Репрессированный ещё до зачатия

На своей свадьбе он мне вбубенивал:

– На красивой нельзя жениться! Этому меня научил кислый опыт первого брака. Раз прихожу с работы, а ходок грациозно выпархивает из окна моего персонального гнёздышка. Да что я хуже него!? Я тоже прыгнул вдогонку. И сломал ногу. Он вернулся, внёс меня в квартиру и на прощанье подал мне для пожатия-примирения руку. Я – добросовестно укусил его за руку! Мы квиты. Он пришёл и ушёл через дверь! Джентльмен! Я обидчику нанёс кой-какой ущербец. Тоже из джентльменов не выкинешь… Моё заключение. Не живи ниже второго этажа и женись на страшнючке в кубе!

– А я стою на позиции старого француза, за советом к которому обратился молодой француз: «Посоветуйте, на ком мне жениться? Марлен красива, но ветрена. Наверняка будет мне изменять. Шарлотта преданна, но страшна». И мудрый француз ответил: «Мой друг! Лучше вкусную пищу делить с друзьями, чем всю жизнь давиться дерьмом одному!»

– Нет! Женись, как я. На раскоряке-страхолюдке. Видел же мою Лохнезию Крокодилишну? Можно смело брать даже чуток и покруче мармыгу. Страшные не загуляют! Будут преданней собачек! А мы с тобой будем резаться на стороне в стоклеточные шашулечки с импортными бизнес-ледями! Каждую неделю с новыми ковырялочками! Или… Да здравствует совьетто-ебалетто-шик![157]

И он так разошёлся в своих наполеоновских прожектах, что его свадьба чуть не переросла в мою. Навяливал какую-то родственницу жены. Доводы неотразимые. Первый. С продуктами хорошо: невеста работает в столовой поварихой. Второй. Никаких затрат на двоих детей. Даже рожать не надо. Уже есть. И уже подростки!

Я устоял. И с его свадьбы вернулся всё же холостым.

Не прошло и года, он доставляет мне на дом какую-то бочку из Владимира. И на бочку я не возложил ни глаз, ни чего иного. Открестился.

Тогда он кидает на кон всё, что у него было самое дорогое. Свою медузу Полежайкину!

– Гражданка надёжная! Любуня проверена – мин нэма! – весело постучал Зайчик по дивану. – Опломбированная! Сургучом залитая… Отрываю от пламенного сердца. Рисуй на свой баланс! Не ошибёшься! Это я тебе говорю. Не какой-нибудь гундяй, а сапёр-ас!

И я не ошибся.

Ну зачем мне эта старая размолоченная колымага?

– Проверяй дальше! – кидаю ему.

– А где? Тогда помогай! Я буду приходить с нею к тебе с простынкой. А ты в это время катаешься для здоровья на своём задотрясе! Все заняты благородным делом!

– Велосипед – ладно. Но простынка – негигиенично!

– А что если я кресло-диван тебе куплю? Этот диваннели будет нашей с Таньчиком неприкосновенной территорией в твоих царских владениях.

– Сейчас я перевожу украинского юмориста Чечвянского Он писал в одном рассказе от имени своего героя: «В Дунькиной клуне был я как у себя дома. Это было, так бы сказать, моё полпредство. Приду, ляжу на скамейку и чувствую себя как неприкосновенная особа на вражьей территории». – И ты хочешь чувствовать себя с Танечкой на своём диване у меня в хате как неприкосновенные особы на вражеской террритории?

– Почти так…

– Мне только твоего дивана и не хватало!

И моё восклицание вприсмешку он принял как руководство к действию.

В первую же субботу вламывается с диваном на горбу и в почётном сопровождении Танечки с ридикюлем, гордо надутым от простынки.

