Моя Россия

– Ты хочешь сказать, что наши Ирицы хуже, чем какая-нибудь деревушка Германии? – с улыбкой переспросил Женька.

– Ну не то чтобы хуже, ну, как это объяснить, – на несколько секунд задумался Паша, – запущеннее она что ли. Понимаешь, Жень, ну вот посмотри, сколько в наших Ирицах покосившихся заборов, сколько заброшенных и полуразрушенных домов, а дорог, где можно проехать на машине, так и вообще нет.

– Как это нет, Паш? Ну, ты же вон проехал на своей машине, забыл что ли? Выгляни вон за дверь, она у тебя прямо тут, в палисаднике стоит.

– Ну, Жень, – несколько смущенно сказал Паша, – ну я не про то, я про асфальтированные дороги говорю.

– Ну, а зачем в Ирицах нужны асфальтированные дороги? Въезд в деревню полностью асфальтирован, до магазина тоже асфальт, а внутри деревни-то он зачем, что нам теперь и в деревне по асфальту вместо живой земли ходить нужно? Нет, Паш, тут я с тобою не согласен.

– Ну ладно, бросим дороги, но ты согласен с тем, что в деревне все покосилось, развалилось и рухнуло? Молодежи почти не осталось, все, кто смог уехать, уехали. Где тут можно работать, где учиться, что вообще тут делать? А вот, кстати говоря, в Германии, наоборот, в своих и, попрошу заметить, не в покосившихся от времени домах, живут только обеспеченные люди, а их дети, которые еще не успели устроить свою жизнь, как правило, живут и работают в городах. Жить в своем доме для них это престижно. А все коттеджные поселки очень современны и комфортабельны, ухожены и обустроены по последнему слову техники. По крайней мере, в каждом доме есть телефон, джакузи, Интернет. Все дороги асфальтированы, на них нанесена яркая дорожная разметка, все идеально чисто и мне даже кажется, что в любом деревенском магазине можно расплатиться по кредитной карте. Короче говоря, мы отстаем в развитии от Европы лет на пятьдесят, не меньше.

– Ну и что с того? – спокойно спросил Женька, чем немало обескуражил Пашу.

– Как это что с того, – с негодованием возмущался Паша, – в этом же весь смысл и заключается. Они цивилизованные, а мы нет.

На этих словах, Паша забрался подальше на кровать и поджал под себя ноги.

– Значит, Пахан, ты полагаешь, что погоня за деньгами и материальными благами определяет суть цивилизованного общества? В этом заключается твоя философия, да? Очень убогая позиция, – даже не дожидаясь ответа, резюмировал Женька, – неужели не унижает тебя такое слепое преклонение перед обществом, которое в большинстве случаев тебя презирает, которое даже после поражения в войне продолжает относиться к тебе в лучшем случае снисходительно? Сейчас я имею в виду, конечно, не лично тебя, Паша, но весь наш народ. И если ты приезжаешь в Германию не как победитель и хозяин, а как восхищенный турист из стран третьего мира, то мне искренне жаль тебя, Паша. А между прочим, твой дед воевал именно с Германией и умер оттого, что осколок, оставшийся в его теле после войны, дал о себе знать. Его убила именно та война, пусть даже и через сорок пять лет после ее окончания. Сейчас я не буду спорить с тобой о том, какой у них уровень жизни. Мне это, Паша, безразлично, – хладнокровно произнес Женька, – но я хочу сказать тебе о другом – я верю в то, что все, что ты рассказываешь нам о Германии или о любом другом европейском государстве, – правда. Больше того, лично я верю тебе, что именно так, как ты говоришь, и есть на самом деле. Но суть всего это заключается в том, что все это, Паша, чужое, все это не твое. Если у твоего соседа очень красивый и ухоженный дом, то это еще не повод, чтобы переселяться к нему. Попробуй спросить себя, а нужен ли ты ему? И я уверен, что если ты будешь честен с самим собой, то ты ответишь на этот вопрос отрицательно. Нет, Паша, ты ему не нужен, потому что у него своя жизнь. Но если тебе очень нравится именно его уровень жизни, то просто улучши свой. Зависть – плохое чувство. Вообще не понимаю, и почему москвичи всегда такие поверхностные? Да, видно, верно говорят, что не Москвой Россия богата, но провинцией.

