Революции в России. Теория и практика социальных преобразований

Keywords: political freemasonry, foreign historiography, revival of freemasonry in Russia, the Russian Masonic movement, the reasons, stages and initiators of revival of political freemasonry, the complex critical analysis of sources, a method of comparison of sources, sources of personal origin and documentary sources on freemasonry, representatives of Anglo-American historical science, Menshevist heritage, Menshevist leaders, positivistic methods and working methods with sources.

Никто из авторов, как отечественных, так и зарубежных, не отрицал, что масонство в России существовало не только в конце XVIII в., когда одним из его руководителей был известный в то время просветитель и общественный деятель Н.И. Новиков, но и в начале XIX в. (в 1810–1820 гг.), когда к ложам принадлежали декабристы П.И. Пестель, Н.И. Тургенев, А.Н. Муравьев. Российское масонство XVIII – начала ХХ вв. долгое время в историографии рассматривалось достаточно однобоко – исключительно как прогрессивное, антифеодальное движение, тем самым подрывавшее устои царской власти, что и привело к запрещению лож в России в 1822 г. Расхождение преимущественно состояло в определении точной даты, момента, после которого масонские ложи нельзя было рассматривать исключительно как филантропические и мистически-оккультные организации, какими их до сих пор пытаются представить отдельные исследователи.

Следуя хронологическому принципу, в развитии новейшей зарубежной историографии по данному вопросу можно было выделить 3 этапа: в первый период (60-е гг. ХХ в.) были опубликованы статьи Л. Хаймсона, Б. Элькина, Н. Смита; во второй период (80-е гг. ХХ в.) вышли статьи Б. Нортон и вновь Н. Смита; наконец, в третий период (начало 90-х гг. ХХ в.) – масонской проблематикой активно стали заниматься не только представители англо-американской исторической науки; появились статьи польского историка Людвига Хасса и русского эмигранта Михаила Назарова. Все авторы занимали разные позиции при обсуждении данной проблемы.

Первым, кто положил начало дискуссии по проблеме возрождения масонства в России, был известный и влиятельный американский историк Леопольд Хаймсон. В 1965 г. он опубликовал свой материал о масонах, который был включен в его статью в виде свободного авторского изложения и переплетался с изложением и интерпретацией других материалов на ту же тему. Статья Хаймсона «The Problem of social stability in urban Russia, 1905–1917» («Проблема социальной стабильности в городской России, 1905– 1917») появилась в американском журнале «Slavic Review» (первая часть была опубликована в том же журнале в декабре 1964 г.) и носила дискуссионный характер505. Вместе с ней были напечатаны еще две дискуссионные статьи: Артура Менделя «Peasant and worker on the Eve of the First World War»506 («Крестьянин и рабочий накануне Первой мировой войны») и Теодора фон Лауэ «The chances for liberal constitutionalism»507 («Шансы либерального конституционализма»). Заголовок последней статьи отражал тему дискуссии: была ли в России конституционная (западная) альтернатива революции?

Привлеченный Хаймсоном материал представлял собой интервью известного меньшевика Б.П. Николаевского с меньшевиками Н.С. Чхеидзе и Л.Е. Гальпериным в 1925–1928 гг., которое Хаймсон извлек из личного архива интервьюера. Выбор данного источника был неслучаен. Дело в том, что этот исследователь, обучивший немало молодежи в Колумбийском университете, всю свою профессиональную жизнь занимался изучением меньшевистского наследия. Он собирал мемуары меньшевистских вождей, беседовал с еще живыми меньшевиками и в результате написал несколько книг и статей по этой теме.

Суть концепции Л. Хаймсона заключалась в том, что в России в начале ХХ в. шел процесс поляризации сил: в то время не только рабочий класс был изолирован от образованного, привилегированного класса, но и большинство последнего все больше отделялось от «царского режима», в результате чего либералы уже открыто заявляли в думе о пропасти между «царизмом» и общественным мнением508.

