Оглоеды альпийских пастбищ

– Лифт тоже залил, – смеется Гурик, – домкомша, Элла-косая, ментов вызвала. Наплела, что в лифте кого-то порезали.

– Точно, брат! – Кола вдруг ужасно обрадовался, остановил лошадь и крутанулся к нам. Все встали. – Сейчас вспомнил. Менты весь дом облазили, – мне говорит, – К нам заглянули, а батя уже в курсе был, что приключилось. «Видел, – ментам говорит, – вашего подранка, в соседнюю пятиэтажку ушел», – и на четверку указал. Ну и менты туда наперегонки. Четверку тоже разворошили, – оба дружно заржали.

Я хмыкнул.

Двинули вперед. Проржались и видно прокручивали, как их в пыли мотали и как Резя кровищей весь город поливал и как Колын батя ментов надул. Маунты мерно карабкались в гору, а Гурик с Колой, словно обратно опьянели и молча вспоминали этот свой подвиг. Честное слово, даже со спины будто светились – держались очень радостно.

– Да, было дело, – проворчал наконец довольный Гурик. – Эх, Резя, черти его сглазили.

– А как вы отбились-то? – спрашиваю.

– Устали они. Поняли, что дожать не выйдет и давай ногами работать.

– Еще немного, мы бы их размотали. Я за ними метнулся было, но… – Гурик щелкнул, – гнаться не моё, а Кола не захотел.

– По факту да, – мне почудилось, что у Колы даже татуха на затылке встрепенулась, так он довольно излагал, –  Но поначалу я, блин, уверен был – не выскочим.

– Также, брат, – Гурик согласно размяк в седле, – сам знаешь.

– Слушайте…, – меня вдруг задела одна мысль, -…а если б вы сказали, что местные? Как сложилось бы? Что думаете?

Оба притихли – замолчали и даже будто замерли. Передо мной виднелись те же покачивающиеся спины, но теперь они словно застыли.

Кола развернулся ко мне:

– Знать не знаю, – усмехнулся и отвернулся обратно, – не думал даже.

– Считаешь, они не поняли, что мы местные? – Гурик попытался обернуться, но не докрутился и стал смотреть вбок. Так и ехал. – Всё они поняли, бармалеи просто.

Ну ладно. Подъехали к узкому проходу. Вроде пещеры, только без потолка – без свода. Два огромных валуна по обе стороны и резкий уступ. Пока проходили, даже сумками чесанули по этим валунам, так было узко. Проскочили и я обернулся – красивое место и какое-то угрюмое. Хотел сфоткать, но надо было останавливаться и я не стал. Решил на обратном пути заснять.

– Слушай, ну… – вдруг начал Кола и замолчал.

– Что, ну? – спросил Гурик, не дождавшись продолжения.

– Не факт…

– Что не факт? – опять не дождавшись, не понял Гурик. И я тоже не понял, – Пить надо меньше. Говорить разучился? – усмехнулся, а сам снова качается.

– Если б сказали, что местные, думаю, они бы отвалили.

– А, ты про это. Вряд ли, – отмахнулся Гурик.

– Да. Думаю да. Отвалили бы, – Кола не унимался.

– Почему так думаешь?

– Будто ты не знаешь. Так оно.

– Не понял. Ты чего?

– Ничего. Просто подумал, вдруг …

– Получается, я во всем виноват? – недовольно удивился Гурик.

– Я только сказал, что отвал… – Кола попытался успокоить.

– По-твоему они не поняли, что мы местные?! – как-то раздраженно перебил Гурик повысив голос и выпрямляясь.

Уже после, я сообразил, что скорее всего ему передо мною как-то неуютно стало, потому-то он и завелся.

– Поняли, конечно.

– И что ж не отвалили?!

– Ты их завел, брат. Так ответил, задел их, понимае… – Кола перестал сдерживаться и тоже добавил громкости. У него ещё и голос звонкий, даже будто колючий, ещё и с хрипотцой. Когда говорит – пробирает, а если звука накидывает, точно пилой режет.

