Вторая мировая война

Увы, чтобы руководство Красной армии до конца осознало ограниченность возможностей танков и определило оптимальный баланс пехоты, транспорта, артиллерии и бронированных машин, также требовался боевой опыт. Причем приобретенный не в специфических условиях Испанской войны, конфликта на Халхин-Голе или боев по прорыву линии Маннергейма, а в обстановке классических маневренных действий.

Соответственно полученному опыту менялась и структура танковых войск. Это происходило как в вермахте, так и в Красной армии. И в обоих случаях изменения были однонаправленными – уменьшалось количество танков, увеличивалась относительная численность артиллерии, транспорта и возимой пехоты. Очень часто встречается мнение о том, что недостаток танков в немецких танковых дивизиях сильно снижал их боевые качества. Однако в моторизованных дивизиях у немцев танков вовсе не имелось, но почему-то никто не воспринимает их как «неполноценные». Наличие или отсутствие танков значительно влияло лишь на возможность выполнения наступательных задач, причем в достаточно узком диапазоне условий. К примеру, как уже указывалось выше, для прорыва хорошо организованной обороны в первом периоде войны немцы свои танки старались не применять. В позиционной обороне танки также играют минимальную роль – для нее гораздо важнее общая численность войск, артиллерийская поддержка и масштабы подвоза боеприпасов. Последний критерий, кстати, является универсальным – наличие еды, патронов и снарядов гораздо важнее числа солдат, пушек и танков.

Иногда приходится слышать, что главным условием успешного блицкрига была хорошая связь и что именно поэтому возможность вести молниеносную войну «по немецкому образцу» – по крайней мере в первый период Второй мировой – имели только сами немцы.

Заметим, что этот тезис сам по себе уже противоречит легенде о «бедности» вермахта, которая якобы помешала оснастить его тем или иным видом оружия или снаряжения. Но, как мы уже отмечали выше, никогда не бывало, чтобы какая-то техническая или теоретическая новинка могла бы сама по себе переломить ход войны.

Любая попытка сделать ставку на «чудо-оружие» в ущерб остальным видам вооружений либо боевой подготовке неизбежно приводила к провалу. Исход противостояния всегда определялся общим техническим уровнем вооружения и оснащения, а также ресурсами сторон. В случае же их примерного равенства на первый план выходили подготовка войск и военное искусство противников.

Точно так же и исход каждой отдельной операции определялся комплексом факторов, из которых наиболее значимыми являются общая численность войск, их техническое оснащение и система управления. Даже связь является лишь одним из элементов системы управления войсками, весьма важным, но мало что решающим вне комплекса остальных. И что с того, что штаб 6-й немецкой армии получил известие о начале советского наступления под Сталинградом уже через полчаса, если начиная с 20 ноября 1942 года немцы не имели информации о состоянии своих коммуникаций!

Немецкое командование могло получать полную информацию о положении на участке прорыва – но в течение некоторого времени оно не знало и не могло знать, что творится в его собственном тылу, как далеко продвинулись прорвавшиеся советские войска, куда они направляются и какова их численность. И все это время наступающие части Красной армии могли действовать по первоначальному плану, не скованные необходимостью реагировать на непредусмотренные действия противника. Таким образом, связь отходила на второй план, заменяясь «домашними заготовками», помноженными на инициативу.

Да, в основу теории (точнее, практики) блицкрига было положено именно умение воспользоваться одним из факторов – тем, в котором атакующий имел преимущество над противником. Немцы верили в свое умение управлять войсками и сделали ставку именно на него – в сочетании с огромной подвижностью, позволявшей реализовать преимущество в управляемости в наиболее короткий срок. По умолчанию предполагалось, что противник, не успев реализовать свои возможности и преимущества, будет морально подавлен первыми поражениями и не просто утратит инициативу, но и лишится самой воли к победе.

Эти предположения блестяще оправдались во время Французской кампании – хотя многие немецкие генералы считали французов крайне опасным противником. Они опасались, что быстрого успеха против французской армии достичь будет крайне сложно – тем более что вермахт не имел преимущества ни в численности войск, ни в количестве танков и автотранспорта, ни в численности и качестве авиации. Вдобавок французские танки заметно превосходили немецкие по качеству защиты, а зачастую – и по мощности пушек.