В связи с этим наблюдался кризис в партиях. Например, внутри кадетской партии к столкновению пришли буржуазное и разночинско-радикальное крылья (во главе первого стоял П.Н. Милюков, второе возглавлял Н.В. Некрасов). Ссылаясь на А.Н. Потресова и Ю.О. Мартова, Некрасов утверждал, что спор шел о выборе политической ориентации – эволюционной или революционно тактики. На данном этапе переговоры велись даже с большевиками.

Ссылаясь на П.Б. Струве, Л. Хаймсон с помощью методов аналогии заявлял, что кризис переживали и все другие политические партии и местные общества. Все это вызвало всеобщее замешательство, которое привело к поискам новых, неофициальных личных связей взамен распадавшихся партийных. Исходя из этой обстановки, заключал Л. Хаймсон, и следовало интерпретировать пока еще мало выясненное явление – возрождение масонства в России в предвоенные годы509.

Следуя содержанию писем Е.Д. Кусковой, Л. Хаймсон отмечал, что в последние дни деятельности III Думы принимались меры по активизации русского масонского движения, но при изменении его характера. Цель состояла в том, чтобы объединить все «передовые силы» от представителей прогрессистов до представителей большевиков, присоединяя сюда и органы образования, и различные кружки для создания, таким образом, коалиции против существовавшего «царского режима».

Неудивительно поэтому, что инициатором этого начинания Л. Хаймсон считал Е.Д. Кускову, ставившую своей целью таким путем восстановить «Союз освобождения» и его подпольную деятельность. Однако Кускова уверяла, что новое масонство было создано сразу же после поражения революции 1905–1907 гг. Л. Хаймсон, в свою очередь, вел отсчет этому процессу с весны-лета 1912 г. Источником для определения данного рубежа послужило интервью Б.И. Николаевского с Чхеидзе и Гальпериным510.

Согласно содержанию данного интервью, Л. Хаймсон установил, что, во-первых, к этому времени были отменены все старые масонские ритуалы, за исключением клятвы «абсолютного молчания» при вступлении (такие данные имелись у Кусковой). Этот факт также использовал А.Ф. Керенский в своих мемуарах, чтобы показать автономность русских лож от французских. Во-вторых, с 1912 г. началось успешное и активное привлечение новых членов в масонскую организацию. В 1911–1914 гг. были основаны ложи не только в обеих столицах, но и в провинциальных центрах, таких как Киев, Самара, Саратов, Тифлис, Кутаиси. Летом 1912 г. все эти ложи объединились в «Союз народов России» с исполнительным советом с периодически избираемыми исполнительными секретарями во главе511. За период 1912–1917 гг. (до Февральской революции) было созвано три национальных съезда – в 1912, 1914 и 1916 гг. В число масонов вступили такие видные деятели, как А.И. Коновалов, И.Н. Ефремов, А.Ф. Керенский, Н.В. Некрасов, Н.С. Чхеидзе.

Хаймсон при выведении своей концепции использовал метод сочетания одних источников с другими и, таким образом, предпринял попытку комплексного, критического их анализа. Конечная оценка автором политического влияния масонской организации в годы, предшествовавшие Февральской революции, и в дни самой революции была достаточно низкой. Теорию заговора как объяснение русской революции он отвергал самым решительным образом512.

В 1966 г. в том же журнале «Slavic Review» появилась статья юриста, публициста, бывшего масона и эмигранта Бориса Элькина «Attempts to Revive Freemasonry in Russia»513 («Попытки возродить масонство в России»). Ценность данной публикации заключалась в том, что в ней было осуществлено факсимильное воспроизведение некоторых масонских документов. Эти единственные документальные источники по масонству представляли собой, безусловно, большую ценность, нежели источники «личного» происхождения, использованные Хаймсоном. Однако факсимильное воспроизведение данных источников без пояснений автора снижало научную ценность исследования.

