скачать книгу бесплатно
– Драндулет скорее всего не их, а кого-то из родителей. Разбитые рожи им показывать не в первой, а вот порча имущества могла заставить папочку начать выяснять обстоятельства. Глядишь, завтра бы уже мусора понаехали в лагерь. Нет, хрен с ними, мы наказали козлов достаточно, пусть себе орут. Всё равно – терпилы они, а не мы. Отмудохали младшие, кому про это рассказывать? Себе дороже.
Самсон был прав как всегда, и даже Чехов не стал спорить. Мы постояли ещё немного, глядя вслед поднятому драндулетом шлейфу пыли и пошли обратно в лагерь.
Один за другим, мы тихо влезли в окно и улеглись по койкам. Перед тем как уснуть, я раз пятнадцать повторил «спаси и сохрани» и посмотрел в сторону Бога. И хоть я и понимал, что мы сегодня просто оборонялись, но чувство, что мы сделали что-то нехорошее никак меня не оставляло и я вкладывал в свой взгляд в сторону Бога столько раскаянья и готовности понести наказание, сколько только можно вложить в простой взгляд.
Потом я вспомнил Ангелину и подумал, что, возможно, ещё не всё потеряно. Быть может, вернувшись с летних каникул в школу, она всё-таки отвернётся от Самсона и станет моей. С этими мыслями я провалился в сон.
***
Утром я проснулся от звуков голосов. Открыв глаза, первое, что я увидел, было грозное лицо Нины Павловны, сурово отчитывающей, лежащих по койкам, нас.
– Мальчики, такое поведение неприемлемо. Вы вообще-то здесь почти самые взрослые и должны подавать пример. Не нужно отнекиваться, сегодняшнюю ночь я плохо спала, и когда вы карабкались друг за другом в окно в четыре утра, я всё видела своими глазами. Итак, я спрошу снова: где вы были?
Все молча косились на Самсона. Вообще-то стучать было западло, это знал каждый, но сейчас ситуация образовалась патовая. Стучать, по сути, было не на кого, потому что уличили нас всех вместе. Стало быть, если и будет какое-то наказание, то его получат тоже все.
Территорию лагеря ночью патрулировал старик, подрабатывавший здесь на пенсии и если сказать, что мы были где-то внутри лагеря, значит старика могут уволить с работы, а нас всё равно накажут. Если же сказать, что мы уходили за территорию, то попадём лишь мы одни. Как-никак мы были юными и ловкими. Что стоит потихоньку прокрасться и перемахнуть через забор? К тому же, будь мы на территории, нам надо было убедительно соврать о том, где именно мы были, а этого сделать было нельзя, потому что там, где мы якобы были, мог быть ночью кто-то из взрослых и он опровергнул бы наши слова.
Эти мысли вихрем кружились в моей, только проснувшейся, голове, как будто бы и не было резкого пробуждения и чувства сильного недосыпа. Я с любопытством смотрел на Самсона, потому что знал – отвечать будет он.
– Простите нас, Нина Павловна, – сказал Штерн. – Мы подвели вас, поставили под удар, ведь вы отвечаете за всех нас…
– Это я и без тебя знаю, – оборвала его учитель. – Оставь свои дипломатические способности для кого-нибудь другого. Я жду чёткого ответа на поставленный вопрос.
Самсон виновато потупился, покраснел и выдавил:
– Мы ходили на Колокольню.
– Какую ещё Колокольню? – нахмурилась Нина Павловна. – Вы что… – она нахмурилась ещё сильнее, – вы ходили на церковные развалины в село?! Вы туда ходили?!!
Самсон шумно сглотнул:
– Да, Нина Павловна…
Воцарилось зловещее молчание, казалось, учитель никак не может понять до конца того, в чём ей только что признались, в ней медленно поднималась волна негодования.
– Да как вам вообще такое в голову могло прийти?! – вскричала, наконец, она. – Вы знаете, что в этой деревне бандюги всякие ошиваются, наркоманы, сумасшедшие? Вы хоть понимаете, что могло бы произойти?
– Понимаем, Нина Павловна, – сказал Самсон.
– И что бы тогда со мной было? Что бы тогда сказали ваши родители? Нет, вы не понимаете, вы точно не понимаете! Сейчас и в городе то кругом опасность, разбой, грабежи, рэкет! А здесь что, в дикой местности? Да вас могли бы похитить, могли убить, могли вообще чёрт знает что сделать…
Нина Павловна кричала на весь коридор, сзади неё уже толпилась малышня двенадцати-тринадцати лет. Кто-то особо наглый, высунулся из-за её плеча и заявил:
– Изнасиловать могли педофилы.