Ха! Неужто мой сераль – стрёмный филиальчик борделино для угарных концертов симфонических оркестров?[158]

Почесал я в затылке и ответствую:

– Обновить, конечно, можете. Однако… Дела ваши швах. Напротив кукует така-ая вольтанутая хаванагила! Така-а-ая жучара!.. Раньше в моей квартире – я получил её за выездом – обитал одинокий тарзан. Говорят, он переселился на сталинскую дачку[159] по её желанию. Говорят ещё там разное… Оказывается, он отдавал всяким дружкам с простынками свою фазенду напрокат. Соседка выследила раз, когда он ушёл, оставив в квартире горячих клиентов, и позвонила в фараонку[160]: «В квартире напротив воры! Мужчина и женщина. Только хозяин ушёл, они с подобранными ключами вбежали». Прискакала дорогая милиция. Она звонит. Они не открывают. Всё-таки ментозаврики открыли. Парочка на месте. Кто такие? Почему в чужой квартире? Ваши паспорта! И т. п. И т. д. Стукнули жене любовника. В семье скандал. Сообщили на её и на его работу. Повыкидывали со службы. Обоих! Неужели и вы мечтаете о таком щекотливом финале?

Зайчик больше не набивался ко мне в гости с простынкой. Зато очень переживал. Не знал, как поступить с креслом-диваном, который пышно окрестил «Диван имени З. и П.». Забрать? Неудобно. Оставить? Жалко.

Наверное, в нём всё же теплилась тайная надежда на огненные ламбады с Танечкой на именном диванчике.

Они не спеша подымались по лестнице к нам на четвёртый этаж. Я догнал их уже на пороге.

Зайчик был несколько удручён. Ехал сюда Зайчик на трамвае зайчиком и его оштрафовали на рубль.

С поклоном подавая мне букет белых астр, Таня увидела на столе семь наших красных тюльпанов и доложила со знанием дела:

– Невеста должна быть только с белыми цветами.

И совсем распустившиеся наши тюльпаны остались отдыхать дома. К машине Галя пошла с букетом астр.

Сели. Я водителю:

– Адрес известен. Перовская, 45. Зигзагс! Он же зюг-загс! Торжественное прослушивание в узком кругу оптимистического марша уважаемого товарисча Якоба Людвига Феликса Мендельсона-Бартольди! Не спутали б с похоронным маршем Шопена…

23 апреля 1976. Пятница.

Первый день совместной жизни

Любовная лихорадка эффективно излечивается загсами.

А.Гудков

Сегодня уже двадцать четвёртое! Суббота.

Мы прожили целые сутки. И даже не подумали ещё развестись. Надо же! Прожили целые сутки! Подозрительно долго.

Я собираюсь на велике на рынок. Надо купить к салату свежих огурцов. Соберём стол. Свадьба не свадьба… Приглашены лишь свидетели. Зайчик с Танечкой.

Галинка увидела, что у меня трико на коленке лопнуло.

– Сядь на диван. Я на тебе шоком зашью. Ты должен всегда быть красив!

– Даже под колесом автомобиля?

– Тут исключений не бывает.

На обратном пути с рынка меня тормознул на шоссе Энтузиастов ментозаврик:

– Гоним штрафной рубль!

– За что?

– Такое движение… А вы почему одной рукой управляете транспортным средством?

– Двумя мне нельзя править своим педальным мерседесом. Одна рука на руле, другая отставлена в сторону с газетным кульком.

– А что, – постучал он своей полосатой палкой по звонку, – нельзя кулёк сунуть в авоську на руле?

– Нельзя. В кульке черешня. А в авоське она помнётся. А мне этого не хочется. Я везу молодой жене первый подарок. Вчера расписались. Сегодня свадьба. И платить рубль мне не с чего. У меня ни копейки. На последние взял полкило черешни… А хотите, я на рубль отдам вам с пяток черешенек или отломлю кусок огурца?

– Вот ещё! Черешня для молодой жены… Святое дело… Езжай как ехал… Я тебя не видел.

Когда я вернулся, Зайчик и Танечка уже были у нас.

Наши свидетели – наши единственные гости на сегодняшней свадьбе.

