Оглоеды альпийских пастбищ

Сергей Таран

Оглоеды альпийских пастбищ

Глава 1

Вертолет шел к морю. К нему же спускалось горящее сваркой июльское Солнце, соревнуясь первым коснуться воды.

Помню, как в неряшливом стекле иллюминатора, разглядывал едва заметное собственное отражение, на фоне еле-еле проползающих черт знает где – внизу – лесистых верхушек. Сейчас-то, я вполне себе посмеиваюсь, как тоскливо вглядывался миллионами мордочек скребущих на душе кошек, в другого себя – дьявольски злого. К тому же, было жутко неприятно, что и после парочки проклятых обезболивающих, рука никак не унималась. Ещё и бандаж непривычно потягивал шею. Ох, знали бы вы, как же я крыл последними словами, эту свою вероломную руку. До того свихнулся, что костерил, на чем свет стоит. Честное слово, ведь из-за нее, бросив всё на свете, я возвращался домой. Из-за нее, нисколько не желая, очутился в дурацком винтокрыле.

Вертолет на мгновенье нырнул и первый раз за сегодняшний день мне повезло – испуганный женский стон спутал вырвавшийся из глубин моей души, довольно громкий всхлип. Повезло так повезло, с ума сойти. Я тут же обернулся, по ходу напуская вызывающий взгляд, готовый изжечь опрометчиво ожившие насмешливые улыбки. Но похоже, у всех были занятия поважнее. Две медсестры пугливо вглядывались в иллюминатор, надеясь убедиться, что мы не валимся ко всем чертям. Доктор, отчаянно изображал бравого командира, не желающего выглядеть на людях недостаточным храбрецом. Кольт, качнувшись, безразлично дремал на откидном кресле. Он даже глаза не открыл – вот это выдержка, дьявол его дери. Точно не вспомню, но кажется, я на него засмотрелся и даже завистливо поджал губы. Успокоившись начет Кольта, я обернулся к парочке подтянутых, но беспокойных росгвардейцев, разместившихся за моей спиной. Тревожно переговариваясь, они не выпускали с присмотра трех потрепанных подонков, которым уж точно было совершенно не до меня. Да и мне на них теперь уже начисто наплевать.

Словом, убедившись, что предательски прорвавшийся голос моей печали, так и остался моим личным секретом, я, ещё слегка обозлившись, развернулся обратно. Повезло так повезло, еще раз подумал я, злобно глядя на сломанную руку – ничего не скажешь. Хотя, надо бы признать, что в целом, я довольно везучий, по крайней мере, мне так представляется. Просто, наверное, это был не мой день. Звезды типа не сошлись или как-там вся эта муть, в которую я напрочь не верю.

Мне вдруг подумалось, что вдвойне обидно и к тому же нечестно, когда на душе и так дико паршиво, а тут ещё внезапно встряхивают и заставляют отвлекаться на всякую чепуху. Честное слово, кажется я до того уже вскипел, что был на грани расколошматить свой четкий сотик, лишь бы больше ничто не отрывало меня от высматривания своей недовольной физиономии.

А впереди, уже замаячила прожаривающаяся в знойных лучах, городская застройка с плешивыми островками зелени.

Замаячило застывшее, сверкающее сухими камнями русло Сочинки.

Замаячило марево сжатых асфальтом и бетоном городских холмов.

Замаячили прикованные фигурки бетонных многоэтажек, не способных сбежать прочь от палящих лучей.

Замаячили сбегающие прочь по дорогам трусливые тачки.

Замаячили родные.

Замаячила Ирка.

Замаячили друзья.

Замаячила привычная летняя суета.

И вновь подло дернуло и вновь я загнанно всхлипнул, но в этот раз почему-то стало совершенно все равно. Краешком глаза, я подсмотрел, как пилоты, наклонившись друг к дружке, словно заговорщики, перекинулись рядом коротких фраз. Их разговорчик показался не мало подозрительным. Может быть, они решают, что топливо на исходе и куда бы помягче грохнуться или у них припрятаны парашюты и они договариваются, в этот ли момент рвануть из кабины. В такой коварный день, может приключиться все что угодно. Я ничуть не удивлюсь, если они внезапно вывалятся за борт, весело помахав мне на прощанье.

