2 брата. Валентин Катаев и Евгений Петров на корабле советской истории

Сохранились свидетельства и о дуэли настоящей. Поэт Александр Соколовский вызвал на дуэль Валентина Катаева. Конечно же, из-за женщины. В серьезность намерений дуэлянтов никто не поверил. Решили: поединок придуман, чтобы прославиться, добавить романтического ореола к репутации. Сын Валентина Петровича Павел Катаев, знавший эту историю со слов отца, говорил Сергею Шаргунову: “Всё было устроено как перфоманс”[166]. Видимо, перфоманс не удался.

Билеты на вечера “Зеленой лампы” продавали в книжном магазине газеты “Одесские новости” на Дерибасовской и в консерватории у швейцара.

Весной 1918-го появился одесский юмористический бюллетень “Яблочко”. Краевед Алёна Яворская, сотрудник Одесского литературного музея, считает, что “Яблочко” издавали поэты “Зеленой лампы”.

На первой же странице читаем рекламу: “Вы еще не посетили «Зеленой лампы»? Ах, ведь это непростительно! Отчего продовольственный кризис? Отчего жутко на душе? Отчего вам жена изменила? Всё оттого, что вы так долго собираетесь на вечер «Зеленой лампы». Там Вал. Катаев, там пылкий Юрий Олеша, там влюбленный в Блока Бор. Бобович, там кокетливая Зинаида Шишова, там огненный и свирепый Э. Багрицкий. Идите, и да будет мир над вами…”[167]

“Яблочко” продержалось три номера. Дольше выходила появившаяся еще в 1917-м иллюстрированная “Бомба”, “журнал революционной сатиры”. Ее создание с “Зеленой лампой” не связано, но там печатались участники и “Лампы”, и “Бронзового гонга”.

К этому времени относится и редкое упоминание о Евгении Катаеве. Он еще не писал ни стихов, ни прозы, но уже прекрасно играл на рояле. Таким его и запомнила Зинаида Шишова: “Я довольно слабый ценитель музыки, но знающие люди его очень хвалили, – вспоминала она. – А Женя по скромности объяснял свои успехи только тем, что учился играть на расстроенном рояле. Поэтому-то у него получались «несколько оригинальные интерпретации»”.[168]

…Жизнь в Одессе от весны до поздней осени 1918 года была относительно благополучной. Деятелей Украинской народной республики немцы вскоре разогнали, у власти поставили гетмана Павла Скоропадского, русского генерала из старинной, богатой малороссийской дворянской семьи. Скоропадский только в 1917 году начал учить украинский язык, говорил с акцентом. Украинские националисты ненавидели его и презирали, русские презирали не меньше, в чем может убедиться всякий читатель булгаковской “Белой гвардии”.

На самом же деле режим Скоропадского подарил Украине лучшие, самые спокойные и сытые месяцы за все годы Гражданской войны. Правда, немцы вывозили с Украины зерно, сало, мясо и вообще всё, что могло пригодиться Германии. Первая мировая война продолжалась, исход ее не был предрешен, и немцы хотели накормить свою армию и полуголодное население. Германия выпускала в колоссальных количествах иприт и взрывчатку, а питались люди – картошкой и брюквой. Изобилие мяса и молока на Украине поражало немцев. Украина была еще так богата, что провизии хватало и немцам, и украинцам, и русским. Русские дворяне и буржуа, писатели, артисты, офицеры и генералы бежали из голодных Москвы и Петрограда, чтобы пожить по-человечески. После черного пайкового хлеба и пайковой же ржавой селедки ели белый хлеб и пирожные и от всей души ругали “опереточную” власть гетмана.

