Аллегро с Дьяволом – II. Казань

«Да Иван с тебя пылинки весь год сдувал и притронуться боялся, чтобы не обидеть, он же не Артур», – яростно накинулась одна половинка Насти на другую. – «Сколько можно над парнем издеваться? Он же не железный, а может и увидел тебя с этим козлом. Не дай Бог!» – искренне испугались обе Настиных половинки. – «Господи, какая же я дура. Вчера мы же договорились встретиться, а я снова не пришла. Как идиотка, задрав хвост, понеслась за индюком высокомерным».

Анастасия вдруг почувствовала, что без незаметного и привычного Ивана она не сможет жить, как не смогла бы жить без незаметного и привычного воздуха. Ночью Настя не спала. Но ее надеждам не суждено было сбыться. Наутро Иван снова не пришел…

Жизнь кончилась, буднично и тихо. И винить было некого кроме себя. Кое-как отсидев пары, Настя почти час проторчала на углу дома, где они обычно встречались. Транспорта по улице Бутлерова ходило мало, время от времени громыхали трамваи второго маршрута да редкие на этой улице в начале девяностых машины. Раньше Анастасия не считала великим грехом опоздать на свидание минут на двадцать-тридцать. Промучившись же в напрасном ожидании, твердо решила «отныне и присно и во веки веков быть пунктуальной». К слову сказать, хватило этого обета ровно на один раз. Вечером мама, конечно, заметила состояние дочери. Настя сослалась на усталость и рано легла спать. Проспала она не больше трех часов. Не сомкнув больше глаз, Настя с трепетом ждала утра. Она нарочно медленно собиралась и вышла почти на десять минут позже обычного. Не помогло: Ивана не было. Тот день тянулся ужасно долго. Лекции, проведенные в полудреме, казались бесконечными. Когда же они, наконец, соизволили окончиться, Настя вновь пошла на их с Иваном место встречи. Шла и чувствовала, что он не придет. Ивана конечно же не было, но она честно прождала его полчаса, после чего решительно отправилась к нему домой. Поднявшись на четвертый этаж, Настя замерла перед дверью, не в силах позвонить.

Позвонишь, а тебя спросят: «А кто тебя звал, голубушка?»

Сердце колотилось так, что казалось: а зачем звонить? И так должен уже весь дом выглянуть в подъезд: «А кто здесь так колотит?»

«Очень нелюбопытные люди живут в этом в доме, однако, – сделала вывод Настя. – А, будь что будет!»

Набрав воздуха, как перед прыжком в воду, она нажала наконец звонок.

– А Ванька в больнице, у него воспаление легких, – почему-то радостно сообщила открывшая дверь Валя, младшая сестра Ивана.

– В какой он больнице? – спросила Настя сквозь брызнувшие вдруг слезы.

– В этой… в Соцгороде. Ты не беспокойся, ничего страшного. Мама сказала, недельки три полежит и выпишут. Не плачь, Насть. Проходи. Воды будешь?

Но Настя все не могла успокоиться: плакала и чувствовала, как давивший последние два дня на грудь и мешавший дышать камень уходит, вытекает с очищающими слезами. Проревевшись на маленькой кухне «хрущевской» квартиры, в которой жила семья Тихих, Настя в ванной привела себя в порядок и, уточнив номер палаты, поехала – нет, полетела в больницу.

Как и следовало ожидать, заболел Иван когда напрасно ждал ее на условленном месте. В тот день резко похолодало, после обеда даже пошел снег, а Иван был в легкой осеней курточке и летних туфлях. Он прождал ее почти полтора часа на холодном ветру, пока она… ну, с этим… в ресторане развлекалась.

– Замерз как собака, и вот… – развел Иван руками, показывая на больничные стены.

– А зайти в институт подождать никак нельзя было, дурак ты несчастный? – досадуя то ли на Ивана, то ли на себя спросила она сердито.

– Я подумал, зайду с этого входа, а ты с другого выйдешь. Разойдемся. А что ты не пришла-то?

– Кто не пришел? – растерянно спросила Настя.

– Ты не пришла, – снова сказал Иван, с улыбкой рассматривая растерявшуюся Настю.

– Так… это… А, у одногруппницы был день рождения, последнюю пару отменили и мы пошли к ней в общежитие, – врать Настя не любила и делала это не очень убедительно, не зная чем занять пальцы и не смотря на Ивана. – Я хотела тебя потом предупредить, да забыла. Вот. Ты меня уж извини, ладно? – попросила извинения Настя, немного схитрив.