Да и бес с ними, клянусь богом, если бы эта чертова машина свалилась, я был бы совершенно не против. Лишь бы только все остались живы. Не очень-то хочется, чтобы кто-то погиб или пострадал. Разве что этим трем подонкам что-нибудь переломает – это можно. Пожалуй, что я даже смог бы попробовать выбраться лесом обратно – к Камню. Хотя, если не врать самому себе, вернуться отсюда через все эти хребты, как не крути уже чертовски сложно – уже слишком далеко. Так что, у меня есть все основания – глотнув остатки родниковой воды и глубоко вздохнув – с грустью признать, что это славное путешествие подошло к концу. Именно так – осталось позади, разрази меня кукушка.

Позади остался Камень с медведями и орлами.

Остался мелкий Малек.

Осталась грустная сладкоежка Изабелла.

Остались черкесы и паровозики туристов.

Остался вечно орущий Кореш с приросшей к руке кружкой водки.

Осталась Белая, приют, каштаны, зеленые холмы, хоббит, девчонки…

Остались горные козлы.

Остались воронки войны и говорящие улыбками немцы.

Остались душевные вонючие балаганчики.

Остались снежники и ледники, амазонка в темнице, горячий хлеб, лес, Маврикошка, стоклятый туман…

Остался Фишт.

Остались изводящие Оглоеды.

Хотя…

Глава 2

Вам когда-нибудь встречалось название «Весёлый спуск»? Это довольно известная горная тропинка. Она связывает крутой Черкесский перевал, вблизи знаменитой вершины Фишт с буйным кордоном Бабук-аул, чуть повыше богатого красивыми девчонками, мирового посёлка Дагомыс.

Лесной дорогой мы наконец вышли к «Весёлому спуску». Спуску, слышите? Только утка в том, что спуск он, если с Фишта топать, а когда к Фишту – люто невесёлый подъемчик. Такой с непривычки одолеть – неделю варёной улиткой проведёшь. По меньшей мере, пару деньков точно. Весёленький спуск, нечего сказать!

По правде говоря, если уж на то пошло, у меня что-то вроде давнишнего хобби – веду коллекцию всяких чудацких названий. С рейтингом и всей этой петрушкой. Там у меня всякого много – чего только нет. А на верхней ступеньке моего рейтинга, намертво засело название одного кабака – «Золотой петушок». Культовое было местечко и как по мне – ядерный креативчик. Высший пилотаж, топчик, черт подери.

Чтоб вы понимали, в советское время и даже чуть спустя, этот треклятый «Золотой Петушок» гремел на весь наш городишко, всякая собака его знала. А располагался сам адский трактирчик при Сочинском Пивзаводе, на пригорке, вдоль улицы Красноармейской. А снизу того пригорка, по тупости бахнули ребячью площадку. Кстати, в считанных метрах от моей панельки.

Как я понял, так мне всегда говорили, ну до того славился тот прибивняк, что время от времени, очередь за золотистым «Жигулевским» толпилась вдоль дороги, точно в чертов Мавзолей. А внутри «Петушка», выпивохи и вовсе набивались, что монетки в поросячью копилку. Сами понимаете, слово за слово, горячась, гости то и дело петушились и слетев с катушек, очертя голову врывались в жаркие махачи. Вы только себе представьте, день за днём, публика на любой вкус скатывалась с пригорка прямиком на детскую площадку и при всякой погоде, петушки во весь дух кошмарили друг дружку. В деревянной песочнице. На отполированной горке. У космической ракеты – той самой дурацкой ракеты, что по идее должна придавать взрослеющим ботанам тягу , ко всяким там книжным приключениям. Да уж, сквернейшее похоже было заведение, чего уж там. Жуткий кабачок! Зато отчаянно удалой.