Очень кратко упомянув о предшествующей истории русского масонства, Б. Элькин писал, что возрождение его началось сразу же после 1905 г. по инициативе М.М. Ковалевского. С помощью описательного метода автор представил очень подробную и яркую картину данного исторического события. В 80-х гг. XIX в. выдающийся ученый М.М. Ковалевский имел огромную популярность в Московском университете в качестве профессора конституционного права и истории политических институтов власти514. Будучи одним из наиболее ярких и влиятельных представителей университетского либерализма, он был уволен со своей профессорской должности; жил за границей, в том числе во Франции, где он сконцентрировался на исследовательской научной деятельности, а также чтении лекций в известной Русской высшей школе социальных наук, существовавшей в 1901–1905 гг. в Париже.

Б. Элькин отмечал, что именно к этому времени произошло вступление сравнительно большого количества представителей русской радикальной интеллигенции, группировавшейся в то время вокруг этой школы, во французские масонские ложи. Амнистия 1905 г. открыла двери в России перед почти всеми старыми эмигрантами, в том числе и перед группой лекторов и руководителей парижской школы, вступивших во французские масонские ложи. 11 января 1906 г. М. Ковалевский обратился к Совету «Великого Востока Франции» с просьбой разрешить создать ложу в Москве или в Петербурге, на что получил положительный ответ. В связи с этим, именно эту дату и следовало считать началом оформления «нового» русского масонства515.

Кроме описательного метода и приема следования данным из опубликованных документов, Б. Элькин также использовал метод личной беседы с современником и возможным участником масонского движения П.Н. Милюковым. Из личной беседы с ним Б. Элькин узнал, что М.М. Ковалевский уговаривал его стать масоном. Однако Милюков отказался из-за полученного им неприятного впечатления от масонства во Франции (об этом он написал и в своих воспоминаниях). Отсюда следует, что масонское членство Милюкова Элькиным не подтверждалось516.

Следующая зарубежная публикация о русских масонах принадлежала профессору новейшей европейской и русской истории Натану Смиту (Вашингтон-Колледж, Честертаун, штат Мэриленд), высказавшего в 1968 г. отличную от первых двух авторов позицию относительно проблем «возрождения». В своей статье «Роль русского свободного масонства в Февральской революции: еще одно отрывочное свидетельство»517 Н. Смит опубликовал отрывок из воспоминаний князя В.А. Оболенского, где речь шла о масонах.

Рукопись этих мемуаров, озаглавленных «Моя жизнь и мои современники», как сообщал сам Смит, была начата где-то после 1933 г. и закончена, по-видимому, в 1937 г. Оригинал (машинописный текст) находился во владении сына автора – Сергея Оболенского, который предоставил копию Смиту. Тексту публикации предшествовала вводная статья Смита, в которой он дал краткий историографический обзор и оценку уже известных нам предшествующих публикаций, а также анализ источников, таких как воспоминания Милюкова, Каткова, Керенского и письма Кусковой518.

Спустя некоторое время Н. Смит принял предложение Нины Берберовой о совместной деятельности с целью осведомлять друг друга о своих открытиях в области изучения масонской проблематики. Они вместе работали в Париже, в русском масонском архиве (1922–1970), в архиве Керенского, в Исследовательском Центре Гуманитарных наук Техасского университета в Остине, в архиве Г. Гувера, в Стэнфорде над коллекцией Николаевского.

В Париже Смит и Берберова предприняли попытку систематизировать и классифицировать весь полученный ими материал. Материалы четырех тяжелых ящиков они разложили в семнадцать нормальных коробок и сделали каталог всех фондов на двух языках, разложив при этом в алфавитном порядке личные бумаги в тридцать папок. Русский масонский архив, над которым работали оба исследователя, был вывезен накануне падения Парижа сыном одного известного хирурга, русского эмигранта, который он вернул приблизительно сорок лет спустя (имена обоих нигде не указываются). В 1985 г. по итогам их совместной деятельности Смит написал статью «Political Freemasonry in Russia, 1906–1918: A Discussion of Sources»519 («Политическое масонство в России, 1906–1918: обсуждение источников»).

На данном этапе актуальность масонской проблемы историк видел, прежде всего, в недостаточности источниковой базы. В связи с этим автор ставил перед собой две цели: во-первых, выявить и рассмотреть главные, основные источники, необходимые для изучения масонства; во-вторых, представить некоторые уже известные факты из ранее выявленных материалов.