– А ну пшёл отсюда! – заорала Нина Павловна на умника.
Увернувшись от подзатыльника, пацан бросился наутёк.
Шумно дыша, учитель строго смотрела на нас.
– Значит так, – сказала она ледяным тоном, – на следующий год вы в лагерь не едите – это я вам обещаю. А сейчас идите завтракать, а после жду вас в своём кабинете. Всех шестерых.
С этими словами она ушла.
Я встал с кровати и первым делом глянул в сторону Бога, сейчас я понял, что это Он посылает мне наказание через Нину Павловну. Похоже, в этот раз оно будет в виде предупреждения…
– На хрена ты ей сказал про колокольню? – злобно спросил Чехов.
Скрестив руки на груди, он хмуро смотрел на Штерна. Все остальные, видимо, его поддерживали, – так же хмуря брови, они ждали ответа. Под всеобщим натиском Самсон смутился и покраснел. Мне стало жаль его.
Он попытался перейти в нападение:
– А что надо было сказать?
– Не знаю, помолчал бы для разнообразия как все, – ощерился Чехов. – Что нам теперь по-твоему делать? А если нас из школы выгонят?
– Не пори чушь! Никто нас не выгонит, – неуверенно возразил Самсон. – За что? Мы вообще сейчас не в школе, а в летнем оздоровительном лагере.
– Не, Колян, – вмешался я. – Самсон правильно сделал, что сказал.
– Да что ты? Адвокат, б… и почему же?
– Потому что другого варианта и не было. Нас видели – это факт. Если мы возвращались поздно ночью в корпус через окно, стало быть, нас на положенном месте, то есть в кроватях, не было, так? Так! Значит, мы были либо на территории, либо за ней. Если бы он сказал, что мы были на территории, это могли бы опровергнуть сторож, или кто-то из взрослых, кто не спал и гулял где-нибудь. Мы ведь не знаем, какое место внутри лагеря было свободно…
Чехов задумался, но неожиданно его сторону принял Красный.
– Всё равно – не пойман не вор, можно было и впрямь промолчать, да и дело с концом. Пусть доказывает, что это ей не приснилось.
Делюга и Толстый молча встали и вышли из комнаты. Судя по всему, они тоже были против Штерна. Похоже, что кроме меня в этой ситуации его никто не поддержал. Красный вышел вслед за ними. Чудо-тварь презрительно скривил губы и заметил язвительно:
– Не прокатила твоя адвокатская х…, да, Смычок?
Внутри меня всё закипело, но я промолчал. Он ушёл, и остались только мы со Штерном.
– Спасибо, – сказал Самсон. – Правда, у меня такое чувство, что я действительно облажался.
Он подошёл ко мне и с благодарностью похлопал по плечу. До сих пор не знаю точно, почему я тогда за него вступился. Конечно, по правде говоря, я высказал именно то, что думал, но всё же я не любил Штерна, я ему завидовал и, как мне тогда казалось, он обокрал меня, забрав любовь моей жизни, Ангелину Шубину. Было бы правильней, наверное, в тот момент держать сторону пацанов, или же просто молчать и сохранить нейтралитет, но у меня есть одно пагубное свойство, которое всегда заставляет меня сопереживать и испытывать глубокую жалость к жертвам.
Человек может быть убийцей, насильником, или кем угодно, но в той ситуации, где его поймали, он беспомощен и стоит один против всех, я всё равно его пожалею. Может быть, это тоже часть моей душевной проблемы, такая же как, вменённая самому себе обязанность всё время смотреть в сторону Бога. Чёрт, я не знаю, просто я всегда жалею тех, кто попадает в беду, это касается и людей и всего живого. Я пожалею змею, с которой ради забавы сдирают шкуру. Я пожалею противную лающую псину, стоит ей только заскулить и поджать хвост.
Я могу быть злым, могу впадать в ярость, могу драться как зверь, но когда мой противник побит и лежит передо мной беспомощный, я не смогу его добить. Даже если кто-то скажет мне, что если я не добью его сейчас, то он встанет, оправится и через пару дней вонзит мне нож в спину.