Зайчик глянул на телевизор:

– Вы ещё не подключились к общей антенне?

– В среду подключат.

– Давай включу без антенны!

Я запретительно вскинул руку:

– На нада.

– Или ты его для модели взял?

Чтоб замять неловкую паузу, Танечка затараторила:

– Сегодня кончается Страстная неделя. Страстная неделя – страшная жизнь! Кто женится на Страстной неделе – страшная будет жизнь! Толя! Как ты на это смотришь?

– Разжуём – увидим. Видишь ли… Не распишись вчера, пришлось бы ждать очереди ещё месяц. Мыслимо ли?

– И ещё! – не унималась Танечка. – Толя! Мы вам подарки не будем дарить. Мы вчера подарили.

– Конечно! Конечно! – закивал я. – Большое вам спасибо за букет из тринадцати белых астр.

И мне стало как-то неловко за её слова.

Требовал Зайчик, – танцы. Танцуют все! Особенно невеста. А то, может, она кривоногая…

Чтоб так о моей картиночке?

Это уже слишком и для стакановца.

– Разуй чуть-чуть иллюминаторы и смотри. Ничего не спрятано…

Мы с Галинкой вышли на середину комнаты и прошлись в вальсе.

– Вижу… Госпроверкой установлено… Ножки – пять!.. Шоколадные подушечки – пять!.. Фигурка – пять!.. И вообще выше всё, всё, всё, всё – отл, отл, отл, отл!.. Претензий госкомиссия не имеет… Госкомиссия принимает объект на свой баланс с оценкой отлично!

– Баланс всё-таки мой! – уточняю я.

Зайчик крякнул и смолчал.

– Где вы познакомились? – впала в любопытство Танечка.

Я ткнул пальцем вверх:

– В космосе! Я летел в командировку. Галина Васильевна летела к маме на картофельные оладьи и пельмени.

В космосе познакомились!. Ка-ак романтично… Расскажи поподробней, Толя.

– Танечка! – возложил я руку на сердце. – Тут не рассказывать – петь душа просит! Я и спою. Слова мои. Музыка пока не выяснено чья. Гитара и академический вокал мои. Итак, слушайте!

Любовь – божественный пожар (Колыбельная для старого холостяка)

В самолёте встретил Радушку я.Счастьем закипела душа моя.Сели мы рядом. Ладошку её накрыл.Взор её пыхнул: «Отзынь, крокодил!»Задрожали челюсти, ухо повело.Судорогой руку круто мне свело.Дёргаю я руку, с мясом рву.Господи! Ой Господи! Никак не оторву!Прилетели в Орск мы. Надо выходить.Шагаем рядом. Рука в руке лежит.– Послушайте, милейший, вы же хулиган!В ближайшую милицию сейчас же вас сдам!– Только не это! – взмолился я. –В любви милиция разве судья?– Да как вы смели, старый кот,Юной девушке всё это молоть?– Я очень хороший! Справку покажу.И на деле это, хотите, докажу.Ну зачем в милицию?.. Милиция… Пустяк!Уж лучше полюбите! Вас просит холостяк!– Вырвались из дому – так и холостяк!– Что вы! Что вы! Что вы! Совсем это не так!– В милицию! В милицию путь прямой!Не к маме ж на пельмени везти вас домой!– К маме не против… К маме если нет –Кинусь под троллейбус и маме – привет!Заторы на линии в пик вредны.Уж лучше привет везите маме вы.Подвела к загсу: «Милиция моя!»Взяла и ноги судорога у меня.Парни молодые внесли на плечах –Оттуда я вынес её на руках!Солнце сияло. Пела душа.В Гай на пельмешеньки еду к тёще я!Летел в командировку старый холостяк.А кончилась история видите как!Будь я одинокий – горевал бы я,Что такая радость не жена моя.Летайте самолётами, матёрые холостяки!До счастья быстрее долетите вы!

