Репрессированный ещё до зачатия

Лежали под плащом и видели в окно, как наша собачка подбежала к соседской, понюхались через забор и стали навстречу толкать каждая свою половинку воротец. Створки разошлись, и собачки, весело играя, вместе пожгли гулять к заливу.

10 сентября. Понедельник

Сегодня у меня день рождения.

По обычаю, я вскочил затемно.

– А кто, – улыбается Галинка, – у нас тут именинник?

– Деньрожка, – уточняю я.

– Всё равно. Что тебе пожелать?

– Чтоб хоть сегодня вжались в работу…

Кисло пожевали винограда с хлебцем, и я стриганул к главному агроному с весёлой фамилией Пища.

Сижу в предбаннике. Пища гремит по телефону:

– Тащи, тащи меня по кочкам! Только скажи тому винторогому ветерану-ветеринару, умный волк на глупости не реагирует! Всё об этом!.. Ну как!? Вчера отдохнули на большой?! Денёк прекрасню-юха! А теперь давай ныряй в работу. Рвать всё вподрядки! А то дожди могут закупать!

Еле дождался я его телефонного конца.

Сразу в карьер:

– Уже третий день без дела! Нам вёдра! Секаторы!

– Только по телефону говорил… Вы в третьей бригаде. Ваш бригадир Татьяна Углекова будет здесь с минуты на минуту. Всё это у неё.

Вот и наша Татьянка. Мамка в панамке.

Татьянке лет двадцать с мелочью. Первый год после института. Быстрая, симпатичная.

– Садитесь в машину! – махнула нам. – Там…

На плантации все разбредаются по своим рядам.

Татьянка ведёт нас к будке на брёвнах-полозьях.

Это табор называется.

Находим в таборе четыре ведра.

– А чем резать?

– Дать вам нечего, – подёргивает плечишками Татьянка. – Вы пока так… А я съезжу…

Голыми руками много не возьмёшь. Тутошние женщины в шерстяных перчатках не рвут, а доят виноград в подставленные вёдра.

А мы…

Вертишь, вертишь иную гронку… Ни оторвать, ни отломить.

Взялся я со рвением – онемел от боли уже большой палец.

Наконец прорисовывается на горизонте Татьянка с обычными ножничками, только что ноготок и то не всякий срежешь.

– У всех ваших секаторы…

– Секаторов у нас нет.

Резать тугими маникюрными ножничками палки – штука непростая. Больно пальцам.

Нам сочувствуют женщины из соседних рядов.

Мы бодримся.

Честно говоря, мы и этим ножничкам рады. В отпуск за свой счёт, по своей воле сунулись за полторы тыщи километров от Москвы. Два дня без толку прослонялись по Гаркуше и наконец-то мы у дела!

А потом…

Я увидел что-то знаменательное, что свой день рождения встретил здесь, на винограднике.

Но восторги жили недолго.

Утром мы путём не поели. В шесть горожанина не усадишь за стол. Мы были наслышаны о роскошных 25-копеечных горячих обедах на плантации.

Ждём.

А обед, оказывается, уже был!

Нас просто не позвали!

Ряды наши крайние. Мы не видели, как обедали другие.

Когда мы узнали про этот номер, хотелось бросить всё к чертям и уехать.

Обидно…

Ехали помогать. Думали, здесь ждут нас…

Бросить-таки работу не посмели. Надо хоть ряд дойти до конца!

И тут посыпал дождь.

Мы прятались под кустами. Пережидали.

На минуту дождюха стихал и лил снова.

– Иль вы себе вороги?! – крикнул с трактора парнишка. На тракторе он подвозил к краям рядов ковши. В них сборщицы ссыпали виноград. – Все давно попрятались в будку. Бегите ж и вы!

На нас не было и сухой нитки.

Медленно мы побрели. Мокрому дождь не страшен.

В будке вокруг длинного грубого стола толпились, поёживаясь, бабы в мокрых одёжках. Ждали машину уехать домой. Поругивали вчерашний глупый выходной:

– День был – леточко!

За столом державно восседала наша мамка в панамке.

В новеньком платьице, в идеально белых носочках, в белых туфельках. По всему видно, не выходила из будки Татьяна. Её наряд был вызовом этим мокрым женщинам, вызовом всему, что заботило людей вокруг.

Это ж по её прямой вине остались мы без обеда.

Я и заскочи в будку поговорить об этом с Татьяной.

