Звёзды Бездны: Начало пути. Горизонт и Зенит

СанаА Бова

Звёзды Бездны: Начало пути. Горизонт и Зенит

Пролог: "Тень за стеклом"

Космические станции кружились в пустоте, подобно рою светляков, мерцавших в окружении бесконечной черноты. Звёзды сияли холодно, далеко, а Эридан-7 тлела красным угольком, угасала медленно, испуская слабый свет в глубинах космоса. «Келеста», старейшая из них, висела на орбите, её купол дрожал под ударами микрометеоритов, покрытый царапинами времени. Стекло отражало тусклые отблески умирающей звезды, бросало их на переборки, где ржавчина смешивалась с усталостью металла. Люди жили здесь, вдыхали воздух, пропущенный через фильтры, наполненный запахом озона и машинного масла. Они шагали по узким коридорам, гулким, где каждый звук отдавался эхом, сливался с низким гудением систем, поддерживавших их хрупкое бытие. Лампы тускло светились под потолками, испещрёнными трещинами, озаряли лица – бледные, с тёмными тенями под глазами, отмеченные тревогой, не покидавшей их даже в короткие часы сна.

Жизнь текла в ритме выживания. Утро начиналось с сирен, их резкий вой прорезал тишину, будил станцию, поднимал людей с узких коек, вделанных в стены. Матрасы, тонкие, пропитанные запахом пота и металла, скрипели под телами, когда обитатели вставали, натягивали серые формы, потёртые, с нашивками станций на груди. Они расходились по отсекам, двигались молча, привычно. Техники скользили к двигателям, касались проводов мозолистыми пальцами, проверяли соединения, шептали команды в коммуникаторы, голоса дрожали от усталости, растворялись в гуле. Аналитики собирались в залах управления, усаживались за панели, экраны мигали синим, отражали данные о звёздах и потоках энергии. Дети, редкие в этом мире, сидели в учебных отсеках, следили за голограммами, изображавшими карты галактики. Глаза их, большие, любопытные, блестели в полумраке, а голоса учителей звучали тихо, но твёрдо, учили читать звёзды, остерегаться пустоты. В столовых раздавали еду – синтетические брикеты, серые, безвкусные, пахнущие химией. Ложки стучали по мискам, люди ели молча, взгляды скользили в стороны, избегали встречи, прятали страх, поселившийся в каждом сердце.

Бездна витала над ними, незримая тень, пронизывающая их дни и ночи. Её присутствие ощущалось в шёпоте, низком, холодном, пробивавшемся сквозь стены, звучавшем в снах, зовущем имена, оставляющем ледяной след в душе. Она являлась в аномалиях – разломах пустоты, где свет гнулся, меркнул, уступал место черноте, густой, живой, смотревшей на них, манившей, обещающей конец. Страх перед ней жил в каждом, глубже ужаса смерти, острее её предчувствия. Бездна не просто отнимала жизнь – она поглощала, растворяла, уносила в свои недра, стирала даже память о существовании. В коридорах шептались истории: станции исчезали бесследно, корабли возвращались пустыми, экипажи растворялись в стенах, голоса звучали из пустоты, пока свет не гас навсегда. Люди слушали, бледнели, сжимали кулаки, но продолжали жить, цеплялись за каждый вдох, зная, как близко она подступает.

Защита стала их опорой, их верой, их хрупким щитом против неизбежного. Стены станций покрывались пластинами, сиявшими голубым, гудевшими от энергии, струившейся из ядерных реакторов, спрятанных в недрах. Щиты дрожали, отражали аномалии, но трескались под напором, покрывались выжженными линиями, напоминали о бренности их усилий. Антенны торчали из куполов, ловили сигналы, передавали их на экраны, где красные точки мигали, отмечали разломы, приближавшиеся медленно, неотвратимо. Датчики, вделанные в переборки, пищали, улавливали шёпот, всплески энергии, рвавшиеся из пустоты, заставляли людей вздрагивать, шептать слова, похожие на молитвы, рождённые отчаянием. Корабли патрулировали орбиты, корпуса их, иссечённые шрамами, сияли в темноте, двигатели ревели, выбрасывали струи пламени, освещали черноту, но экипажи молчали, глаза их, скрытые за визорами, следили за тенями, шевелившимися за стеклом.