Этим «извини» она просила прощения не только за пропущенные свидания и болезнь Ивана, но и прежде всего за Артура, о котором Иван, к счастью, не знал. Конечно Иван простил ее, простил все скопом – за все, о чем знал и о чем, к счастью, не догадывался.

Настя каждый день бегала к нему в больницу. Через пару дней в одном из закутков больничных коридоров Иван в очередной раз признался в любви. Просто очередное скованное «люблю», а она будто первый раз услышала да ждала всю жизнь этого «люблю». Простое «люблю» и ничего больше – и лицо залила краска, и летать захотелось, и губы сами прошептали: «Я тоже люблю тебя, Ваня».

А потом они целовались, так, что у нее долго после этого болели губы. Тогда же в больнице Иван признался, что давно пишет стихи для нее и прочитал их. В одном из них он назвал ее «звездочкой».

– Я конечно Анастасия, но не Ягужинская, – смутилась Настя, вспомнив популярный сериал «Гардемарины».

– Поэтому не звезда, а звездочка, – возразил Иван.

С тех пор он так ее и называл: Звездочка.

После того, как Настя призналась в ответной любви, Ивана как подменили. Куда делись робость и скромность? Иван стал смело, словно имел право, искать границы дозволенного. А Настя все расширяла и расширяла эти границы, позволяя любимому все больше, уже не в силах сопротивляться чему-то неизведанному, сладостно-манящему.

В общем, после больницы их отношения стали очень бурно развиваться.

«Пожалуй, даже слишком бурно», – улыбнулась воспоминаниям Настя.

Вскоре пал и «последний запрет». В больницу Иван попал в начале ноября, а уже в мае им пришлось в спешном порядке расписываться, так как еще через четыре месяца пронзительным криком их дочь Маша возвестила о приходе в этот мир. И через два месяца будет одиннадцать лет, как они неразлучно вместе. Иван как был у Анастасии первым мужчиной, так и остался единственным.

И вот теперь два или три месяца жди. Что хуже всего – неизвестно, откуда ждать и насколько там опасно. За что дают такие деньги? Совершенно ясно только одно, что не просто так.

«А может, он выиграл в лотерею и умотал с любовницей на какой-нибудь курорт? И вся эта записка про работу и возможный риск – вранье от начала до конца?» – проснулась в Насте подозрительная «язва», да и как ей не проснуться в такой ситуации.

«Нет, Иван так не сделает. Да и кто с любовницей на курорт уезжает на год? Это уже не любовница, жена получается», – неуверенно возразила любящая и верящая половинка.

«Вот-вот, новая жена. А записку тебе написал, чтобы привыкла потихоньку, что его нет. А что? Запросто может быть. Тихий-то он Тихий, да вот только в тихом омуте черти водятся. Значит так: Иван где-то выиграл денег, и молодая вертихвостка тут как тут. Как ни пыжься, а тебе, Надюша, уже тридцать натикало и против двадцатилетней вертихвостки конкурировать трудно. Да она еще и сына, наверное, родить пообещала. Все мужики о сыне мечтают, а у вас только девочки», – настаивала на своем «язва».

«Но я уже подумывала через годик-другой родить».

«Ага, через пару лет, а она сразу наверное пообещала, а мужики ведь такие нетерпеливые».

«Так, все, таблетки больше пить не буду! Вернется Иван – как Бог даст, так и буду рожать», – решительно заявила любящая половинка.

«Вернется, ага, жди», – не смолчала «язва».

«Вот уж мне этот махровый мужской эгоизм! – в сердцах выругалась уставшая спорить сама с собой Настя. – Уехал и прохлаждается где-то там, а ты тут с ума сходи. Где он, что он, с кем он, да когда вернется?»

– Вот вернешься, Тихий, я тебя сама убью, чтобы в следующий раз по-людски уезжал! А потом будешь мне свою верность доказывать. И не дай Бог не сможешь подарить мне такую же ночь, как перед отъездом. Тогда я… тогда… тогда я… – Настя задумалась, и вот лицо озарилось от найденного решения: – Тогда я еще раз убью тебя, Тихий. Точно, убью без всякой жалости и попробуй слово против пикнуть!

И эта мысль, что когда муж вернется, она в праведном гневе сделает с ним все что захочет, успокоила сердце и наполнила его просто какой-то несгибаемой детской уверенностью, что все будет хорошо. А хорошо все будет по той простой причине, что плохо быть просто не может! Не имеет права! Вот и все!