В целом, Н. Смит считал, что русское масонство после перерыва в три четверти века (с момента запрета Александром I в 1822 г.) вновь появилось зимой 1910–1911 гг., когда членом масонского ордена стал князь В.А. Оболенский. Данная концепция, с одной стороны, явилась результатом критического, сравнительного анализа источников личного происхождения, а с другой, следования данным одного из них – отрывку из воспоминаний князя В.А. Оболенского, где речь шла о масонах520.

Первоначально, сопоставив публикацию Б. Элькина и письма Е.Д. Кусковой, а также книгу А.Ф. Керенского, в которой тот писал, что масонская организация, которой он принадлежал, не имела ни списков, ни каких-либо писем, отчетов и протоколов, Смит констатировал, что у Кусковой и Керенского речь шла о других масонах, нежели у Б. Элькина. Однако версию о возможно двух масонских движениях в России в начале ХХ в. Смит не подтвердил на основании данных, полученных из воспоминаний князя. Опубликованный Смитом отрывок содержал в себе доказательства и того, что масоны не помышляли о мобилизации народа на восстание и не играли какой-то согласованной, единой роли после создания Временного правительства.

Спустя почти двадцать лет после выхода первой статьи появилась новая статья Смита, в которой автор выделял пять категорий источников по масонству и обсуждал каждую из них по очереди, двигаясь от частного к общему. При обсуждении он обращался к трем определенным фазам в развитии русского масонства. В основу данной периодизации автором был положен принцип выделения так называемых переломных этапов в эволюции масонства521.

Первая фаза, которую выделял Н. Смит, относилась к 1906– 1910 гг. и была связана с деятельностью самого активного инициатора «нового» масонства в России, хорошо известного ученого и умеренно либерального политика М. Ковалевского. На данном этапе новая масонская организация являлась ветвью французского масонства и занималась соблюдением его ритуалов. Между первой и второй фазами произошел явно ложный роспуск масонской организации или специально мнимая приостановка ее деятельности. С помощью проведения внутрипредметных связей Н. Смит отмечал, что данный факт напомнил ему подобное развитие и в декабристском движении, когда такой шаг предпринимался с целью очистки членов и усиления чисто политической линии в масонском движении.

Ко второй фазе (1910–1918 гг.) автор относил новое общество членов масонской организации, которое он называл «организацией А.Ф. Керенского» в честь самого видного в тот период лидера, порвавшего все связи с «Великим Востоком» в Париже. Это чисто политическое объединение, использовавшее масонство как фирму для достижения своих целей.

Наконец, третья фаза представляла собой деятельность масонов в эмиграции после большевистской революции. Данный этап представлял для Смита лишь косвенный интерес522.

В целом, между 60-ми и 80-ми годами прошлого века в зарубежной историографии по масонству наблюдался некоторой застой. Переломным моментом явился 1974 г. В советской историографической науке началась борьба между классовостью и «новыми веяниями» в оценке движущих сил революции (дискуссия была положена книгой Н. Яковлева «1 августа 1914»523). На Западе в 1974–1975 гг. вышли две книги – американского экономиста и политика, специализировавшегося на исследовании механизмов власти, войн и революций, Энтони Саттона «Уолл-стрит и Большевистская революция»524 и американского исследователя Л.Н. Кея «Мировой заговор»525 (первоначально – брошюра, переизданная в 1993 г.), которые имели много общего в методологическом и концептуальном плане. Обе книги представляли собой преимущественно разоблачительные исследования, направленные против тайных структур власти, господствующих и в настоящее время в США и других странах.

Э. Саттон получил образование в университетах Лондона, Геттингена и Лос-Анджелеса. Он работал и одновременно занимался исследовательской деятельностью в Гуверовском институте по проблемам войны, революции и мира, а затем – в Калифорнийском государственном университете, был сотрудником журнала «Обзор сведений по перспективным технологиям», выходящего в Сан-Франциско. В 1984 г. в Аризоне была опубликована его новая книга «Как орден организует войны и революции»526, переизданная в Москве лишь в 1995 г. В основу третьей главы данного исследования были положены наиболее ценные материалы и выводы автора из его первой книги527.