Встречный бой 16-го немецкого танкового корпуса с 3-й и 4-й французскими легкими механизированными дивизиями под Анну 13 мая 1940 года принес немцам огромные потери. Некоторые историки даже уверяют, что французы выиграли его «по очкам», забывая, что в итоге поле боя все же осталось за немцами. Более того, на этом поле (и в брошенных ремонтных базах) немцами было захвачено множество французских танков, числившихся не потерянными в бою, а лишь поврежденными.[29]

Но самое важное: ситуации на главном направлении – южнее Седана – этот бой никак не изменил. Зато он научил немецких генералов в дальнейшем избегать столкновений танков с танками, памятуя о том, что немецкие танковые войска предназначены (и оптимизированы!) совсем для другого. К сожалению, этого до сих пор не понимает большинство военных историков, упорно сравнивающих количество танков, калибр их пушек и толщину брони… Ну а эффективное использование немцами зенитных орудий в качестве мобильного противотанкового резерва при отражении английского контрудара под Аррасом заставило союзников отказаться от попыток перехватить инициативу даже там, где у них – как выяснилось потом – были вполне реальные шансы на успех.

В ходе Французской кампании «туман войны» одинаково окутывал обе стороны. Но активными действиями немцы сумели не только перехватить инициативу – они смогли убедить противника в своем преимуществе даже там, где соотношение реальной численности и качества противостоящих сил такого преимущества не обеспечивало. Таким образом, главной целью блицкрига стал не собственно разгром противника, а создание у него впечатления, что любая инициатива заранее обречена на неудачу – то есть надо либо уходить в глухую оборону, либо сдаваться.

Что можно было противопоставить этой тактике? По сути, лишь одно – «никогда не сдаваться!», как гласит подпись к известной карикатуре с цаплей, проглотившей лягушку. Жертве блицкрига следует не просто продолжать сопротивление, но сопротивляться активно, сковывая инициативу противника и заставляя его отвлекать внимание и силы от тех мест, где он имел наибольшее позиционное и ситуативное преимущество. Конечно, если не учитывать заявления демагогов о том, что чрезмерно высоким потерям следует предпочесть сдачу в плен – а затем «пить баварское»… Правда, французы предпочли сдаться, а потом все равно оказались в числе победителей («Как, и они здесь?» – воскликнул Кейтель на подписании капитуляции). Но вывела их в победители отнюдь не судьба, а отчаянное сопротивление тех, кто предпочел глупую, бессмысленную и неэффективную борьбу разумной и осмысленной трусости…

Увы, тактика активного сопротивления повсюду при невозможности добиться решающего успеха хоть в каком-то месте, неизбежно выливается в многочисленные, часто разрозненные контратаки, зачастую проводимые без решающего превосходства в силах или против уже укрепленной противником позиции. Такие действия ведут к значительным потерям, кажущимся совершенно неоправданными. Действительно, если для успешного прорыва вражеской обороны требуется трехкратное превосходство – чему учат студентов на любой военной кафедре, – то не лучше ли вместо бесплодных и дорогостоящих атак уйти в глухую оборону, заставив противника нести аналогичные потери в атаке наших позиций?

Здесь мы сталкиваемся с еще одним парадоксом блицкрига, ускользающим от понимания многих исследователей. Оборона всегда подразумевает передачу права хода противнику – то есть утрату инициативы. Таким образом, противник получает дополнительное преимущество, причем отнюдь не абстрактное, а самое что ни на есть практическое. Не скованный необходимостью реагировать на наши действия, он может без помех сосредоточить максимум усилий на выбранном им направлении главного удара. После чего, даже при отсутствии общего превосходства в силах и средствах, враг без проблем совершает прорыв в нужном ему месте. В итоге наши войска, старательно избегавшие неоправданных потерь и не атаковавшие без надежды на успех, несут еще более высокие потери при поспешном отходе либо же оказываются в окружении. Те самые войска, которые мы так жалели и тщательно сберегали, избегая бесплодных контратак…

Да, тактика активного сопротивления опытному, а вдобавок численно и технически превосходящему противнику неизбежно влечет огромные потери, но эти потери все равно будут меньше, нежели при полном разгроме, который так же неизбежно последует, если отдать врагу право первого хода.

Беда в том, что в последние два-три десятка лет в общественное сознание усиленно внедряется мысль о том, что человек несет ответственность лишь за последствия своих действий – но не за бездействие. Тем более что в информационном мире представление о вещи и ее образ в сознании человека значат неизмеримо больше, нежели сама эта вещь или событие. В этом мире не составляет большого труда (хотя почитается за важное умение) найти тысячу причин, по которым действие не могло быть совершено, – даже в тех случаях, когда за бездействие предусмотрена уголовная или служебная ответственность.

