Репрессированный ещё до зачатия

Через секунду шар лопнул.

– Да не трещи ты под руку! – взрывается она. – Ну как скажет, так и будет!

– Я пророк и по совместительству муж. А как муж скажет, так и должно быть.

Она надула ещё два шара.

Повесили на нитках на люстру. Хорошо!

За окном плюс два. Слабый гололёд. Немного накидало снежку. Муторно.

Галина навадилась жарить свой ливерпуль (ливерную колбасу). Вчера брала по рублю восемьдесят и важно так пела:

– А будет ли гордая кошечка есть?

– Кошки очень её любят, – важно сказала стоявшая за нею дама и сама взяла триста грамм.

– Очень любят! – подпустил я значительно. – Там есть и по шестьдесят четыре коп. Возьми.

– Нет. На ту наша избалованная кошечка и смотреть не станет.

– Тебе видней.

Ни о каких кошках не было и речи. Люди брали себе. Никакой другой колбасы, кроме этой ливерпульской, и на дух не было. Но как они ломали из себя сильных и богатых мира сего. Ха-ха!

Я надеваю старую рубашку.

Галинка не даёт.

Велит надевать спортивный костюмишко. Вчера вот купила.

Я прошу:

– Самая лучшая девчоночка квартиры тринадцать! Позвольте надеть старое, – и целую ей руку.

– Не позволю. Ничем не подкупите.

Галинка хотела найти в «Книге о вкусной и здоровой пище» что-нибудь о ливерной колбасе. А нашла о вине:

– «Натуральное виноградное вино имеет лечебное профилактическое значение и назначается больным при некоторых заболеваниях и состояниях… Наилучшими натуральными винами являются кагор, мускаты Крыма и Армении, а также шампанское». Понял?

– Не намекай. Пойду возьму. А то у нас нет даже пива. Зато, правда, есть стограммовый пузырёчек коньяка пятилетней давности.

– Кагор – святое вино. Им попы причащали свою паству в лице Галины Васильевны?

– Да не надо. Хорошего не найдёшь. А всякую ерунду зачем? Я пью сухое.

Она хотела из чайника вылить в мойку старую заварку и отбила вершинку носа.

– С праздником! – крикнул я.

– Это ты виноват! Позвал зачем-то.

– Слушай, чего это ты меня винишь?

– А что делать? Винить, увы, больше некого.

– А себя?

– Ну, скажи, зачем меня ещё винить, раз я и так виновата?

Она вносит масло с балкона.

В открытую дверь послышалось грозное пенье из уличного репродуктора:

«В бой роковой мы вступили с врагами,Нас ещё судьбы безвестные ждут».

– Безвестные… Вот именно, – вздохнул я.

– Меня мама приучала есть сливочное масло. Говорила, а то печень не будет здоровая. У меня всё здоровое!

Я вижу в окно, по тротуару ведут собаку на верёвочке.

– А у вас, Галина Васильевна, собака в доме живёт без намордника.

И я преданно вавкнул.

– Ойко! Как у тебя хорошо получается! Ты лучше настоящей собаки!

– Собака в квадрате!

– Вавкни ещё.

– Нечего баловать.

– Где практику проходил?

– У Аккуратовой в ТАССе… В окно вижу: первые пиянисты пошли в гости… На сближение со своими бутылочками.

Галинка затеяла борщ. Внесла с балкона мясо.

– Можешь представить, – хвалюсь я, – я с этим мясом ходил вчера в кино!

– Злодей ты.

– А не поругайся, сидели б на праздник без мяса.

– Нет худа без добра и добра без худа.

– В очереди отмяк и мяса взял под момент. Показал потом ему кино и вернулся…

Я бреюсь. Галина вяжет.

Закипел борщ, побежал на огонь. Я рывком на кухню.

Туда же следом в одном носке и жена.

– Ты-то чего? – удивился я.

– Надо же спасать борщ… Надень мне и второй носок. На что мне тогда муж?