Бьюсь об заклад, воспитывайся я в те лихие времена, должно быть подрос более напористым и драчливым. Вполне себе полагаю, я стал бы во многом похож на Гурика и Колу. Можете мне поверить, стоит только глянуть на каждого из них – без лишних разговоров понятно, что с пелёнок объелись уймой петушиных разборок. Словом, обидно конечно, ведь я и до яслей-то не дотянул, а Сочинский пивзавод и бесноватый «Золотой Петушок» уже развалили, гады. Зло берет.

Так или иначе, послал я к черту брехливого назывателя и принялся без дела рассматривать окружавший густой лес. Местечко выглядело таинственно укромным, так мне показалось. Повсюду заросли ежевики, над головой чердак из листьев и вообще говоря, мало кто без нужды сунется в эту дыру. Так что мне взбрело в голову поставить тут домик и похозяйничать вокруг. И чтоб с банькой. Я бы каждый месяц на два-три денька терялся сюда, в эту глохомань. Честное слово. Дровишки бы колол один одинёшенек, в лесу шатался. Словом, по всей форме, мозги в порядок приводил. Как знаете, в каких-нибудь геройских фильмах, где страшно геройский громила прячется от всего света у черта на рогах – в богом забытом безлюдном уголке. Ну и старается там отвлечься от своих леденящих душу подвигов – ужасно благих и дико кровавых. Но запрятавшихся громил вокруг не было, только высокие зелёные деревья и весь этот дремучий жуткий лес. Кстати, хотите угарнуть? У меня тут в привычку вошло – то и дело похлопываю по кобуре с походным ножом. Вчерашним вечером нацепил на пояс этот дурацкий клык и даже на ночь с ним вырубился  – так и проспал. А с утра уже раз пятьсот похлопал. Сам не знаю с чего бы, как будто если я в овраг свалюсь или по мне молния шарахнет, этот нож меня выручит. Порой я вытворяю странные штуки, сам в себе путаюсь, будь я не ладен.

Знаете, в конце концов, я до мозга костей городской. Вот в  нашем сочинском муравейнике, я как рыба в воде. Как зверюга в джунглях. Не как медведь, к сожалению, но что-то вроде костлявого кабанчика ростом под метр восемьдесят, вечно бегущего от скуки. Как бы оно ни было, я вновь похлопал нож, назло всем тревогам выправился и вообразил себя этаким ловким охотником Амазонии, готовым сразить хоть чёрную пантеру, хоть серо-буро-малиновую, черт возьми! Солнце ещё и к полудню не распалилось, а Кола с Гуриком уже здорово перебрали – с прошлого вечера под мухой. Будто обязаловка какая, словно по пути таблички набиты – «Вход в лес, только во хмелю» и рисунок мужика с запрокинутой головой, закладывающего с горла. Шучу конечно. Раз уж разговор зашёл – парни они деловые, крепкие, это все знают.

Наконец, Кола поднялся.

– Хорош багажник мозолить! Двигаться, ну же братцы, двигаться пора. Раз-два, раз-два. – принялся враскачку отряхиваться, – Ну как, студент, готов?

Из-за них уже больше полу часа тут околачиваемся, черт бы их побрал, а он ещё меня спрашивает готов-ли.

– Да готов, – говорю, – конечно готов.

Устал, блин, уже готовиться. Я нетерпеливо потоптался – размял ноги.

Гурик неспешно затянулся, но даже глаза не открыл. Так и развалился в траве, подперев дерево. В руке сигарета, в другой блестящая фляжка. Еле ворочая языком, басовито пропел:

– Двиии-гаться, двиии-гаться… двигаться пора…

Устроился он, точь в точь не в меру объевшийся медведь. И шевелюра туда же растрепалась, разве что волос не бурый – темно каштановый, ближе к чёрному На такого бугая в лесу нарвёшься, с испуга драпать помчишься, как от косматого черта какого.

– Раз-два, раз-… а знаете… знаете, братцы, что?! Стартану-ка я ногами, – Кола взглянул на свою лошадку, – отдохнешь, малышка.