При этот как-то само собой подразумевается, что мирозданием управляют некие мудрые законы[30], которые в отсутствие противодействия им сами обеспечат оптимальное развитие событий. Любая попытка противодействия этим законам мироздания скорее приведет к ухудшению ситуации, нежели к ее улучшению. Оправданием для активных действий может восприниматься стремление к личному успеху на локальном уровне – но никак не сверхличностная цель. И тем более не «счастье всего человечества». «Дон-Кихот благороден – но все же смертельно опасен» (Александр Городницкий).

В итоге оказывается, что человек, не исполнивший своего долга, но добившийся личного успеха (хотя бы на страницах своих мемуаров), воспринимается как победитель и образец для подражания – даже если его сторона потерпела поражение. Общее поражение отделяется от личного успеха, причинно-следственная связь между ним и невыполнением долга рвется, объявляясь недоказуемой. Логика при этом обычно оказывается крайне проста:

1. Если высший командир потерпел неудачу, то его приказы были неверны и глупы.

2. В таком случае и приказ, отданный нашему «локальному» победителю, был также глуп и бессмысленен.

3. Соответственно, его выполнение привело бы к еще большему ухудшению ситуации.

4. Напротив, мы видим, что отказ от выполнения приказа привел к пусть локальному, но все же успеху (вновь – хотя бы только на страницах мемуаров).

5. Вывод: совершенно очевидно и убедительно доказывается фактами, что отказ умного подчиненного от выполнения приказа глупого начальника был совершенно правилен.

Блицкриг и контр-блицкриг

Но вернемся к блицкригу. Мы увидели, что одним из важнейших факторов успеха молниеносной войны являлось психологическое воздействие на противника. Но не менее важной была и сбалансированность структуры войск, оптимизированность ее под выполнение определенных задач в определенных условиях.

В связи с этим часто возникает вопрос: если немцы экспериментальным путем, на основе боевого опыта пришли к некому «золотому сечению» танковой дивизии, подобрав для нее оптимальное соотношение танков, пехоты, артиллерии и транспорта, то почему в танковых войсках Красной армии такое соотношение до самого конца войны достигнуто так и не было?

Действительно, даже советский механизированный корпус 1944-1945 годов, по общей численности приближаясь к немецкой танковой дивизии, имел заметно больше танков, но в то же время меньше артиллерии, меньше транспорта, а значит, и менее развитые тыловые службы. Понятно, что автомобилей в армии не хватало – даже после того, как со второй половины 1943 года в войска начали массово поступать ленд-лизовские «Студебеккеры». Однако почему же нельзя было сократить выпуск танков и за счет этого увеличить выпуск грузовиков?

В конце 30-х годов один танк Т-26 по стоимости соответствовал семи гражданским грузовикам ГАЗ-ААА, то есть 10 тысяч «двадцать шестых» можно было «конвертировать» только в 70 тысяч грузовиков. Да и то лишь теоретически, поскольку в производстве техники ограничивающую роль играет не только и не столько цена, сколько количество рабочих рук, станочный парк, объем производственных помещений, наконец, возможности смежников по поставкам того или иного оборудования. Так, опыт Горьковского автозавода в 1943 году показал, что вместо одного легкого танка Т-70 (или самоходной установки СУ-76 на его базе) можно было изготовить только три грузовика. В 1942 году советской промышленностью было выпущено 12 тысяч легких танков – то есть, очень упрощая, можно считать, что вместо них имелась возможность построить 36 тысяч грузовиков.

Кроме того, было изготовлено 13,5 тысячи средних и 2,5 тысячи тяжелых танков. Считая средний танк по 6 грузовиков, а тяжелый – по 10-12, и напрочь забыв о том, что производство тяжелой гусеничной техники можно перевести на производство легкой колесной техники лишь с огромным трудом и большими потерями времени, мы получим в общей сложности 150 000 грузовиков, которые можно было бы произвести за 1942 год, полностью отказавшись от выпуска танков. Причем отказавшись не только на этот год, но и на всю будущую войну – ибо при обратном налаживании выпуска танков практически все пришлось бы начинать с нуля…

Что бы нам дала такая реструктуризация производства военной техники? За весь 1942 год Красная армия имела в своем составе (считая и потери) 470 000 единиц автотранспорта – в основном грузовых автомобилей. Таким образом, отказываясь от производства танков и от танковых войск вообще, мы бы смогли улучшить подвижность своей армии всего на треть – и все равно бы не приблизились к немецкому уровню моторизации.