Случалось, правда, что украинские селяне убивали зарвавшихся немецких оккупантов, а то и поднимали настоящие восстания. И всё же держава Скоропадского была тихой гаванью рядом с истекавшими кровью Доном и Кубанью, разоренной продразверстками черноземной Россией, голодными и замерзающими Москвой и Петроградом. О большевиках и “Совдепии” беженцы вспоминали с содроганием: “Бог свидетель, я бы сапоги теперь целовал у всякого царя!” – говорил Алексей Толстой. Будущий кавалер орденов Ленина и Трудового Красного Знамени уверял: “У меня самого рука бы не дрогнула ржавым шилом выколоть глаза Ленину и Троцкому, попадись они мне”.[169]

Он приехал в Одессу со своей третьей женой, поэтессой Натальей Крандиевской. Они стали даже не гостями, а участниками “Зеленой лампы”. Толстой был уже довольно известным писателем, его имя придавало вес объединению одесских поэтов. Впрочем, наглый Катаев разругал новую пьесу Толстого. В этой среде вообще оценивали друг друга жестко. Как и многие начинающие литераторы, они беспощадно боролись со штампами. Вывели из употребления “целые полчища слов: «красиво», «стильный», «змеится», «стихийно»… их затаптывали, как окурки”. Багрицкий лично “уничтожил” слово “реминисценция”: “Слово реминисценция не су-ще-ству-ет, – сказал он <…>. И слово «реминисценция» перестало существовать”[170], – вспоминала Шишова.

Олеша

Если Багрицкий и Кессельман (он, кстати, быстро перестал посещать эти собрания) уже были местными знаменитостями, то Юрий Олеша – восходящей звездой.

Имя пятнадцатилетнего Юрия Олеши Катаев впервые увидел под стихами, которые тот прислал в альманах. Это было в конце 1914-го или первой половине 1915 года. Альманах Катаев составлял по заданию одной из одесских газет. Стихи были написаны на “канцелярской бумаге” крупным разборчивым почерком.

Братья Катаевы учились в одесской 5-й гимназии, Олеша – в 1-й (Ришельевской) гимназии. Ришельевская считалась самой престижной в городе, ее гимназисты носили особую серую форму, отличавшую их от черной формы других гимназистов. Катаев учился плохо, Олеша – отлично. Науки давались ему легко. Юрию особенно нравилась латынь, ненавистная многим его сверстникам, он даже переводил “Метаморфозы” Овидия. Возможно, любви к латыни способствовало и польское воспитание. Мальчика водили в костел, где служба велась на латыни. “Ксендз был фигурой из мира тайн, страхов, угроз, наказаний – и вдруг на его же языке говорят воины, идущие по пустыне, держа впереди себя круглые щиты и размахивая целыми кустами коротких, похожих на пальмовые листья мечей? Это было для меня одной из ошеломляющих новинок жизни”[171], – вспоминал Олеша много лет спустя.

Как и Валентин, Олеша был убежден, что жизнь его сложится замечательно, он станет знаменитым и разбогатеет. В старших классах Олеше всё удавалось. Он увлекался футболом, играл за команду Ришельевской гимназии то хавбеком (полузащитником), то крайним нападающим. Как-то Катаев увидел его на футбольном поле и даже не сразу сопоставил автора стихов и автора одного из шести голов, которые ришельевцы забили команде 4-й гимназии в финальном матче.

“Ему очень понравились мои стихи, он просил читать еще и еще, одобрительно ржал”[172], – вспоминал Олеша. “Мне нравились его стихи, хотя они были написаны по моде того времени немножко под Северянина”[173], – подтверждает Катаев.

Олеша дебютировал в печати в начале 1915-го, когда газета “Южный вестник” опубликовала его стихотворение “Кларимонда”:

Лунной ночью над домами надушенного бомонда,Над лачугами, мостами, озаряя купола,В хризолитовой одежде лунофея КларимондаТихо ходит, ходит свято, лучезарна и светла…[174]

Источником вдохновения были не только стихи Северянина, но и новелла забытого сейчас писателя Бориса Никонова “Лунный свет”. Действие происходит в Нормандии, в старинном замке, Кларимонда – призрак девушки, который является герою. Романтическую новеллу украшали модернистские иллюстрации молодого художника Сергея Лодыгина[175].