Лошадка неясно повела хвостом и, теряя терпение, Кола сперва накинулся на Гурика – без толку, а после, нетерпеливым дикарём повернулся к тропе и лесу. Хотя лес сейчас уже повсюду.

– Эх, свобода, черт подери!  – и, недолго думая, с места взорвался,  – Свобоодааа!!! – заорал на всю дурь, так что кишки встряхнуло.

Лошадка снова дёрнула хвостом, Гурик по-прежнему не шевелился. Я неуютно огляделся. По счастью, вокруг ни души, кроме птиц конечно, которых на слух до черта.

– Давай, студент! – Кола совсем уж завёлся и сейчас ежом уставился на меня, – выбей все пробки! Гони с себя, братец, городских демонов! – Стащил кепку, вскинул вверх руки и опять забористо проорал.

Я снова против воли напрягся и снова глянул вокруг. Видел же, что вот-вот проорет и все равно. Ужасно у него резкий голос – звонкий, ещё и с хрипотцой. Даже просто говорит, точно пилит, а заорёт – хочешь не хочешь подорвёшься. Да и в целом он, сам по себе резкий, не в меру стремительный. Ещё и на характер жёсткий. Порой зыркнет – бежать тянет без оглядки. Зато с юмором у него в порядке – этого у обоих не отнять.

– Батя. Домой вернулся, – Гурик открыл глаза, – надрался дьявол и коптит.

В любом случае, орать мне было неохота и я напустил виноватый вид, мол, не с руки мне тут шуметь, ещё чего не хватало. Я младше обоих на одиннадцать лет, считайте, больше чем на пол моей жизни. Потому-то, когда мне достаёт духа отказываться от их загонов, я, на всякий пожарный, накидываю виноватую маску.

– Хорош зверей пугать. Мы же.., – Гурик попытался было затянуться, а рука свалилась обратно на землю. Не одолев сигарету он адски зевнул и на целый час застыл с разинутым ртом.

Во дела! Мне ведь всю неделю с этими монстрами, в горах выживать. Нифига себе начало.

Слегка спустив пар Кола утих и подошёл к своей кобылке, полез за водой.

– Что-то глаза у нее не радостные.., – обернулся к пастушонку, – совсем грустные.

Пастушонок пожал плечами. Он умеючи проверял надёжность связки наших вещей, распиханных по сумкам и рюкзакам.

Если вам интересно, у лошадей всегда грустные глаза, всегда, даже когда ржут. Оно в общем-то и понятно – переть на своём горбу окосевших чудаков то ещё удовольствие. Во всяком случае, ни одно нормальное существо с радостными глазами, сроду на такую движуху не подкинется. У Гурика, к примеру, рост за метр девяносто и веса за сотку. Кола тоже недалеко ушёл, хоть и весит поменьше. Таких довезти, глаза не по что погрустнеют, могут начисто потухнуть. Клянусь, не хотел бы я жить лошадью – не завидное это дело.

Я достал два кубика сахара и поднёс к морде своей кобылки. Она конечно живо смахнула, обслюнявив мне ладонь, но глаза веселее не стали. Остальные лошадки дружно уставились на мою, хрумкающую сахар и, показалось, с упрёком покосились на меня.

Мою сладкоежку кличут Изи, от испанского – Изабелла. Красивое имя, черт возьми. Шерсть Изи, темно коричневого цвета, будто ее равномерно обдали из распылителя. У неё огромные карие глаза, у неё красивые полные губы, гордая осанка и ладная фигурка. Ручаюсь, в здешних загонах по Изабелле исходит не один прыщавый жеребец.

– Двигаться, ну. Дви – гать – ся! Одиннадцать уже. Пока доберёмся, пока устроимся. Ужин ещё…

– Да-да, – просигналил Гурик. Поставь гудком на тачку эти его «да-да» и народ пойдёт шарахаться от таких забористых басов.

