Тульские метки

– Мам! Вы совсем не рассказываете об отце. Какой он был? Как Вы с ним совстретились?

– Ох, сынок, цэ дужэ горькая песня…Зараз ты вжэ в годах… Поймэшь… Був у мене парубок в нашем хуторке Собацком. Сосед. Серёга Махонин. Сбиралась за него… Да… Пойшла як-то к тётке в соседнее село Новая Криуша, там и встрела Никифора. Он на новой неделе приехал на бричке к нашим соседям Махониным. Через них вызвал меня и спрашуе: «Поля! Ты не против, если я пришлю сватов?» Я отмолчалась. Не посмела при Серёге отвечать. За Никифора меня и просватали. А я була против. Хотелось к Махонину. Тогда батько сказав: «Пидэшь тико за Никифора. Там у его батькив домяка якый! Панский! Сады, быки, коровы! Живуть широко. Не пидэшь за Никифора – убью! А за Махонина чего сдуряку и цеплятысь? Повна гнила хатынка комсомольцив-лодыряк и у всех голые задницы. Чего нищебродов плодить?» Мама моя потянула мою руку: «Махонины с нами соседи. А ездить к Никише у гости дужэ далэко…» – Батько и отхлестни: «Выездную царскую карету тебе подавать будуть!» На том всё и примёрло.

– И как Вы прожили с Никифором?

– А негромко. Парубок он був работящий, аккуратный. Очень любил меня, всех вас. И я притихла, сама потянулась к нему… Воевал на Кавказе. Под ним коня насмерть убило в грудь. А вскоре не стало и Никиши…

14 июня

Крутилка

В «Молодом коммунаре» я гегемонил отделом сельской молодёжи «Колос».

Под моей рукой был лишь один литраб.

Да и тот Николай Крутилин. Гонористый, занозистый.

Редактор Волков частенько выпевал мне:

– Толя! Гоните из отдела этого Крутилку. Ручку ж человек в руках держать не может! Зачем он нам? Накрутит статью – вешайся с тоски!.. Да ещё не чист на руку. За гонорарные махинации я хотел его уволить. Да пожалел. А зря! А сейчас говорю открытым текстом. Го-ни-те!

– Жалко… Бывший детдомовец… Двое детей… Кормить хоть через раз надо…

– А у нас что? Собес или редакция? У человека семь классов… Не понимаю, зачем вы переписываете его классику? Почему вы на него пашете, как папка Карло? Возьмите к себе Женю Воскресенского. Или Лёню Балюбаша. Асы! А Крутишку не всякая и районка подберёт. Гоните! За вашу доброту он вам подвалит окаянную подляночку. Вспомните ещё меня!

Я пожимал плечами и молча уходил.

И вот я уехал в Ростов, в университет, где заочно учился на факультете журналистики.

Уехал защищать диплом.

Приезжаю и сразу с вокзала в редакцию.

Час ранний.

Можно было отвезти вещи домой.

Но ехать мимо редакции и не зайти?

Во всей редакции хлопочут лишь уборщица бабушка Нина, да настукивает в машбюро старая девулька Аля. Дома холодные стены кусаются. Бежит в редакцию чуть свет.

– А у нас новостей полный мешок! – торопливо докладывает Аля, едва увидев меня на пороге. – Зося-то наша!.. Задурила Зосенька с Шингарёвым! Несчастная! Как она с ним спит!?

– Наверно, закрыв глазки.

– Ага! У этого усатого бугая поспишь! Он же старый как чёрт! Толстый! Седой! Громадный, как шкаф! Ему все пятьдесят два! А ей двадцать! Ровесница его сына! Ну Зося! Ни стыда ни совести. Ничего не боится. Какая смелая!

– Что вы так убиваетесь? Будто вам предстоит оказаться на месте этой сладкой пышечки Зоси. Ночью в кровати все молодые и красивые!

– Я бы, тютька, всё равно не смогла б.