На этих словах, чувствуя неладное, в спор вмешалась Елена. «Так, мальчики, – сказала она серьезным тоном, – быстро прекращаем этот бессмысленный разговор. Не хватало вам еще и поругаться из-за этой ерунды».

– Да, действительно, хватит уже об этом, – поддержал Паша, – по этому поводу можно говорить бесконечно.

– Согласен, более того, у меня имеются дела поважнее, чем европейское благополучие, – иронично заявил Женька, – мне завтра, точнее говоря, уже сегодня, нужно накосить травы для кроликов. Сколько, кстати, сейчас времени, кто-нибудь знает?

– Без пяти минут шесть, – посмотрев на свои дорогие швейцарские часы, сообщил Паша.

– Вот, уже шесть утра, – забеспокоился Женька, – а мне вставать в семь. Хотя после такого ливня можно поспать и подольше. Нам Филимоновы косилку должны дать, – обращаясь к Ленке, произнес Женя, – и, как только возьмем, сразу на луга. Думаю, до обеда накосим.

– Ну хорошо, хорошо, Жень, – поняв желание Жени, сказала Елена. – Ну так сейчас и пошли, дождик-то, по-моему, уже совсем кончился. Выгляни за дверь, глянь.

Женька приоткрыл дверь. С улицы резко пахнуло утренней прохладой и свежестью.

– Точно, кончился, – радостно заявил Женька, – ну, значит, нам пора по домам.

К этому времени хмель, который держал почти всю ночь Пашу в приподнятом и бодром расположении духа, постепенно улетучивался. Его сменила тяжкая сухость в горле, и смертельно валило с ног желание поспать.

– Спасибо тебе за чудный вечер, Жень, – протягивая руку, благодарил Паша. – Этот вечер еще более чудесен потому, что сегодня я встретил прекрасную девушку.

Света отвела глаза и скромно приподнялась с кровати.

– Ну еще бы, Паш, – смешливо добавил Женька, – здесь, это вам не там. Где ты еще, как не в Ирицах, таких красивых московских девушек сможешь встретить. В Германии что ли? – И на этих словах он искренне захохотал. – Думаю, нет таких девушек в Германии. Все они здесь у нас, в Ирицах!

– Ладно, пойдем, патриот, – беря Женю за руку и немного наклонившись, чтобы не удариться головой о низкую притолоку амбарушки, ласково произнесла Елена.

В то же мгновение они исчезли, растворившись в утренней прохладе августа. А где-то вдалеке старательно запел петух, и было слышно, как лает чья-то собака. Звонкое утреннее эхо с удвоенной силой разносило по округе эти знакомые каждому деревенскому жителю звуки.

Автор этих строк и сам неоднократно просыпался в деревенской постели, разбуженный пронзительными криками утренних петухов. Слушая мелодию государственного гимна, звучащего из динамиков старенького радиоприемника, я лежал на кровати и мечтательно смотрел в окно, наблюдая, как просыпается природа, как оживает и наполняется смыслом грядущий день.

– Мне тоже было очень приятно с тобой познакомиться, – заправляя смятую постель, сказала Светлана, – но, к сожалению, мне пора идти домой. Я очень устала и хочу спать.

– Конечно, Светочка, я все понимаю. Пойдем, я провожу тебя.

Светлана не стала отказываться от Пашиного предложения ее проводить, и они вместе вышли из амбарушки. К этому времени на улице уже полностью рассвело. Небо стало практически безоблачным, если не считать длинный хвост уходящей вдаль черной дождевой тучи, еще час назад накрывавшей собою все деревенские окрестности. Красные лучи светившего снизу солнца красиво рвали в клочья густой туман, стелившийся толстым одеялом над пробуждающейся деревней.

Паша тихо прикрыл дверь амбарушки, быстро зачерпнул железной кружкой воды из стоявшего возле колодца ведра и вдоволь напился прохладной и очень вкусной воды, затем он нежно взял Свету за руку, и они медленно побрели по мокрой дороге в сторону дома, где жила Светлана.

