Крымские черви

  В свете барной стойки нанизанные на металл спиц головою вниз фужеры играли чистотой и радужками тонкого стекла, а расплывавшаяся по залу музыка перешла с отрывистого, хрипотцою давящего пения к волнующему бархатному голосу саксофона и мысли в голове Маши, неспокойные и нескладные, завертелись с новой силой, не давая ей нисколько насладиться отдыхом, а все призывая и маня размышлять над тем какие странности происходят вокруг и до каких глубин еще готова усугубиться эта их странность.

  Маша друг вспомнила отца, вспомнила семью и все свои оставленные дела и привычки, поймав себя на мысли что все же немного тоскует по ним и что еле живой, слабый уголок печали в сердце, рисуя перед нею знакомые образы и воскрешая родные голоса, раскаляется и наливается алым жаром, лишь только стоит ей представить сейчас и побояться того расстояния в многие сотни километров, непроходимого, коварного и дикого, которое отделяет ее от родного дома.

  Похмурив брови от всех этих рассуждений и поболтав на дне бокала не растопленный теплотой ее ладоней лед, Маша оставила на столике деньги и вернулась по ступеням наверх, из склепного холода остужаемого кондиционером погребка к томному стоячему штилю узеньких ветхих улочек.

  Вернувшись к площади, она решила купить себе продававшееся там эскимо у мороженщицы и не спеша лакомясь им, прогуляться пешком до здания почтамта, заглядывая в витрины магазинов и считая от нечего делать попадающиеся направо и налево забегаловки и кафе, а добравшись туда, послать на имя отца и нескольких подруг подписанные ее собственной рукой открытки.

  Через минуту, сторонясь обваливающегося слоями карниза древнего и неухоженного дома, она оказалась как раз напротив полукруглой арки, выводившей в широкий земляной двор с убогими покосившимися нестройными мансардами, из-под чьих сводов до нее донеслись, заставив остановиться и посмотреть, нараставшие со стороны дворового центра, все более и более накаляясь, шум и голоса. Вот что там было:

  Несколько человек стариков и женщин заспешило к верещавшей благим матом пятилетней светлокудрой девчушке, которая, замерев на месте и уничтожив визгом дюжину витавших над ее головой мух, указывала двумя вытянутыми руками на приоткрытое вентиляционное оконце подвала.

  -Червяк!! – кричала девочка и ее ситцевое платье вздрагивало под ударом наливающихся новой силой легких – Червяк! Я его видела! Видела!!

– Где? Где ты видела червяка, малыш? – самая молодая из прибывшей на зов публики женщина с младенцем на руках утерла у девочки катившие по щекам слезы испуга и успокоив ее не без труда спасла от разгрома дребезжавшие в окнах под напором девичьего крика стекла – Где ты видела червяка, лапочка?

– Вон там! – девочка нагнулась всем телом, точно стараясь достать до спрятанной от нее конфеты, а выброшенный в сторону подвального окна пальчик резвостью своею смог бы проткнуть бетонную плотину – Он спрятался в подвале! Я видела, потому что он испугался и убежал туда!

– Тебе, должно быть, просто показалось. – мамаша с младенцем на плече провела рукой по ее соломенным витым кудрям и заглянула в щель приоткрытой закопченной пылью створки – Просто показалось, маленькая.

– Не может быть здесь червяка – поддержал ее слова подавшийся вперед низкорослый иссохшийся старик с квадратными часами на широком кожаном ремне и дымивший ядовитым серым облаком отвратительных сигарет – Все червяки за городом, а здесь, в центре, их и духу быть не может.. Все это выдумки. Дети способны на такое.

– Что же тогда она могла увидеть? – раздалось со стороны тоном, в котором были заметны симпатия к надувшей щеки девочке и вера в ее правоту.

– А что хотите. – ответил старец – Вплоть до того что обычно видят дети, когда им чудится разная нечисть и отчего они начинают катить слезы.

– А если это был действительно червь? Тот, о которых говорят по телевизору?

– Вот так шутки! Каким же, интересно, путем он смог сюда добраться через весь город? На автобусе?

– Может кто-то привез его специально и выпустил жить в подвал, чтобы червь пожрал мышей? – предположения посыпались, точно сухой горох из опрокинутой банки.