Струйка сигаретного дыма понеслась к реке. Одной рукой Гурик затушил бычок и принялся по-черепашьи потрошить фильтр, а после старательно вминать его в землю, словно выполнял жутко важную задачку. Закончив, он зачем-то присыпал местечко листьями и после, грузно поднялся. Смотреть на эти его фокусы, было чертовски утомительно, но у меня историческая миссия – я, блин, фотограф. А потому, пришлось выжидать, чтоб шлепнуть несколько снимков.

Вдвоём с пастушонком мы вскочили верхом – он лихо, я как вышло. Давя смех полюбовались, как Гурик взобрался на высокий пенёк и тяжело перевалился в седло. Кола пьяно, издевательски рассмеялся – ему только повод дай – отдал пастушонку поводья своей лошадки и мы тронулись.

Тропинка была опутана корнями деревьев и повсюду мешались всякие бестолковые камни и валуны. Коварные ветки метили в глаза, приходилось вечно сдвигать в сторону.

Местами, подъём круто брал вверх и несчастным животным случалось тяжко. И шаг за шагом, меня стали преследовать муки совести. Знаете, если я что и ненавижу по настоящему, так это издеваться над беззащитными. До смерти терпеть не могу. Так что эта странная затея – кататься верхом на грустном существе – жевала меня заживо. Ей-богу, лучше бы я соскочил и топал ногами. Но я не соскочил, слабак. Придумал себе отмазку, типа все ездят и не парятся, так что нечего выделываться. Но все равно, здорово терзался, ёрзал и пытался чем-то выручить свою красотку, хотя ума не приложил, как это устроить. Нежно похлопывал и поглаживал её – то по шее, то по спине. Ещё, надумал привставать, упираясь ногами в стремена – вдруг ей станет полегче. Тупо конечно, и говорить нечего, но во всяком случе, порой Изабелла игриво покачивала головой – вверх-вниз, вверх-вниз – будто хотела сказать спасибо. Будто она всё понимает. А может и вправду понимает.

Зелёный обвес деревьев и кустиков не давал заглянуть подальше вперёд, зато всё вокруг выглядело живым – ветерок не давал лесу уснуть. Повсюду что-то шевелилось и веселились солнечные зайчики. Настроение приятно наладилось. Только где-то глубоко в печенках, всё ещё зудела гадкая подлая совесть.

– Да, к дьяволу, – минут через двадцать, Кола влез на лошадь. – Это вам не булки качать.

Обалдеть, как он столько продержался.

– Пить надо меньше, – Гурик пошатывался в седле, раскачивался точно маятник. Похоже, пытался подстроиться под шаг лошади, только вот беса лысого.

– Первым пойду, – Кола направил лошадь, обошел нас с Гуриком.

– Вечно ему первым, – заворчал Гурик, – ладно, порадуйся.

Поднимались.

Сверху раздались голоса, кто-то спускался. Мы по-рыцарски парканулись в удобном месте и с интересом стали поджидать, кого там черти несут. Шла банда всамделишных туристов, человек пятнадцать. Лошадок у них не было – бедняжки, топали на своих. Мне их даже жалко стало, хотя чеканили они задорно – с огоньком.

Я принялся разглядывать проходимцев. У всех были уставшие глаза и ужасно счастливые лица – сразу видно. Это они молодцы конечно. Внезапно мне приспичило, чтоб эти шустрые приключенцы позавидовали задорному началу нашего похода. Взглянули на нас и ахнули! Но они только лишь посмеивались, что кое-кто здорово надрался.

– Если девочки устали…, – ни на кого не глядя и лениво ворочая языком, не сдержался Гурик. – …можем подвезти.

Хоть животное и не двигалось, Гурик продолжал покачиваться. Только амплитуда уменьшилась. Амплитуда, твою ж дивизию.

– Давайте! – засмеялась плотненькая невысокая туристка.  – Разворачивайте лошадок!

– Только наверх! – Гурик распрямился, широко улыбнулся и принялся высматривать, кто ему откликается. – Местная порода. Только вверх несут.