До самых дверей Светиного дома они не проронили ни слова, и лишь мягкий шелест влажных деревьев да крик далеких петухов поэтично нарушали утреннюю тишину.

– Ну, вот я и дома, – сообщила Светлана.

– Спасибо тебе за прекрасный вечер, – поблагодарил Паша.

– Это тебе спасибо, это ведь ты меня на речку пригласил, – ответила Света, – ну, все, я пошла, ладно?

– Ладно, до встречи, но мы ведь еще увидимся, да?

– Конечно, увидимся, Паша, ты же на две недели приехал, да и я, скорее всего, еще две недели здесь тоже буду. В общем, у нас еще предостаточно времени.

– Да, Света, ты права, обязательно увидимся, и может быть, даже сегодня. А пока я желаю тебе спокойного сна и сказочных дневных снов. Отдыхай и набирайся сил для наших следующих встреч.

На этих словах Паша подошел к Свете, нежно обнял ее и поцеловал. Она ответила ему взаимностью, и их губы на несколько секунд слились в страстном поцелуе.

– Ну все, мне пора бежать, до встречи, Паша, до встречи, – ласково произнесла Света и бесшумно, словно кошка, направилась к двери.

Через мгновение дверь закрылась, и Паша остался один.

Он вдохнул полной грудью ароматного, деревенского воздуха, который после дождя становится особенно свежим, и неторопливо поплелся в сторону своего дома, прокручивая в голове события минувшей ночи.

– Какая все-таки странная ночь, – думал про себя Паша, – ночь полная событий, эмоций и удивительных приключений. Хотя, что в них удивительного, я же всего-навсего напился самогонки и был порядочно пьян. Да и сейчас я еще пьян, – признался сам себе Паша. – Поэтому нужно как можно скорее идти домой и срочно ложиться спать. Усталость все сильнее и сильнее валит меня с ног. Но все равно, как-то замечательно и спокойно у меня на душе, – признавался сам себе Паша, проходя вдоль тех самых покосившихся заборов, что еще вчера он так страстно ругал.

И где-то в глубине души он радовался этому чувству удовлетворенности, и ему было как-то неожиданно приятно идти сейчас в это раннее и свежее утро мимо деревянных заборов, пропитавшихся после ливня дождевой водой. Все это казалось каким-то родным, понятным и очень милым.

Дойдя до своего дома, Паша решил лечь в амбарушке. Он тихо открыл незапертую дверь, зашел внутрь, снял ботинки и прямо в джинсах, совершенно обессиленный, завалился на кровать. Безупречный швейцарский механизм его наручных механических часов показывал точную дату и время – 2 августа, 06 часов 30 минут. Через несколько секунд Паша впал в глубокий сон.