– Потому-то вы и сидите за машинкой тут почти безвылазно. А Зося молодец. Не промахнулась. Сергей Исидорович – сурьёзный товарисч. Солидный, внушительный. С уважением относился ко всем в редакции. Большой военный чин. Полковник. Вышел в отставку. Самого Гагарина учил летать! Такие на глупости не распшикиваются. У нас был комиссаром отряда «Искатель».

– Так вот дал Шингарь тягу. Позавчера приходил, забрал трудовую. Потом говорит: «Дайте и книжку Аиста». Это он так Зосю величает. Зося раньше прислала заявление по почте. Стыдно глазки показать. Ну надо! Прихватизировала слона! Отбыла скандальная парочка на житие в столицу. С квартирой Шингарю помог сам Гагарин.

– Подумать… Самого Гагарина учил летать! Какие птицы залетают к нам в «Молодой»! Я думаю, у Зоси с Сидорычем всё вырулится на добрый лад… Сильно не преживай за них. Ладно… Хватит о них. Как тут все наши? Неугомонный герр Палкинд всё бесшабашно штурмует редакцию вагонами своей пустозвонной, кошматерной стихомути?.. Что наш красавей Вова Кузнецов напечатал в моё отсутствие? Золотое перо! А разменивается на газетную ламбаду. Как жалко… За серьёзную прозу надо садиться парню!..

Тут, горбясь, глаза в пол, прошила к себе в дальний угловой кабинет Северухина. Я к ней в кабинет.

– Ну, как вам жилось месяц без меня, товарисч заместитель редактора? – спрашиваю.

– По-всякому, Толя… Наверно, меня здесь скоро не будет.

– А с чего такой пирожок?

– Тут надо мной такое… Тульские умельцы… Третьего дня прибегаю утром и с ходу падаю в кресло читать ботву[76] в номер. По старой привычке, не отрываясь от рукописи, наливаю из графина попить, подношу стакан ко рту и тут мне шибанул в нос специфический запах… Оха, тульские умеляки… И блоху подкуют, и цыганский долг мне в графин отдадут… Как чисто эти тульские умельцы всё сляпали… Горлышко у графина такое узкое… Как смогли?.. Нипочём не пойму… Даже сразу и не заметишь…

– Да что ж таковецкое свертелось?

– Мне, Толя, говоря открытым текстом, в графин, пардон, напи́сали и накакали тульские мастеровиты. Только и всего. И под графин подпихнули красочную открытку с застольным весёлым призывом: «Пей до дна! Вся годна!.. Пей до дна! Вся годна!.. Пей до дна! Вся годна!..»

– Мда-с… Кому-то вы сильно пересолили. Кого подозреваете?

– Только не тебя. – Она тоскливо усмехнулась. – У тебя алиби. Будь спокоен. Ты не мог из Ростова приехать на такое громкое мероприятие. Да что выяснять… Уеду я к себе в Нижний… Хватит обо мне. Давай о деле. Защитился?

– На отлично.

– Хвались!

Я подал ей развёрнутый диплом.

Она рассматривает его, восхищённо цокает языком:

– Я, дурка подкидная, мечтала о журфаке, да сдуло в педик, в этот чумной, – она кисло поморщилась, – анстятут благородных неваляшек… А ты, ей-богу, молодчук! Журналиссимус! Другого не могло и быть. При твоих способностях да теперь и при дипломе журналиста ты можешь быть востребован в высших кругах области. Мы это будто предчувствовали и подготовили тебе достойную смену. Беда нас врасплох не накроет. У нас уже готов завотделом сельской молодёжи.

– Послушайте! Я что-то не пойму. Вы тут меня без меня женили? Куда вы меня сватаете? Про какую смену ваша высокая песнь песней?

– Про Колю Крутилкина. Пока ты месяц блистал отсутствием, Николенька вырос на пять голов! И тут у нас сложилось такое мнение, что ты его, извини, затирал. Не давал ходу… Как я где-то вычитала, «кто не может дать сдачи, с тем рассчитываются сполна». Похоже, рассчитывался ты с ним круто…

– Да, да! Именно я затирал, именно я не давал ходу его бодягам, доводил до газетных кондиций его галимэ.[77] Рубите прямо!