– Ишь, Обломов женского рода! Нянька я! – ворчу я и натягиваю ей носок.

Он немного больше того, что у неё на другой ноге.

– Вязала твоя маманя, – укоряет Галинка. – Она, наверное, думала, что у меня разные ноги.

– А что, одинаковые? Одна левая, другая правая! Я ошибаюсь?

Я сходил вниз к ящичкам, посмотрел почту. Пусто.

– Галина Васильевна, где вести? Ваш паучок вчерашний в ванне лгун. Где вести?

– Может, ещё будут. Он же не сказал, во сколько.

Галинка вяжет, я листаю её блокнот.

На обложке запись карандашом:

«Витамин Е. 21-24-90. Геннадий. «Ленфильм».

– А что это за витамин с «Ленфильма»?

– А! Анекдот. Топаю с Наташкой по Невскому на подготовительные в институт. Подлетает мужчичок. Разодетый. За тридцать.

«Девойки! Вы что сегодня делаете? У меня дома хорошее вино, музыка. Подкрасим наше существование? Посидим?»

«Нет».

«Или вы замужем?»

«Конечно! А что, по нас не видно?»

«Не отпущу. Запишите телефон, звоните!»

– Думал, на «Ленфильм» клюнем. Раз Наташка хотела позвонить. Не дозвонилась.

В блокноте у неё я нашёл и Фонвизина:

«Женщина в наше время стала подобна голландскому сыру: он тогда хорош, когда подпорчен».

Нам вздумалось и мы включили наш старенький хиленький магнитофон. Однако он не пожелал ничего интересного нам выдать. У него не крутилась одна катушка.

– Сними крышку, – сказал я жене. – Тогда он будет работать.

Сняла Галинка крышку, и – о чудо! – маг заговорил.

Вскоре всё равно заглох.

Поругали мы его и выключили.

Галинка пошла смотреть, что произошло с мясом, которое уже давно поставила варить.

Я следом за нею.

На ходу она отстёгивает мне свою цэушку:

– Прошу чистку картошки взять на себя!

Не выпуская из рук газету, я буркнул:

– Вообще-то я, кажется, женат!

Она хватает меня в охапку и тащит в кресло, усаживает. И быстро убегает на кухню.

Через минуту я забираю у неё нож с таким рвением, что, как показалось мне, она подумала, а не хочу ли я её прикокнуть. Но тут же быстро выяснилось, я просто хочу чистить картошку. У меня совесть заиграла «На сопках Маньчжурии».

Она меня оттолкнула, и мы с хохотом начинаем бороться до колик в животе и в пятках, после чего я прилежно чищу картошку.

Я попробовал борщ и нашёл его очень солёным, о чём незамедлительно объявил жене.

Она удивлена и слегка поражена, на что я говорю:

– Что ты смотришь на меня, как чингисханиха?

Я чувствую, ей лестно это заявление.

Я ухожу в магазин за хлебом.

– Ты где так долго пропадал? – допытывается Галинка, когда я всё же возвращаюсь. – Чем кончились твои подозрительные шатания?

– Вот… Искал… – и подаю ей три конфетки «Агат».

– Знаешь, чем меня сразить! Родным «Агатиком»!

И я получаю законный поцелуй в щёку.

Маленький кусок бумажки уехал в мойку.

– Зачем он туда полез? – спрашивает меня Галя.

– Он покончил жизнь самоубийством. Утонул.

Она выпила много молока за обедом. Смотрю, идёт боком.

– С тобой что?

– Да ничего. Меня молоко переваливает.

И тихонько грызёт у меня над ухом капусткин листок.

Потом она в кухне моет яблоко. Я открываю дверь:

– А-а, попалась?

– Которая кусалась.

Мы едем на Красную смотреть салют.

От метро «Пушкинская» идём по Пешков-стрит к Кремлю. Удивило и обрадовало то, что люди тугой хмельной лавиной ломили по проезжей части. Машины как-то боязливо объезжали прохожих.