Взять даже этих местных, которых мы ночью отмудохали. Да, я бил одного из них вместе с Толстым, мы били его ногами, лежащего на земле. Но то было лишь подавление агрессии с их стороны и как только они стали ныть – я тут же прекратил наносить удары, и вся моя злость улетучилась. То была лишь самооборона, перешедшая в нападение. Но Штерн. Штерн повёл себя иначе. Он вообще не дрался, а подошёл и помочился на беспомощного врага. Наверное, ему были чужды мои жалостливые чувства к жертвам.
– О чём это ты так напряжённо думаешь? – нарушил мои мысли Самсон. – Дружище, Костян, знаешь, что я заметил? Ты стал часто уходить в себя, глубоко и надолго. Это до добра не доводит, поверь. Сейчас я правда тебе благодарен за этот твой поступок. Нелегко выходить одному против всех. Но ты должен знать: мне наплевать на их мнения. И я легко могу обойтись без них вообще. Понимаешь, именно в таких ситуациях как эта и определяются настоящие друзья.
Он снова похлопал меня по плечу и продолжил:
– Так что с тобой? Куда ты смотришь всё время, о чём думаешь, когда хмуришься? И не говори про упражнения на глаза – я очкарик с плохим зрением, меня этой байкой не обманешь.
– Почему же ты тогда не говорил об этом при всех? – удивился я.
Он усмехнулся.
– Потому же, почему и ты только что поступил не как все. Я не тот, кто сбивается в стаи и ищет дешёвого одобрения, поддерживая сторону силы всегда, когда это выгодно. Раз ты приврал – значит, у тебя есть на это причины. Должно быть они личные, а личное не обсуждают на публику. Ладно, Костян, пошли на завтрак. Если захочешь чем-то поделиться – ты всегда можешь поговорить со мной.
***
После завтрака мы, как и было велено, явились все вместе к Нине Павловне. Её кабинет был смежным помещением с комнатой, где она жила. Такие «апартаменты» предусматривались здесь для всех учителей, под надзором которых были ученики школы.
За всё, прошедшее после утренней взбучки, время никто из пацанов не перекинулся с Самсоном ни единым словом, и мне было непонятно почему. Неужели они и впрямь так сильно на него окрысились?
– Входите, – послышалось из кабинета холодное приглашение.
Мы вошли и встали в дверях. Нина Павловна что-то сосредоточенно писала в своём журнале и не поднимая на нас взора, всё так же холодно произнесла:
– Садитесь.
У стены стояла длинная скамейка, но на ней уместились только четверо. Стоять остался Самсон и я.
– Что, не хватает места на всех, да? – спросила учитель. – Видите ребята: лавочка только на четверых, а если хочется сидеть удобно, а не тесниться, то и вовсе для двоих. Интересная метафора, правда? Что такое метафора? Рукомойников? Прокопенко? Чехов? Что, никто не знает? А надо бы – программа прошлого года!
Она переводила взгляд с одного на другого. Мы молчали. Самсон виновато смотрел на учителя, я украдкой поглядывал в сторону Бога, а теснившиеся на лавочке пацаны разглядывали узоры на драном линолеуме.
– Я это вот к чему, про лавочку, – продолжила Нина Павловна. – В жизни оно, ребята, всё так же, как с этой лавочкой. Кто-то сидит в удобном кресле, кто-то жмётся друг к другу, боясь свалиться, а кто-то и вовсе не имеет возможности присесть! Понимаете? И где вы собираетесь искать свои места в жизни? Штерн? Пресмыкаев? Астахов?
Она перечислила оставшиеся три фамилии, чтобы каждый был уверен – проблема касается его лично. Я, как и все остальные, уже не в первый раз попадал в подобную переделку. Мы знали, что эти вопросы риторические – на них не следует отвечать, надо просто молчать в тряпочку и ждать пока учитель не задвинет свою проповедь до конца. Говорить потребуется позже, а сейчас необходимо пассивно каяться.
– Так я спрошу снова: где будет ваше место в жизни? Каждого из вас?
На этот раз, судя по всему, нужен был какой-то ответ, поэтому мы стали переглядываться и старательно думать.
– Молчите? – сказала Нина Павловна. – Конечно, вы молчите, ведь вы не знаете. Хорошо, я попробую иначе: кем вы хотите стать? Пресмыкаев, кем ты хочешь стать?
Я неуверенно посмотрел на учителя. Она немного склонила голову вперёд и слегка приподняла брови, как бы говоря мне в этот момент: «ну давай, давай, смелее».
– Я хочу стать военным, Нина Павловна. Поступить в военное училище.
– Хорошо. А все остальные кем хотят стать? Рукомойников? Астахов? Прокопенко? Чехов? Штерн?