– Браво! Браво! – тускло захлопали в ладошки Зайчик с Танечкой.

В их восклицаниях я не уловил искренности нараспашку.

Я замечаю, что Татьяна с козьей тоской в глазах безотрывно пялится на Галинку.

Наверное, представляет себя на её месте?

Смотрела, смотрела и заревела:

– Не хочу к родителям! Хочу, как Галя, отдельную квартиру и мужа в придачу! – и, вскочив со своего дивана, в слезах убежала в кабинет задумчивости.[161]

И долго оттуда слышался её плач.

24 апреля 1976. Суббота.

Бзыки

Утром я пёк блины для Галинки.

– Вам, гражданин мужчинчик мой, – сказала она, – следует вручить медальку «За доблестное печение блинов».

После блинов она поехала к себе на «Агат». В бюстгальтерию.

А я повёз в журнал «Юность» свою повесть «В Батум, к отцу».

Без огня волоку к пристани «Юность» свой «Батум». Будет ли тут ему убежище?

В отделе прозы дева с большими бзыками:

– Вы член?

– Кажется…

– Чего?

– А чего хотите. Все мы члены понемногу…

– Союза писателей…

– Увы.

– Тогда вам в шестнадцатую комнату.

– Член… Нечлен?.. Какая разница?

Она опускает глаза долу.

Я плетусь в шестнадцатую комнату с табличкой «Рукописи». Приоткрываю дверь:

– Здесь крематорий юных гениев?

– Здесь, здесь, – кивает роскошная толстушечка, оторвавшись от груды рукописей, к которым скрепками прилаживала ответы на фирменном бланке. – Пишите адрес. Через месяц ответ… А вот и наша заведующая.

Вошла дама с усами.

Ах, как я распрямился! Весьма-с далеко ей до моих усов! У неё пародия, а усы – это у нас!

Усатая заведующая посмотрела на рукопись без энтузиазма, с ленивым любопытством и вышла.

Заглянул какой-то мышастый мужичок. Собакевич в уменьшенном формате. Голова сплюснута, глаза навылупке. Казалось, вот-вот их выдавит из-подо лба.

Хмыкнул он и прикрыл дверь.

– Если рукопись не глянется, вы вышлите?

– Вы что!? – удивилась девушка. – Не высылаем! Смотрите, – показывает на подоконник и стол в горах рукописей. – Если всё рассылать, когда ж работать? Можете приехать и забрать.

– Спасибо и на том. Пожалуйста, автограф на память, – подаю разовый пропуск.

Я откланялся и отчалил.

Галинка привезла четыре билета.

– У тебя, – говорит, – рука лёгкая. Вскрывай.

Отвинтил им головы – ничегошеньки. Что ж… Се ля ви…

И тогда я сказал:

– Если вы не можете выбрать выигрышный билет, то вот вам в наказание… Мы уже почти полгода вместе, а дневник молодожёнов про тебя и про меня всё толком не ведём. Начни всерьёз… Смотри по вечерам свои теле «Юркины рассветы» и записывай, что произошло за день интересного в семье. Работай! Совмещай приятное с бесполезным! Только меньше дави на клавиши. Ты девушка. У тебя сила не должна быть лошадкина. Так что, Галина Васильевна, Родина в моём лице поручает вам вести машинописный дневник.

– Привет! Оправдаем ваше доверие, товарищ мужчина. Начинаю с завтрашнего дня.

20 октября 1976. Среда.

Дрожжи

Приезжаю домой, говорю мужу:

– Корми меня немедленно. Иначе я тебя проглочу.

Т. бросился спасаться, т. е. печь блины. Тут выяснилось, что он поставил подходить дрожжи на пироги. В подогретое молоко вылил дрожжи. Молоко свернулось. Значит, оно кислое?

– Можно в такое молоко сыпать муку? – спросил он.

– Милый мой, спроси что-нибудь полегче.

– Ну ты же хозяйка! Должна чувствовать женским чутьём.