Слышу, перед нами один говорит другому:

– А стоило когда-то делать революцию, чтобы лишь разок в году пройтись вразвалочку по главной улице столицы?

Мы засмотрелись на световые картинки центрального телеграфа, а нас обползала легковушка. Её мы заметили, когда она уже прошла за спинами мимо.

Перемахнули поверху и проспект Маркса. Ух и площадь 50-летия Октября здорова, когда на неё смотришь, находясь посреди неё. Раньше, с боков, она казалась маленькой.

К мавзолею протолкались в 18.55. Смены караула не увидели из-за толкучки. Бесконечные одна за другой цепи военных. Проскочили одну, оказались в каре-ловушке. У второй тормознули. На месте мялись до восьми, ждали салюта.

Донимала бесконечная толкотня; шатаются уквашенные массы.

Милиционер в рупор:

– Будьте взаимно вежливы. Не толкайте вперёд, среди вас есть дети и женщины. Ведите себя хорошо. Вы находитесь напротив мавзолея. Понимаю, все вы под пределом, но но есть но…

Парень посадил мальчика лет двух на плечи. Что-то негромко объяснил. Мальчик удивился:

– А зачем солдаты охраняют зоопарк?

Все рассмеялись.

А парень, показывая глазами на высокую красную зубастую стену, виновато пояснил:

– Это не зоопарк, а Кремль. Там наши правители.

Одна старая бабка:

– И куда лезет молодёжь? Ведь успеете посмотреть… А мне умирать, может, завтра. Надо край посмотреть…

Салют нам не понравился. Стоял сильный туман. Видно было лишь яркое освещение, вспышки. Сами лопающиеся огоньки едва угадывались.

На Красной пьяных в дупло пушкой не прошибить.

У метро «Площадь революции» конная милиция.

Галинке понравились попоны на красивых лошадях.

Зашли в дежурную аптеку, купили пакетов гигиенических для Галины. Не во что положить. Я сунул под полу жёлтой вельветовой тужурки и к девятнадцатому сараю на привязи.[170]

Давка.

Еле втиснулись.

Какой-то ванька-в-стельку клялся меня проучить за то, что я якобы при посадке толкнул его в бок. Мы обменивались мнениями довольно на повышенных скоростях, и жена, постукивая меня пальчиком по груди, осаживала:

– Тише, тише. Вспомни «Динамо»…

Я засопел и отвернулся.

«Гм… Как подкусывает родная. Всё помнит! Недевичья память…»

Выйдя из троллейбуса, я рубнул ей:

– Ну, чего ты переживала? Дал бы мордан в ухо… Так мне, а не тебе. И я не остался б в долгу. Глядишь, кинул бы чего в ответ. Эка печаль…

– Без меня можешь давать кому угодно и принимать от кого угодно. Но даже без меня не советую ни давать, ни брать…

Заходим в подъезд. открываю я свой почтовый ящичек – извещение на посылку из дома!

Галина:

– Ну что? Я права? Вчера паук не зря рядом со мной плавал в ванне кросс. Будет маленькое письмо или открытулька, мелкое известие. А тут целая посылка!

7 ноября 1976. Воскресенье.

Поливайте фикусы!

Сбегал я на почту. Притащил посылку.

– А молодцы ваши! – говорит Галинка. – К Седьмому две посылочки нам бухнули. Там крупы, тут яйца. Аккуратно каждое яичко завернули в газету, пересыпали подсолнечными семечками. Есть что, – смеётся, тыча пальцем себя в грудь, – и курочке поклевать.

Перебираем яйца. Битые нюхаем. Не испортились ли?

– О! – ткнула меня в нос Галинка. – У тебя носопырка в яйце!

– Следы внимательной работы. Старательно нюхал.

Я ищу в книге «Нашим женщинам», как сохранять яйца.

Попал на какие-то тортинки.

Спрашиваю, что это за чепухень.

– Я их ела в ресторане «Парус» на воде.