Утро на «Келесте» начиналось с проверки щитов. Техник шагал по коридору, сутулый, с руками, покрытыми ожогами, ботинки стучали по металлу, оставляли серые следы пыли, собиравшейся в углах. Он останавливался у панели, касался кнопок пальцами, экран загорался, показывал линии энергии, дрожавшие, но державшиеся. Голос его, хриплый, звучал в коммуникатор:

– Щиты держат. Пока.

Ответ приходил тихо, с треском:

– Проверь ещё раз.

Вздох вырывался из груди, пот стекал по вискам, оставлял влажные дорожки, глаза, усталые, поднимались к куполу, где Эридан-7 тлела, напоминала о прошлом, растворённом в веках. В учебном отсеке дети рисовали звёзды, пальцы их, тонкие, сжимали стилусы, оставляли следы на планшетах, но учительница, седая, с лицом, иссечённым морщинами, обрывала их голосом, твёрдым, но дрожащим:

– Не рисуйте пустоту. Она смотрит.

Они замирали, опускали взгляды, страх сжимал их сердца, заставлял руки дрожать, стилусы падали, звенели о пол.

Аналитики собирались в зале управления, воздух здесь густел от запаха металла и пота, экраны сияли, отражали лица, бледные, напряжённые. Женщина стояла у панели, стройная, с короткими каштановыми волосами, пальцы её скользили по стеклу, ловили данные, глаза, серо-зелёные, блестели тревогой.

– Разлом в секторе семь, – шепнула она, голос дрогнул, растворился в гуле.

Мужчина рядом, высокий, с тёмными волосами, кивнул, сжал край стола, костяшки побелели.

– Усилить щиты? – спросил он, голос звучал твёрдо, но глаза выдавали страх.

Она молчала, взгляд её впился в экран, ловил красную точку, мигавшую ближе, чем вчера. Шёпот пробился сквозь стены, низкий, холодный, звал её имя, заставил вздрогнуть, уронить стилус, он упал, звякнул о пол, эхо отдалось в тишине.

Жизнь продолжалась, текла вперёд, несмотря на тень, нависшую над ними. Люди работали, двигались, спали, но каждый звук – треск щитов, писк датчиков, шёпот в темноте – напоминал о Бездне. Они усиливали стены, проверяли системы, строили новые барьеры, но страх оставался, струился холодом по венам, сжимал грудь. На «Зените», дальше от Эридана-7, патрули возвращались с пустыми глазами, голоса их дрожали, рассказывали о тенях, шевелившихся в пустоте, о голосах, звучавших в шлемах, пока свет не мерк. На «Горизонте» дети прятались под койками, когда сирены выли громче, родители обнимали их, руки дрожали, выдавали ужас, скрытый за молчанием. Станции держались, щиты сияли, но чернота за стеклом густела, смотрела на них, ждала, шептала обещания, от которых нельзя было укрыться.

Голос, далёкий, звучал в их снах, проникал в сознание: «Она идёт». Люди просыпались, пот стекал по лицам, дыхание рвалось из груди, но они поднимались, шагали к панелям, проверяли щиты, строили новые, шептали слова, похожие на заклинания. Бездна оставалась их судьбой, их страхом, их тенью, и они жили, зная, как близко она подступает, как тонка грань между светом и пустотой.

ЧАСТЬ 1: АРТАДА

Глава 1: Свет умирающей звезды

Багровый свет Эридана-7 струился сквозь толстые стёкла панорамных окон, заливая медицинский отсек «Келесты» мягкими отблесками, дрожащими на стальных стенах, пока станция гудела низким рёвом, сотрясавшим её остов. Массивные переборки, покрытые тонкими трещинами от времени, окружали тесное помещение, где воздух, пропитанный запахом антисептика и ржавчины, дрожал от работы фильтров, их гул вплетался в каждый вдох обитателей. Лира лежала на узкой койке, её серый комбинезон, пропахший озоном и потом, обтягивал тело, ослабевшее после родов, а руки, загрубевшие от инструментов, дрожали, сжимая свёрток из белой ткани. Слабый плач новорождённой Артады пробивался сквозь ткань, и Лира, с усилием приподнявшись, поднесла её к окну, её дыхание оставило пар на холодной поверхности стекла. Торин стоял у терминала в углу, его пальцы, покрытые мозолями от бесконечных записей, стучали по сенсорам, высекая слабые искры из треснувшего экрана. Глаза его, тёмные и блестящие от напряжения, следили за скачком давления в системе фильтрации, но он замер, услышав голос жены, слабый и надтреснутый, пробившийся сквозь шум машин.

