скачать книгу бесплатно
– Что ж, выходит, не рожать?! – робко возразила гостья и покраснела.
Слепой будто не слышал:
– Ведь жизнь одинаково получают и головорезы, и негодяи, и добрые люди. Последних всегда было меньше. А в наступившие времена… – тяжелый вздох не дал состояться приговору.
– И все-таки, ответьте.
– Люди привыкли к удивительно простым ответам. И легко принимают их. Не спрашивая: для чего им дана жизнь? Для чего сами дают ее другим? Всё чаще торгуясь и оценивая выгоду.
– У кого? Можно спросить?
Пленник будто не замечал вопросов:
– Люди привыкли искать мистику, ждать чуда. Вот маг… белый или колдун сразу ответят, почему в пожаре погибла семья, или в чем причина странностей дома, в котором живут люди. И даже поговорят с умершим сыном. Вам всегда дадут, чего вы ждете. Только сын будет отвечать по-разному каждому колдуну. Ибо разным демонам служат они.
Женщина молчала. Водопад с готовностью заполнил паузу нарастающим шумом.
– Ожидание чуда ведет даже в церковь. – Шум стих. – Очереди стоят к иконам за исцелением, за помощью. Но никто не просит помощи в постижении собственной порчи, поврежденности. Не просит чуда излечиться от неспособности видеть себя погибающим.
– Что же плохого в ожидании чуда? Не самое страшное в жизни, – Елена не понимала последних слов. – Разве плохо этого желать?
– Его дадут. И купятся все. Ибо сила желания чуда слишком огромна. Но женщины связаны особо. Ожиданием. Оно – величайшая трагедия. Потому что в явленном померкнет всё.
– Женщины? – Елену как ударило. – Что же такое произойдет?
– Одна из вас родит антихриста.
– ???
– Сына погибели.
– Я ничего не слышала об этом, – гостья испуганно покачала головой.
– Что ж, это не самое страшное в жизни, как ты сказала. – Слепой усмехнулся. – Иначе… вы боялись бы рожать. Я лишь обозначил пропасть. Между небом и землей. Ответом, который ждешь от меня и который получишь. Между совестью и долгом.
– Совестью и долгом?!
– Долгов у всякого много и половина чужих, навязанных. А совесть одна и своя. Жены как раз между ними… с проступками, исповедью и слезами. Но среди вас одна… – Лена рефлекторно поежилась. – Каждая думает, что это чужой ребенок может выпить уксус. Помнишь? А не ее. Ведь так? – пленник замка повернул к ней голову. – И родит чудовище другая. Однако и дьявол был красивейшим из ангелов. От красоты же антихриста мир остолбенеет!
Метелица стояла потрясенная. Недавнее отчаяние, которое сменилось, было, порывом, надеждой, возвращалось.
Слепой читал мысли:
– Совместила? Отчаяние и решимость. Долг и совесть. Красоту и трагедию. Притягательность свободы и чудовищность последствий.
– Подожду… – выдавила женщина. – Не совсем понимаю.
– Тогда помогу. Антихрист будет управлять молниями, погасит Луну, станет двигать горами и… убедит людей в своей божественной природе. Требуя одного – веры ему, а не кресту. Всего-то. В доказательство – любое чудо. Которого так хотите. Но купит именно свободой – изобилие удовольствий поразит. Именно тогда и будет разрешено всё. А верные другому погибнут.
– Я читала Апокалипсис и знаю, что его приход на землю – главный признак конца света. Потому и безразлична к воплям о конце времен чуть не каждый год.
– Ты не уловила главного. Люди поверят ему. Разнузданность перестанет быть кошмаром. Границы падут, буйство желаний затмит разум. Всех! И человек начертает символ зла. Даже младенцам! Что тебе после этого потомки? А теперь ответь: нужно ли рожать? Быть может твой ребенок будет среди первых, кто откликнется злу? Может прервать род? Как знать, в чьей родословной ген чудовища.
– Ужасно, ужасно, если так…
– Ты повзрослела. Держишь удар.
– Хоть не постарела, спасибо и на том, – голос Елены звучал глухо. – Если другие прошли бы через моё… держали бы не хуже.
– Уверенность за других или гордость за себя? Что ближе?
– Я не хочу об этом думать. Хочу только одного: отправьте меня к маленькому пажу. Я бросила его, не подумав. И… мне нужен другой вход в Колизей. Не во сне.