V

В этот раз он видел странный сон. Ему снилось, что он, абсолютно голый, молча стоял на берегу Тырницы, воды которой были красного цвета, но это почему-то его совсем не удивляло, и он, подняв голову, смотрел в небо, медленно крутившееся по часовой стрелке вокруг Земли. А в самом центре небосвода огромными буквами из облаков было высечено название деревни – «Ирицы». И это слово тоже поворачивалось одновременно с небом, только в обратном направлении, против часовой стрелки, и от этого складывалось впечатление, что это и есть центр мира, экзистенция мироздания, на которое нанизана вся Вселенная. Паша поднял руки вверх, глубоко вдохнул, затем разбежался изо всех сил и нырнул в ледяные воды Тырницы. Красные брызги разлетались по сторонам и окрашивали все кругом. Паша клином вошел в воду, устремившись в глубину речной пучины. На мгновение у него перехватило дыхание, он съежился от охватившего его ледяного безумия, словно бы он нырнул в прорубь, и инстинктивно, не доплывая до дна и выгнув спину, поплыл вверх, на воздух, туда, где можно дышать, где можно согреться. Паша плыл вверх с поднятыми руками, рассекавшими воду, он болтал ногами, чтобы хоть как-то ускорить свой подъем на поверхность, но вода не хотела заканчиваться. Он всплывал долго, до последней степени стараясь задержать дыхание, ему уже хотелось сделать вдох. Все сильнее и сильнее он хотел дышать, но вода и не думала кончаться и выпускать его из своих ледяных объятий. Так продолжалось несколько секунд, но для Паши прошла целая вечность. Но в самый последний миг этой короткой вечности, когда у него уже не было сил оставаться бездыханным, вода все-таки вытолкнула его на поверхность. И не просто вытолкнула, а вознесла, и Паша, сделав глубокий вдох и оттолкнувшись от самой кромки водной глади, полетел. Он взлетал все выше и выше, река и деревья оставались внизу под ним. От мокрого тела валил пар, кожа покраснела, и Паше стало жарко. И вдруг он внезапно понял, что может управлять своим полетом. Стоило ему подумать и сделать движение в сторону, он тотчас же летел туда. Он мог пикировать вниз головой и мгновенно взмывать вверх. Немного освоившись с правилами поведения в полете и попривыкнув, Паша сбавил скорость и медленно парил над деревней, с интересом разглядывая ее окрестности, видимые в тот момент, как на ладони, будто подробный макет местности стоял на столе перед ним, и он имел возможность разглядывать сверху каждую мелочь, то приближаясь, то вновь взмывая ввысь. С высоты он разглядел свой дом на окраине деревни, подлетел к нему, немного полетал над большим огородом, пролетел над амбарушкой, сорвал веточку черемухи, возвышающейся над ней, и удалился в сторону дома, где жила Света. Пролетая над чужими огородами, он в подробностях видел каждую мелочь крестьянских подворий – и гуляющих по огородам кур, и лающих собак, и греющихся на утреннем солнышке кошек. Неожиданно Паша заметил Михалыча, того самого тракториста, встреченного еще вчера в деревенском клубе, который в это раннее утро точил стареньким бруском свою новую косу, купленную им накануне на рынке в райцентре. Он сидел на лавочке возле забора и увлеченно шкрябал бруском по блестящему лезвию, видимо, от удовольствия издававшему мелодичный и красивый звон. Положив брусок на лавку, Михалыч сдул с лезвия стальную пыль, аккуратно поводил пальцем поперек лезвия косы и, оставшись весьма довольным заточкой, направился в сторону своего старенького сарая, открыл массивную дверь и исчез в его внутренностях.

Сделав небольшую петлю над владеньями Михалыча, Паша направился в сторону дома Светы. Он сам не знал, зачем он туда летел, но что-то неведомое тянуло его именно к этому дому. И вот он уже подлетел к нему и спустился до самых окон, поскольку ему очень хотелось заглянуть в них. Он приблизился к самому стеклу и заглянул внутрь. В небольшой, светлой и залитой утренним солнцем комнате, возле газовой плиты, стояла бабушка и помешивала большой ложкой кипящее в кастрюле варево. «Ах, это кухня», – подумал про себя Паша, немедленно перелетел к другому окну и заглянул в него. Это была большая гостиная с расположенным посередине прямоугольным столом, где вдоль стен стояла старая лакированная мебель, включая шкаф, трюмо и две тумбочки, уже давно вышедшие из моды, но все еще находившиеся в отличном состоянии.

– Опять не то, – тихо пробурчал Паша и бесшумно переместил свое невесомое тело к третьему окну.