Через три года журнал “Бомба” опубликовал в декабрьском номере поэму Олеши “Новейшее путешествие Евгения Онегина по Одессе”, на одном из весенних заседаний “Зеленой лампы” поставили пьесу “Маленькое сердце”. В том же 1918-м Олеша начинает писать прозу. Сюжеты его первых рассказов – просто юношеские эротические фантазии (автору девятнадцать лет). Вот “Рассказ об одном поцелуе”: во время театрального представления некий “золотоволосый юноша, одетый в черное” набрался смелости и поцеловал красивую незнакомую даму в обнаженное плечо. Даме это понравилось, и она пригласила юношу к себе домой. Но и в этом наивном рассказе есть уже что-то от будущего Олеши: “В партере, похожем на раскрытую коробку конфет, веяли воздушные платья, склонялись плоские проборы кавалеров, маячили ослепительные манишки, золотые погоны и оскаленные воротники, затягивавшие, как петли, чахлые шеи стариков”.[176]

Позднее Наталья Крандиевская говорила Зинаиде Шишовой: “Юрий Олеша был, безусловно, самый талантливый из нас”.

“Из нас, одесситов?” – переспросила Зинаида.

“Нет, – ответила Наташа, – среди всех нас. Я имею в виду и Алексея, и себя”.[177]

Катаев на всех углах хвалил Олешу, Олеша – Катаева, так что кто-то из одесских литераторов даже сочинит на них эпиграмму:

Тебе мой голос не судья.Я воздержусь от личных мнений.Ты говоришь – Катаев бог,Он говорит – Олеша гений.[178]

Так началась история их долгих, порой запутанных отношений. Они будут вместе завоевывать Москву, вместе ухаживать за девушками, пожинать лавры, завидовать друг другу и ссориться. Их история не прервется даже со смертью Олеши в 1960-м. “…Часть его души навсегда соединилась с моей: нам было суждено стать самыми близкими друзьями – ближе, чем братья, – и долго прожить рядом, развиваясь и мужая в магнитном поле революции…”[179]

Личность в истории

Осенью 1918-го власть гетмана пошатнулась. Германия и Австро-Венгрия проиграли войну. Оккупанты спешили покинуть Украину, где уже вовсю действовали партизаны – махновцы, петлюровцы, большевики. С малочисленным отрядом сечевых стрельцов, который вскоре превратился в большую, хотя и плохо дисциплинированную украинскую армию, Симон Петлюра и Владимир Винниченко выступили на Киев. Город некому было защищать. Гетманская армия развалилась, бывшие офицеры русской армии в большинстве своем на фронт не спешили: ждали, когда придут англичане и французы, легко и быстро сметут и большевиков, и петлюровцев при помощи какого-то необыкновенного луча. Но вместо союзников в Киев придут петлюровцы.

Судьба Одессы сложилась иначе. Здесь ход истории ненадолго изменили четыре человека.

Первый – бывший депутат бывшей Государственной думы, один из лидеров фракции русских националистов Василий Шульгин, идеолог Белого движения, особа, приближенная к генералу Деникину. Маленький, с усами опереточного комика или циркового борца, он один стоил тысяч царских офицеров, что безропотно подчинились большевикам.

Второй – генерал-майор Алексей Гришин-Алмазов, один из организаторов белой гвардии в Сибири, бывший командующий Сибирской армией. Он покинул Омск, чтобы принять участие в совещании лидеров Белого движения и представителей союзников по Антанте в румынских Яссах. В Одессу попал на обратном пути.

Третий – французский дипломатический чиновник и офицер французской разведки Эмиль Энно. Энергичный и смелый, он заметно превысил свои полномочия и действовал не столько во имя интересов Франции, сколько ради своих русских друзей-белогвардейцев.

Четвертый, точнее, четвертая – секретарша, а позднее жена Эмиля Энно Евгения Марковна Погребинская. Крещеная еврейка, она оказалась убежденной русской патриоткой и оказывала на мужа такое влияние, что превратила его в настоящего русофила.

Шульгин и Гришин-Алмазов были людьми дела. В отличие от героев Булгакова, они не болтали о том, как плох Скоропадский, как ужасен Петлюра и как не нравятся им украинские националисты. Они – действовали.