– Смотри, мой свет, – шепнула Лира, её губы побледнели от усталости, пока она поднимала Артаду к окну, – вот твой мир. Видишь, как он горит?

Голос её дрожал, слабость вплеталась в каждую ноту, но тепло, исходившее от неё, окутывало ребёнка, чьи крохотные пальцы сжались в кулачки, цепляясь за этот первый миг жизни. Багровый свет Эридана-7 окрасил её лицо, отразившись в широко раскрытых глазах, и Торин шагнул ближе, оставив терминал, его шаги гремели по стальным плитам, влажным от конденсата. Он протянул руку, коснувшись ладони дочери, её кожа оказалась мягкой и тёплой под его грубыми пальцами, и улыбка тронула его губы, смягчив резкие черты лица, измождённого тревогой.

– Она родилась в бурю, Лира, – произнёс он, голос его звучал хрипло, но в нём мелькнула гордость. – Фильтры трещат, давление скачет, а она дышит.

Лира кивнула, её взгляд, мутный от усталости, скользнул к звезде за стеклом, чьи багровые волны пульсировали в черноте, и она выдохнула, пар её дыхания растворился в холоде отсека.

– Пусть этот свет будет её началом, Торин. Мы выстоим ради неё.

Стены вокруг них дрожали, гул генераторов отдавался в костях, а воздух, тяжёлый от примесей, оседал в лёгких, оставляя привкус железа на языке. «Келеста» жила своей жизнью – массивный ковчег, сотканный из стали и стекла, вращался вокруг умирающей звезды, его коридоры тянулись бесконечными артериями, пронизанными ржавыми жилами труб. Панели управления мигали тусклыми огнями, их свет отражался на серых формах учёных и инженеров, чьи эмблемы в виде звёзд тускнели от времени. Медицинский отсек, тесный и стерильный, хранил запахи дезинфекции, смешанные с едким ароматом перегретого металла, а койка скрипела под весом Лиры, её пружины износились от бесконечного груза. За окном простиралась пустота, её чернота казалась живой, подступающей к станции, но багровый свет Эридана-7 отгонял мрак, заливая всё вокруг тонами тлеющих углей, мягких, но неумолимых.

Торин вернулся к терминалу, его пальцы заметались по экрану, высекая данные о давлении, и голос его, резкий, но сдержанный, пробился сквозь шум:

– Второй контур на пределе. Если не сбросим нагрузку, фильтры заглохнут к утру. Нужно идти к клапанам.

Он склонился ниже, его лицо озарилось синим светом экрана, и тени легли под глазами, высеченные усталостью. Лира прижала Артаду ближе, её руки дрожали от слабости, и голос её, тихий и хриплый, отозвался:

– Ты справишься, Торин. Я останусь с ней. Дай ей дышать.

Торин кивнул, его взгляд скользнул к жене и дочери, и он шагнул к выходу, его фигура растворилась в тусклом свете коридора, где мигали лампы, отбрасывая длинные тени на стены, покрытые пятнами окислившегося металла. Лира осталась на койке, её дыхание оставило пар в холоде отсека, и она посмотрела на дочь, чьи пальцы сжались на ткани её комбинезона, слабый плач сменился тихим дыханием. Багровый свет звезды отражался в её глазах, ещё мутных, но живых, и Лира шепнула, голос её дрогнул, полный нежности:

– Ты мой свет, Артада. Мы держим этот мир для тебя.

Станция жила напряжённым ритмом: её обитатели, учёные и инженеры, сновали по коридорам, их шаги гремели по стальным плитам, а голоса, приглушённые масками фильтров, отдавали команды, растворяясь в гуле машин. Воздух, очищенный системой, гудел в трубах, но его привкус железа напоминал о хрупкости их мира, где каждая поломка грозила удушьем. Еда, спрессованная в пресные брикеты, лежала в ящиках гидропонного отсека, её вкус давно приелся, а вода, переработанная в замкнутом цикле, оставляла на губах едкий осадок, от которого морщились лица детей, игравших среди звёздных карт и старых датчиков. Дети «Келесты» росли в этом остове, их первые игрушки – обломки проводов и модели планет – учили их выживанию, а багровый свет Эридана-7, проникавший в каждый угол, рисовал на их лицах отблески уходящего мира, мягкие, но неумолимые.