– А может быть черви передвигаются по городу ночью? И их там не два и не три в подвале?

– Почему же тогда их никто не ловит?

– Ловят, но этот один показал удостоверение и просочился.

– Я считаю, нужно спуститься в подвал и посмотреть – там он или нет

– Вот и идите. – последовал бесчеловечный смешок

– Нет, не я одна..Кто-нибудь если пойдет со мной.

– Нет уж, мне жизнь дороже. Я слышал как они набрасываются и кусают за ноги, а потом куда попало. Мой брат третьего дня приехал с юга и клянется что сам их видел своими глазами и сам едва спасся. Черви попытались покусать и его!

– Так позовите вашего брата – домохозяйка с дремлющим на руках сыном обратилась к говорившему – Пусть он выйдет и поможет нам его отыскать.

– Еще чего. Он сам не свой после той встречи и едва ли захочет заполучить еще одну. Хотите оставить ребенка сиротой – лезьте в подвал сама.

– Я женщина. Почему я должна идти ловить червяка?

– Женщина-не женщина, а жить хотят все.

  Добровольцев, пожелавших бы  опуститься ниже уровня земли всполошенного девочкой дворика, в конце препинаний не выявилось ни одного и толпа так и осталась стоять, почесывая подбородки и заглядывая за стекло прямоугольного окна, где не было ничего, когда Маша оставила ее и встревоженная еще пуще прежнего, кусая глазированную оболочку фруктового крема, продолжила свой путь.

  Грузная дама, восседающая на троне за конторкой и правящая отделом писем и другой корреспонденции, с интересом смерила бледное овальное миловидное лицо долго выбиравшей карточку за стеклом девушки и раздавив печатью несколько протянутых ей в руки писем, предрекая последним безрадостную судьбу братской могилы почтового мешка, наконец не вытерпела и заставила Машу поторопиться с решением.

  -Что вам?– голос дамы соответствовал царственной позе и скрытый смысл вопроса можно было бы перевести так: « Не отвлекайте понапрасну!"

– Сколько стоит открытка в Москву? – произнесла вернувшаяся мыслями в зал почтамта Маша Корягина и получив незамедлительный ответ, четкий и без капли соучастия, полезла рукою в сумочку за деньгами.

  Поля густым ворсом ковра произраставшей лаванды, взбежав ввысь на холм и скатившись назад к дороге столкнулись с целою армией с неприятельскими ровными вымуштрованными рядами противостоящего ей виноградника.

  Заметив издалека еще, следуя по трассе, прижавшиеся к обочине армейские грузовики, Гуляев сбавил бег машины и остановил ее возле первых кустов винограда, что силились обойти лаванду с фланга, но ни за что на свете не способны были оторваться от крепко-накрепко удерживавшей их за корни земли и вклиниться в поле врага хотя бы на один метр.

   Прихватив с собою проверенную заранее к работе фотокамеру, наведя линзу объектива на дорожный указатель и смахнув краешком рукава пылинку на ней, Гуляев оставил машину, заперев за собою дверь и переживая внутри тела слабое волнение, напоминавшее ему о заботе перед осторожностью, направился твердым широким шагом к скрывавшим один другого, оказавшихся больших размеров вблизи грузовикам.

 Полудугой согнутые от борта до борта ребра над ними были обтянуты провисавшим в пустотах маскировочным брезентом и как бы ни выискивал он глазами хоть одно подвижное или затаившееся существо вокруг, Гуляев не встретил ни единой души людской, травянистым скатом обочины распаренного солнцем асфальта дороги беспрепятственно добравшись до ближайшего к нему автомобиля с эмблемой вооруженных сил на плотно закрытой двери пустой водительской кабины.

   Обойдя грузовик, Гуляев был вынужден признать к неудовольствию своему что и следующая за ним машина, грудой металла застывшая на расстоянии пяти или шести метров, столь же пуста и покинута всеми как и первая.

   Ряды виноградника шелестели шепотом листьев, переговариваясь между собой, а очищенная от сорняка земля между каждым их основанием не таила на себе ничьих ног и голоса людей, пусть даже слабые и отдаленные, не долетали до слуха приглядевшегося к полю юноши.

   Ни звука… Ни шороха…

  Потушив в себе расчет на всякий успех поисков, Гуляев решил все же досмотреть и третий, последний по счету грузовик. Взявшись за ручку и став одной ногой на ступень, он потянулся силой мышц, держа крепко зажатый в руке фотоаппарат и заглянул в кабину.