Заглянув в него, он наконец-то увидел Свету. Она сладко спала под толстым, пуховым одеялом, а ее длинные светлые волосы картинно спадали с подушки на пол. Паша прильнул к стеклу и стал разглядывать эту завораживающую воображение картину, которую он сразу же назвал в своих мыслях «спящая красавица». Он парил в яблоневой тени, еле касаясь своим носом стекла. Светлана начала переворачиваться на другой бок, и Паше показалось, что она на секунду открыла глаза и лениво посмотрела в окно. Паша мгновенно взмыл ввысь, чтобы Света не увидела его, поскольку он парил совершенно голым. Настолько реальными были его видения. Он взлетел так высоко, что ему стало видно райцентр Шилово. Внизу под собой Паша заметил тонкую и вечно петляющую нитку реки Оки. От высоты у Паши захватывало дух, и немного кружилась голова, но страха он совершенно не испытывал. Поднявшись еще выше, он мог совершенно спокойно обозревать сразу несколько деревень, бескрайние леса и поля, стремительно уменьшающиеся в своих размерах и постепенно исчезающие внизу в голубой дымке неба. Он совершенно потерял из виду Ирицы. Все слилось воедино, оставшись за облаками снизу. Паша испытывал в эти минуты непередаваемые ощущения, величие неба и бескрайность пространства завораживала, красота земли потрясала. Он не мог поверить, что все это волшебство происходит с ним на самом деле. Он летел с огромной скоростью, и даже не думая о том, каким образом он будет возвращаться обратно, словно чувствовал, что в этот день с ним не может случиться ничего плохого. Неизвестно сколько по времени он мчался, облетая облака со скоростью выше скорости реактивного самолета, но, в конце концов, утомившись, Паша решил-таки приземлиться и посмотреть, где он оказался. И он начал постепенно снижаться. Земля стала приобретать кое-какие очертания, вырисовывались контуры береговой линии, виднелся океан. По кривой и рваной линии берега, отделяющей материк от океана, Паша понял, что приближается к Европе. Он сразу же узнал мятый сапог Италии, купающийся в Средиземном море, вычленил треногу северных европейских государств – Норвегию, Швецию и Финляндию, а также скомканный берег Великобритании с плавающей рядом Ирландией. Паша начал быстрое снижение прямо к каблуку италийского сапога, итальянскому городу Барии, чтобы быстренько нырнуть в воды теплого Адриатического моря и немного охладиться после долгого полета. Но подлетев ближе, он почему-то передумал и устремился на верх сапога, быстренько достиг Милана, даже не представляя, с какой поистине чудовищной скоростью он перемещается в пространстве, и, не останавливаясь, вылетел за территорию Италии. Внезапно перед ним встали Швейцарские Альпы, и он с легкостью перелетел их, оставив далеко позади себя, затем Берн, Невшательское озеро и наконец – Франция, его любимая Франция. Тут Паша сбавил скорость, приблизился к земле и летел, разглядывая французские деревни, перелетая реки и озера, населенные пункты, пересекая автострады и минуя города. Так он летел до тех пор, пока не увидел под собой Париж с торчащей из самого центра Эйфелевой башней. Он смотрел на Париж и видел Елисейские поля, улочки Монмартра и вспоминал, как он гулял здесь еще совсем недавно. Пролетая над рекой Сеной, он вдруг увидел, что вода в ней тоже красного цвета, а в глубине ее течения, практически возле самого дна, можно увидеть ее истинное название, и Паша просто ахнул в сердце своем, когда прочитал его. Отныне река Сена, носила новое имя – Тырница.

От происходящих чудес в сознании Паши все перемешалось.

– Если в Париже протекает Тырница, – думал про себя Паша, – то значит, сам Париж является районным центром нашей деревни Ирицы? – Сам факт осознания этого вводил Пашу в ступор. Париж – наш! Париж – русский город! Эти слова пульсировали в сознании Паши и пропитывали каждую клеточку его виртуального тела. Он начал летать по русскому городу Парижу, словно бы он знал каждый закоулок, каждую подворотню и каждый куст. Он петлял по парижским улочкам, пролетал мимо утренних окон, в которых отражался солнечный свет и видел еще сонных парижан, неторопливо плетущихся на работу, паркующих свои малюсенькие автомобильчики или уже сидящих в кафе и пьющих утренний кофе вприкуску с хрустящей французской булочкой. И все бы хорошо: и красивые дома, и старинные мостовые Монмартра, и милые ресторанчики в центре города, и элегантная, вечно стремящаяся ввысь Эйфелева башня, и Елисейские поля, и даже недра старого парижского метро, открывшегося в 1861 году, как раз в год отмены в России крепостного права, – все это грело душу русскому человеку не меньше, чем родные рязанские просторы и стены Московского Кремля, если бы не одно НО. Как говорили эмигранты Белого движения, наводнившие Европу после большевистской революции 1917 года: «В Париже все хорошо, но лишь один минус – слишком много французов».

– Нет, ну а в самом деле, – думал про себя Паша, – почему все люди говорят на французском языке в городе, посередине которого протекает река Тырница? И почему никто не обращает на это никакого внимания?