Но, увидев её в таком наряде, не стал открывать рта. Витающих в облаках не обременяют понапрасну земными хлопотами.

В полтретьего вся бригада съехала в Гаркушу.

Столовка и магазин уже на замках.

У нас в доме приезжих негде согреть и стакана воды. Ни побриться, ни выпить кипятку. А ведь и плита, и баллонный газ есть, да не про нашу честь.

А штука вот в чём.

За стеной обитает некая ася[182] Олечка. То ли аспирантка, готовящая беззащитную диссертацию, то ли таки кормящаяся от науки кандидатка в аспиранточки, эдак небрежно выплывающая по вечерам в белых столичных брючатах смущать гаркушинское ёбщество и так увлекающаяся этим невинным предприятием, что иногда забывает ночевать дома. Так вот эта Олечка поспешила объявить, что за баллон платила она. А потому к плите не подходи. Второй баллон подключить нельзя. А на паях жечь газ не соглашается.

Не ругаться же…

И мы не подходим, хоть как с холода хочется выпить чаю.

Вот так за целый день мы с женой не поели и разу. Ей-богу, в моей жизни был первый такой день рождения…

А две нормы с верхом мы сегодня выдали-таки…

12 сентября. Вторник

Просыпаюсь.

Есть не хочется.

Может, я уже мёртвый?

Ущипнул себя – слышу. Гм! Я ещё жив! А большой палец немой, потому и не мой, как и вчера. Хорошо, что онемел не указательный.

Обозреваю лицо жены и докладываю:

– У тебя на подбородке вскочили две новые простудные бабашки.

– Как хорошо, что нет зеркала. Я не вижу, какая я престрашучая. Вон по стеклу двинулась в прогулку божья коровка.

Я подаю жене пустой стакан:

– Подои. А то уже давно у нас нет молока.

– Сам!

Галина забирает с верёвки над койкой уже высохшие свои жёлтые брюки, носки, моё трико и улыбается:

– Небо чистое-чистое! Я ещё никогда не видела такого чистого неба.

Из моря выплыло солнце. Петухи перестали петь…

В семь бежим к скамейке у конторы. Обычно к этой скамейке стекается рабочий люд.

Полвосьмого… Восемь…

Сбежалось человек пятьдесят. Да ехать не на чем.

Лишь в полдевятого поехали.

Сегодня вместе работают несколько бригад.

Первой и пятой обед привезли, а нам, третьей, нет.

Наша мамка в панамке заказ отправила с ненадёжным шофёром Канавиным, и заявка до столовой не доехала.

Те сидят едят.

Танечка скликает свою бригаду, 25 ртов, в автобус и везёт в посёлок.

Одни бегут обедать домой, другие в столовку.

Утром полтора часа прождали машину, потом полтора часа прообедали. Три часа ухнуло в трубу!

За эти три часа можно было норму выдать.

Сейчас, в страду, каждая минута золотого стоит.

Вон вчерашний дождь сбил сахаристость.

Потери огромные.

И теперь жди, когда сахаристость достигнет прежней силы. Зайчиха не наносит.

13 сентября. Среда

Я проснулся ещё по теми.

Проснулся и первым делом удивился, почему я ещё не уронился на пол.

Я ж завис!

Как чага на берёзе.

Фантастика!

Фантастика фантастикой, однако надо поскорей и осторожней вставать.

Я ясно чувствую, что я как-то неосторожно во сне выкатился из-под тепла тканьвого одеяла, и один мой бок покоится на холодной голой кроватной железке – я лежал с краю! – другой бок пребывал на подставленных табуретках, поскольку коюшка наша и коротка и узка. А потому каждый вечер мы старательно обставляем её табуретками и сбоку и за прутиками, куда выскакивали наши родные ходульки.

Наверно, во сне я позволил себе неслыханную роскошь повернуться, и табуретки дружно отступили от кровати. Отступить отступили, да не настолько, чтоб я мог спикировать на пол.

Делать нечего. Я встал.

Танечка велела прибегать к конторе к семи тридцати.

Мы прилетели в семь тридцать пять.

Наши уехали. Ну и ветер им в спину!

Язык довёл нас до своих рядков.

Рвали ркацители (белый) и саперави (чёрный).

А с обедом снова конфуз. Не привезли. Ну ёперный театр!

Видно, решили – обойдёмся.

Отправляемся километра за два к студентам.