Времени было мало, Одессу уже занимали украинские войска. Тогда Энно объявил район вокруг гостиницы “Лондонская” и часть Приморского бульвара французской оккупационной зоной. В гавани стоял французский броненосец. Петлюровцы не решились ссориться с французами и не стали заходить в оккупационную зону. А именно здесь Шульгин и Гришин-Алмазов начали собирать русских добровольцев. В Одессе, как и в Киеве, были тысячи офицеров, которые не желали ни воевать, ни вообще принимать участие в политической жизни. Но семьсот человек всё же удалось собрать. На их сторону перешло несколько русских экипажей броневиков, прежде служивших гетману. В Одессу прибыли и французские войска – начиналась интервенция. И французский бригадный генерал Альбер-Шарль-Жюль Бориус по протекции Энно назначил Гришина-Алмазова военным губернатором Одессы.

На митинге у памятника дюку Ришелье, как символу русско-французской дружбы, Гришин-Алмазов изложил программу восстания: “Да здравствует наш доблестный вождь, генерал Деникин! Да здравствует верная нам благородная Франция! Да здравствует Великая, Единая, Неделимая Россия!”[180]

В городе вновь начались уличные бои. Украинцы сражались упорно, что признавали и русские, но психологический фактор сыграл свою роль: петлюровцев удалось убедить, что за русскими стоит военно-политическая мощь Франции. Петлюровцам пришлось покинуть город. Одесса с округой оказалась во власти русских белогвардейцев. Гришин-Алмазов объявил, что подчиняется Деникину, но Антон Иванович (Добровольческая армия была в то время на Кубани) не доверял ему и прислал на должность командующего войсками Добровольческой армии в Одессе генерал-лейтенанта Александра Санникова. Санников прибыл в город, но не стал вмешиваться в распоряжения Гришина-Алмазова, который был фактическим диктатором Одессы.

Белые в Одессе

Войска Антанты не спешили сражаться с большевиками, предпочитая отдыхать в большом, веселом и пышном приморском городе, богатом “спиртом, женщинами и другими удовольствиями”[181]. Зато одесситы могли вовсю насмотреться на греческих солдат “с оливковыми и кофейными лицами”[182], на тюркосов и зуавов – африканских стрелков французской армии. “Однажды по городу прошел дивизион танков. <…> Они были похожи на громадных гусениц. Они гремели суставчатыми цепями по мостовой. Витрины магазинов и фонари стрекотали, звенели и содрогались от их железной поступи”.[183]

Русские в Одессе верили в несокрушимую мощь Антанты. Казалось, ее поддержка обеспечит и победу над большевиками, и прочный порядок. Катаев, по словам Веры Муромцевой-Буниной, даже собирал приветствия англичанам. Но британцы отдали Украину французам, чтобы самим сосредоточиться на Кавказе.

Новая власть заметно отличалась от гетманской. При Скоропадском не было национальной дискриминации. Белые же смотрели на национальный вопрос иначе. Шульгин убеждал Гришина-Алмазова не запрещать прямо украинский язык, но называть его “малороссийским наречием” и сделать необязательным, факультативным предметом в гимназиях и училищах. Всё равно, мол, гимназисты предпочтут “игру в мяч” (то есть футбол) учебе.

Французские военные, прибывшие на смену Энно с настоящими полномочиями, пытались убедить русских белогвардейцев и украинских националистов вместе сражаться против большевизма. Это оказалось совершенно невозможно. У русских сторонников единой и неделимой России будто кровью глаза наливались при словах “Украина” и “украинцы”. Союз не сложился.

Новые власти проявили себя упертыми доктринерами и фанатиками и в еврейском вопросе.

“– Большевики говорят по-жидовски!” – был убежден Гришин-Алмазов.

– “Нет, они думают по-жидовски, а говорят по-русски…”[184] – поправил его Шульгин.

В городе, который с 1917-го отвык от полиции, была своя, параллельная белым власть. К бандиту Мишке Япончику обращались не только за протекцией, но даже за материальным пособием, и Япончик такие пособия выдавал, будто чиновник или уполномоченный городской думы.[185] Он даже установил связи с большевистским подпольем, наивно полагая, что с большевиками договориться легче, чем с белыми.