В свою очередь, «Скрытая рука» – первая часть книги Л.Н. Кея528 – излагала положения известной книги генерала графа А.В. Череп-Спиридовича о заговоре против России. В ней раскрывалось участие семейства Ротшильдов в европейской политике XIX–ХХ столетий. Вторая часть, посвященная настоящему времени, о тактике и стратегии международных банков, свидетельствующая о том, что борьба за власть над миром привела к созданию новых транснациональных структур, таких как Бильдербергский клуб и Трехстороння комиссия529.

Важно отметить, что в 1980-е гг. читательский и исследовательский интерес к масонству возрос с невиданной силой в связи с разразившимся международным скандалом, связанным с подрывной работой тайной масонской ложи «Пропаганда-2» («П-2») в Италии. Мировая общественность была глубоко потрясена тем, что в Италии на протяжении нескольких десятилетий существовало как бы «государство в государстве», и вынуждена была в связи с этим обратиться к внутренним проблемам своих стран530.

Однако исследовательскую деятельность по масонской проблеме, как и раньше, затруднила недостаточность источниковой базы. Если сохранились уже хорошо известные источники личного происхождения (мемуары, воспоминания, письма, интервью), то, ввиду специфичности характера масонской организации, исследователи так и не смогли использовать делопроизводственные документы. Исключением являлись разве что документы явно масонского происхождения, представлявшие собой списки членов двух первых русских лож «Возрождение» и «Полярная звезда» в Москве и Санкт-Петербурге. Бывший масон, эмигрант Б. Элькин приобрел эти материалы у своего «русского друга», который, в свою очередь, купил их в одной книжной лавчонке в Париже (в дальнейшем автор использовал их для написания своей статьи).

В результате в 1983 г. другой исследователь – Барбара Нортон – в своей статье «Russian Political Masonry and the February Revolution of 1917»531 («Российское политическое масонство и Февральская революция 1917 года») отмечала, что к середине 80-х гг. ХХ в. проблема возникновения «нового» (политического) масонства в России продолжала оставаться открытой. В связи с тем, что большинство историков традиционно относило его появление ко второму десятилетию ХХ в., Нортон решила сопоставить все возможные варианты датировки с целью выявления объективности данного утверждения. Для этого она предприняла попытку комплексного критического анализа всех доступных изучению источников личного происхождения: письма Кусковой к Дану и Вольскому, воспоминания Керенского, Мельгунова, Арансона, Милюкова и Оболенского. С помощью аналогий и метода сравнения Нортон пришла к выводу, что существовали свидетельства более раннего возникновения политического масонства в России, а именно – в 1901–1902 гг.532

При определении такого рубежа автор апеллировала к мнению Е.Д. Кусковой, которая в своих письмах утверждала, что политическая организация масонов появилась сразу же на рубеже веков и была основана теми же лицами, которые впоследствии образовали «Союз освобождения» – организацию российских либералов и радикалов, послужившую орудием для возникновения революции 1905 г.533

Вместе с тем, в письмах Кусковой сообщалось, что кроме нее самой и ее мужа С.Н. Прокоповича, основателями политического масонства в России были и радикалы Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, С.Л. Франк, Б.А. Кистиаковский, П.Б. Струве, В.В. Водовозов, а также более известные как либералы князь П. Долгоруков, М.М. Ковалевский, Ф.И. Родичев, И.И. Петрункевич, Н.Н. Львов, В.И. Вернадский.

Подвергнув критическому анализу письма Кусковой, Б. Нортон пришла к выводу, что целиком и полностью доверять данному источнику не представлялось возможным. Воспоминания были написаны Кусковой, когда ей было за 80 лет, поэтому Нортон ставила под сомнение ее способность достоверно и точно воспроизводить все детали и подробности, связанные с фактом возникновения политического масонства в России534.