   Никого.. Лишь только планшет на сидении пассажира да бутыль с водой между кресел говорили о том что грузовики не свалились на дорогу с небес и кто-то, не в меру загадочный и пугливый, на них все-же сюда приехал.

  Спрыгнув с подножки, Гуляев обогнул брезент и уцепившись за край заднего борта с белыми аршинными цифрами номера на нем, вскарабкался носком ноги на уступ и переломав длинное загорелое тело пополам получил такой тычок дула в грудь, что на секунду ему показалось будто он уловил хруст раздавившего сердце прогнутого вовнутрь ребра!

– Стой, стрелять буду! – услышал он, шлепнувшись на землю, но держа камеру на вытянутой руке, рев выскочившего из засады душного кузова детины с автоматом. Плоский берет на бритой голове с узкими черными глазами и полумонгольскими скулами съехал от резкости прыжка на лоб, но солдат тотчас же, не выпуская валявшегося в пыли Гуляева из-под прицела, вернул его на шишечный полюс увековеченного чуть выше уха памятным шрамом черепа.

– Ты кто еще хрен?  – заорал солдатик с удвоившимся напряжением на лице, словно вместо наряженного в джинсы и рубашку Гуляева перед ним предстал опоясанный патронташем костей и когтей льва попуас. Встав в полный рост, беретом доставая почти до самой крыши с металлическими жердями, автомат он теперь держал двумя руками на изготовку.

– Придурок. – Гуляев отряхнул грязь и веточки сена со спины и зада, с удовлетворением восприняв тот факт, что хотя бы камера, за которую еще не был выплачен кредит, цела в отличие от него самого – А если бы твоя бандура выстрелила, что тогда?

– Нечего совать свой пятак туда, куда не следует – огрызнулся сержант, но, тем не менее, заслышав родную речь, вопреки сем страшным ожиданиям, опустил оружие стволом к полу – Откуда ты тут взялся?

   Гуляев объяснил в нескольких доступных плоскоголовому уму словах что работает в газете и приехал только что на место действия «очистительной бригады» чтобы сделать пару снимков.

  Гвардеец мысленно пережевал услышанное и перестав сомневаться в земляческом происхождении пришельца, перекинул ногу в высоком шнурованном ботинке через борт, спрыгнув затем, подняв облако пыли, на твердь земли.

– Тебе повезло что я не спал – заверил Гуляева боец – Иначе бы со сна можно было ненароком нажать на курок и пальнуть от неожиданности. И тогда, брат, лежал бы ты сейчас мертвее всех мертвых.

– Не думал что у армейских такие слабые нервы. – Гуляев был немного выше солдата, но заметно уже в груди и плечах и уж конечно же, уступал тому в физической силе – В следующий раз буду обходить ваш гарнизон за три версты.

– Ладно, забудь – бритый парень перекинул автомат на плечо и как ни в чем не бывало попинал ногой заднее парное колесо машины, переехавшее мелкий муравейник, переиначив его протектором – Не хотел тебя пугать, просто очень уж ты того… Неожиданно, короче говоря.. Понял?

– Понял. – Гуляев проследил как слюна падает из прижатых губ солдата к носку переставшего издеваться над колесом ботинка – А где кавалерия? Где весь народ? Я не нашел ни одного человека, потому и полез в грузовик посмотреть нет ли там кого-нибудь.

– А тут я? – осклабился гвардеец и расплывшиеся в улыбке скулы его, приузив глаза, придали лицу совсем уже какое-то невиданное для этих мест азиатское выражение абсолютного довольства собою и ближайшим собеседником.

– Все там – махнул он рукой, отвечая на вопрос, в сторону виноградника. – В поле.

– И давно?

– Давно. Уж и не знаю сколько, но давно. Часа два.. Может три.

– Почему же никого не слышно? Не могли ведь они уйти так далеко.

– Я слышал – ответил гвардеец – Парни горланили по всему винограднику. Должно быть нашли червя и стали его гонять, пока не затоптали. Потом Господь вправил им ума и все заткнулись.