– Ба! Как ты туда заплыла?

– С дорогим коллективом. Отмечали ебилей отдела. Два года назад!

– Как куда, так ты с целым отделом!

– А я никуда одна не хожу.

– А чего ж ты замуж одна пошла?

Стакановцы бегут на ринг гурьбой. Четыре конь-девки с винтами[171] пролетели навстречу мне, когда я выносил мусор в ящике из-под посылки. Прошпацировали в хату под нами.

– Скажи ваф, гражданинчик, – просит Галя.

Я набираю себе цену. Молчу. Пусть лучше попросит.

Лучше попросила.

Я басисто и несуетливо:

– А-а-а-а-аф-ф!

– Ой, как хорошо! Какие у тебя таланты! Таланты открываются в человеке постепенно.

– И на том спасибо, что во мне не сразу видно собаку. А лишь через полгода.

– Скажи ещё ваф, пёсик.

– Ваф… ваф… ваф… ваф… ля… ваф – ля…

– Ой! Говорящая собачка!

– Вот именно.

Мы сделали королевский омлет из разбитых в посылке яиц.

Себе капнул грамм двадцать коньяку. Столько и своей морковке.

У нас равноправие.

Чокаемся.

– Выпьем за тех, – подмигнула Галинка, – кто в море. А те, что на суше, напьются сами.

Выпили и чувствуем, жжёт в горле у обоих.

– Не помрём? – запаниковал я.

– Он не прокис? – показала Галинка на пузырёчек с коньяком, валялся у нас лет пять. – Скажи ваф.

Я делаю, что заказано.

– Ах, ах! Не дыши на меня коньяком, полкаша!

Она нечаянно пробует матушкины конфеты «Белый парус». Понравились. Даже с орешками! Когда-то она их отвергла и положила мне в миску. Теперь быстро перекладывает в свою корзиночку, пока не забыла…

Она раскраснелась и просто чудо. Хмельно!

Видит Бог, мы не собирались гасить коньяк. Но мы порыскали, порыскали… Пива нигде нет, которым отделывались во все торжественные дни, и приударили по коньячку.

Я помыл сковороду, сунул на огонь.

– Ты зачем поставил?

– Ты хотела пожарить семечки.

– Ну у меня муженёк! Всё помнит. А я уже забыла… Примерный мой муж моет посуду. Я сижу и щёлкаю семечки. В мою голову заглянула мысль. А давай дежурить на кухне по дню? Как в школьном лагере? Один готовит, другой убирает. Ты следишь за чистотой. А я за полнотой кастрюль.

– Согласен, – тщательно вытираю я бок газовой плиты.

Улетающая с её губ шелуха не мешает пробиться к ней новой мысли:

– Слушай! А если тебя отдать в армию, там тебя выровняют?

– Я думаю, побоятся связываться. Я их писаниной добью. А что это ты решила меня в солдаты запихнуть? Надо было раньше думать и сразу идти за солдата, как поступила одна практичная девушка. Помнишь? Расскажу. Девушка говорит: «Знаешь, мама, я решила выйти замуж только за солдата: он умеет шить, штопать, стирать, варить и, что самое главное, привык слушаться». Ты не за солдата выскочила… Я в этом деле генерал. Делаю многое значительно лучше солдата. И не только слушаю, но по большим праздникам могу кое-что и приказать, не приказывая.

– Мудрёно уж слишком… Да тебя всё равно не возьмут, – сожалеюще вздыхает она. – И я всё равно туда не отдам тебя.

– А зачем тебе, чтобы я был стройный?

– Лицо дома – стройный хозяин… У тебя усы, как у морского котика.

Я грызу семечки и думаю вслух:

– А знаешь, сегодня щи лучше, чем вчера.

– Щи чем больше стоят, тем вкуснее делаются. А вот суп – наоборот.

Галинка убаюкала целый пакет молока.

– Теперь ты, дама из Амстердама, уснёшь не ранее семи часов утра. Молоко плохо переваривается. Не ранее семи!