– За этот месяц Крутилкин по строчкам выкрутился в асы! А при тебе он постоянно плёлся в отстающих. Часто за месяц не набирал шестисот строк и платил пятирублёвые штрафы. А тут… За всю свою работу в «Молодом» выбился в геройки! Как тебе это? То всю жизнь стриг концы. А тут – первый! У него открылся великий дар организатора авторских выступлений!

– Так, так! И кто эти авторы? Сиськодёрки,[78] свинарки, механизаторы, пастухи?..

– Конечно, публика не от сохи, – замялась в ухмелке Северухина. – Но всё же…

У неё на краю стола лежала подшивка.

Я пролистнул несколько последних номеров газеты.

– Мне всё ясно. Пока я вам ничего не скажу. Ключик от этого ларчика у меня. Встретимся после обеда. Дядька я добрый. Но если кто наступит мне на хвост – останется без головы!

– Толь! – залисила она. – Ты только не наезжай на него круто. Я как понимаю?.. Зачем шуметь? Надо съезжать с горы тихо. На тормозах…

– А вот это, уважаемая Галина Александровна, дело вкуса. И у каждого свой вкус!

– Конечно, конечно… «О вкусах не спорят: кто-то ест ближнего, кто-то дальнего»…

В областной библиотеке я накинулся внимательно просматривать подшивки районок.

И моё предположение подтвердилось.

Местные журналисты, напечатав свои материалы у себя в районной газете, стали по просьбе Крутилкина засылать их к нам в «Молодой». Одну и ту же статью человек прокручивал дважды. Это уже не дело. А главное – каково после районки печатать материал в областной газете?

Удар по престижу нашей газеты наносился невероятный.

Когда про всё это я рассказал Волкову, он позеленел:

– Вот вы, Толя, и дождались сладкого гостинчика от дорогуши Колянчика! Я предчувствовал… Ну-ка все вместе уши развесьте! Завтра же – собрание! Чтоб были все! Кину я Крутилке железного пенделя под зад! По статье шугану из редакции!

На собрание Крутилкин не пришёл.

Заявление об уходе передал через Северухину.

23 июня

Нафига генсеку чирик?

Бёздник[79] согнал полредакции в дупло Колюни Кириллова.

Мне не хотелось идти, да любопытство таки притащило. Всё ж занятно понаблюдать за падением Коляшки.

Был парень как парень. Великий борец за справедливость!

Был я с ним в добрых отношениях. Я и моё окружение не давали его в обиду. Когда он захлёбывался навозной жижей, мы за бороду вытаскивали его из этой жижи. Когда его рвали на куски, мы склеивали эти куски и вдыхали в них жизнь. Защищали насмерть! Удержали на работе, с мясом вырвали ему квартиру.

И вот благодарность.

Он переметнулся к тем, кому клялся перегрызть глотку, разорвать рот и набить его шлаком. Теперь он подхалимски заливает этот рот вином.

Конечно, в виду маячит Чубаров.

Это горьковский пришелец.

Живёт этот чёрный алкаш и грязный бабник в обкомовском общежитии со мной в одной комнате. Почти каждый вечер притаскивает какую-нибудь фефёлу и каково терпеть по ночам пьяные кувыркания в шаге от тебя на соседней койке?

Или…

Если когда и придёт вечером один, так всё равно не легче. Случалось, так был хорош, что не мог лечь на койку и укладывался рядышком на полу и всю ночь напролёт бубнил, для согрева пяля на себя стул…

Из последних сил молчу. Неудобно подымать хипеш. Вроде в одной конторе служим…

И вот открывают новый отдел. Ставят завом Чубарова и Колюню из-под моего крылышка переводят под чубаровскую руку.

Вот тут-то Колюня и переломился.

Выставил нос по ветру. Подхалимно ловит каждый позыв бугра[80] улыбаться.