   Гуляев еще раз смерил озеро расходившихся веером кустов виноградной лозы. Что-то заставляло его усомниться в словах солдата и в этой необычайной кладбищенской тишине. Где-то по ту сторону первых рядов была скрыта правда.. Но какая она? И не рискует ли он теперь своей жизнью, стараясь докопаться до нее?

– Бойцы невидимого фронта.. – пробормотал Гуляев и обнажил объектив камеры, отдернув застежку.

– Чего бубнишь? – гвардеец стоял рядом и нипочем не замечая пустоты поля и отсутствия любых признаков человека среди кустов, удивился глупому бормотанию.

– Дело в том, – пояснил Гуляев, настраивая свой «Никон» – что люди не могут все вместе потерять дар речи.

– Это как еще? – гвардеец последовал за Гуляевым к прямой стреле земли ближайшего ряда, распознав в нем, вероятно, в некоторой степени лидера.

– А вот так. Мало того что вся бригада как один проглотила языки – а я надеюсь ты не сам пригнал к полю все эти три грузовика, чтобы морочить мне голову – к тому же каждый из ее состава потерял в росте! Причем, заметь, потерял внушительно.

   Не веря своим ушам, однако вынужденный признать правоту фотографа, не от присутствия даже логики в его словах а скорее из-за убедительности, с какой эти слова рождались, сержант распрямил плечи и взглядом Тамирлана, взвешивающего на глаз опасность вражьего сброда, окинул ряды с мелкими зачаточными кисточками винограда, что скрывались под материнской ладонью трепещущего на ветру листа.

– Что-то я не соображу, землячек… Какого тут..? – вопрос не застал Гуляева врасплох и ответ у последнего был уже на языке.

– Погляди на поле – помедлив входить в узкий зеленый подвижный коридор, Гуляев обвел объективом от края до края его, целясь в неизвестную мишень – Видишь хотя бы одну голову?

  Пауза. Натруженное сопение за спиной. Смотрит –  решил Гуляев и вторгся в царство лозы с канатными дорожками переливающихся на солнце паутинок.

– Нет, не вижу – услышал он позади раздраженное волнение – Не рассмотрю ни единого болвана! Эй, да где они все?

– Тише – обернулся к солдату Гуляев и жестом приказав тому молчать, поманил за собой, пригиная сутулую спину. Золотая цепочка выпала из-под воротника и свободно раскачивалась теперь под подбородком фотографа – Мне кажется я знаю где они.. Только кажется..

– Так где же? Где же, твою мать?!

– Там, чуть дальше – Гуляев махнул рукой в направлении своего крейсером следовавшего во флагмане всего тела носа.

– Постой – позвал его гвардеец – Я не могу оставить грузовики.

– Ну так иди назад.

   Остановившись, не разберясь на перепутье долга и мучительного интереса, солдат решил шагать за торчащими через рубашку лопатками. Миновав десять метров, они наткнулись на одиноко брошенную лопату. Несколько свежих, недавно оборванных листьев, будто рассыпанными салфетками, пытались прикрыть наготу ее отполированной рукоятки.

– Лопата! – произнес голос за спиной.

– Пш-ш-ш.. тихонько!

– Нет, это НАША лопата – уверенно повторил голос и Гуляев решил что больше не станет беспокоиться про предосторожность .

   Уйдя довольно далеко в поле, тихонько крадучись по ряду прикрывавших их кустов, эти двое продолжали бы преодолевать сырость во впадинах земли и дальше, отгоняя мошек и снимая с лица налипшую паутину, как вдруг Гуляев  поднял руку и ноги стали.

– Стоп. – сказал он. А точнее даже не сказал а прошептал – Слышишь?

  Армейский, пригинаясь точно как и газетчик, повторяя все его движения, напряг слух и потупив на минуту взор, чтобы придать силы другому органу головы, помотал, наконец, ею отрицательно.

– Ни хрена, брат – сознался солдат и стал ждать что скажет худой прыткий фотограф.

   Прислушавшись снова, но уже более долго, до того что заныли ноги в коленях, Гуляев указал пальцем вправо, куда-то на одинаково бесконечные зеленые стены.

  За мной – хрипнул Гуляев, перелезая через проволоку, тараном раздвигая царапающие по лицу и рукам ветви. Подтянув застрявшую ногу, через минуту он был уже на ряду справа.