– Опа! Ответил я не так! Задел бедненьких! Вот оно значит что, да?! Значит, я, блин, виноват, что они хотели у нас бабки отжать?! Да, черт подери?! – Гурик выругался и остановил лошадь. – Значит, это я к ним докопался?! Так что…

– Где я сказал, что ты?! – Кола включился во всю громкость. Остановился, развернул лошадь поперек тропы и уставился на Гурика.

– Что ж ты молчал?! Сказал бы что местный!

Они уже вовсю орали, психи.

– Что ты гонишь?! Я же не о том! – покраснели и даже жилы на шеях повздувались. – Не об этом речь!

– А о чем речь?! Ты сказал, если бы я не сказал! Из-за меня завертелось?! – Гурик со злостью швырнул поводья. Вроде даже отбросить захотел, но они шлепнулись на шею коня. – Из-за меня, да?! Да?! Давай, говори!…

В общем, вперлись посреди леса верхом на лошадях, уставились друг на друга и давай орать, будто с цепи вырвались.

– Да! Из-за тебя! Да! Если…

– Так и валил бы, что ж ты рвался там…

– За нас рвался, за вас…

– Без тебя бы справились…

– Знаете, да какая к чертям, сейчас уже разница, – я все проклял и не сдержался. Тоже начал орать, – с кем вы там в пятом классе зарубились! – Вообще-то, орать я ненавижу и не слишком-то это дело мне удается. Оттого и не удается, что ненавижу. Просто в моменте заело, ведь они из-за моего вопроса схлестнулись как шальные. По правде говоря, я и думать не представлял, что могут вот так вдвоем сцепиться, как бешенные.  – Зря я это спросил! Не надо было, – говорю, убавляя голос.

Гурик развернулся и оба уставились на меня. Видно не ожидали, что я могу так гремуче заорать, да я и сам совершенно не ожидал. Словом, уставились они на меня, а я в пень не соображал, что дальше делать – смутился  от своей такой резкости. Так мы и замерли – они прекратили драть глотки и удивленно вылупились на меня, а я бродил взглядом вокруг и все молчали. И птицы тоже заткнулись в самый неподходящий момент, будь они прокляты.

– Зачем вы ругаетесь? – снова начал я, не выдержав тишины. У меня даже голос слегка задрожал, от волнения. Здорово я занервничал. Мы ещё и до Фишта не добрались, а тут такое. – Не надо было мне спрашивать, – говорю.

– Очень надо! – Кола полез за водой, открыл бутылку и жадно отхлебнул, – что он тут лечит? Если б сказали, что местные, то отвалили. Это не значит, что он не прав! – Кола снова перешел орать, но в этот раз как-то он по-дружески, не злобно, – Совсем это ничего не значит! Правильно он все сказал! И эти ушлепки по делу огребли! Только Резю жалко! Да и его не жалко! Никого, блин, не жалко! Только тряпки было жалко, пропади они.

Он попытался еще разок глотнуть, но бутылка опустела и ругнувшись, Кола стал шарить в подсумке, а воды там не было и тогда он злобно сказал Гурику дать ему воды, но Гурик не двигался.

– Воды дай! – во второй раз прикринул Кола.

– Да хрен тебе, а не воды! – Гурик ещё бесился.

Кола посмотрел на меня.

– Серега, есть вода?

Я полез за бутылкой, но мне пришлось бы кидать, а было далековато. Гурик достал-таки бутылочку и подбросил Коле. Тот выпил и засунул воду себе в подсумок. Потом резко развернул свою лошадь и двинулся дальше. Гурик постоял, загораживая тропу – видно все ещё злился – но потом тоже злобно толкнул коня и велел ему догонять Колу.

Да, забыл я вам сказать. У нас у троих были кобылы, а у Гурика – конь. Он для кобылы слишком тяжелый. И конь у него был такой мощный, молодцеватый. Другой не затащил бы его в эту треклятую гору.

