно потасканных вещиц. Ещё и вперемешку с гниющими досками, испорченной едой и черт знает чем ещё.

Гурик протолкнул Колу вперед, заскочил и круто затянулся.

– Ааааа! – его лицо сделалось нежным и безмятежным, как у грудничка.

Я пропрыгнул внутрь за ними и тоже лихо вдохнул. И сразу пожалел, серьезно. Как бы объяснить – если вам по нраву отдых с пятью звездами, то вам здесь ловить нечего. Даже если с одной звездой, держитесь от этого поганого местечка подальше. Честно сказать, перспективка жить с этим душком всю неделю, сбила меня с толку. Я быстренько выдохнул и начал потягивать по чуть-чуть, легкими глоточками. И то ли я принюхался, то ли ещё что, но суть в том, что эта чистая, природная вонь перестала напрягать. А сейчас, чтоб мне провалиться, я не прочь добрую неделю протерпеть на гадском киселе, ради хорошего балаганного вдоха. Ручаюсь, тот живой запашек, во сто тысяч раз кайфовее едких ароматизаторов. Он ещё и честнее, не пытается одурачить и скрыть за собой какой-то другой – дрянной и паскудный привкус. И уж точно, было бы бредово на альпийских лугах вдыхать резкий аромат лепестков роз. В этом диком и суровом месте и запахи должны быть такими же дикими и суровыми, черт подери.

Тут я снова вспомнил злую колдунью с метлой. В сказках не раскрывают, каков духан в ее избушке на курьих ногах. Но думаю, должно пованивать примерно также, как в этих обшарпанныхбалаганчиках. Честно говоря, что-то слишком часто эта ведьма норовила влезть в мою голову. Я даже начал подозревать, что в этом путешествии мы таки увидимся с этой отмороженной старушенцией. Сразу скажу – не довелось. Но вспоминал я её не раз. И ещё, на уме застрял этот егерь – печальный эмодзи. И это его словечко – оглоеды. Надежно я его запомнил. Оглоеды!Что-то в нем было.