Полетав еще немного, к Паше внезапно пришло осознание того, что ему перестает нравиться эта приторная ухоженность, правильная геометрия заборов, до неестественности идеальные кусты и даже одинаково обмотанные на шее разноцветные шарфики прохожих. Мозг Паши кипел, словно вода в чайнике.

– Нужно остыть, нужно срочно охладиться, – бормотал Паша, – где, где я тут видел единственную надпись на русском языке, начертанную на дне реки, такую родную, теплую и понятную, – спрашивал сам себя Паша.

Он взлетел выше, нашел глазами мост Александра III и, приблизившись к нему, со всего маху нырнул в холодные красные воды Тырницы почти в самом центре Парижа.

Пашу вновь охватил ледяной экстаз. Он погружался все глубже и глубже, а в его голове крутились только два слова: Париж на Тырнице, Тырница в Париже.

– Абсурд, безумие, бред, этого не может быть, – без устали твердил разум.

– Это правда, реальность, факт! – самоуверенно отвечала воля, – Париж на Тырнице – это возможно. Париж – русский город, и это не сон. Россия там, где есть хотя бы один русский человек.

Паша старался зацепиться за эту последнюю мысль.

– Я русский! И если я в Париже, значит Россия тут. Париж – русский город. Париж наш!

Паша погрузился уже на такую глубину, что у него сдавило виски. Вода вокруг казалась не просто холодной, она была ледяной. Паша открыл глаза, поднял голову вверх и увидел бездну, посмотрел вниз и обнаружил выход. «Выход там, внизу, – говорил себе Паша, – нужно плыть глубже и ничего не бояться».

И он плыл, погружаясь все глубже и глубже, туда, в пучину, подальше от Парижа, назад – к родным деревенским просторам.

В следующее мгновение вода все же вытолкнула его на поверхность с обратной стороны дна, и он вновь взмыл в бескрайнюю высоту неба. Оглянувшись по сторонам, Паша внезапно понял, что он опять совершенно удивительным образом очутился в Ирицах, на поросшем полевой травой берегу Тырницы.

Не успел он осознать этого, как все пространство вокруг него пошатнулось, словно бы кто-то дотронулся рукою до недвижной водной глади, и от прикосновения к ней все видимое отражение неба и земли поплыло. Паша пошатнулся вместе с пространством, вздрогнул и инстинктивно попытался схватиться за свисавшую над водой ветку, но она внезапно исчезла, просто растворившись в ускользающем пространстве.

И тут Паша открыл глаза и… проснулся.

VI

Старенькие часы-ходики, многие годы тикающие на стене бабушкиного дома, пробили два раза. День находился в самом разгаре, солнце стояло высоко над землей и согревало своими лучами немного остывшую за ночь и увлажненную хорошим дождем землю. По всей округе слышалось пение птиц и веселое стрекотание кузнечиков. На широком лугу, раскинувшемся прямо за бабушкиным домом, мычала одинокая корова, а где-то возле магазина, захлебываясь от охватившего его охотничьего безумия, визжа и лая, носился маленький щенок немецкой овчарки, гонявший по всей дороге соседских кур. Кудахча и громко хлопая крыльями, куры разбегались по сторонам, оставляя за собой клубы песочной пыли, чем еще больше распаляли охотничий инстинкт маленького пса.

Александра Захаровна стояла на кухне возле плиты и заливала холодным хлебным квасом тарелку с только что нарезанным салатом, из которого тут же получалась вкуснейшая окрошечка.

– Привет, бабуля, – радостно заявил Паша, вваливаясь в сени с пустой железной кружкой в руках.

– Здравствуй, Пашенька, – спокойно отвечала бабушка, – нагулялся? Тебя всю ночь ведь не было, я даже поначалу волноваться начала. Только тогда и успокоилась, когда узнала, что ты вместе с Женькой Михеевым ушел. Я же после того, как ваши танцы в клубе закончились, его мать видела, она-то мне и сказала, что ты вместе с Женькой и другими деревенскими ребятами на речку пошел костер жечь. Ребята-то у нас все хорошие, ответственные, ничего плохого про них сказать не могу. Вот я и успокоилась.