– И вообще, это наш парк! И наш город! И лес наш! И они это усвоили! И все это поняли. – Кола начал успокаиваться. – Даже лошади это знают, – закончил он, переходя на ровный голос.

Тут мне опять захотелось кое-что спросить, но в этот раз я не стал – ну их в болото, как лютые. Мне совершенно перехотелось что-то у них узнавать. Жесть, трезветь похоже начали, вот и бесятся.

– И этот пассажир говорит, что я гоню, – Гурик замотал головой и тоже потянулся за водой.

– Хорошо, что мы выскочили. А не выскочили, ты бы за все и отвечал, – Кола не мог остановиться. Он вообще такой, не умеет останавливаться, – но все равно ты прав, брат.

– Отвечал бы я, – проворчал Гурик и закинув голову жадно опустошил бутылку.

Оба заткнулись – видимо устали орать. Ну и психи. Угораздило же меня, черт возьми.

Тропа привела к крутой скале, мне стало страшновато. Когда своими топаешь, это одно, а когда от животного зависишь, вдвойне жутко. Пойди разбери, что у маунта на уме. Вдруг взбрыкнет, в самый роковой момент. А если отсюда свалиться, то катиться вниз, до самого Гондураса. В общем, пересекали по одному. Когда мы с Изькой пошли, я прям вхватился в седло и прикидывал, что делать, если покачусь. Решил, на живот перевернусь, руки-ноги раскину и так попытаюсь спастись. Не знаю, как бы сработало, по счастью, проверить не довелось. Правда подковы порой проскальзывали, издавая металлический звон, и я резко сокрушался, чего мне дома не сиделось и какого лешего я сюда заперся.

Воздух был до того чумовой, что его хотелось есть или пить, а не только лишь дышать. По пути тут и там попадались разваленные деревья. А один огромный каштан, будто раскололся снизу и обугленный ствол выдавал, что сотворил катастрофу сам Зевс. Похоже, этот каштан вырвался самым большим деревом в округе, за что и поплатился – получив меткий выстрел молнии, основательно подгорел и, разломившись, героически завалился вниз по склону. Странные они, эти каштаны. Но, если хотите, мне ужасно жалко это дерево. Наши каштаны – благородные. Во-первых, орехи у них съедобные и очень вкусные. Потом, они красивые и могучие и от них только польза. И еще, каштанам нет до меня никакого дела, они не лезут в мою жизнь, как все эти мерзкие кукушки. Очень грустно, что в последнее время, каштан в наших лесах гибнет, надеюсь это как-то прекратиться. Здесь, на Западном Кавказе, лес без каштана, что книга без обложки.

Кстати о Зевсе. По одной из версий, именно к горе Фишт, Зевс приковал Прометея, за то что тот помог людям. Я перечитал в сети, почему Зевс с Прометеем переругались и там все мимо хвоста и холодильника. Но самое чудное, это то, как Зевс наказал людей, за то что Прометей стащил у него огонь. И знаете, как он людей наказал? Создал первую женщину, черт подери! Назвал ее Пандора и отправил к людям. Больше всего мне понравилось «…отправил к людям». Ну и потом Пандора накосячила. Она была жутко любопытная и открыла какую-то подлую коробку с разными гнусными гадами и все эти поганые сволочи повыскакивали и рассосались по всему миру. А вот это похоже на правду – Ирка тоже любит всякие коробочки открывать. Но в целом, странная история и вообще, как говорит Гурик: «К богам много вопросов».