Ага, что любит новый начальнушка? Выпить!

Будет!

И Колюня тихонько бегает в гастроном и на свои кровные каждый день попаивает Чуба.

Сменил и рабочую линию.

– Всё! – заявил Коляка. – Бросаю ходить по судам, прочь от кляузников! Буду писать, как Вован Чубаров о прекрасных строителях коммунизма. Ориентир – очерк Вована «Сполохи кочуют по земле».

Начокавшись до положения ваньки-в-стельку, Чуб подсаживается к Колюне. Ватно прохлопал спину, трудно заговорил:

– Кола!.. Дружища!.. Слушай, что я тебе скажу… Просыпаясь, отжарь так свою жёнку, поставь так крепко градусник, чтоб у неё на весь день отпала охота дать кому-то ещё. Сидя в трамвае, уступи место старику: может, это твой отец. Когда идёт тебе навстречу мальчишка, погладь по голове: может, это твой сын. Придя домой, крепко бей жену. Она знает за что…

Коля готовно рапортует:

– И отжарю! И уступлю! И поглажу!.. Бу всё сделано в наилучшем виде.

– Вот это по-моему…

Чуб подсаживается ко мне.

– Аятолла Тола!.. Я знаю, ты не в восторге от меня… Скажи, ты не исполняешь ли про меня арии шефу?

– Нафига генсеку чирик? Доказательства на бочку!

– Доказательств нет.

– Тогда и болтовни не должно быть. Допечёшь – я тебе в глаза скажу. И понадобится, только при тебе рубну кому и повыше.

– Понял… Понял… Я в ауте… Принято к сведению.

Всякому алкашу кажется, что непьющий человек для него самый опасный.

Вот и сейчас Шакалинис толкнул шар в мою лузу:

– Ты, Толя, тихий референт. Работаешь тихо, без шума.

– Спасибо, шеф, за комплимент, – качнул я головой.

Кириллов:

– Прошу в моём доме не оскорблять Сана. А то могу и в рог дать.

Шакалинис:

– Извини, старик. Я шутя. Поросёнок же я.

Я:

– «Поросёнок в ходе роста превращается в свинью».

Угодливый, бесхребетный Колюня всё же понимает, что жизнь – это мяч. Не знаешь, от кого он к тебе и подлетит. Связи со мной не рвёт. Авось пригожусь.

Он наклоняется ко мне. Шепчет:

– Старик! Продаю тебе тайну своей мамки Нели. (Жену он называет мамкой.) Она подыскала такую подружку, что – он шумно поцеловал бутон из пальцев – закачаешься!

– Ну-ну…

– Сделаем просто. Мы приглашаем тебя на чашку чая. Ты приходишь. Вы знакомитесь. Мы с мамкой удаляемся.

Я вежливо поблагодарил, но от чая отказался.

Вечеринка идёт к концу.

Кириллов аккуратно «выравнивает картинку». Он старательно проигрывает Павленке партию за партией. Павленко котовато поглаживает свои усы, хвастается:

– Всегда я проигрывал Коле. А сегодня беру все партии у именинника. Кириллов, какой позор!

И невдомёк Павленке, что задумчивый Коляша тонко ему льстит и тем берёт моральный реванш в отношениях. Теперь всё мажется к норме. Нынче дают взятку не топорно, а стараются проиграть начальнику то ли в карты, то ли в шахматы, то ли скрадчиво сунуть бутылочку винца в начальничий стол. Павленко хоть и малый, но бугор. Ответственный секретарь. Захочет – сегодня поставит твой материал в номер. Захочет – поставит лишь через месяц.

Расходясь, все умилялись восклицанием Конищева:

– Революцию в семнадцатом сделала шайка пьяных моряков!

26 июня

Не таскайте все яйца в одной корзине!