Под тополями, на травке, борщ показался вкусным.

Нам сказали: борщ будет и на другой день, и на третий…

– Неужели ничего другого нельзя свертеть? – спрашиваю круглявую, как репка, повариху.

– Для вас – нет! А студентам радостно светит и рагу.

– Почему только студентам?

Повариха хитрюще подмигивает:

– Студентам надо крепко обнимать девушек!

– Не спорю, причина крайне уважительная. Ну отчего это привилегия только студентов? Странно даже очень…

– А вы что, за двадцать пять копеек – слепому на кино, безногому на танцы! – хотите заполучить и цыплёнка с табаком?

– Да хоть с махоркой! Лишь бы не эти синепупые макароны!

Студенты здесь котируются как основная ударная сила на уборке. Оттого им и кусочки полакомей. Я видел, как студенты баловались и курочкой, и пловом, и помидорчиками, и прочими интересными штучками.

Нам же, рабочим совхоза и прочим иным – одни синие макароняки.

И студенты, и мы в одном чине. Помогайчики.

Студенты при исполнении. Они должны, они обязаны. Ехали они сюда не на свои кровные, отнюдь не по своей воле.

Мы с женой никому не должны, никому не обязаны. По своей воле примчались в отпуск помочь. Только поэтому нас разделили со студентами в питании?

Конечно, обед дешёв на плантации. Всего двадцать пять копеек. Пускай будет подороже, да поразнообразней.

– Разнообразие сами себе организовывайте, раз жел-л-лаете.

Осточертели нам с Галинкой макароны.

Я стал просить рагу.

А повариха:

– Вы студент?

Следом стоявшая из нашей бригады баба гаркнула:

– Та вин робэ з намы!

Я на то и я, чтобушки выпросить.

– Я отстегну копыта здесь от ваших макарон. Хоронить за счёт поваров. Официальное завещание!

Похоже, эта перспектива не приглянулась поварихе, и она отделалась сомнительным всё же рагу.

Вырванное с такой кровью рагу я преподнёс своей любимке, опорожнявшей в травянистой придорожной канаве железную с ушками миску борща. На свежем воздухе она ела удивительно много. Завтракали хлебом с виноградом, ужинали виноградом с хлебом. Горячее только в обед. Возможны были добавушки. Это не курорт и всё же жить можно.

Себе я добыл гуляш с синеглазыми проклятыми макаронами.

Не успели мы поесть – наши лезут в машину.

Поскольку мы были последние, нам достались сидячие места на заднем борту. Мы весело расселись по борту, как курочки на жёрдочке, и ухватились за верх будки.

Одной рукой я держался за верх будки. В другой руке у меня были два куска хлеба, что не мешало мне поддерживать жену за спину. Всю дорогу я уговаривал её сунуть голову в будку.

А она упрямо, принципиально держала её над будкой.

Сегодня жарко.

Моя половинка рвёт с огня в купальном костюме собственного производства «Маде ин Зелёный, 73 – 13».

Она подбивает меня поскорей кончить рядок и пойти на море.

Я не возражаю на её горячее заявление, что мы не рабы.

Мы кончаем свой рядок и обнаруживаем слева ещё два беспризорных рядка. Бросили другие.

Высокая сознательность не позволяет мне махнуть на них, а сознательность Галины Васильевны позволяет, следовательно, моя сознательность выше её на три сантиметра. И конкретный вопрос. Какова натуральная высота высокой сознательности в мм, см, дм, м, км?

Намечается захватывающая душу, сердце и пятки сюжетная коллизия: сознательный муж и не совсем сознательная жена.

Как всё в нашем высокосознательном ёбществе кончается хорошо, так и у нас: рядки мы не покинули.

Они, рядки, были этому рады.

Я стал торопиться.

Галинка тоже увлеклась как всякая образцово-показательная жена бредовыми желаниями мужа.

Все уже лешак знает где.

Мы добиваем рядки, что не дорвали позавчера другие, и бросить виноград в таких гроздьях, которые мы называем свинками – налитыми, большими, янтарными – просто жалко.

И вот дело прикончено.

Без двадцати шесть.

Галина втыкает ножницы в землю.

Мы по-быстрому одеваемся.

Я вижу, как жена кинула рукавицу на куст.

Я с выговором:

– Я ж тебе говорил, положи рукавицу в сумку. А зачем ты сложила её вдвое и повесила на куст? Разве она не хочет вместе с нами вернуться домой?