– Тебе опять нужен Колизей… – голова Слепого опустилась.
– Вы будто удивляетесь?
– Мне казалось… муж.
– Андрей?
– Я сказал муж. Ведь он бывает не по паспорту.
– Пожалуй, так, – плечи нашей героини поникли. – Но… за отцом в Колизей отправился Андрей. Я знаю.
– Не за отцом, за ответом.
Женщина удивленно подняла глаза.
– Я напомню вопрос: какова цена бессмертия? И кто платит.
Лена безучастно пожала плечами – ее волновало совершенно другое.
Слепой двинул рукой, цепи загремели.
– Скажи, – вопрос был неожиданным, – что нужно совершить, чтоб не родить чудовища?
Гостья вздрогнула:
– Как? Этого можно избежать? – самообладание колебалось. – Совершить… – слова отдавали болью, – это мне?! Вы хотите сказать…
– Ступай.
– Нет! Скажите! Ради всего святого, скажите! – голос перешел на крик.
– Не знаю, – Слепой опустил голову еще ниже. – И если бы знал, сказать не дали бы. Но до шести лет чудовище будет розовощеким малышом.
Лена готова была разреветься.
– Вот и всё, что мне подвластно. И будет служить тебе, – неожиданные слова остановили. – А теперь ступай.
– Куда?.. – несчастная огляделась. – Я заблужусь… снова.
– Заблудиться можно только в жизнях… продолжая не свою… а придуманную, – пленник герцога коснулся пустых глазниц, голова начала подниматься, пальцы медленно сползли по лицу. – Запутаться в отношениях, обмануться в спутниках, а потом скинуть себе цену и укрыться от совести, сводя счеты, мстя за потерянные надежды, неразделенную любовь. И снова обманывать себя, думая распутать отношения, найти «подруг», разделяющих оправдания, одобряющих поступки. Но таких же несчастных. Которые лишь играют в удачливость. Порой сами веря в нее. Остановись, остынь… всмотрись и поменяй. Вернись в начало. В детство.
Эти слова Лена прослушала, замерев, понимая лишь отчасти.
Слепой взялся за поручни, чуть подался вперед, желая выпрямиться, но резкий рывок остановил движение. Попытка стать ближе к тому, чего не мог увидеть, не удалась. Цепи звякнув, решили по-иному. А тело, сожаление о котором незнакомо металлу, подчиняясь, опустилось назад. Он, металл, не причинял душе вреда, не мог толкнуть на низость, пока однажды в его семействе не родился желтый отпрыск, который вырвался и стал свободным, украсив оковы блеском. Уже другие оковы.
– Господи, ведь они – ваше желание?.. – прошептала Лена. Слезы навернулись на глаза. Женщина даже не смахнула их, понимая – никто не видит.
– Ты можешь только мечтать о таких. Так просто не получить.
– Не получить?!
– Тебе нечего об этом думать – ты не принесла надежды. Обманула ожидания. Ты оставила мальчика, утеряла книгу и даже… прошла мимо меня.
– Я не хотела никому плохого! Не хотела причинить боль. А сейчас… мне нужно просто вернуться туда. Помогите! Просто вернуться!
– Другого мальчика… оставила другого… Не осознав преступную публичность доброты…
– Да за что же… – рыданий было уже не удержать. – И сейчас… – Лена стояла посреди зала, отчаянно смотря на Слепого. Ладонь касалась губ, приглушая всхлипывания. Другая сжимала дагерротип, поддерживая книгу. Пошло несколько минут. Всхлипывания гасли.
– Ведь у меня были и другие поступки… – тихо произнесла женщина, вытирая слезы. – Много. Я искупала, верьте!
– Взрослая… – сидевший поднес скованные запястья к глазницам, будто рассматривая: – Что мне оковы… сбросить их – одно движение. Хочу потяжелее, да не дают. И не на руки, на стихию, бездну, страсть…
– Мне кажется, если бы вы могли видеть, о многом судили бы по-другому… – Лена и сама понимала, что сказала глупость, но тот перебил ее:
– Я уже был зрячим. Когда-то. И поступал как все. Старался избавить мир от боли, угнетения и зла. Долго шел, чтобы понять – заботы пусты, а траты радовали только зло, отвлекая от главного. Не вычленить из времени зла – оно само поражено им и только исчезнув, время прекратит соучастие в преступлении. Утянет причину в небытие. А тогда… – Слепой на мгновение умолк, потянул вверх сжатый кулак, железо неодобрительно звякнуло. – Тогда я уже понимал коварство улетающих минут, лет и соблазнов. Вселживость времени. Но не верил во всесилие его!