Планёрка. Волков:

– Товарищи! Будьте хоть в эти дни поосторожней. Не таскайте все яйца в одной корзинке! У нас работает комиссия из ЦК КПСС! Проверяет, как газета освещает дисциплину соцтруда. А у нас что творится? Что за дисциплина? Вчера так накеросинились в комнате Шакалиниса, что вырвали в корзинку. А сегодня перед планёркой позвонили из больницы. Докладывают: «Ваш пьяный литсотрудник Шакалинис вчера танцевал вальс «Сказки венского леса» на кладбищенской стене. Упал. Раскокал череп». Ну и подарочек! Я прошу: «Лечите, пожалуйста, по-ударному». – «Только так!» – рапортуют. – «И когда он будет готов к танцу вальса «На сопках Мнчжурии» на шпиле Останкинской башни?». Горькая ухмылка была мне ответом.

Волков обращается к секретарше Шумовой:

– Тамара, подготовьте на Шакалиниса приказ. Уволен по статье… Ну-у, там пьянство… хулиганство… танцы на кладбищенской стене. Подыщите статью.

Бухгалтер Антонина Дмитриевна говорит Волкову:

– Он должен шестьдесят рублей.

– Не отдавайте трудовую книжку.

– В трёхдневный срок обязаны.

– А как тогда?

– Через суд взыскать. Когда увольняли его в первый раз, он тоже был должен?

– Был.

– Условие. В два месяца не отдаст, подадим в суд. А вообще… Человека надо лечить. Ему нужна петелинская психушка…

Тамара тут же, из кабинета редактора, звонит в больницу.

– Там у вас наш сотрудник… Нельзя ли его отправить в Петелино подлечиться? Его согласие нужно? Это хуже… У него постельный режим на две недели?

– Но вы особо не переживайте, – говорят Тамаре. – Мы ему вырвем в Петелине самую лучшую палату лордов!

Вздыхает Носкова:

– Все мы петелинский эректорат. Я засыпаю под таблетки. Лечусь у невропатолога. Сцеплюсь с муженьком – глотаю таблетки. Они всё осаживают.

Закивала головой Тамара:

– Я тоже питаюсь таблетками. К врачу боюсь идти. А вдруг скажет что страшное? Я уж сама как-нибудь…

7 июня

Неспелая любовь

Женщины – самая сильная слабость мужчин.

Б.Кавалерчик

Наш Волков опрометчиво влюбился. Начали жить вместе. Они обменяли его двухкомнатную и её однокомнатную квартиры на одну трёшку.

Только почему-то она прописала себя постоянно, а ему, решила она, с лихвой хватит и временной прописки.

Так и вышло.

Вскоре он мелко нашалил – она устроила ему дымный День Большого Бородина.

Он быстренько сориентировался на пересечённой семейной местности, помахал ей белым флажком. Мол, давай подпишем мировую! И выкинул встречный план – переведём стрелки, устроим День Большого межполового примирения!

Перевод стрелок заклинило, и старый больной мушкетёр, как называл себя Волков (это-то в тридцать три года, возраст Христа!), выпал неосторожно в осадок.

И теперь она со своей принципиальностью шикует одна в трёхкомнатной.

Он же со своей помятой гордостью тихонечко передислоцировался на диван в редакции.

Написал бессонными редакционными ночами повесть «Мы вернулись не все».

Вынашивает идею трилогии.

28 июня

Свихнулся малый на бутылочке

Володя Кузнецов заглянул к нам в кабинет и с порога сразу вопрос:

– Мальчики! Есть охотники ловить шизиков? Шакалинис дал тягу из пятой больницы. Где его искать? Может, сидит дома под ключом и занавесился? С Конищевым мы вдвоём не свяжем одного шизика.

Помочь взялись лишь Смирнова да Шумова.

Отправили Шакалиниса в Петелино.

Свихнулся малый на бутылочке.

30 июня

В ясной поляне

Примерам в жизни нет конца,Когда красивая дурёхасбивает с толку мудрецаи водит за нос, словно лоха.Борис Дунаев

На два дня я взял командировку в Щёкинский район, где находится толстовская усадьба Ясная Поляна. Материал собрал в один день и тут же, со станции «Ясная Поляна»,[81] ахнул в Москву.