– Нахал!

– Я просто сказал правду. Горькую правду в глаза.

Вся из себя этакая важная, она встаёт, идёт в ванну и машет мне лапкой:

– Как говорит моя мама, привет тёте, поливайте фикусы!

Я развёл демагогию про то, а что б было, не встреть я её в аэропорту Быково, когда возвращалась она в Питер? Поехала б сама ко мне в первый раз?

– Вряд ли. Не знаешь человека… А может, он авантюрист?

– А что самое худшее может мужчина сделать девушке? Разве что одно – жениться на ней…

8 ноября 1976. Понедельник.

День

– Гражданинчик! – будит меня жена. – Вставай.

– Гм… Вставай… Это уже было.

– И вот это было. Слышь? В шкафу звонит будильник. Семь без десяти. Кто-то обещал заниматься гимнастикой вместе и обливаться.

– Вас мы и без гимнастики обольём. А сегодня можно и с гимнастикой.

Она вчера завела будильник. Сказала:

– Всё! Гимнастикой вместе будем заниматься.

И чтоб будильник не тикал (тиканья я не выношу), поставила в шкафчик. А то когда он тикает, кажется, что мне по голове стучат двое по очереди огромными кувалдами.

– Видишь, как темно? – кивает она на окно. – Теперь всегда будем ставить будильник.

После гимнастики я обтираю ей холодной водой спину.

Растираю полотенцем.

– Что, котик? Спал Спалыч мой?.. Проснулся злодей среди ночей, а утром его и не разбудить!

– Галь! А почему носок с грибком валяются на полу?

– А кто их туда скинул?

Она надела чёрное платье с широким ремнём, на грудь – корабличек с якорьком:

– У меня траур сегодня по прошедшему празднику.

Вечером я похвалился ей:

– А здорово я придумал себе разрядку. Сижу, сижу над бумагами, только вот-вот соберусь околевать, выйду среди комнаты под люстру и начну пинать носом и лбом шар в шар – они подвешены на нитках к люстре. И наступает уму просветление.

– А вот почему ты такой умнявый?

– Тебе кажется.

– Сегодня делили цехи. Мне достались 42, 47 и 48. Всего 520 человек. Люба ушла. Двое вернулись из отпуска. Они рассказали, как отдыхали. А мы рассказали, как работали. Так и день прошёл.

– Опять у тебя на ноге синяк. Ну и кто это у вас там на работе так неаккуратно щиплет мою усладу? Ведь я могу обидеться и даже возмутиться.

– Не возбраняется… На работе холодно. Настоящий дубяк: фрамуга все праздники была открыта. Скажи ваф.

– Ваф, – беззвучно роняю я одними губами.

– Отличично! Когда захочешь есть, скажи. Я напеку блинов.

– Разве тебя дождёшься?

Галинка срывается и начинает блинные приготовления:

– В твоих шуточках девяносто девять процентов горькой правды и один процент даёт улыбка. А давай ради шутки я отредактирую страницу, посмотришь, как у меня получается. А то у тебя фразы длинные, захитрые.

В оправдание я привёл пример из «Анны Карениной»:

– «Может быть, и нельзя помочь, но я чувствую, особенно в эту минуту – ну да это другое – я чувствую, что я не могу быть спокоен». Видишь, повторы…

– Хоть он и Лев, а не тае!

Я принёс книгу другого автора.

Она прочла первое предложение:

– Хорошее. В нём много точек с запятыми. А ты мало употребляешь точки с запятыми. Я ясно, не по-импортному выражаюсь?

9 ноября 1976. Вторник.

Штора

– Мадам! Что, сегодня с пробуждения пост на поцелуи?

– Это я немножко скапризничала. Со сна…

– Хоть вы и sosна, а я дуб, а всё равно ж я вас целую…

В ливерную колбасу на сковородке я бью ей пять яиц.

– Не надо. Много.

– Я доем, если останется.