За окном спящей больницы все плакал и плакал капельками света грустный фонарь:

Кап-кап… Кап-кап…

Настя смотрела на него и улыбалась. Впереди ее ждала неизвестно сколь долгая разлука с любимым человеком, но она была твердо уверена: фонарь плачет не по Ивану.

Глава 3. Аркадий

1

Аркадий с криком проснулся. С бешено стучащим сердцем, весь в холодном поту он сидел на кровати. Опять этот мальчишка! Первое время после Афганистана он вообще не мог спать из-за него. Потом он, казалось, оставил Аркадия в покое, но после Беслана вернулся вновь.

Беслан – 3-е сентября 2004 года, Аркадий тогда решил, что сходит с ума. Впрочем, возможно так оно и было…

Встав с постели, Аркадий налил и выпил рюмку водки, как обычно запив водой. Включил музыкальный центр. Зазвучала песня в исполнении Николая Караченцова. Аркадий никогда не слышал эту песню ни по радио, ни по телевизору. Как она, интересно, называлась – «Майор»? Нет, скорее «Отставной майор». Он случайно услышал ее у одного парня и сразу переписал. Ни одна песня об Афганистане не смогла произвести на него такого впечатления, как эта. Раньше во время запоев Аркадий слушал ее беспрестанно, и днем и ночью, на полной громкости. Ни возмущение соседей, ни визиты участкового не имели успеха. Но теперь в его жизни была Нурия, и хотя сейчас ее не было дома, Аркадий сразу убавил звук до приемлемого в ночное время. Потом прошел в душ и вымыл холодной водой лицо. Войдя на кухню, он посмотрел на часы, было 1-40 ночи.

– А ведь чуть не забыл, – проворчал он и открыл дверцу буфета.

Он достал три одноразовых стаканчика, взял из холодильника бутылку водки и положил все это в пакет. Потом вернулся в свою комнату, чтобы дослушать песню.

Караченцов уже не пел, а надрывно кричал концовку:

Он до конца отдал свой долг!

Майор!!!

Он сделал все, что сделать смог!

Майор!!!

Так почему же до сих пор,

Глотает пыль афганских гор?!

Майор!!!

«Вот и я так же, все никак не отплююсь от этой пыли», – подумал Аркадий, выключая музыкальный центр.

Песня закончилась, но наступившая пронзительная тишина, казалось, была продолжением песни. Песни о них, о тех, кто вернулся с войны и должен был жить так, будто выезжал на обычные учения. А как их тогда встретили? Ему не хотелось вспоминать все, что было связано с Афганистаном после возвращения домой. Все эти статьи, выступления демократов, отношение чинуш… Нет, сам он никуда не ходил, ничего не просил, хватило рассказов других – тех, кто вернулся не целиком…

Выйдя из дома, Аркадий направился по проспекту Ибрагимова в сторону издательства. Он с наслаждением вдохнул свежий морозный воздух. Тогда в Афгане все закончилось, конечно, не так, как ему теперь снилось в кошмарах, а немного по-другому…

…Пастух с трудом открыл глаза. Без «гарнитуры», как называли шлемофон, он разбил в кровь лоб. Мотор молчал. Вытерев кровь с левого глаза и выкинув автомат в люк, он начал выбираться из танка. Вставая с сиденья, Пастух почувствовал, как с трудом оторвались прилипшие в его запекшейся крови штаны. Ему понадобилось минуты три, чтобы выбраться из танка. Подобрав автомат, он огляделся. Кишлак был не перед танком, как ему потом снилось, а за танком. Точнее, кучи мусора на том месте, где он когда-то стоял. Покачиваясь, Аркадий пошел в сторону высоты. Там, возможно, еще шел бой, значит ему надо было идти туда. Здесь он сделал все что хотел, ненавистный кишлак лежал в развалинах.

– Шурави! – раздался внезапно мальчишеский голос возле самого уха, и Пастух почувствовал, как кто-то дернул его за рукав.