В борьбе с уголовным миром и подпольщиками Гришин-Алмазов применял меры самые жесткие. По словам Шульгина, генерал предложил тайные убийства без следствия и суда. Шульгин ему возражал. Однако вскоре на одном из кладбищ нашли одиннадцать трупов. Все или почти все убитые – евреи.[186]

Белый террор еще больше усугубил разгул преступности.

Впрочем, днем Одесса жила еще прежней жизнью. Работали банки и магазины, в ресторанах играла музыка, праздные, богатые господа с шикарно одетыми дамами с полудня начинали обедать, а ужинали допоздна. В белую Одессу, “как в последнее сосредоточье русской культуры и умственной жизни”[187], приехал из Крыма Максимилиан Волошин. Именно в Одессе прожила последние месяцы своей жизни первая русская кинозвезда Вера Холодная, которой молва приписывала роман с Гришиным-Алмазовым (генерал это категорически отрицал).

Но в марте в Одессу прибыл генерал Франше д’Эспере. Герой войны, “моложавый седоватый воин, окруженный отборной свитой”[188], не разобрался в местной специфике и снял с должностей и Санникова, и Гришина-Алмазова, назначив послушного французам генерала Шварца.

В это время положение на фронтах изменилось. Украинский атаман Григорьев (Серветник) перешел на сторону большевиков, взял Николаев и Херсон, которые защищали союзные французам греки. В Херсоне Григорьев приказал расстрелять 70 пленных греческих солдат, а тела убитых погрузил на пароход и отправил в Одессу – в подарок французам.

Французы не хотели разделить судьбу греков и поспешили эвакуироваться.

21 марта Бунину позвонил Валентин Катаев: “«Спешу сообщить невероятную новость: французы уходят». – «Как, что такое, когда?» – «Сию минуту». – «Вы с ума сошли?» – «Клянусь вам, что нет. Паническое бегство!»”

Бунин “выскочил из дому” и глазам своим не поверил. По улицам бежали “нагруженные ослы, французские и греческие солдаты в походном снаряжении”, скакали “одноколки со всяким воинским имуществом…”[189]

Вера Муромцева-Бунина не без национальной гордости заметила, что “добровольцы” (русские белогвардейцы) “отступали в полном порядке, паники среди них совершенно не наблюдалось”, в то время как французы “совершенно потеряли голову. Они неслись по улицам с быстротой молнии, налетая на пролетки, опрокидывая всё, что попадается по пути…”[190] Но ведь добровольцы – убежденные бойцы за белое дело, они сражались за единую и неделимую Россию. А за что было умирать французам, алжирцам, сенегальцам в совершенно чужом городе?

Красная Одесса

4 (по другим данным – 6) апреля атаман Григорьев въехал в Одессу на белом коне (по другим источникам, на автомобиле).

По словам Шульгина, большевики удивили идеальным порядком. Он ожидал увидеть орды дикарей и грабителей, а в город вступили русские солдаты – Шульгин, как русский националист-имперец, считал русскими всех украинцев. Но “…красноармейцы отряда Григорьева были украинцами”[191], – писал Валентин Катаев – и был прав: Григорьев набирал своих хлопцев в больших и богатых украинских селах.

Войска Григорьева шли молчаливо, только колыхались бесконечные ряды штыков. Затем полковые музыканты заиграли “Интернационал”. Гимн большевиков вполне соответствовал событию: помимо украинцев и атамана Григорьева, в Одессу вошли и китайцы, и матросы-черноморцы, среди которых хватало и русских, и тех же украинцев.

Опустел порт. Ушли почти все иностранные пароходы. Уличные мальчишки вместо “Одесского листка” продавали “Известия Совета рабочих и солдатских депутатов”. На улицах появились милиционеры, “очень похожие на прежних городовых”[192]. На перекрестках начали проверять документы.

Порядок продержался недолго. Уже 2 мая грянул еврейский погром, которых не было и при белогвардейцах.