– Если б я когда-нибудь видела, как их пекут, я бы, наверное, знала.

Я уронила в это молоко маленькую ложку. Она утонула.

– Она занимается подводным плаванием, – уточнила я и спросила:

– А можно мне одно яйцо сварить?

– Бери без спросу.

– Не могу без спроса у хозяина. Кто возьмёт без спросу, тот останется без носу. Не ты ли говорил?

Он молча сварил мне два яйца. Но и тех оказалось мало. У нас в магазине яйца мелкие, голубиные. Куры перестали добросовестно нестись. Занеслись голуби.

Мы замесили снова тесто и легли смотреть «Юркины рассветы».

Попутно я ем «Алёнку». Вчера мой расщедрился. Купил в универсаме. Все брали бутылки. А мой… Прекрасный муж. Самый лучший во всех трёх ближайших околотках.

Я малость вздремнула.

К одиннадцати чуть подошло тесто.

Он замешивал и раскатывал тесто, упорно игнорируя свою жену, притом молодую. Я резала яблоки, готовила начинку. Дай Бог, чтобы он всегда оставался настоящим мужчинчиком!

Пироги испекли в полночь.

Т. так старался, схватился за горячий поднос и обжёг обе руки. Сунул их в мазь Конькова, мы держим её строго на кухне.

Т. сказал:

– Что ж не жечь, раз мазь пропадает?

Я перевязала ему два пальца и скормила ему из своих рук полпирога.

21 октября 1976. Четверг.

Платок

Проснулись. Т. спрашивает:

– Крутиться будем?

Если бы я изъявила желание, он бы преданно поскакал быстрее молодого жеребца на кухню ставить мне бигудёшки. Но я ответила отрицательно:

– А ну их.

Он сварил мне на свой страх и риск, не глядя на часы, четыре яйца в авоськах, т. е. в мешочках.

Я сделала всё от меня зависящее. Проглотила. Даже не заставляя себя упрашивать.

Сегодня у нас на «Агатике» получка.

Я взяла оренбургский пуховый платок. Три года назад Т. был в Оренбурге, собирал статью для журнала о платошницах, шутя попросил прислать один. А ему всерьёз прислали за семьдесят рэ.

Насколько я знаю, платки он носил только в детстве, и один платок сгорел у него на голове. Тогда ещё кудрявой.

Этот, оренбургский, у него валялся на антресолях. Мне он, тёмный, тоже ни к чему. И я решила его продать.

В проходной тётка с пистолетом не пускает на работу с платком – он в большой симпатичной фирменной коробке.

Подхожу к другой вахтёрке в надежде, что она не увидит коробку. Но она в своём деле дока и сразу разгадала мой манёвр – бдительная штукерия! – и спрашивает:

– Это у вас что?

– Платок. Хотите, покажу?

Она посмотрела на меня глазами заговорщицы, оглянулась по сторонам и тихо прошептала:

– А платок хороший? Вы его на продажу несёте?

– Фирмовый!

– Вы связаны с торгашиками? У вас большой выход на тряпки?

– Оч большой! – смеюсь.

Она уговорила продать ей, велела через часок придти договориться насчёт сделки. Радостная и довольная, я на крыльях взлетаю на свой этаж. Хотя бы удалось это дело!

Через час спускаюсь к проходной, с этой женщиной топаем в камеру хранения, берём платок, разворачиваем. Тут понабежала вся гардеробная рать. Платок всем понравился. И вахтёрша стала умолять никому другому не отдавать. Сговорились на сто рублей.

Приезжаю домой, моего милого нет. Дверь была прикрыта. Но не заперта на ключ. Что за штукенция? Где он? Что с ним?

Меня успокаивало то, что не будь и живой, он при своей практичности всё равно закрыл бы дверь своим телом. Значит, его отсутствие несерьёзно. Просто на время его выкрали мелкие сиюминутные хлопоты. Может, побежал на угол позвонить кому?