– Это ей знать лучше.

Мы напились воды и напрямик, по плантации, разбито побрели к морю.

Еле тащимся. Две ноги компания. Куда одна, туда и другая. Не могут друг без дружки.

– Где твои ножницы? – крикнул я.

Я резал своим кухонным чёрным ножом. Из Москвы привёз. Эту ржавейку не жалко и потерять. А ножницы…

Галинка изобразила на лице оскорблённое недоумение, вывернула всё из сумки на землю.

– Весь чёрт-морт[183] на месте, а ножниц – тюти! – растерялась Галинка и бегом назад.

Еле нашла свою пропажу.

Солнце уже садилось, когда мы дошатались до моря.

По мосткам, вокруг которых цвела ряска и гордо плавали гуси вперемешку с медузами, добрались до чистой воды.

Вода едва дотягивалась до наших бледных колен.

Я сдуру нырнул. Чуть шею не вывихнул.

Галинка села на мостки, опустила одну ногу в воду и вдруг завизжала:

– Оёй! Камбалёнок мимо проплывает! Цветом под серый песок. Видно, пока плывёт. А остановился – не видно.

Дикие гуси клином летели в закат. В даль воды уходил катер. Густел воздух.

Вечерело.

С пакетом ркацители пришлёпали к себе в чум.

Я сунул ключ в скважинку и, не крутя им запятую, надавил на него. Дверь отпахнулась. Вот с такой хитринкой открывается наша клетушка.

Вовсе никакой запятой не нужно!

Балагашка наша тесна. Негде даже рядом две пятки поставить. Сразу приходится садиться лишь на кровать.

В дупле у нас душно. Окна заделаны наглухо. И всюду густой дух винограда. Он у нас и на тумбочке, и под кроватью, и на гвоздичках на стенках висит толстыми гронками.

На спинках кровати сохнут плавки.

Всюду: на стенках, на полу, на потолке, на самой кровати, на подоконниках – важно разгуливают божьи коровки, святые виноградные жительницы. Кажется, они ползают и внутри нас самих.

Галинка ими умиляется.

– Что за фортели!? – вспылил я. – Коров полно, а молока не видим неделю! Жена! Подои хоть одну корову!

– Сам! У нас самообслуживание… У тебя вон нос красный. Обгорел! А у меня? Может, нам надевать эти?..

– Намордники?

– Наносники!

13 сентября. Четверг

Сегодня как образцовые мы первые болтались вокруг конторы.

Стали подбегать наши.

Подскочила машина. Залезли.

– Может, подождём?

– Не ждать! Они будут до девяти тянуться.

Работаем, где и вчера. Занимаем рядки.

Татьяна:

– Вчера до полвторого ночи была тут. Отправляла виноград.

Теперь мы знаем, почему свитер, штаны и разбитые кеды она меняет на лёгкое платье и белые туфли. Готовится к отправке винограда до самой зорюшки.

А шофёры молоденькие что…

Взяли мы пять рядков с расчётом кончить в три и сбежать купаться.

Соседка:

– Счастливый у вас рядок. Много винограда.

Счастливыми оказались все рядки.

Мы провозились с ними до шести.

Спрятали вёдра в кустах, чтоб не тащить в посёлок, и пошатали к морю позже вчерашнего.

Мы брели через курган, где когда-то было извержение вулкана, и на ходу ели виноград с хлебом.

Ужинали.

14 сентября. Пятница

Вкалывали.

15 сентября. Суббота

Откалывали шишки.

На работу не пошли.

Загорали.

Купались в одном обществе с гаркушинскими гусынями и гусаками и слушали их мудрые, степенные беседы.

16 сентября. Воскресенье

Весь вчерашний день и часть сегодняшней ночи нас мучила совесть, являющаяся, по выражению гаркушинцев, роскошью: мы не работали вчера весь день. Нас слегка успокаивало лишь то, что была всё-таки субботея.

Попили воды, то есть позавтракали, и, забросав чуточку воду в желудке редкими виноградинками, ринулись потемну на заработки.

Собралось полбригады.

Поделились с Татьянкой своими переживаниями.

– Глупости! – сказала она. – Не на ту тему переживаете.

И выговорила:

– Вы вообще зачем сегодня пришли? Только распшикали выходной. Могли ж и не выходить!

– Да неудобно как-то. Погода…

– Ну и что? Всё равно в двенадцать по домам.