Аркадий резко развернулся, так резко, что с трудом устоял на ногах. Водя автоматом по сторонам, он постарался сфокусировать взгляд, который стал почему-то расплывчатым. Рядом никого не было. Блуждающий, казалось, сам по себе взгляд упал на танк и пошел мимо, но тут же вернулся обратно. Там что-то было. Что-то такое…

На гусеницах были намотаны какие-то кровавые тряпки, внутренности. Там что-то качалось, прицепившись за трек. Кажется, это была кукольная рука. Аркадий тут же понял, что просто пытается обмануть себя. Это была детская рука. Перебитая примерно в локте, она болталась на треке, прицепившись тряпкой, бывшей когда-то рукавом. У Аркадия моментально пересохло в горле, что и без этого, казалось, было сухим донельзя. Громыхнул гром и ударила молния, навсегда выбелив прядь волос на его голове. Эта же молния разорвала пополам его душу, и одна обугленная половина его измученной души рухнула в преисподнюю…

Пастух был абсолютно уверен, что эта белая прядь появилась у него в тот момент, когда он увидел детскую ручку на гусеницах танка, которым он управлял. Хотя когда его спрашивали, он рассказывал совсем другую историю, да и то только в тех случаях, когда вообще что-то рассказывал. Аркадий не любил рассказывать о войне.

Он не помнил, сколько он стоял и смотрел на танк, на эту детскую руку. Секунду, час, а может год?

В конце концов он развернулся и побрел к высоте. Он не успел далеко уйти, когда в спину ударила взрывная волна. Пастух с трудом, но все же устоял на ногах. В танке взорвался-таки боекомплект.

– А раньше ты, урод, не мог взорваться?! – не оборачиваясь упрекнул неповинный ни в чем танк Аркадий.

Жизнь ему была больше не нужна. Существовать дальше незачем, и мгновенная смерть от взрыва была бы не самым плохим способом уйти.

Собравшись с силами, он вновь побрел вперед, или вернее поплыл в кровавом тумане, который с каждым шагом густел. Сколько он прошел сам и где его подобрали, он не помнил.

Помнил только женский голос сквозь грохот вертушки:

– Держись, солдатик, держись, родной.

Ему тогда еще почудилось, что это Наташа…

…Около издательства несколько лет назад открыли монумент Воинам-интернационалистам. Монумент был выполнен в виде сплавленных воедино кусков оружия, чего-то еще, сверху лежали отлитые в металле бинокль, панама, несколько патронов, застывшие в металле солдатские письма. Все это лежало на красных гранитных глыбах. Аркадий так и не мог определить, нравится ему монумент или нет, ну да он приходил сюда не любоваться. Главное – монумент есть и, что немаловажно, недалеко от дома. Аркадий не пошел на официальное открытие, так же как не ходил ни на какие официальные мероприятия. Сюда он приходил только во время запоя, в первый или второй день, потом он бы просто не смог. Впрочем, «день» – не совсем верно сказано. Аркадий приходил сюда только ночью, чтобы не мешали.

Он, как всегда, зашел с задней стороны монумента и расположился слева, где ступеньки были чуть повыше. Голой рукой смахнул снег, потом вытащил и поставил бутылку со стаканчиками и присел рядом на пакет. Открыл бутылку и разлил водку на троих. Взяв один из стаканчиков, он уставился на другие в ожидании, когда придут Кок и Перец. Они всегда приходили поговорить. Вот только для этого надо было смотреть не на стаканы, а в сторону, и Аркадий, отведя взгляд, стал смотреть на дорогу.

После дембеля он побывал дома и у Перца в Кировском районе, и у Кока на квартале. Он рассказал родным все, что знал о том последнем бое, и чего не знал о героической гибели ребят тоже рассказал. Аркадию и сейчас чудились глаза родных ребят и немой вопрос в них: «Как же так, ты, командир отделения, остался жив, а наши мальчики погибли?»

Тогда же он побывал на могилах ребят. Но приходить они стали к нему только здесь, у монумента.

– И долго сидеть будем? Может, выпьем наконец? – раздался над ухом задиристый голос Перца.

Пастух повернул голову: рядом стояли Перец и Кок.

– Привет, Пастух, давненько не приходил, – сурово упрекнул его Кок.

– Да ладно тебе, пришел ведь. Он живой, у него дел полно наверное, да, Пастух? – выступил на защиту Перец, беря стаканчик.

Кок поставил на снег пулемет и тоже взял стакан. Одеты они были так же, как и в день своего последнего боя. Взгляд Аркадия упал на кеды, заляпанные снегом.

– Не холодно в кедах? – неизвестно зачем спросил он.

– Ты че, Пастух? Мертвые не потеют… и не мерзнут! – засмеялся Перец.

– За встречу? – спросил Кок.