Возвращаюсь в Тулу с Аллой Мансуровой. С новым самоваром в ту же Тулу.

С Аллой я познакомился в Главной библиотеке страны напротив Кремля, когда в книгохранилище выписывал из старых журналов фразеологизмы для своего словаря.

Алла обворожительна. Под нейлоновой кофточкой она вся на виду, как под рентгеном. Верно, «одежда может многое сказать о человеке. Особенно прозрачная».

Алла – узбекско-абхазское авральное, горячечное, вулканическое сочинение марксов[82] на вольную тему. Она смугла, строптива, с норкой.[83]

– Меня, – закурила она в тамбуре, – всегда злила твоя наивность.

– Видишь, милая женьшень… С разными девушками по-разному и ведёшь себя. С одними начинаешь счёт с нуля, с другими – с пятидесяти.

– Что это такое?

Я покраснел. Что-то промямлил. Сам не понял что.

– Между прочим, первый муж взял меня наивностью.

– Наивные люди просты. Они не могут лгать. Люди другого сорта никогда не забывают, что они на сцене жизни перед рампой. Они всегда играют даже когда нет зрителей. Они играю самим себе. Они лгут самим себе! Я так не могу.

– Тольяш, а где я буду давить массу?[84]

– В доме отдыха «Ясная Поляна». Я купил вчера две двухдневные путёвки.

– А у тебя дома нельзя?

– У нас мужской монастырь.

– С вахтёром?

– Нет. Но туда не пускают.

– Странно… Ладно. Тебе понравилась сегодня Роденовская выставка?

– Очень! «Мыслителя» я б хотел видеть помасштабнее. От этого он бы выиграл. «Вечная весна», «Поцелуй»… В музей надо ходить каждый день.

Тулу захватил дождь.

Я накинул Алле на плечи свой пиджак.

Уже вечером уставшие мы приехали автобусом в «Ясную Поляну».

В доме отдыха нас развели по разным корпусам.

Утром после завтрака пошли ко Льву Николаевичу.

Это рисовал наш редакционный художник от Бога Валерий Бочаров, член Союза художников России.

Ясная Поляна любима им с детства. Живёт он в пяти километах от неё, на Косой Горе. Рисует с давних давен. Ему было всего шестнадцать, когда блеснула большим восторгом первая выставка его работ. Как пала свободная минута, он частенько отправлялся в Ясную. Поэтому она у него почти на трёх десятках картин во все времена года. К слову, в яснополянской средней школе он преподавал одно время рисование.

Усадьба…

Могила…

«Любимая скамейка»…

Мы присели.

Я молча наклонился к Алле поцеловать. Она капризно выставила щитком ладошку:

– По́шло. Люди гениальные романы писали, – и наши поцелуи? Нелепо…

Молча сидим на скамейке. Перед нами скошенный луг. Душисто – задохнёшься.

После обеда искупались в Воронке.

Загораем.

Алла рассказывает о своих родителях (отец – кандидат, мать скоро станет кандидатом), о сыне Марксе, пардон, Максе, о бывшем муже.

– Он не объяснялся мне в любви. Говорил: «Ну чего тебе говорить? Ты и так знаешь, наверняка догадываешься». Он не знал слова пожалуйста. «И так знаешь, что уважаю». Он только ел. В театры не ходил. Я училась в вечернем МГУ. Мне он не помогал.

У нас возникали споры.

Мне забавно видеть её ершистой.

– Отношения людей, – говорила она, – должны быть гармоничны.

– Гармоничны, но не гладки. Несоответствие характеров мне симпатично, нравится. Один дополняет другого.

– Эти несоответствия приводят к гибели семьи!..

– … которой не было, – подхватил я. – Спать на одной кровати – это ещё не семья. Это сожительство. Да и разве могут создать семью два девятнадцатилетних холерика, которые ценят друг в друге только цвет глаз, умение пить и давить шейк?