Самсон, похоже, решил молчать до конца. За всех ответил Дедюга:
– Мы все здесь хотим стать военными, Нина Павловна. Вы же знаете, мы занимаемся в клубе пограничников у Антона Маратовича.
Учительница кивнула и, слегка повысив голос, пошла в наступление:
– А рассказывал ли вам, в таком случае, Антон Маратович о дисциплине в армии? Знаете ли вы, что полагается в военном училище за поступок, который вы совершили ночью? Вы ушли с территории, покинули расположение воинской части, самовольно и без какой-либо уважительной причины. Вы знаете, как это называется у военных?
Теперь уже узоры на линолеуме стали разглядывать мы все. Всё было понятно без дальнейших разъяснений. Павловна ударила по больному. Она попала в точку. Даже вызов родителей в школу не был для нас таким пугающим как дискредитация в глазах Антона Маратовича.
– Так как называется такой поступок, Пресмыкаев? – снова спросила она меня одного. Я сейчас был здесь будто основным.
– Дезертирство, – тихо ответил я.
– Не слышу, Пресмыкаев, скажи громче!
– Дезертирство.
– Громче!
– ДЕЗЕРТИРСТВО! – заорал я от переполнившей меня обиды.
Нина Павловна молча смотрела на нас.
– Какие из вас военные?! Шпана малолетняя и всё. С вашими замашками вам прямая дорога в уголовники, или, если повезёт, дворы будете подметать и лечиться от алкоголизма. Пиво покупал у буфетчицы, Астахов?
Делюга покраснел, а я в панике посмотрел в сторону Бога. Она и об этом знает! Теперь ещё и за это отвечать!
Но учитель неожиданно закончила разбор. Даже не заставив нас писать объяснительные, она сказала чуть ли не с отвращением:
– Пошли вон.
Мы испуганно вышли из кабинета и уныло поплелись в комнату. Послезавтра лагерная смена заканчивается, и мы возвращаемся в город. А через две недели начинаются занятия в школе и у Антона Маратовича.
Что-то теперь будет?
Наверное, остаток каникул мне, как и всем остальным, предстоит провести в томительных ожиданиях и страхе неизвестности. Как поступит наша классная руководитель? Что она сделает? Ожидание смерти, хуже самой смерти. Лучшего наказания за наш проступок нельзя было и придумать.
«Господи, спаси и сохрани» – эту фразу я теперь стал повторять про себя в пять раз чаще. И в пять раз чаще креститься и смотреть в сторону Бога.
***
Последние дни лагеря прошли вяло. Естественно, мы больше никуда не ходили по ночам, да и финальные дискотеки посещать не хотелось. Самсон гулял с Ангелиной, а я ревновал и одновременно боялся последствий, варианты которых Нина Павловна нам даже не озвучила. Пацаны возобновили общение со Штерном буквально через час после выволочки, и всё для них стало как прежде.
Мне казалось, что волнуюсь и переживаю только я один и сразу после того как Самсон вновь занял лидерскую позицию и все перестали на него обижаться, моё сочувствие к нему тут же улетучились. Я снова его презирал, жалел Ангелину, вынужденную терпеть его наглые ухаживания и ненавидел себя. Я ненавидел себя за свой слабый характер и мягкотелость. За свою неспособность к решительным действиям. Я ненавидел себя за привычку фантазировать и бездействовать, но ничего не мог с этим поделать.
Я воображал себе любовь, которой не было. Я воображал своими друзьями тех, кто ими не являлись. Я воображал светлое будущее, которого у меня не будет.
Я постоянно извинялся взглядами перед Богом за своё тщеславие и грешные мысли. Я ждал завершения лагерной смены, после которой мне уже не придётся каждый день видеть все эти гнусные рожи.
В день отъезда мы собрали сумки, потом нас рассадили в автобусе по двое и через два часа привезли в родной город. В транспорте, рядом со мной было место Самсона, но как только заработали двигатели, и машина тронулась, он ушёл в конец салона и всю дорогу провёл на заднем ряду с Ангелиной. А я с ненавистью оглядывался и видел как они целуются. Какой же я был идиот, если даже это не заставило меня отказаться от фантазий!
В городе меня встретили родители. Я сухо попрощался с пацанами и опасливо покосился на Нину Павловну. Похоже, родителям она ничего не скажет. Но ведь есть ещё Антон Маратович!
Папа взял мои сумки, мама положила руку на плечо и мы потащились на трамвайную остановку.
– Как прошёл лагерь? – бодро спросила мама.