Но – дальше я пишу сам – её разочарование было жесточайшим. Этот нахальчик посмел вернуться живым!

– Вы кто такая? Вы как влизнули в мой фигвам? Нет! Я вас закрою на месте преступления! А сам сбегаю в козлятник.[162] Сидите тут тихо. Не шевелите чем попало!

Я хочу закрыть дверь.

Она не даёт.

И я сдаюсь. Вхожу.

Гм…

Оказывается, это моя жена, граждане. Я даже с нею расписывался! Правда, не на рейхстаге. Зато в перовском зигзагсе. Для начала и это сойдёт.

Ладно.

Вижу, на туалетной двери, на ручке, авоська. В ней уносила она платок.

– Что, мимо?

– Да, мимо.

– Завтра качнём в комиссионку.

– Это была шутка! – Галина юркнула в прихожую, пошуршала, как мышка в углу, и принесла два кулака денег.

Считает. Хорошо считает. На «Агате» она работает бухгалетером-экономистом. Учёба в оренбургском техникуме механизации учёта пошла ей на пользу, что вижу-слышу своими ушами-глазами. Шуршит-считает, считает, а конца-то нету. Десятки летят на диван, на пол, летят, как перелётные бесконечные птицы осенью. А каждая птичка – это красненькая десяточка и таких десяточек десять!

Я делаю то, что мне и остаётся делать – ахаю и валюсь на диван, не забыв предварительно собрать бабашки и сунуть их на грудь под толстой рубахой. На твёрдую соцсохранность.

Галинка подозрительно ласково возлагает свою головку мне на грудь, где лежат денежки. Я вижу, истинный крест вижу – шевелит ухом лиса! – уточняет, где наши купилки?

Я разгадываю этот манёвр и мгновенно расправляюсь с происками хитрюши, отдалив её на время от себя и приблизив её к небу на вытянутые руки.

– Материнка! А тебя не заберут?

– Пускай забирают. Хрустики у меня!

– Вот именно. Они могли записать номера и застукать спекуляшку! Сегодня ты сделала на этом пути первый шаг.

– Ничего! Первый блин, да не комом. Пробный шар запущен нормально.

– Ты ж обокрала! Я ж тебе говорил – за девяносто. Такие по восемьдесят девять в ЦУМе видал. Ну, за восемьдесят… Ну, за семьдесят. А ты… За все сто!

– Глупенький. Сто же больше!

– Я тоже так думаю. Как тебе удалось?

– Она спросила: сколько? А я просто для ровного счёта бухнула. Сто!

– Ой! Смотри! У неё пистоль на боку заряженный?

– Не приглядывалась. Муж, начальник охраны, ко мне на четвёртый этаж сам приносил эти фонарики.[163] Приобрела сразу двух таких друзей из охранки!

– Ой!.. Как бы они не разрядили свои две штуки в тебя одну.

– Я тоненькая. Промажут!

– Да-а… Не имей сто рублей, а имей одну такую жену!

– Я теперь могу идти работать в торговлю… Что б его ещё такое ссыпать?

– Ссыпь меня за три шестьдесят две – мой гарантированный месячный заработок.

– Нет, милый. Не ликуй. Я тебя сбывать не стану по той простой причине, что ты сам приносишь три шестьдесят две да ещё сам столько стоишь. Зачем же тебя сбывать?

Мда, эти сто рэ нам не помешают.

Ведь когда она пришла, я бегал звонить в «Комсомолку». По заданию этой газеты я ездил год назад в Киров. Написал четыре страницы о девицах-механизаторах из Зуевки. А материал до сих пор не ставят. Места нету!

А когда дадут, идол знает. Тут всякая копейка на счету. Есть-то хоть через раз надо.

Я сказал новой заведующей сельским отделом:

– Может, позвонить главному редактору?

– Если у вас есть такие возможности.

– Ну год же тянете! От вас же ездил!

– Не всё даём даже тех, кто ездил от нас. Многое значит и уровень исполнения. Места нам не дают. Вчера стояла в полосе. Так сняли! Пошёл официоз.