В жизни кстати, бывает похожее – так или иначе, у меня было. Конечно, скорее всего вы посмеётесь, но меня жутко зацепило, вряд ли забуду, до того в память врезалось. Предмет значит один, кончался под вечер, затемно – все выходят и по домам, ещё и жрать до жути охота, аж желудок выворачивает. Что-то я завозился у тачки, смотрю – училка. Ну, я и предложил с дуру подкинуть – вечно, блин, лезу, как хренов Робин Гуд. Правда оказалось, она черт знает где, на Мацесте жила, мне обратно во сто раз дальше. Ну ладно. И потом ещё несколько раз подбрасывал. Клянусь богом, не хотел, даже несколько занятий пропустил, лишь бы на Мацесту не тащиться. А некоторые, с моего потока злобно перешептывались, типа я вожу, чтоб экзамен получить. А другие одобрительно – за ловкача держали. Но это всё чушь несусветная, поймите правильно, я не идиотничаю – об экзамене не помышлял. Ну а на сессии она меня провалила: «Вы, Таран ошиблись не учить. Зря решили, что и так поставлю». А я ей, что я и не учу, мне хватает на занятиях запоминать. Так оно и есть – учу, только если на пересдачу слетаю. Словом, уперлась – странная какая-то оказалась. Пришлось зубрить. И время потерял и бенза нажег, ещё и зубрить. Но фишка в том, что если б я не катал и так проскочил. Понимаете? Она у всех приняла. Если пришёл, она уже ставила – удовлетворительно. А у тех, которые загнались, что я за оценку таскаюсь, насмешка читалась, мол так мне и надо. У всех – и тех, что злобились и которые одобряли. И было чертовски обидно, что я просто помогал, а меня вот так припечатали, ещё и насмехаются, подлецы. Понятное дело, я в край осатанел. Полчается, она спецом завалила, оттого что я ей помогал – подвозил. Понимаете? Вы что-нибудь поняли? Я ни фига не понял, честное слово. Я по-всякому складывал, но у меня в целое не сходилось. Вы скажете, мол, она добивалась, чтоб я больше знал. Я конечно же и это учитывал, но тоже чушь полнейшая – никак не объясняет. Бес разберет, непонятка какая-то – сделал доброе дело и обжёгся. Ясный перец, что это разные совсем вещи – с Прометеем и с училкой. Да, это сущая мелочь вообще-то. Но дьявол знаете-ли в мелочах.

Мы неспешно продвигались и по-ходу стало совсем уж беззаботно. Даже комаров не было, чтоб от них отмахиваться. И никакого мерзкого шума вокруг. Все звуки приятные. Ну может только проклятые кукушки, но я уже перестал на них внимание обращать. Они за сегодня, всем нам на десять жизней нагрузили. Да и потом, зря я так про кукушек. Сто пудово, кукушка и не подозревает, что кто-то ее крики пересчитывает. Рассказать ей – вот бы она удивилась.

– Слушай, – Кола обернулся к Гурику, который снова начал покачиваться. – Ты говорил, что это женщина, – похлопал по лошадке.

– Ну, говорил.

Кажется, Гурик до сих пор немножко злился.

– Если прижмет, как думаешь, есть вариант? – Кола сдерживал улыбку, но не успокаивался.

– Не думаю, брат. Ты ей цветы не дарил. Раз. – Гурик с серьезным видом стал загибать пальцы. – На руках не носил. Два. В кабак не приглашал, хотя, – он чуток отклонился в бок, как бы приглядываясь, – вроде она тебе подмаргивает.

Тут мы втроем уже принялись посмеиваться. Малек, до того почти не обращавший внимание на разговоры тоже взбодрился.

– Эх, беда, – говорит Кола притворно, с сожалением, – надо было все же ту туристочку, с собой забрать.

– А мне вот интересно, это за измену считаться будет или не будет? – Гурик продолжает накидывать. – Ты если всерьез надумаешь, смотри аккуратно, а то мало ли, родится еще один Калашников с гривой и копытами. Придется тебе жениться… на две семьи жить. Алименты брат или что там ещё? Сено, яблочки… пахах… телефончик, подковки … ахахаха….

И нас начало трясти. Потом сами понять не могли, с чего это нас так торкнуло. Маунты остановилась, не понимая, что происходит, а на нас навалились демоны смеха.

– … подковки… буахаха…

– Кола с гривой… ахах…

– Гур… ик… ахах… зар… аза… блин… хахаха… чертов винтокрыл… ахах…

Кола первый рухнул на траву и хохотал переваливаясь, переходя порой в беззвучный режим. Ржали мы, как сумасшедшие – накрыло по полной. Чем больше угорали, тем больше увлекали друг дружку.