– Может за вас? – слабо возразил Пастух.

– Нет, за нас третий, ты уже пил, вчера. Давай за встречу и за ВДВ! – подвел черту под спором Перец.

Они чокнулись, Пастух выпил и закусил снегом. Послышался звук подъезжающей машины. От остановки медленно приближался милицейский уазик.

– Вот как всегда, – вздохнул Аркадий и повернул голову.

Ребят не было. Стаканчики были пусты, на снегу остались следы от двух пар кед и пулемета. Резко хлопнула дверца, Аркадий моргнул и видение исчезло. На снегу не было никаких следов, а стаканчики были наполнены водкой.

От машины подходили двое. Младший сержант сразу не понравился Аркадию. Парень явно недавно работал в милиции, и на лице отчетливо читалось наслаждение той силой и властью, которую ему давала форма, особенно над такими вот алкашами, пьющими где попало. Пастух очень не хотел в «обезьянник», и он постарался по возможности трезво оценить обстановку. Конечно, эти двое не те пацаны «батальонщики», с которых он снял тулупы в 90-м, но с ними, похоже, тоже проблем особых не будет. Плохо то, что в машине, скорее всего, остался третий с автоматом, попробуй его оттуда выковыряй. Блин!

– Спокойно, Пастух, спокойно. Не обижай татар, не надо! – раздался над ухом голос Перца.

– Да никого я не обижаю.

– Ага, люди просто хотят посмотреть, чем ты здесь занимаешься, а ты уже готов на автомат прыгать.

– Мы, конечно, тоже не любим ментов, но не до такой же степени, – подал голос Кок.

– Ладно, все, тихо! Я совершенно спокоен, – тихо и быстро ответил Пастух, милиционеры были уже совсем близко.

Нечто темное, бывшее частью его души, недовольно проворчав, опять опустилось и пропало где-то в огненной бездне. Давненько Аркадий не чувствовал ее присутствия, этой части души, в которой жил Пастух.

– Нарушаем? Спиртные напитки в общественном месте распиваем? – начал, покачивая дубинкой, младший сержант, явно предвкушая какое-то удовольствие.

«Дурак! – охарактеризовал его Аркадий. – Похоже, недавно приехал из какой-то глухой деревеньки, говорит с заметным акцентом».

– Так ведь ночь. Нет же никого, – по возможности миролюбиво ответил он.

– И что, что ночь? Ночью закон спит, по-твоему?

– Подожди, – перебил сержанта второй.

Пастух только сейчас разглядел погоны: старшина. Тоже татарин, но говорил без акцента, да и вообще, похоже, городской, по крайней мере живет в городе несколько лет.

– Участвовал? – спросил тем временем старшина и кивнул на монумент.

– Участвовал, – ответил Пастух и почувствовал, как его стало отпускать напряжение, в котором он, оказывается, сидел.

– Двоих потерял? – последовал кивок на стаканчики с водкой.

– Из Казани – двоих, – подтвердил Пастух.

Старшина задумчиво посмотрел на него.

– Ладно, давай без происшествий тут. Мы здесь неподалеку, если что, – предостерег он на всякий случай.

Младший сержант, поняв, что ничего интересного не будет, направился к машине.

– Старшина, где я, а где происшествия? – уже с улыбкой спросил Пастух.

– Долго не сиди и приходи в следующий раз трезвым, а то заберут, – назидательно сказал старшина и тоже пошел к машине.

– Командир! – окликнул его Пастух.

Старшина обернулся, уже держась за дверцу машины.

– А я сюда трезвым никогда не прихожу!

– И? – последовал настороженный вопрос.

– Ни разу еще не забирали.

Старшина не ответил, хлопнули дверцы, и машина двинулась в сторону Энергоинститута.

Аркадий встал и пошел в том же направлении, домой.

2

Из тридцати восьми человек на высоте после боя выжило шестеро, в какой-то мере благодаря Пастуху, который заставил выкопать окопы полного профиля. Иначе после обстрела с вертолета и последующего удара «Градов» вряд ли бы кто выжил. Также свою роль сыграла скоротечность событий. У «духов» просто не нашлось времени, чтобы найти и добить всех раненых. И парни – раненные, контуженные, засыпанные камнями и землей – но выжили.

Выжил могучий Трактор. После Афганистана он, как и Аркадий, пополнил ряды братвы. Но в отличие от него быстро вошел во вкус и стал бригадиром. Погиб уже в девяносто седьмом, во время очередных разборок. Снайпер выстрелом в голову отправил душу несговорчивого бригадира на Суд Божий.