“Еврейский погром на Большом Фонтане, учиненный одесскими красноармейцами, – записывает Бунин. – <…> убито 14 комиссаров и человек 30 простых евреев[193]

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

У Катаева она ошибочно названа одиннадцатилетней. Возраст уточнил Сергей Шаргунов. См.: Шаргунов С. А. Катаев: погоня за вечной весной. М.: Молодая гвардия, 2016. С. 13.

2

Шаргунов С. А. Катаев: погоня за вечной весной. С. 7.

3

Катаев В. П. Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона // Катаев В. П. Собрание сочинений: в 10 т. М.: Художественная литература, 1983–1986. Т. 8. С. 238.

4

Катаев В. П. Белеет парус одинокий // Катаев В. П. Собрание сочинений: в 10 т. Т. 4. С. 167.

5

Катаев В. П. Отец // Катаев В. П. Собрание сочинений: в 10 т. Т. 1. С. 208.

6

Катаев В. П. Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона. С. 153.

7

Катаев В. П. Отец. С. 207.

8

Катаев В. П. Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона. С. 459.

9

Катаев В. П. Кубик // Катаев В. П. Собрание сочинений: в 10 т. Т. 6. С. 403.

10

Катаев В. П. Сухой лиман: повести. М.: Советский писатель, 1986. С. 275, 276.

11

Подробнее см.: Вятские ополченцы 1855–1856 гг. // Родная Вятка. URL: https://rodnaya-vyatka.ru/blog/259/110032. Оригинал хранится в Государственном архиве Кировской области (ГАКО). Ф. 846. Оп. 1. Д. 72.

12

Катаев В. П. Кладбище в Скулянах // Катаев В. П. Собрание сочинений: в 10 т. Т. 8. С. 518–519, 727.

13

Катаев В. П. Кладбище в Скулянах. С. 736.

14

Катаев В. П. Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона. С. 289, 435.

15

Катаев В. П. Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона. С. 13.

16

Катаев В. П. Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона. С. 67.

17

Катаев В. П. Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона. С. 303.

18

Петров Е. Мой друг Ильф / сост. и коммент. А. И. Ильф. М.: Текст, 2001. С. 205.

19

Ильф И. Записные книжки (1925–1937) // Ильф И., Петров Е. Собрание сочинений: в 5 т. М.: Пальмира; Рипол-классик, 2017–2020. Т. 5. С. 137. Далее цитаты из произведений Ильфа и Петрова, если не оговорено иное, приводятся по этому изданию с указанием тома.

20

Ардов В. Чудодеи // Воспоминания об Илье Ильфе и Евгении Петрове. М.: Советский писатель, 1963. С. 208.

21

Катаев В. П. Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона. С. 147.

22

Катаев В. П. Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона. С. 342, 431.

23

Катаев В. П. Хуторок в степи // Катаев В. П. Собрание сочинений: в 10 т. Т. 4. С. 390.

24

Катаев В. П. Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона. С. 199–201.

25

Катаев В. П. Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона. С. 359.

26

Катаев В. П. Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона. С. 364–365.

27

Катаев В. П. Хуторок в степи. С. 279–280.

28

Ильф А. И. Евгений Петров. Письма. 1911–1942 // Дом князя Гагарина: сб. науч. ст. и публ. Одесса, 2017. Вып. 8. С. 200.

29

Катаев В. П. Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона. С. 262.

30

Катаев В. П. Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона. С. 265.

31

См.: Одесские новости. 1903. 10 сентября.

32

Катаев В. П. Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона. С. 378.

33

Катаев В. П. Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона. С. 382.

34

Бабель И. Листки об Одессе // Бабель И. Собрание сочинений: в 4 т. М.: Время, 2006. Т. 1. С. 43.

35

Бабель И. Конармия // Бабель И. Собрание сочинений: в 4 т. Т. 2. С. 80.

36

Катаев В. П. Белеет парус одинокий. С. 72.

37

Козачинский А. Зеленый фургон. М.: Советский писатель, 1962. С. 97.

38

Катаев В. П. Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона. С. 432.