– Это ты обо мне и моём бывшем муже?

– Зачем же?

– Какой же ты наивняк!

– Если тебе не нравится моя кочка зрения, которая не совпадает с твоей, так это ещё не значит, что я дубак.

– Ты думал, зачем люди живут?

– Ты только всё отрицаешь. Это не главное! Это не главное! А что же ты не подскажешь его? А красиво закатывать глаза, когда слышишь неугодное, это ещё не дело.

– Кто твой отец? – спрашивает она.

– Чёрный вол-работяга. Я его не помню. У него была раздроблена нога, дали отсрочку. Но его таки угнали на фронт в зачёт какого-то откупившегося грузина. Тогда мы жили в Грузии. Отец погиб. Похоронен в Сочи в братской могиле. Когда я пошёл в школу, на первом занятии учитель спросил отчество. «Что это?» – спросил я. – «Как звали твоего отца?». – «Я не знаю. Я пойду спрошу у брата». Я пошёл в соседний класс, спросил у старшего брата Гриши, как звали нашего отца. «Ники-фор!» Победоносец!

– Кто ты?

– Я и холерик, и сангвиник, и флегматик. Товарисч широкого профилёчка!

Я спорил с Аллой. Мне нравилось видеть её сердитой. И я вдруг понял, что моя ершистость сослужила плохую службу.

Алла нервно хлопала ресницами и говорила, что я со звоном в голове и что разговоры со мной не радуют, а злят её.

Она играла в теннис. Я смотрел и с ужасом думал, что я начал терять её. Она вся вот тут, но уже не та, что ехала вчера, когда ей хотелось быть в ночь со мной под одной крышей. Теперь, наверное, нет у неё такого желания.

Мы идём ужинать. Ветер. Дождь.

– Скажи, – говорю я, – когда тебе бывает страшно?

– Когда я встречаю плохих людей. А тебе?

– Потом…

– Что ты меня дразнишь? Потом, потом…

– Мне страшно, когда уходят от меня.

– От тебя часто уходили?

– Нет.

– Зачем я тебе?

– С тобой интересно… Ты филолог…

– Ну и что?

– А мой словарь фразеологизмов?

– Словарь… Да ты не осилишь его и за все двадцать лет!

– Даль всю жизнь работал над своим словарём!

– Ха! Даль!

– Что за ха!?

– Ты не Даль. А я не филолог. Ты нашёл плохого советчика.

– Хорошего. Этот год должен быть переломным.

– То есть?

– Я не журналист, а букашка, нуль, ничто. Кому нужна моя стряпня-однодневка? Газета не главное. Я боюсь себя проспать.

– В тебе таятся силы необъятные.

– Может быть… Словарь… Сколько о фразеологизмах учёной дребедени, а словаря нет. Я дам историю фразеологизмов, с иронией расскажу историю и значение каждого фразеологизма и приведу каждый фразеологизм в афоризме, в своей стихии. О каждом фразеологизме я напишу маленькую весёлую новеллу.

– Это будет солянка, а не наука.

– Это будет в первую очередь весёлое пособие для пишущих, а не макулатура для складов «Академкниги».

– Я плохой советчик. Поезжай к Шаинскому в МГУ. Толковый профессор. Это всё твоё – по его части…

Мы разговаривали у входа в мой корпус.

Подошла тётечка и сказала:

– Молодые люди, отбой. Уже одиннадцать. Вас, девушка, могут и не пустить.

Мы нехотя разошлись.

Я лежу и вспоминаю дневные дела. Алла в голубом купальнике сидит у Воронки на куче березняка и болтает красивой ножкой:

– Где ты живёшь?

– В общежитии обкома комсомола. Это трёхкомнатная квартира на четверых.

– Не надоело?

– Пока нет, – ломаюсь я. – «У одиночества одно неоспоримое преимущество – тебя никто не покидает»… А почему тебя это беспокоит?

И на вздохе роняю:

– А пора уже подумать и о своём гнезде.

– У тебя нет практичности. А жениться надо.