Презрев все прогнозы врачей, остался жить вот уж действительно двужильный Леший. Он вернулся домой к жене, и у них было уже три сына и две дочери. Леший подался в фермеры, дела вроде у него ладились. В хозяйстве Лешего трудилось половина деревни. Да все бы работали, но Леший не терпел пьянства на работе, и вообще с дисциплиной у него было как в армии. Но деньги люди получали по деревенским меркам хорошие и поэтому не роптали. Да и работы другой не было. Он также выпустил небольшой сборник своих стихов, который не забыл прислать и Аркадию.

Но Афганистан так и не отпустит его. Раны будут мучить его всю оставшуюся жизнь. Да и немного той жизни оставалось. Он умрет от ран в возрасте сорока восьми лет. Его Ольга будет каждый день приходить на могилу. В отличие от мужа, она так и не сможет простить себе ту единственную ночь, которую провела с другим.

Меньше всего досталось Марадоне, Петру из Самары. И хоть на высоте с Пастухом они почти не общались, он тоже пару раз приезжал к нему в гости. Марадона отделался парой царапин и контузией, которая, впрочем, в той или иной степени была у всех выживших. Он неплохо «наварил» на кризисе 98-го. Буквально накануне он продал за валюту квартиру и машину, чтобы купить новую квартиру. Грянул кризис, и Петр быстро, пока не поднялись цены в строительных фирмах, купил три квартиры вместо одной. Пока цены на квартиры не поднялись до необходимого уровня, две лишние квартиры сдавал, потом продал и прикупил к своему магазину еще один, побольше, и про машину не забыл. Короче, Марадоне явно фартило, ну да дай ему Бог. У него была уже вторая жена, отношения с первой он также поддерживал, второго ребенка она ему родила года через два после развода. Нынешняя жена к этому относилась довольно спокойно, также как и к тому, что еще одного ребенка Петру родила уже любовница.

– Ты бы собрал гарем, жили бы все в одной квартире, все экономнее. – предложил Аркадий, когда он последний раз приезжал в гости, года три назад, и рассказал о своем житье-бытье.

– Пробовал, – вполне серьезно ответил Петр. – Ни одна не соглашается, ни в какую. Так вроде смирились, повоевать, правда, пришлось, но вместе ни в какую. Я говорю: «Вам же легче будет с детьми справляться, когда все вместе», – не хотят.

– Вы с Лешим как соревнование устроили, кто больше. Пока ничья, 5:5. У него, правда, пацанов трое, а у тебя двое.

– Догоню еще, – заверил Марадона и неожиданно спросил: – Вот ты мне скажи, чем смысл жизни?

В ответ Пастух лишь пожал плечами.

– Не знаешь? И нечего голову ломать. Природа давно уже ответила на этот вопрос. Смысл существования каждого вида в размножении и распространении по новым территориям. Нам, правда, в последнее время пытаются доказать, что смысл жизни это накопить много денег и умереть в роскоши на мешке с деньгами. Отсюда и пошло: «а что нищету плодить», и вот не рожают. Шибко умными стали, блин.

Народы попроще, у кого денег поменьше, с незатуманенными мозгами, размножаются и распространяются, завоевывая мирным путем новые территории. Кто едет в Европу, кто в Россию, кому повезет – в Штаты, – разошелся не на шутку Марадона. – Скинхеды, точнее те, кто ими управляют – или не знают историю, или просто лицемеры. Россия по определению с момента создания многонациональная. И проблема не в том, что они сюда приходят, настоящая проблема в том, что мы уходим. Ну набьют они вчетвером-впятером одному хачику морду, и что? Русских больше уважать станут? Когда мы все вымрем как мамонты, далеко не все народы из тех, что придут на наше место, способны будут уважать память ушедших. А бить морды легче, чем детей растить да Родине служить, где бы то ни было. А то они орут о любви к родине, иностранцев толпой бьют, а служить некому, – выдал Марадона и неожиданно спросил: – А ты что детей не заведешь, елки-палки? На высоте сколько пацанов погибло, кто, если не мы за них детей наштампует?

– Да у меня с женами все никак не получается.

– А зачем жена? Ты детей штампуй, а жениться или нет, там видно будет. И запомни, нет слаще музыки, чем смех твоего ребенка! – назидательно сказал Марадона уже перед посадкой в поезд.