– На кар… уахаха… картинг… хахаох… Резя, дьявол… ахухах, – Гурик сполз с коня и сев на колени надрывался глядя на Колу.

– А как он… помнишь… уахахах… в зеркале… помнишь… Резя… увидел… ахахаха… себя увидел…

– …это… ахах… наш… город… еахаха… наш парк… уахаха…

– …иахаха… ахаха… тор… уахаха… мози… ахаха… те… – Я тоже свалился на землю. Смеюсь, не могу остановиться. Уже больно, дышать нечем, в горле перехватило. Отвернулся в сторону, задыхаюсь, хочу прекратить и не могу, слышу как все с ума сходят.

Звонче всех заливался Малек. Ему было все равно, чего это нас колбасит, он веселился за компанию. Его звонкий детский смех наполнял лес не хуже всех птиц вместе взятых. А птицы тем временем снова замолчали. Наверное, лесные жители в панике покручивали конечностями у висков, глядя на четырех ненормальных чужаков, судорожно дергающихся и катающихся в траве.

– Привал, – с усилием выдавил Кола.

– Селфи, – сказал я с трудом успокаиваясь и снова шлепнул пальцем по экрану.

Глава 4

Только в начале шестого, одолев «Веселый спуск», мы наконец, дотянули до Черкесского перевала. Перебрали часа три – потратились на миллион бестолковых привалов. Кола, едва лишь протрезвев, разошелся отыскивать всякую годную ботанику – он в этом собаку съел. И давай с нами делился – на пробу. Гурик тотчас в ужасе отмахнулся, Малька Кола особо не донимал, оставался я. Ну вы понимаете – на меня-то он вовсю и напустился. Наелся всякого, разрази весь лес кукушка: стебель лопуха, молодые грибочки – подмолочники, травкой закусывал, корешками, какими-то мутными ягодками. Даже смолу с дерева срезал и подал мне – настоящая, сказал, жвачка, магазинные рядом не стоят. Ага, не стоят. По вкусу, наверно, что-то вроде половой тряпки, черт ее дери. И так увлеченно Кола расхваливал всю эту отвратную жрачку, что приходилось делано восторгаться, чтоб соответствовать моменту, так сказать.

Всем этим премудростям Колу дед выучил. Его дед владел пасекой и водил его по лесам, ну и выучил – когда, как и чем, в лесу можно поживиться. После того, как Кола потерял отца, он частенько у деда застревал – на пасеке. А отца Кола потерял, когда ему и пятнадцати не стукнуло. Вечером, его бати неожиданно сделалось плохо. После определили – инфаркт случился. Они прямо над нами жили и когда беда пришла, у Колы нервы сдали – он сорвался и свалил сервант на пол. У нас так громыхнуло – я напугался, что потолок проломился. Люстры закачались как шальные, ходуном ходили. Четко все помню, хотя я совсем малой был. Мой отец поднялся узнать, что ж стряслось, а Колын батя к тому моменту уже отошел. И мой пахан остался у них – поддержать, а минут через двадцать, скорая подкатила. Она добиралась больше часа, а от нас до скорой, пешком в пять минут уложишься. А тут, представляете – с вызова, даже за час не успели. Когда врачи приехали, было уже поздно. Они поднялись, но бестолку. А Кола настолько озверел на скорую, что начал на врачей кидаться – вышел из себя, слетел с катушек и на психе хотел избить. И крики его я слышал. Помню, как жутко в ту ночь было, честное слово, до сих не забыл. Отец говорит состояние аффекта. Он-то Колу и успокаивал – мой батя. А потом и Гурик с Игорем подтянулись и помогли Колу сдержать. Игорь, это тоже их друган, он до сих пор в нашем доме живет – на девятом этаже. Как-то так, даже не знаю, что ещё и добавить – пешком пять минут идти, а на машине по пустой дороге с мигалками, больше часа добирались. Игоря отец – Георгий Андреевич – видный мент и Игорь кстати тоже уже полицейский. Так вот, Георгий Андреевич разбирался потом, что да как и выходило, что все кареты загружены были и оттого и промедлили. «Умысла не было, рабочие трудности. На вызове задержались, поздно отправились. Врачей не хватает, машин. Так в тот день горько сложилось», – сказал Георгий Андреевич. Понятно, что так сложилось и что никто спецом не хотел и понятно, что если бы вовремя добрались, то не факт, что спасли бы, но я Колу понимаю. Просто понимаю этот его нерв и точка.