Кулак с силой ударил в камень поручня.
– Я решил дойти до зала власти над ним, прекратить владение мною, желая только этой свободы. Поток дней сводил меня с людьми, подталкивал к действиям, стараясь подчинить, «вправить» в «назначенную» мне колею… но я избегал неискренности в людях, противился идолам сотворенным ими. Срывал маски, что плясали в жутком Хэллоуине той борьбы за иллюзии. Я не исполнял навязанного, не «вправлялся» и поднимался выше. Выбирал случайных прохожих и назначал свидания им. Сам, волей и разумом прокладывал собственную дорогу, создавая нужные мне события, а вовсе не те, что набегали на меня. Жизнь менялась. Я видел искаженные в ярости маски. Но шел. Шел посреди толпы, плюющей мне вслед, обливающей грязью. Ничего из этого не коснулось меня. Им только казалось. Они опаздывали – я опережал момент… или напротив – отодвигал, меняя обстоятельства вопреки. Сам писал свою книгу. Однако время все еще увлекало, подталкивало, сбивало.
Слепой вдруг выпрямился:
– Боже! Как долго я отвыкал от ресторанов и гортанобесия!
При этих словах рот гостьи приоткрылся, а книга скользнула из-под мышки, но она успела подхватить ее.
Пленник неумело кашлянул и, казалось, смущенно отвернулся. Голос зазвучал в сторону:
– Я презирал время… но до зала власти над ним было еще далеко. Как я злил мир! Какие казни мне обещали! Как ненавидели и насмехались надо мной те, что проносились мимо в обнимку с ним! Но я был упрям. Если велели признавать великим кого-то на земле – я не делал этого, зная, что каждый – велик! Эта горсть брошена в тебя, в него, в них при сотворении! Когда звали поклоняться очередному лозунгу – я смеялся над ними, бросая им под ноги такие же вековой давности! Если склоняли дать согласие и обрести, я не поступался и терял, приближаясь к цели. Мне говорили: прими! Это нравственный закон новых поколений! Ценности цивилизации! Разве не видишь?! Мир изменился! Я отвечал: нет человека, способного изменить нравственность во мне! Совесть неподвластна эволюции! Вы меняете только бытие и толкаете в катастрофу. Закон дан изначально один, как и ценности! Новых не придумать! И не написать! Вы способны только оболгать! Наполнить грязью и подать как билль заботы о других! Но Гимны человеку остаются! Они звучат торжественно и властно. Вам не услышать – глухота роднее.
Говоривший не скрывал волнения. Лена в изумлении молчала.
– Меня звали спорить, бороться и отстаивать – я оставался в молчании, радуясь спокойствию и гармонии. А крики: Пришло новое время! Нужны новые заповеди! Нужна новая церковь!.. – не трогали меня. Я узнавал старые маски и тех же пляшущих, которые были уже когда-то на площадях, которых ждали на том же балу… пылающих.
Он вздохнул, но вздохом не горести – облегчения.
– Господи, зачем?! – Лена воспользовалась паузой, мало что понимая. – Почему бы не жить как все? Ведь люди верят, что поступают правильно! Искренне. А раз так – повторяют поступки.
– Иуды убеждали их в этом веками и, наконец, удалось! Да разве нацизм был неискренним?! И разве люди, став не?людями, считали себя безумцами? Сколько тебе лет?! И сколько этому крючку! Те поверили в ложь тогда, в правильность и нужность. Ты – сейчас! Заклинания работают! Мотивы одобряются! Человек готов верить всему, что сохранит его благополучие!.. – на этом обещании строят всё. Уже сколочен «новый» крест, отсыпали Голгофу и снова тянут на нее святыню!
Голос уже гремел.