– Может, на следующей неделе?

– Вряд ли. Там начнётся сессия Верховного Совета и места на первой полосе нам не дают. А вообще попытаемся…

– Ну что ж. Такова судьба авторов. Ждать…

А потому приходится только изредка обедать и эта сотня для нас золотая.

Сначала Галина писала. Я чистил картошку и тёр для картофельных оладьев. Потом роли сменились. Я пишу. Она печёт и ест.

Дым стоит – жену не вижу у плиты.

Вот как у нас оладьи пекут!

Открываю окно.

– А что если с дымом на улицу улетит и жена? Что тогда? – забеспокоился я.

– Для тебя это будет рай! У тебя уже триста рэ на книжке…

– Не у меня, а у нас… Потом… Мы договорились, феники, что я заработаю, будем копить на море, на лето. А жить попробуем на твои и слегка на мои. Потом… Тебе надо купить плавательный бассейн, пардон, купальный костюм.

Под эти сто мы так размечтались, что мне стало страшно так много капиталу держать дома. Я хочу их сейчас же отнести в сберкассу. А Галя против:

– Не надо. Не уходи… Мне одной будет скучно сидеть.

22 октября 1976. Пятница.

Полгода

Проснувшись, Галинка спросила:

– Какое сегодня число?

– Двадцать третье. Уже полгода мы с тобой в союзе. Ты эти полгода жила или страдала?

– Жила, мурик.

– Ну, слава Богу!

– И тебе. Где б его ещё сто рэ сорвать?

– На каком углу? Ой, смотри, пойдёшь сегодня вот на свою профсоюзную конференцию – выросла за эти полгода моя гражданочка! – и та вчерашняя бабка выстрелит в тебя за обманку. А сама будет в нашем платке.

– Пусть только попробует. Ей это так не пройдёт!

– На конференции, наверное, будут книги…

– Не знаю. Надо взять почитать что-нибудь, пока там будут тянуть отчётную резину… Мурик, за мной!

Надо крутиться.

Я помогаю ей как преданный пёс. Подаю горячие бигудёхи, которые грел сам, ещё какие-то финтифлюшки.

– Благодарю тебя за помощь. А теперь тебя зовёт кухня. Грей оладьи мне!

– Видали, какой амфибрахий!

– Вообще-то можешь и не греть. Я могу схомячить и такие, – берёт она со сковороды и ест.

– Нет. Такие холодные мы не позволим. Много съедите, пока разогреетесь! А так на приобретение тепла ничего не уйдёт. Они ж будут уже горячие.

Она поела оладьи, выпила кружку чая с «Маской»:

– У меня всё масло во рту.

Наливает ещё чаю.

– Не поможет – кинь в рот соды. Будет резина… На конференции очень не балуйся. В день полугодовой жизни я тебе признаюсь, милая. На «Агате» я везде понапихал телеглазки, и по нашему «Темпу» я весь день смотрю, как ты там себя ведёшь.

– Ну как впечатление?

– Продолжайте в том же духе… Радушка, не надо так долго вертеться у зеркала. А то я могу и не пустить. Пускай мы расписывались целых полгода назад, но моя власть над вами пока, думаю, ещё в силе… Тугрики будешь брать? На книги?

– Да.

– Сколько?

– Сколько дашь.

– Вот тебе три рэ. Только, пожалуйста, не сбрасывайся по рублю. Если будет назревать бутыльбол,[164] ты им скажи, что с девушек брать нельзя. Их надо угощать! По-царски!

У зеркала Галинка примеряет паутинку:

– Как Манькя с трудоднями. Не идёть…

– Были б трудодни.

– Ну чёрт с ней, с ружьёй!

– Ты ж возвращайся. В двадцать три по телеку концерт «Рой Кларк кантри-шоу» из США. Не захочешь вернуться к мужу, приезжай хоть концерт послушать.