– Одноразовые что ли? – на голове у неё был жёлтый козырёк, а волосы собраны в озорной хвостик. Она была ничего, хотя и не совсем в моем вкусе.

– Мы их потом на вертолете это… Спускаем на вертолете.., – Гурик опьянело разглядел дерзкую девчушку, –  …винтокрылой машине.

– А вы оригинальные мальчики! – симпатяжка звонко рассмеялась и вся шайка зашлась сдержанными смешками.

Я уже  почти что их ненавидел – хоть бы они поскорее свалили прочь.

Отряд паровозиком проскочил мимо нас. Я обернулся вслед. Ноги этой задиристой туристки, скрывались уклоном горы, и отсюда смотрелось, будто рюкзак ступал по лесу сам по себе. Ни головы, ни рук – только большой синий рюкзак с торчащим поверх ковриком, раскачиваясь и подпрыгивая сходил среди деревьев. «Чудеса», – подумал я. Лошадь пастушонка упёрлась в мою и виновато шлёпнув испанскую девицу, я направил её вперёд.

– Винтокрылой машине, – неожиданно усмехнулся Кола и ещё повторил, – винтокрылой машине. По-ходу она права, насчет оригинального мальчика.

Они любят поддеть друг дружку – можете мне верить. И не только друг дружку, чтоб им было пусто.

– Я такой, – Гурик отвечал замедленно, – оригинальный, как… этот… как…

Не разгадав с наскока, он бросил напрягаться.

– Винтокрылая машина, – повторил Кола и громко хохотнул.

– Это вертолёт так… обзывают вертолёт, неуч, – наставил Гурик, будто пробудившись.

– Да. Ещё стрекоза, – говорю я, – и вертушка кажись.

Мы поднялись к огромному серому в черные пятна валуну. Он был изрядно покрыт мхом и с подъёма казался ужасно старым, даже мудрым – уставшим от своих лет. Тропа огибала громадину с левой стороны и терялась впереди, уходя за изгиб камня.

Кола продвинулся чуть вперёд, чтоб все взошли, придержал лошадь и, оперев руку на окончание седла, крутанулся к нам:

– Я смотрю тут братство этих, блин… как их… полиглотов, черт подери.

Все остановились.

– Прикол, клянусь, – теперь хохотнул Гурик, – это ж анекдот, братцы. Эрудитов! Эрудитов, блин! Полиглоты по языкам.

– А мне без разницы! – Кола бродил сердитым взглядом с Гурика на меня. – Значит, по-вашему я не знаю, как ещё прозывают сраный вертолёт?! Да?!

– А то знаешь,  – Гурик в ответку уставился на Колу, – Ну давай-ка, удиви нас, как ещё? Ну?! –поддразнил.

Кола молча отвёл взгляд – задумался. На автомате проведя по коротко остриженным волосам,  задержал ладонь на затылке.

– Не знает он, – обрадовался Гурик, видимо обращаясь ко мне,  – я же сказал.

– Да вы уже все варианты это… выбрали все, – Кола с досадой одёрнул руку, отвернулся и, пихнув лошадь, двинулся вперёд. Мы за ним. – Ни хрена не осталось. Не успел я.

– Винтокрыл! – пальнул в спину Гурик и издевательски заржал.

– Это тоже самое.

Я попытался вспомнить, как ещё обзывают вертолёт, но ни фига на ум не приходило. Жаль конечно, страшно хотелось их добить.

– Надо бы на винтокрыле сюда… – Гурик чуть взбодрился, – я б зимой глянул, как оно тут.

– Да, только глянуть, – всё ещё с досадой поддержал Кола,  – зимой то с него не сойдёшь. Не сядет он, подлец – в снегу утонет. Повисит и обратно. Но идея живая.

– И глянуть пойдёт. Ты на винтокрыле летал, студент?

Мы шли вдоль камня и я попутно, чуть наклонившись, правой ладонью вёл по мху.

– Пока нет, – одёргивая руку сказал я и разом завис.