Торин вернулся спустя час, его комбинезон покрылся пятнами масла, а пальцы дрожали, сжимая гаечный ключ, чья рукоять потемнела от времени. Он опустился рядом с Лирой, его дыхание оставило пар в холоде отсека, и голос его, усталый, но тёплый, пробился сквозь гул:

– Клапаны держат. Воздух идёт чище. Она не задохнётся в первую ночь.

Лира улыбнулась, её рука легла на его плечо, оставляя слабый отпечаток на ткани, и голос её, слабый, но мягкий, отозвался:

– Ты сделал это, Торин. Как всегда.

Он кивнул, его взгляд скользнул к дочери, чьи пальцы сжались на ткани его комбинезона, и он выдохнул, голос его дрогнул, полный облегчения:

– Мы сделали это, Лира. Вместе.

Тепло их тел окружило Артаду, чьё дыхание стало ровнее, растворяясь в гуле станции. За окном Эридан-7 пульсировала, её багровые волны отражались на стекле, и станция, вращаясь вокруг неё, казалась тонкой скорлупой, дрожащей под напором пустоты. Лира подняла взгляд к звезде, её глаза, блестящие от усталости, встретили свет, и она шепнула, голос её прозвучал тихо, но твёрдо:

– Мы дадим ей больше, чем этот свет. Она вырастет сильнее нас.

Торин сжал её руку, его пальцы оставили следы на её коже, и голос его, хриплый, но мягкий, отозвался:

– Она уже сильнее. Она дышит нашим воздухом.

Стены отсека дрожали, гул фильтров нарастал, их лопасти скрипели, разгоняя очищенный поток, и воздух, холодный и резкий, хлынул в помещение, разгоняя запах антисептика. Артада шевельнулась в руках отца, её крохотные ладони сжались, ловя тепло его груди, и багровый свет звезды окрасил её лицо, отражаясь в её глазах, ещё не видящих мира, но уже впитывающих его суть. Лира склонилась ближе, её волосы, влажные от пота, упали на лоб, и она коснулась щеки дочери, оставляя тёплый след на её коже.

– Мой свет, – шепнула она, голос её дрогнул, полный нежности. – Ты родилась в бурю, но мы здесь.

Торин кивнул, его взгляд вернулся к терминалу, где данные о давлении мигали синим светом, и он добавил, голос его звучал устало, но твёрдо:

– Мы всегда будем здесь, малыш. Даже когда фильтры трещат.

Станция вокруг них жила напряжённым ритмом: её коридоры гудели от работы машин, стены дрожали от вибраций, а обитатели, скрытые за переборками, сражались с ржавыми контурами, их голоса тонули в гуле. За окном простиралась пустота, её чернота подступала к стеклу, но багровый свет Эридана-7 отгонял мрак, заливая отсек тонами угасающего пламени. Лира и Торин сидели рядом, их руки сплелись над дочерью, и тепло их тел стало её первым убежищем в этом мире, где воздух гудел, еда оставляла привкус железа, а звезда за окном медленно умирала, оставляя станцию в её тени. Артада дышала ровно, её грудь поднималась в такт гулу фильтров, и этот миг, окружённый багровым светом и теплом родителей, стал её первым воспоминанием – хрупким, но живым, рождённым в сердце умирающей звезды.