– Да, бабуль, нагулялся вволю, – довольно признался Паша и, зачерпнув холодной колодезной воды из ведра, жадно выпил целую кружку.

– У-у-у-х, – выдохнул он, вдоволь напившись чистой воды, – как же все-таки хорошо у тебя, бабуля.

– Ну, еще бы не хорошо, конечно, хорошо. Это тебе Паша не в городе на десятом этаже сидеть. Тут у нас природа, воля везде. Я вот, когда в городе всю зиму живу, жду не дождусь, пока весна настанет, чтобы сюда уехать. Не могу в городе жить, нет там раздолья, в камне все, неживое. Ну да ладно, вам молодым виднее, где жить, садись, давай лучше вот за стол, я только что окрошку свежую сделала, покушай. Окрошечка-то она, знаешь, как с похмелья помогает. Твой дед-то постоянно окрошки с утра просил, если с вечера подвыпил чего. Она его сразу в чувства приводила. Вот и ты садись, отведай дедовой окрошки. По его рецепту всегда квас делаю.

Паша чувствовал порядочный голод, поэтому с удовольствием принял предложение бабушки и уютно уселся за стол на свое любимое место, прямо возле окна, выходящего в сад.

– Слушай, бабуль, а ты можешь мне рассказать, как вот люди в деревне живут, чего здесь хорошего? – поинтересовался Паша.

– Тяжело сейчас в деревне жить стало, Паша, ой как тяжело. Поразъехались все легкой жизни искать, деньги хотят зарабатывать, в городах жить. Чтобы и вода из крана, и газ природный, и хозяйство вести не нужно, а только в магазин ходить да колбасу с сосисками покупать, да шмотки разные. Вот такие вот сейчас приоритеты у вас, у молодых. Почти одни старики-то в деревне и остались, которые всю жизнь тут прожили и к городу не приспособлены. Вот когда мы с дедом твоим еще жили, тогда все лучше было: и работали мы в колхозе, и детей воспитывали, и скотину всякую держали. Конечно, трудились, крутились, как белки в колесе, но зато хозяйство у нас крепкое было, семья многодетная. Как вспомню, Паш, как у нас все дружно делалось, как вот в этом самом доме детские голоса, смех, суета, беготня всякая, а мы с дедом хозяйством занимаемся, старшие дети нам помогают, за младшими смотрят, за скотиной присматривают. А вечером собираемся мы всей семьей, а это, Паша, одиннадцать человек, и все за одним столом усаживаемся и из большой кастрюли разбираем картошку, которую сами и вырастили. И опять шум, гам, суета, все ложками по тарелкам стучат, а мы с дедом едим да смотрим, чтобы всем поровну еды досталось. Только теперь Паша и понимаю, что тогда-то и было оно – счастье! Конечно, беднее жили, чем сейчас-то, по-вашему. И мясо ели мы не каждый день, экономить умели, но зато все вместе держались. Дружно жили, крепко. В будущее мы Паша свое верили и твердо знали, что общее дело делаем, и дома, и в колхозе. И за семью свою гордиться умели и за страну. А когда Гагарин-то в космос полетел, так у нас в деревне концерты в клубе три дня проходили. Из города чиновники приезжали, поздравляли. И ты знаешь, Пашенька, тебе, конечно, сейчас не понять этого, но мы эту общую гордость, как свою собственную заслугу воспринимали. Каждый по-своему. Ведь от нас тоже многое зависело. А на первое мая всегда выходной день объявляли, мы все на демонстрации ходили. Да не просто так ходили, а показывали свои достижения всему району, всей стране. А колхоз наш всегда в передовиках ходил, и по надою, и по урожаю. А после демонстрации мы все возвращались домой и праздновали. И дети чувствовали, что что-то важное происходит, и радовались вместе с нами. До сих пор я Паша понять не могу, как все так произойти могло, чтобы такая страна рухнула. Что же мы не так сделали? Войну выиграли, страну восстановили, землю пахали, хлеб выращивали, детей воспитывали, работали в три смены. Все хотели нашим детям и внукам оставить. Для вас же все и делали. Для вас жили. А получается, Паша, что все это вам и не нужно теперь. А мы на это жизни свои положили.