Очевидно, что результат не оправдывал затрат. Более того, существует правило: если ты не можешь ликвидировать превосходство противника в какой-либо области, следует не пытаться любой ценой сократить его. Лучше сделать ставку на создание собственного превосходства в другой области и навязать противнику соперничество там, где ты будешь сильнее. Советский Союз был сильнее Германии в масштабах танкового производства[31] – и постарался полностью использовать это преимущество, переведя «моторизованную» войну в плоскость войны «танковой».

Эта война имела свои особенности. Созданные в 1942 году новые советские танковые и механизированные корпуса не были приспособлены к длительным автономным действиям в тылу противника – то есть их можно было облегчить, значительно уменьшив численность артиллерии и личного состава. Таким образом сильно облегчалось управление соединениями – немаловажный фактор при отсутствии у командиров достаточного опыта маневренной войны.

Зато большое количество бронированных машин придавало танковым и механизированным корпусам Красной армии высокие ударные качества, позволяя использовать их как для допрорыва вражеской обороны, так и в качестве мобильных противотанковых резервов. Большое количество танков в корпусе (свыше 200) позволяло посадить на броню треть, а то и половину своей мотопехоты – таким образом, не только отпадала необходимость в значительной части автотранспорта, но вдобавок ударный кулак стрелкового корпуса становился гораздо более маневренным, нежели немецкая танковая дивизия, обретая более высокую проходимость.

Безусловно, этот маневр ограничивался пределами автономности танка – боезапасом и дальностью хода по пересеченной местности. Однако быстро выяснилось, что появление большого количества советских танков даже в оперативном тылу противника вызывает моральный эффект не меньший, чем появление немецкой танковой дивизии во французском или советском тылу в 1940 и 1941 годах.

Конечно, быстро выяснились и недостатки советских танковых корпусов. Одним из главных оказалась их невысокая автономность, в результате чего танковые части сплошь и рядом оказывались в немецком тылу без топлива и боеприпасов. Однако в случае развала немецкой обороны на исход сражения это уже не влияло, тем более что у немцев обнаружилось еще одно слабое место.

На протяжении всей войны немецкие командиры всегда были склонны сильно преувеличивать численность противника. Особенно же сильно эта особенность стала проявляться в период неудач. Для немецких военных, свято уверенных в своем качественном превосходстве над любым противником, психологически было гораздо проще объяснить свое поражение многократным количественным перевесом врага. В результате мощь прорвавшихся в немецкий тыл танковых группировок тоже преувеличивалась, а за этим следовала избыточная реакция – против таких группировок сплошь и рядом бросались подвижные резервы, которые с гораздо большим эффектом можно было использовать в другом месте.

В итоге немецкие танкисты получали Железные и Рыцарские кресты и возможность для написания хвастливых мемуаров, но сражение при этом оказывалось проигранным. И происходило это именно потому, что танковые резервы вермахта вместо выполнения своей основной задачи регулярно занимались тем, что в шахматах именуется «пешкоедством».

Не будем забывать, что советский танк, в отличие от немецкого, был дешевым расходным материалом. Вдобавок численность личного состава в подобных отрезанных группировках, как правило, была весьма незначительной. Разгромить их было несложно, но при этом упускалась возможность использовать танки для «запечатывания» прорыва.

Очевидно, что для действий на стратегическую глубину ни танковые, ни механизированные корпуса образца 1942-1943 годов не годились. Поэтому с лета 1942 года советское командование начало формировать специальные танковые армии, состоявшие как из танковых, так и из пехотных соединений. Средством передвижения для последних должен был стать автотранспорт армейского подчинения – как и планировалось теоретиками середины 30-х годов.

Все неудачи или неполные успехи танковых армий формирования 1942 года с лихвой окупились действиями 3-й танковой армии в январе – феврале 1943 года. Пройдя за полтора месяца около 300 километров, 60-тысячная армия в ходе трех последовательных операций захватила 100 тысяч одних только пленных.

Потери армии также оказались весьма высоки – безвозвратно было потеряно 300 танков и около 15 тысяч человек (четверть от первоначального состава армии и порядка 20 % от всех прошедших через нее людей). Однако эти потери не шли ни в какое сравнение с масштабами достигнутых успехов: до сих пор ни одна советская армия не достигала подобных результатов, и даже победа под Сталинградом стала результатом совместной деятельности нескольких фронтов. Более того, чтобы остановить 3-ю танковую армию и отбросить ее из района Харькова, немцам пришлось ввести в бой 2-й танковый корпус СС – элитное соединение, превосходящее ее по всем параметрам, включая количество танков и численность личного состава. Именно тут вермахт впервые в массовом количестве использовал новейшие танки «Тигр».