После той беды, Кола частенько у деда терялся. И до того он навещал, но после, случалось пропадал там пропадью. И Гурик с Игорем порой с ним тусили на дедовской пасеке. Бывало и девчонок с собой тянули. В общем и целом, в лесу Кола стреляный воробей – не пропадет – говорит, даже зимой найдет, чем прокормиться. Не знаю, может он перехватывает – зимой-то ничего не созревает, разве только корешки какие.

Словом, уже под вечер, запаренные дорогой, взобрались мы на Черкесский перевал. Здесь уже царство альпийских лугов, лес на такой высоте не уживается. Всё вокруг окутал предвечерний туман и он здорово нагонял тоску, мешал осмотреться. Туман был не слишком плотный, что-то типа молочной дымки с длинными просветами. Но все равно он чертовкимешал и лучше б его не было. Перевалив через хребет, мы оставили справа еле заметный, вроде призрака, силуэт горы Маврикошка и начали спускаться к балаганам. Они чуток пониже, метров в двухстах.

Наш Малек задержался на перевале – у него где-то там припрятан схрон и он остался убедиться, все ли сокровища на месте. Спускаясь с перевала, я все оборачивался, а он застыл камнем верхом на лошади – провожал нас. Доверял туману спрятать их с тайничком.

Наконец, выглянули балаганы.

Балаганами величают чахлыедеревянные халупы, сколоченные из дранки и досок. Всего в поселении около десятка таких дранных халуп. Раньше в них ютились пастухи, пригонявшие летом скотину, нагуляться на сочных высокогорных пастбищах. А последнее время сюда выбираются местные ценители дикости, вроде нас. Выглядят балаганчики страшно уставшими и потасканными, будто их тут черти трепали не одну тысячу лет. Самые древние, собраны в виде треугольничков – кровля спускается аж до самой земли. Такая форма, легкая в постройке и крепкая – зимой в этих местах снегом засыпает, будь здоров – выше фонарных столбов. Столбов правда я здесь не видал, но засыпает выше них. Треугольные балаганчики показались мне торчащими над землей крышами, будто это крыши вбитых в землю домиков. Знаете, мой дед живет в селе, недалеко от Дагомыса и к нему в дом, по лету, вселяются перелетные птицы – ласточки. Они слетаются и вьют свои гнездышки на крыше. Вот и здесь в точности – искатели дикости, точно перелетные птицы, гнездятся летом в здешних кровлях.

Ещё, я прикинул, что именно в таком балагане, должна бы водится Баба-Яга. В сказках, у этой старой клизмы, избушка всегда из бревен – бьюсь об заклад, что это все понты. На самом деле, Костяная нога должна мозолиться именно в таком, затасканном чертями балагане, в виде крыши.

Балаганчики рассыпались на утоптанной полянке, вниз по склону – в ряд, бочком друг к дружке. Наш – шестой сверху. Самый нижний – хозяйственный, он самый чахоточный, зато в нем имеется генератор. Кабель от генератора, тянется ко всем хижинам, так что можно наладить электричество – врубить лампочку и питать гаджеты. Со светом, оно конечно повеселее – ясное дело, но мечтал-то я о другом. К дьяволуцивилизацию, не за тем я сюда заперся – легко уравлюсь одним ножом. Стану тут бродяжничать по горам и лопать корешки. Словлю горного козла и прожарю его на огне, добытом растиранием щепок. Буду скрываться от людей, а при случае, с интересом подглядывать, как они себе хозяйничают и все такое. Со временем пообвыкну и присмотрю уютную пещерку и выучусь камнем нацарапывать разных зверушек и черточками дни отмечать. А каждые шесть дней буду пересекать седьмым. Сошью себе пару мокасин, а по ночам, завернувшись в козлиную шкуру, стану поклоняться загадочным птицам, подмигивающим огоньками. Выходит, генератор мне нафиг не сдался, но опять-таки, раз уж он есть, гори оно огнем, не пропадать же добру. Тем более, мы и топливо притянули. Мы, я сказал мы, разрази меня кукушка – лошадки притянули.