Работали рядом с легендарными личностями. С парторгом в тёплом синем лыжном костюме и с Николай Иванычем, главным финансистом, самым уважаемым человеком в «Заливе».

На жене ничего не было, если не считать на грешных бёдрах слегка грешных поплавков, то есть плавок. Было там что-то и на груди по мелочи. Я был лишь в закатанном до колен трико. Голодранцы!

Партия и экономика страны Советов не могли на это безобразие спокойно смотреть, и они с нами принципиально не разговаривали.

И вот мы перешли на новые рядки.

– Спина загорела сегодня здорово. Стотонно! А на лицо ни одного солнышка не пало! – вздохнула жена и намахнула на себя шорты и маечку с короткими рукавами.

Наши рядки снова выскочили рядом с легендарными гражданами.

Теперь они с нами заговорили.

Парторг хвалился, что он купил модное пальто. Однажды его оплевала лужа, не глядя на то, что пальто-то партийное.

Стирать нужно было только целиком.

А этого ему делать не хотелось.

Так оно и висит в уважаемом шкафу.

Целиком в комплекте с грязью.

Потом он ещё охотно рассказывал, что его племянник учится в Анапе в техникуме, и в этом году свободен от винограда. Парторг купил ему за двести рублонов джинсы:

– Кто не имеет таких джинсов, тот не пользуется популярностью, авторитетом.

Мы всё это с прилежанием выслушали и оставили рядок хорошего винограда на тёмный отъездной денёк.

Самим пригодится!

Гнули позвонки до двенадцати.

Полдень. Солнце.

Плантация пустеет.

Мы потащились на море.

Рядом с нами на берегу торчал красный «жигуль». Две девы и два мужика гасили водку. Они тоже загорали.

Мы набирали градусов от солнышка, они – от водяры.

17 сентября. Понедельник

Всю ночь за стенкой то пели, то плясали, то визжали.

Веселье было комплексное.

Это наши невинные столичные фрикадельки Алла и Оленька прощались с гаркушатами.

Следы прощания были обнаружены утром у калитки. Четыре бутылки из-под «Столичной».

Только слиняли каркалыги – заявляется какой-то помятый чмырь.

– А где запивалы соседушки? – спрашивает меня.

– Так уехали…

– Срыгнули!.. Обещанный опохмелион срубили… Скоммуниздили… Ну абсирантки![184] Поголливудили и ушуршали по-чёрному… Даже вшегонялку[185] одну на двоих забыли у меня… Хотел отдать…

Как бы в отместку за то, что вчера, в погожий день, совхоз почти не работал, с утра посыпал дождь.

Сыро. Холодно.

Нерабочий день.

Решаем уехать.

Больше года искали мы хозяйство, которое приняло бы нас на время отпуска.

Ты рвёшься на гору, а оно тебя за ногу.

Намеревались помогать «Заливу» с месяц – пробыли полторы недели.

Почему?

Не вынесли труда на земле?

Ничего подобного!

Ежедневно давали больше нормы.

Испугались непогоды. Холода?

И у моря можно дождаться погоды.

Не вынесли мы равнодушия, безразличия к себе.

Изо дня в день давиться одним и тем же, не иметь возможности вскипятить стакана воды, спать на подставленных стульях, не видеть книг, не слышать даже радио – не в пещерный же век мы вляпались!

Надоел нам этот ёперный гаркушинский театришко.

И потом…

Работали неделю.

А четыре дня устраивались-рассчитывались.

Не слишком ли в «Заливе» разбрасывались нашим отпуском?

Требовать же к себе внимания мы не осмеливались.

Нас никто не приглашал. Сами напросились!

В бегунок надо было накопить с десяток закорючек и от людей, которых мы никогда не видели. Надо было, чтоб все расписались, подтвердили, что мы ничего у «Залива» не спионерили.

Утром расписалась комендантша. Подивилась:

– Три дня работали! А обходной подписывай!

Нужна подпись управляющего Кретова.

Одна женщина позвонила на первое отделение.

У телефона сам управляющий!

Я говорю ему:

– Наши обходные ждут не дождутся вашей подписи. Уже соскучились по вашему автографу. Где вас найти? Вы ж носитесь на своей мотайке[186] туда-сюда. Нигде не поймаешь. Случайно, вы в контору в Гаркуше не заскочите?

– Кто вы такой?

– Рабочий. Уезжаю.