Летом 1943 года советские танковые армии, в соответствии с полученным опытом, были переформированы по новым штатам, обеспечивающим им более высокую подвижность. Теперь они стали практически полным аналогом немецких моторизованных (танковых) корпусов. Аналогов немецких танковых групп (танковых армий) советское командование не формировало – отчасти все из-за той же нехватки автотранспорта, отчасти потому что осознавало трудности с управлением столь сложными войсковыми объединениями.[32] Иногда помимо танковых армий отдельные фронты формировали подвижные или конно-механизированные группы, состоявшие из нескольких танковых или механизированных корпусов, усиленных пехотными и кавалерийскими соединениями.

В целом советский вариант блицкрига отличался от немецкого более упрощенной структурой подвижных объединений, меньшим количеством артиллерии в подвижных войсках и в целом гораздо меньшей их автономностью. В то же время нехватка артиллерии отчасти компенсировалась ударной мощью танков, а сравнительно малая автономность – заметно более высокой подвижностью в оперативной глубине вражеской обороны. В результате там, где немецкий танковый корпус оказывался скован пуповиной «панцерштрассе», советская танковая армия получала гораздо большую свободу действий, пусть и на сильно меньший период. Более того, советскому варианту блицкрига оказалось гораздо труднее что-то противопоставить – именно из-за сокращения разрыва между танковой группировкой и наступающими за ней пехотными соединениями, а также из-за отсутствия чрезмерно длинных и крайне уязвимых коммуникаций.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

«Strategy Adventure»; это тот редкий случай, когда английский язык передает понятие точнее русского – с учетом многозначности термина adventure, обозначающего и приключение, и авантюру, и свершение.

2

А. И. Неклесса.

3

Вторая мировая война создала транспортную авиацию, обладающую значительной грузоподъемностью, и «довела» до практического применения реактивный двигатель. Кроме того, проблема снабжения крупных воинских группировок на Тихом океане привела к возникновению логистики, отработке средств связи, обнаружения (радар) и управления. В 1950-1960-е годы эти факторы, соединившись, способствовали триумфу пассажирской авиации и резкому увеличению мобильности населения ведущих стран мира.

4

В этом смысле экспансия Третьего Рейха являлась всего лишь попыткой увеличения национального ареала до невероятных масштабов, а проекты порабощения или физического уничтожения покоренных народов (типа плана «Ост») представляли собой лишь попытку закрепить безраздельное доминирование арийского национального меньшинства на завоеванных территориях. Япония официально декларировала строительство межнациональной империи («Восемь углов света под одной крышей»), но по сути лишь разворачивала понятие японской нации до масштабов «азиатской расы». Фактически же поведение япнцев в Китае имело вид именно национального противостояния.

5

Д. Бронштейн.

6

Презрение к «недочеловекам» роднит англосаксонскую цивилизацию с нацизмом. Впрочем, британские корни германского нацизма не являются секретом для исследователей, а modus operandi Британский империи в XIX веке до боли напоминает поведение нацистской Германии – с той разницей, что грубая сила (в виде не танков, но броненосцев) обычно лишь следовала за экономическим давлением со стороны «мастерской мира».

При этом викторианская Англия демонстрирует нам высоты и технического, и культурного прогресса, до сих пор завораживая воображение имперской эстетикой, строгой и утонченной одновременно. Оборотной стороной этого прогресса стала рационализация жестокости: «за ломку машины ломаются кости и ценятся жизни дешевле чулка» (лорд Байрон). Лишь усилия великого Дизраэли привели к ликвидации глубочайшего культурного раскола внутри самой страны, когда элита империи перестала рассматривать простолюдинов как недочеловеков, признав за ними право принадлежности к высшей нации. За пределами же своей метрополии Британия оставляла за собой расстрелянные с моря города и разрушенные экономики, мало заботясь о законности своих действий и вполне заслуженно снискав ненависть во всех концах мира.

7

С. Переслегин, «Операция „Шлиффен“» // Иные возможности Гитлера. М., СПб. АСТ., Terra Fantastica, 2001.

8

Центр Калининграда-Кенигсберга все еще состоит, преимущественно, из площадей, а на густозаселенном до войны острове Кнайпкоф осталось единственное здание, разрушенное, но не рухнувшее – кафедральный собор XIV века.