  Новый знакомый Гуляева, одной рукой придерживая берет а другой автомат на плече, последовал его примеру, однако, отгибая ветки, все-же таки сбил берет, зацепив об одну из них и долго негромко чертыхаясь, попав к Гуляеву, обтрясал с него мелкий мусор и пыль.

  Продержавшись на новом месте не более двух минут, Гуляев потащил безропотно следовавшего за ним солдата в следующий ряд справа, а затем дальше, в другой, пока вторгнув голову с сухими листьями в волосах в новую изгородь и намереваясь уже основательно помять несчастный виноградник, он не отпрянул назад, чуть не сбив с ног подхватившего его под руки гвардейца и подал тому знак действовать чрезвычайно тихо.

– Здесь! – прошептал Гуляев на ухо бритоголовому парню – В следующем ряду! – и пометил пальцем то место, куда только что безрассудно сунулась его собственная черноволосая голова.

– Что там? – задал вопрос гвардец, помогая Гуляеву сдержать равновесие.

– Ноги – последовал ответ.

– Ноги?!

– Тише! – встав прочно, Гуляев поднял камеру и шагая на кончиках пальцев ног с мышиной осторожностью, вновь приблизился к сетке лозы и медленно отодвинул, выстраивая для объектива оконце, веточку. Под его правым локтем протиснулась, выбрав точку обзора, блестящая, с выпиравшими ушными раковинами, голова оставленного на хозяйстве бригадой охранника.

   В высоких шнурованных ботинках, точь в точь как у него самого, ноги развалились на земле, чуть левее их лиц, предстоящего ряда, тогда как тело владельца ног было скрыто объявшей его с обеих сторон с готовностью гейши растительностью. Человек, лежавший недвижимо, точно бы устроился отдыхать в шезлонге, весьма, впрочем, не комфортабельном – выбранная им поза подставляла солнцу жечь одетую в камуфляжную форма спину а голова пропадала, свешиваясь где-то с другой, недоступной взору стороны.

    Гуляев навел на полтела объектив и повращав двумя пальцами, выискивая резкость, надавил на кнопку, отчего раздался короткий жужжащий щелчок. Камера засняла неподвижные ноги.

– Узнаешь, кто бы это мог быть? – Гуляев повернул лицо с шепчущими губами вниз, к алому берету. Гвардеец помотал головой, не признавая по ногам товарища. Надо отдать ему должное – этого действительно мало, чтобы узнать человека.

– Он что, мертвый?

– Не знаю. – честно ответил Гуляев, но про себя подумал что можно только надеяться что нет – Если мы подойдем поближе, то сможем это выяснить, так?

  Не долго думая, он вклинился в вязь кустов и просверлив себе дорогу костлявым телом, оказался на одной полоске земли с ногами, напоминавшими приготовленный для вспашки плуг. Хруст веточек позади выдал боровшегося с ними всеми силами гвардейца. Снова соединившись в одну команду со штатским, он утер пот со лба добровольно снятым беретом и заметив, что Гуляев смотрит куда-то вверх по ряду, а не на чудаковато выпиравшие ноги, хотел было открыть рот, но газетчик, распознав его намерение, поднял в воздух восклицательным знаком два пальца и точно собираясь включить самого себя в розетку, дал направление сержанту для нового повода почувствовать шевеление несуществующих волос на голове. На расстоянии дюжины метров от обоих, вверх по линии сухой желтоватой земли, перекрывало дамбой дорогу всякому вздумающему пройтись меж рядов изабеллы еще одно, теперь вольготно распластавшееся на комьях и траве тело.

   В отличие от человека на проволоке, прогнувшего своим весом не способные справиться с ним кривые шершавые стволы, надежды на то что этот второй все еще жив не было, практически, никакой – голова и нижняя часть ног были укрыты листьями, однако живот бедолажного члена бригады был выпотрошен и вывернут наизнанку. Красные, с прожилками оранжевого, внутренности у него узлами свисали к земле, а высвободившаяся через рану кровь черным родником напоила ее на несколько метров вниз по канаве виноградного ряда.

   Гвардеец, онемев на минуту, задышал очень сильно и часто в затылок Гуляеву, после чего снял с плеча автомат и щелкнул предохранителем.