– Совершается великое предательство! Но пришел черед и великого пересмотра! Не заповедей! А имен, иллюзий и парадигм! Кто-то должен сорвать маски! Начать! Все новые идеи и подходы – стары, как ископаемые кости! По этим «новым» – уже когда-то убивали, насиловали, жгли! Это они, ископаемые, вытолкнули человека из Рая. Это они стаскивают гробы с чудовищ прошлого и водружают ложь на пьедестал! И с каждым годом изворотливей, гнусней. Другое время пробудилось тут! – Слепой ударил в грудь ладонью. – И просит возвращения домой! В родную гавань. Запомни, Крым – везде, а не на Черном море! Пора нам дать проливам имена. Другие. А библиотекам выстирать катало?г! Чтоб родников журчание услышать!
Шум водопада одобряя, заполнил наступившую тишину. Несколько минут ушли на осознание. Наконец, способность говорить вернулась к женщине.
– Получается… – слова давались с трудом, – поступать наперекор всему, что составляет жизнь… хорошая она или плохая? Обстоятельствам, в которых живем, наперекор окружению, логике?
– Чьей логике? Той, которая подсказывает? – пленник усмехнулся. – Той, что «вмонтирована» прошлым опытом, именами? А, значит, временем? Оно предало нас, если такая логика ведет к гибели всего живого вокруг. Разве не это происходит на земле? Или мы стали меньше убивать друг друга? Чем триста лет назад? Иль отодвинули порог и катастрофу? Ты еще увидишь, сколько погибнет в этом веке…
– Я?! – вскрикнула женщина. – Я ничего не желаю видеть!.. – и тут же поправилась: – Я не хочу дожить… – и осеклась.
Мимика лица пленника выразила огорчение:
– Эх… Лена, Лена…
Он впервые назвал ее по имени.
Гостья в изумлении замерла, но тут же выкрикнула:
– Я уже Елена! Мой фонд… я!.. помогаю детям!
– Твой? И где же точка ужаса, надлома? С каких пор что-то на земле стало чьим-то? Зачтется лишь тайное добро – не слышала? Всего три слова могут покорить вершины, стать выше любых денег! Помнишь? Надпись? «Папа, не пей!» – в них «благо» и «творение» – совпали!
Дыхание остановилось. Память возвращала в детство. Давным-давно они с бабушкой возвращались с юга. В окне вагона проплывали бесконечные окраины Москвы и такие же бесконечные ленты гаражей, исписанных подростками. Но эти слова, которые произнес Слепой, бросались в глаза любому пассажиру – во всю стену, красной, режущей краской они кричали: «Папа! Не пей»! Крик тот, оставленный такой же девочкой как и она – Лена была уверена в этом, долетал до тысяч людей, которые проносились мимо. Тысяч глаз. Впитывая боль, делая во мгновение другими эти тысячи. Сколько человек вздохнуло, подумав о своем. Скольких заставил уйти в себя отчаянный крик! Скольких понурить голову, вспомнив дочь или сына.
– Бабушка, а почему она это написала? – спросила тогда Лена.
– С горя, милая, с горя… давай-ка собираться, скоро вокзал.
Внучка не знала, что такое горе. Оно представлялось ей какой-то вредной теткой, с большой сумкой и веником под мышкой. Детство спасалось от горя воображением, не понимая – визит его не за горами. Встреча назначена каждому.
Жизнь потом дала много поводов вспомнить случай. А сейчас Елена была уверена – тогда, в детстве, провидение явило ей пример великой силы слова. Простого слова, освятившего место, где маленькая девочка встала на защиту своего отца и заслонила детской рукой от оскала зла тысячи чужих. Ей хотелось верить, что слова те и сейчас не были стерты, кричали, помогали и несли.
– Их писала девочка из прошлого, – Слепой читал мысли.
– Из какого?
– Ты хотела спросить: из чьего? Из твоего прошлого. Когда карета двигалась по улицам старой Москвы, такая же девочка сидела на финальном матче по регби и ждала… с грустными глазами. Тебе не знакомы глаза детей.
Лена вскинула брови, но тут же опустила.
– Они еще не могут понять, не могут распознать гибель, принимая ее за образы «взрослой» жизни, за норму. Но вот, однажды, кто-то рядом меняется… и пелена обмана исчезает – ваш сын, дочь видят уже «другие» глаза отца, матери, людей. Постигают обман. Душа ребенка и первый рубец. Несовместимые вещи слиты. Доброта искривлена. А тепло рук становится лишь памятью. Как бы те не обнимали. Душу не пленили еще новые «заповеди» – лишь коснулись. Но крик от боли – уже на весь мир. На той самой стенке.