– Нет! Садись и ешь вместе. Иначе одна я всё уложу. Не могу я хорошее оставлять.

Через минуту она вылизывает хлебом пустую сковороду:

– Вот видишь? Всё ухлопала! Это ты виноват. Так я толстая скоро буду.

– Ты уже толстая. Вчера двумя руками не мог обнять.

– После бани они у тебя ссохлись. Укоротились…

Звоню в Батум.

«Дадим через десять минут…» «Дадим через полчаса…» Надоела мне эта тянучка. Я и пульни:

– Девушка! У меня билет в Батум на самолёт. Через полтора часа вылет, надо б аэропорт. А вы тянете…

Дали через три минуты.

Ну откуда в нужную минуту я так умею врать? Правда, я не вру. Просто слегка фантазирую… Уму недостижимо.

Даже нашёл родственников на Новодевичьем кладбище, лишь бы пропустили нас с Галинкой. А шли просто побродить у могил великих.

С кладбища – в магазин за тканью ей на халат.

Советую:

– Бери эту, под цвет наших штор. С голубым уклоном. Увижу издали, штора шевелится – значит, это женьшениха моя.

10 ноября 1976. Среда.

Мельница в ложке

Я проснулся рано и спрашиваю Галинку:

– А чего молчит наш будильник в шкафу? Он там не уснул?

– Конечно, спит! Рано ещё. Поспи и ты. Впрочем… Раз разбудил… Встаю. Съем-ка я пока тыблочко (яблоко).

– Бери больше масла.

– Не могу. Вдруг дурно станет. Упаду.

– Вот до падения мы не допустим дэвушку!

Я беру варёное яйцо, остужаю в ложке под струёй в мойке. Под струей яйцо крутится, и вода из-под него выпрыгивает двумя рожками, как у чёртика. Чем сильнее струя под яйцо бьёт, тем быстрей оно вертится.

– Мельница в ложке! Открыл новый закон!

– Ты лучше корми меня!

– Ой! Ну ты всегда влезешь с прозой! – Я подаю ей очищенное яйцо. – Ешь. Полусырое. Любишь такие.

Она кусает яйцо и смеётся: я чуть снизу снял белок.

– Ну что ты сделал с яйцом? Весь желток на полу!

– Не всё тебе. Что-нибудь надо и полу.

– В «Недельке» была интересная статья «Любовь со второго взгляда», – Галя, запивает слова чаем, заедает хлебом с маслом и ещё с чем-то непонятным для человечества. – Суть. Люди в годах на танцульки не поскачут. А где им познакомиться? Там не говорится про брачные машины. Только намекается.

– А ты что бы им предложила? Летайте самолетами! Да?

Мы купили вчера два календаря с самолётами. Один она повесит у себя на работе, другой я пристрою над книжной полкой на кухне. На работе и дома всё будет напоминать о первой встрече в воздухе.

И запеваю переиначенное:

– Ты пойми меня правильно, мама,Не могу я на ветке сидеть.

– Надо на месте сидеть. А ты? Ты с ума спрыгнул так петь?

Вечером мы стриганули по магазинам искать чайник.

Не нашли.

В аптеке я подвёл Галинку к счётчику калорий на витрине.

Она загорелась купить.

– Зачем считать? Было б что считать, – говорю.

– Покупай! Я на обеды не буду брать денег.

Взяли.

Стала считать дома.

По её работе многовато потребляет она калорий.

11 ноября 1976. Четверг.

Дума телевизора

Отнёс я молоко на балкон.

Иду назад.

Галинка приоткрывает воровато дверь, и мы одновременно кричим друг другу одно и то же собачкино ваф!

– Нехорошо, Галина Васильевна, в ваши годы прикидываться собачкой.

– Я беру счётчик на работу. А хочешь, оставлю. Будешь считать несъеденные калории свои.

Я чищу ей сапоги большой щёткой. Потом, уже на ней, фланелькой.