– Я знаю его – просвистел куда-то глубоко провалившийся голос. Солдат сглотнул, дернув кадыком, и слова стали более отчетливыми – Я знаю этого парня. Мы вместе были пару дней назад в закрытых садах… А теперь он мертвый.. Они все мертвые…

   Гуляев, пересилив охвативший его вначале ужас, поднял камеру и сделал снимок, внимательно озираясь после по сторонам.

– Не хотелось бы в это верить, – ответил он – но думаю что ты прав. Они все уже мертвы и им ничем не поможешь.

  Сержант полыхнул на Гуляева дикими глазами. Лицо его было белым, как свадебная фата.

– А это значит, – договорил газетчик – что в винограднике полно червей и они покусали всю бригаду… А потом начали жрать.

– Валим отсюда! – солдат попятился назад, нацелив ствол в сторону мертвецов и потянул за рукав Гуляева. – Пойдем, слышишь?

  Гуляев поддался призыву, сам не желая оставаться здесь на ночлег и, застегнув объектив, пролез через раздвинутую проволоку, которую по-товарищецки держал для него караульный.

   Страшный ряд остался позади.

  Гвардеец, возглавляя маневр отступления, нырнул в следующую изгородь. Гуляев последовал за ним. И тут резкий удар!! Боль в носу и разбитых губах! – литая из стали голова солдата, бросившегося назад, угостила фотографа хорошим нокдауном.

– Мать твою!! – только и успел вскричать Гуляев, прижав рукой брызнувшую из носа струйкой кровь.

– Они там! – не давая ему опомниться, сильные руки схватили Гуляева и поволокли прямиком в сторону дороги – Они все там!! – оглушил его криком «монгол», подталкивая пятерней вперед, и распрощавшись наконец с оставшимся под кудрями лозы беретом.

  Размазав кровь по щеке, Гуляев обернулся назад и тут же припустил что было сил, скорее пожелав оказаться на трассе – насколько хватало глаз, в ряд, служивший им тоннелем к спасению, стекались беззвучно, один за одним, бесчисленные черные головастые полоски червей.

  Сколько же их там, Господи??! Двадцать! Тридцать! Пятьдесят!! Поток червей был схож с хлынувшей через края переполненной ванны водой.

  Бах! Бах! Бах! – подхваченное струей ветра облачко порохового дыма обожгло разбитый нос Гуляева кислотой.

– Суки проклятые! – гвардеец нажал на гашетку и автомат застрекотал без передышки – На, жри падла!!

Земля вздыбилась в месте попадания пуль, а несколько ближайших червей оказались разорванными в клочья. Продолжая поливать свинцом виноградник, гвардеец не счел излишним продолжать пусть позорное, но единственно правильное сейчас бегство.

  Через несколько минут оба выскочили на асфальт и тяжело дыша, помогли один другому взобраться на крышу средней из машин, которые стояли, словно им и дела не было, на своем прежнем месте и высматривали сонными фарами лужи миража на пересечении трассы с линией бескрайнего неба в надежде, что может быть это действительно вода.

  Десятка три червей, виляя хвостами, показалось из рядов виноградного куста, заполонив своим количеством всю обочину отведенной под стоянку грузовиков автострады, так и не успев настигнуть едва не попавшую им в пасть по собственной глупости жертву, какой вполне, при удачном для тварей раскладе, могли оказаться Гуляев и отважно вступивший в бой с гадами солдатик. Покружив вокруг и под грузовиками, поднимая к солнцу плосконосые рыльца, черви попозировали, сами того не ведая, сделавшему несколько потрясающих кадров газетчику и потеряв след беглецов, поспешили вернуться в маскирующее их обильной зеленью поле.

  Едва только исчез в кустах последний синеватый обрубок хвоста,( у червей хвост не шел к сужению, в отличие от змей, а обрывался на толщине практически равной предголовью) Гуляев свалился на спину, не в силах более быть на ногах, свесив их с покатой крыши и, прижав руку с камерой ко вздрагивающему животу, разразился тотчас же страшным давящим смехом. Колени у него неудержимо дрожали, а засохшая кровь на щеке и под носом вовсе не красила физиономию.

  Ну и пусть себе, подумал Гуляев, пусть дрожат, самое главное что мы живы. Он открыл глаза, посмотрел на стоящего исполином солдата, который, казалось, подпирал не хуже атланта небеса и показал тому наславу поработавшую камеру.