– А вы знаете, что не гора, а Магомет идёт к горе?

– А где гора?

– Куда звоните. В конторе первого отделения!

По слякотине мы пошлёпали за километры.

В конторке Кретов один.

Я докладываю:

– Магомет пришёл к горе!

– Пожалуйста.

И он расписался, не глядя в бумагу. В тот момент он будто впервые увидел стену своей халупной резиденции и не мог оторвать глаз от стены.

Пришлось нам и к мамке в панамке плыть домой по такой сыри.

Я пихнул нос в приоткрытую дверь.

Медленно проговорил в сумрак:

– Тук-тук-тук! Кто дома?

– Я да кошка, да собачка, – радостно плеснула Татьянка.

Она получила квартиру и сидела с ногами на койке у окна. Подбивала штору.

Мелкая чёрная собачка вертелась рядом.

Увидев нас, собачка стала гордо бегать взад-вперёд по дерюжной дорожке, словно похвалялась гостям, какая ж у неё, богатейки, есть невозможная красота.

– Таня! А чем ты занимаешься в свободное время?

– Слушаю «Америку»[187] под утюг.

– Это как?

– Да втыкаю утюг в приёмник вместо антенны.

– Ты откуда сюда приехала?

– Из-под Калуги. Там люди проще, сердечнее. Тут у каждого по машине и по десятку бочек вина, хотя своего винограда ни корня. Их оправдание: совесть – непозволительная роскошь в наше время.

– Тань! А как нам быть? Ты не закрыла нам наряды за одиннадцатое и за шестнадцатое.

– Нетоньки и тени вопроса! Сложное делаем сразу. Невозможное – чуть позже!.. Оставьте адрес, доверенность на меня и я вышлю вам заработок за эти два дня.

О святые деревенские лень и простота!

– Таня, – говорю я вежливо. – В бухгалтерии нам шукнули: «Если она не оформит наряды, скажите, что вынужденный простой ей придётся оплачивать из её карманчика. Посмо́трите, как крутанётся карусель».

Я замолчал. Смотрю.

Таня молча отложила штору.

Молча выписала наряды и молча отдала нам.

Все и проблемы! И мы молча вышли.

И вот отъезд.

Уехать надо без следов.

Вечер. Поели одного винограда с хлебом и легли.

Условие: как кто проснётся первым, тут же и выходим.

Я проснулся первым. Оделись.

Побрели потемну к остановке.

Остановкой называется столб, к которому приколочена ржавая погнутая жестянка с расписанием автобусов.

Первый автобус в пять.

Сколько же сейчас?

Мимо по колдобинам проползала легковушка.

Из неё шумнули:

– Панове! Где тут дорога на Темрюк?

– Сюда! – махнул я рукой в темноту, чуть отступила от света фар. – Вы время не скажете?

– Полпервого вас устроит?

Что же делать? Не возвращаться же!

Мы утащились в ближние кусты, где были припрятаны два ящичка с виноградом, сами под вечер собирали.

Переложили виноград в сумку, напялили на себя всю одежонку, что была у нас. На голову себе поверх солнцезащитной кепки приладил я своё трико, в котором собирал виноград, подпоясался жениным халатом. Был он тесен мне и надеть его не удавалось.

– Мы похожи, – смеюсь, – на отступающих немцев зимой.

Поблизости за деревом под навесом размыто выступали столик и щербатая скамейка.

И мы кинули свои очугунелые головы на столик.

На ладошках не спится сидя.

Холодно. Прыгаем.

Нас сильно согревала мысль, что мы первые будем в очереди на автобус! Ни за что не проспим!

Вот так мы!

И кончилась ночь!

Утро пригожее, грустное.

Мы уезжали.

Говорила мама… Повесть в житейских бывальщинах

Русская женщина – самый красивый цветок в мире.

А.СанжаровскийВсё, что было в судьбе,Будет помниться вечно,Вот и снова я дома,В родимом краю,Замирает сердечко,Когда старая речкаПростирает мне рукуХудую свою.Иван СеменихинКак свят уют родного очага,Привычно всё – от звёзд и до росинки…Здесь чувствуешь, насколько дорогаРодительская каждая морщинка.Иван Семенихин(село Вязноватовка Нижнедевицкого района.)

В Нижнедевицке у мамушки

Нижнедевицк…

Это уютное степное районное сельцо в шестидесяти километрах к северо-западу от Воронежа.