– Я опаздываю…

– Ничего. Я должен свою жену отправить в стройные мужские ряды в наилучшем виде, чтоб не было претензий к мужу.

Нам вторично принесли одну ту же чужую открытку.

Пишу на открытке:

«Почта! Да читайте же адрес! Не подбрасывайте чужое. Не берём! Даже за взятку!»»

Кинул открытку в почтовый ящик на углу дома напротив и побежал варить московский змеиный супчик из пакета. Только съел – заявился телетолстунчик.

На два был заказан спец из телеателье к нашему капризке «Темпу».

Мастер включил.

– Пропадает, значит, изображение? А что делать сейчас? Он же работает! Разбирать весь бессмысленно.

Он всё-таки снял крышку. Сунул отвёртку туда-сюда.

– Ну что ремонтировать? Тут сам частенько не понимаешь… Какая-то каша. Прямо в огороде госпожа Бузина, а в Киеве дорогой товарищ дядька…

Он тоскливо захлопнул крышку.

Теперь свистеть начал телик.

– С моей повторной квитанцией быстро придут. Хорошо, что вы понимаете. А то есть доказывают! Он работает. А ты ремонтируй.

Благодарность получить от ремонтника – большая честь. Только почему они приходят ко мне и каются в своих незнаниях? Тогда слесарь, сейчас этот? Что я, батюшка?

Вечером Галинка радостно доложила:

– Обежала со счётчиком всех! Всех заразила. Всем подсчитала! Все они курносые бегемоты! Лишние калории трескают!

– Скажи, с какого возраста девочки начинают бояться мальчиков?

– Откуда я знаю?!

– Но ты же была маленькой девочкой?

– Одно скажу. Меня воспитывали в духе, что мужчина не враг, а друг женщины. Поэтому я всегда играла с мальчишками. Они и в техникуме ко мне все хорошо относились. Я их не боялась.

– Популярность девушки у юношей ещё не повод для ликования.

– Ты всегда думаешь дурное.

– Как все глупари.

Включили телик. Отработал минут десять и стал тухнуть. Гробовая минута молчания. Он думает, работать не работать. Потом снова работает.

С грехом пополам посмотрели «Деревенский детектив».

А тут свой детектив!

11 ноября 1976. Пятница.

За полчаса до смерти

«Сядет осень на бугор, обоймёт колени – упадет в её подол последний лист осенний».

Сегодня день мужа. Я один готовлю на кухне.

Традиция.

Она собирается в наш перовский райком комсомола на субботник.

– Бумажки перекладывать с места на место? – ворчу я. – Ну и комсомольня! То… Вспомнил… В октябре «агатовские» комсомолюги навязали тебе шефство над ровесником. Фанат «Спартака». Паршиво ведёт себя на стадионе… Ты что же, будешь бегать с ним в «Лужники» и перевоспитывать на месте? Ты уже встречалась с этим оболтусом?

– И не подумаю. Что я, по пояс деревянная? Они для галочки спихнули его на меня и забыли. Да я хоть и Галочка, но о нём тоже не вспомню.

– И правильно. Слава Богу, тебе есть над кем шефствовать! – постучал я себя в грудь. – Ну комсомолюги! Сами раздолбайки му-му катают.[172] А за них пашут посторонние граждане под маркой субботника. Вот бы добраться до юных демагогов и лодырей, неизвестно за что получающих звонкую монету.

Галинка причёсывается у зеркала.

Я наклоняюсь, изображаю чудище: кручу растопыренными руками, подбираюсь с оскаленным рычащим ртом к её ножке а-ля Парис.

– Ты напоминаешь Кощея, – смеётся она, наблюдая за мною в зеркале.

– Это всё-таки лучше, что не крокодила, – говорю я упавшим голосом.

– Без десяти десять! Сбор в фойе. Я опаздываю!

– Не волнуйся, Радушка. Скажи, ты семейная, у тебя есть черновичок,[173] из-за утренней гимнастики с которым ты и припоздала.