При дальнейшем сравнительном анализе других источников личного происхождения исследователь отмечала ряд противоречий в их содержании. Например, Оболенский, который присоединился к политическому масонству в 1910 г., в своих воспоминаниях предполагал, что эта организация возникла не сразу на рубеже веков, а немного позже. Напротив, Керенский – политический масон с 1912 г. – полностью присоединился к мнению Кусковой, которая писала, что политическое масонство в России начало свое существование после поражения революции 1905 г., а точнее – в период связанных с ним репрессий, в 1907–1908 гг. В связи с этим противоречие в свидетельстве Кусковой для Нортон было более чем очевидно535.

С другой стороны, исследователь полагала, что Е.Д. Кускова могла просто обращаться к разным этапам в истории эволюции масонской организации в России. Исходя из данного предположения, Б. Нортон считала возможным рассматривать период с 1901–1902 гг. как начальный этап в эволюции масонства в России, когда оно существовало в своей зачаточной, неразвитой форме. Проводя внутрипредметные связи, автор поднимала вопрос о его преемственности традиционному франкмасонству, запрещенному в 1822 г. и возродившемуся в канун первой русской революции. Отсюда следует, что Б. Нортон в своей статье полностью восприняла версию Кусковой относительно времени возрождения масонства в России536.

Подводя итог всему вышесказанному, следует отметить, что вопрос, связанный с возникновением «нового» (для нас совершенно точно очевидно – политического) масонства в России, а, следовательно, с его новым этапом развития, оставался до конца невыясненным зарубежными авторами и поэтому дискуссионным. Все историки предлагали свои, в равной степени логичные периодизации «возрожденного» масонства, не затрудняясь, в большинстве случаев, определить даже точную дату, момент, после которого масонские ложи нельзя было рассматривать как филантропические и мистические организации.

В целом можно было выделить общие, характерные для всех авторов позитивистские приемы и методы работы с источниками. При этом обращение к одним и тем же источникам не означало, что авторы должны были прийти к одинаковым выводам. Например, Л. Хаймсон и Б. Нортон в своих исследованиях в большей степени обращались к воспоминаниям Е.Д. Кусковой, однако переломным этапом эволюции масонства у Хаймсона был 1912 г., а у Нортон, скорее, 1907–1908 гг.537 Отсюда следует, что Хаймсон в своей статье использовал метод сочетания одних источников с другими.

С другой стороны, четкое следование содержанию источника, а точнее точке зрения, которую высказывал в нем его автор, нередко приводило к совпадению позиций исследователя и создателя источника. Примером могла служить статья Н. Смита538, в которой автор полностью воспринял версию возрождения масонства в России, высказанную в своих воспоминаниях князем В.А. Оболенским. Таким образом, выводы, к которым приходили авторы относительно изучения данной проблемы, зависели не столько от выбранных ими источников, сколько от работы с ними, а точнее – от методов и приемов их исследования.

Новым рубежом в изучении вопроса возрождения «нового» (политического) масонства в России в начале ХХ в. стали исследования начала 1990-х гг., когда данной проблематикой активно стали заниматься не только представители англо-американской исторической науки. В 1990 г. в журналах «Вопросы истории» и «Историки отвечают на вопросы» польский историк, профессор Людвиг Хасс опубликовал две статьи «Еще раз о масонстве в России начала ХХ века»539 и «Русские масоны первых десятилетий ХХ века»540, в которых автор стремился преодолеть распространенные стереотипы, навязанные общественному мнению в связи с масонством, и показать его истинный исторический облик в максимально возможных для исследователя полноте и конкретности.

В 1991 г. на страницах журнала «Наш современник» со статьей «Мир, в котором оказалась эмиграция, или чего боялись правые»541 выступил видный представитель «третьей волны» русской эмиграции Михаил Назаров, живший и работавший в то время в Мюнхене. Его статья представляла собой одну из глав его книги «Миссия русской эмиграции»542, в которой автор стремился показать не только позицию правых, но и миссию всего русского зарубежья, определявшуюся, по его мнению, как уникальностью ситуации на родине, так и не в меньшей степени – состоянием мира, в котором русской эмиграции пришлось существовать и, следовательно, познавать сущность различных общественных систем: социализма, капитализма, нацизма.