В Бабук-ауле нам пьяно обещнулись, что в поселении ни одной живой души. Еще прохладно, ещё погода не наладилась, даже снежок как будто может сорваться. А вот в августе, сюда рвется столько бездельников, что балаганчики превращаются вроде переполненных плацкартных вагонов. Счастливые ценители дикости, добравшиеся до поселения, на ночь набиваются вповалку в эти деревянные халупы. А с утра, главным образом, сплошь и рядом выпивают и днями бродят туда-сюда пьяные. Шатаются гостями по соседним балаганам. Первый ходит к шестому, пятый к восьмому, потом дружно тянутся пировать в третьем. Когда все обойдут, тащат друг дружку в обратку. А затем, всю ночь воплем вопят в этих вигвамах, точно ирокезы перед битвой. Словом, такой тут движ-париж. В августе, даже медведи эту проклятую локацию сторонятся. Как я понял, не стану греха таить – в конце лета здесь не искатели дикости гнездятся, а ее носители водятся. Потому-то, Кола с Гуриком и решили выбраться в июне – отдохнуть в тишине и покое, чтоб никто не путался прочувствовать трушный вкус этого местечка.

– Да что вам дома не сидится? – из первого же балагана выбрались два мужика.

По прикиду и повадкам, я тут же сообразил, что это егеря. Смотрелись оба, словно пара одинаковых измятых охотничьих костюмов, в которые зачем-то впихнули людей. Будто не люди одежду на себя натянули, а наоборот – их в одежду вдели и теперь они там застряли и не могут вылезти обратно. По виду, они очень не хотели, чтобы их туда всовывали, но похоже не слишком-то и упирались.

– Привет, бояре! – протрезвевший Кола спрыгнул на землю.

Мы с Гуриком тоже соскочили с лошадей.

– Привет, привет! – пережались ручками.

Оба костюма звались Николаями.

Егеря выглядели помотанными. С первого взгляда бросалось в глаза, как их жутко задолбали все эти подлючие горы, от которых у туристов дух перехватывает. Бьюсь об заклад, им бы сейчас супчика навернуть и вообще, лучше всего, сидели б дома с семьями и глазели какое кринжовое шоу. Еще, нельзя не заметить, что они и друг дружку слегка утомили.

– А вы каким макаром? – Гурик спрашивает, – говорили, тут никого.

– Таким макаром, – нервно отвечает, – с приюта! Заночуем и по утру в Дагомыс. Планерка у нас завтра, чтоб ее!

Приют, это попсовая святыня под Фиштом – славная туристическая стоянка на берегу реки Белой. По тропинке, километрах в шести от нашего треклятого поселения, так мне объяснили.

– Нифигасебе! – я с трудом наклонился. – Для кого-то целое путешествие, а вам всего-то на собрание сгонять.

Не знаю, надо было так говорить или нет, но я сказал. Честно признаться, я и не подумал будет ли им обидно, что мы так здорово путешествуем на лошадках, а они мучаются внутри своих костюмов или им не будет слишком обидно, потому что им уже все равно. А не пришло мне в голову насчет этого, потому что было чертовски здорово, упираться ногами в землю. Последний час верхом, я вывез на морально-волевых. Натер пятую точку, своими дурацкимизагонами. Все из-за этой подлойсовести. Меньше надо было изводить себя и ерзать в седле. Дебильная история, чего уж там. Зад прям зудел, словно мне с ружья солью пальнули, черт подери.