– И правильно! Ну их в пень, эти вертолеты. Как-то раз…

А завис я, потому что мне Ира прикалывала, как она летала – на вертолете. Вот я её тотчас и вспомнил – Ирку. Понимаете, ещё в марте, мы задумали после летней сессии, рвануть почилить куда-нибудь в район паршивой Анапы. Но в мае, Кола с Гуриком коварно заманили подняться к Фишту. Я отбивался со всех сил. Наплёл, мол надо подумать, взвесить, типа у меня планы, дел по горло и все такое. Но не вытерпел – тут же кинулся в охотничий. Прикупил канадскую флягу из оленьей кожи – называется бурдюк. Смешное название. Еще взял годный фонарик на голову – с одним глазом, на манер циклопа. Первое что пришло на ум и на что хватило бабосов. С Иркой, конечно, вышло сильно не очень, но я перед ней рассыпался как чистейший джентльмен – короче дал слово, как только вернусь, тут же и махнём. Сочтёмся. Сгонять в поход с Гуриком и Колой, да ещё и к Фишту, на лошадях – это если не мечта, то пол мечты сто пудово. Факт.

Напрягаясь и потея грустная Изька, как проклятая тащила меня вверх, а я, пользуясь её добротой и презирая себя за это, по-прежнему болтался в седле и прогонял в мозгах ушедший день. С утра заскочил в Универ и сдал наконец душнильную зачётку в деканат. Стрельнулись с Иркой, прошвырнулись по городу. Проболтали вдоль Торговой Галереи, потом по Горького к реке и оттуда берегом к Моремоллу. Жарко было. И шумно. Народу валом, кругом тачки. Байкеры проползли целым выводком, будто тараканы. Ещё и грохот от них стоял ломовой. Через реку, по мосту, шустро удрали два-три паровоза. А с другого берега, со стороны улицы Конституции, резали слух раскаты с какой-то дурацкой стройки. Пульс большого города, чтоб его. В общем-то, когда постоянно в городе, сживаешься к этой вечной суетой. При случае даже скучать начинаешь.

На полпути от моста до Моремолла задержались у Сочинки. Если вы не в курсе, там большой порог вроде водопада – метра три в нем примерно. Когда в горах хорошенько льёт и вода в реке поднимается – смотреть жутко. Бывает дерево приволочёт с леса и давай его вертеть как бес сковородку. Как-то раз представил себя на месте такого бревна, и страшно прям стало – жутковато. Если туда споткнуться, ни фига не выплывешь. И ревет в моменте на всю округу. Но по лету воды всего ничего, совсем мало. Хотя, к концу июня еще более-менее – снег в горах не успел потаять.

Словом, облокотились мы на парапет, чтобы Солнцу полегче было нас лупить и начали прожариваться. Пропекало так, мне почудилось, будто корочка подгорела, как у цыпленка в гриле. Удивительно, что людей было прилично. Правда все взмокшие и точно варёные яблоки, кажется дотронешься и вмятина останется, а после станет медленно расправляться. Даже противно как-то.

Перед нами, на лавочке развалился какой-то физкультурник – велосипедист. И только я передал ему мысленный сигнал уматывать, как он, глянув на огромные куранты на своей руке, резво запрыгнул на своего коня и, помахивая задницей, умчался в сторону моря. Я разом схватил Ирку за руку и потащил на лавку. Несколько неудачников, карауливших свободное местечко, злобно стрельнули глазами и потянулись дальше. А один проблемный бычара завёлся – краешком глаза я подсек, как он свирепо на меня уставился. Но я, как ни в чем не бывало, пустился весело болтать с Ирой. Громила высек меня взглядом, но рявкать не стал, слава богу. Понимаете, не с руки ему было начинать ругаться с челиком, который вроде без понятия о его присутствии. Бык, несколькими мотками размяв шею сердито развернулся – чуть не опрокинув своими раскинутыми клешнями двух пробегавших школяров – важно принял под крыло свою подружку и они потащились догонять велосипедиста. Удачи, дядя.