Глава 2: Первые вопросы

Тусклый свет ламп дрожал в инженерном отсеке «Келесты», их слабые лучи плясали на стальных стенах, покрытых пятнами ржавчины и тонкими трещинами, пока станция гудела низким рёвом, пронизывавшим её остов до самых глубоких артерий. Пол, усеянный мелкими обломками проводов, кусками изоляции и серой пылью, холодил босые ступни Лиры, сидевшей среди россыпи инструментов, чьи металлические рукояти потемнели от времени и бесконечных прикосновений. Её мозолистые пальцы, покрытые шрамами от старых ожогов и порезов, ловко соединяли линии контура освещения, высекая слабые искры из треснувших контактов, чьи края почернели от перегрева. Воздух, пропитанный едким запахом смазки, перегретого металла и едва уловимой кислинкой синтетических растворов, оседал в лёгких, оставляя горький привкус на языке, пока Лира склонилась ниже, её серый комбинезон, пропахший озоном и потом, натянулся на плечах. Капли пота стекали по её лбу, падая на ржавую панель, где они шипели, испаряясь от жара проводов. За её спиной массивное окно открывало вид на Эридан-7, чей багровый свет струился сквозь толстое стекло, заливая отсек мягкими отблесками, пульсирующими в такт вибрациям станции, чьи стены дрожали от работы изношенных генераторов.

Артада, трёхлетняя девочка с тонкими ручками и спутанными волосами, шаталась на неровном полу, её босые ноги оставляли слабые следы в пыли, осевшей на стальных плитах. Она шагнула вперёд, её ладошки, липкие от синтетического сиропа, которым кормили детей станции, потянулись к краю ящика, чья поверхность потрескалась от времени и покрылась тонким налётом ржавчины. Пальцы её сжались на холодном металле, оставляя влажные отпечатки, и она подняла взгляд к окну, где багровый лик Эридана-7 горел в черноте пустоты, его волны дрожали, отражаясь в её глазах, блестящих от любопытства. Лира замерла, её руки остановились над проводами, и лёгкая улыбка тронула её губы, смягчив усталые черты лица, изрезанные морщинами от напряжённых дней. Она отложила инструмент, его лезвие звякнуло о панель, оставив слабую царапину, и подхватила дочь, её тёплые ладони обняли её, поднимая к стеклу, чья поверхность покрылась тонким слоем инея от холода космоса.

– Хочешь звёзды, мой свет? – произнесла она, голос её звучал мягко, но в нём мелькнула хрипотца, рождённая усталостью и сухим воздухом станции.

Артада протянула руку, её пальцы коснулись стекла, оставляя липкие следы, и она выдохнула, пар её дыхания растворился в холоде отсека, окружённого стальными переборками. Багровый свет окрасил её лицо, отразившись в её глазах, и она засмеялась, её голос, звонкий и чистый, пробился сквозь гул машин, эхом отразившись от стен. Лира прижала её ближе, её грудь поднялась в глубоком вдохе, и тепло её тела окружило девочку, чьи ладошки сжались на ткани комбинезона, пропитанной запахом масла и металла. Дверь отсека скрипнула, её ржавые петли застонали под напором, и Торин вошёл, его шаги гремели по стальным плитам, оставляя слабые отпечатки в пыли. В руках его дрожал планшет, экран которого мигал синим светом, отбрасывая тени на его лицо, измождённое от бессонных часов за расчётами орбиты. Он взглянул на дочь и подмигнул, но его лоб нахмурился, пока пальцы листали данные о перепадах энергии, чьи графики плясали на экране, словно пойманные в бурю.

– Контур опять скачет, Лира, – произнёс он, голос его звучал устало, но в нём мелькнула тревога, острая и знакомая. – Если не выровняем, ночью будет темно, как в пустоте.

Лира кивнула, её взгляд скользнул к проводам, лежавшим у её ног в беспорядке, и она опустила Артаду на пол, её руки оставили тёплый след на её плечах, пока девочка шатнулась, цепляясь за ящик.

– Докажи, что справишься, Торин, – отозвалась она, голос её дрогнул от улыбки, слабой, но живой. – А я доделаю здесь. Пусть светит хоть немного.

Торин шагнул ближе, его планшет звякнул о край ящика, оставив слабую вмятину, и он склонился к дочери, его грубые пальцы коснулись её щеки, оставляя лёгкий отпечаток.

– Скоро сама будешь чинить, малыш, – шепнул он, голос его смягчился, но в нём мелькнула тень усталости, рождённая бесконечными ночами за пультом.

Артада потянулась к нему, её ладошки хлопнули по его колену, оставляя липкие следы сиропа, и она засмеялась, её смех эхом отразился от стен, покрытых ржавыми разводами и следами старых ремонтов. Лира вернулась к контуру, её пальцы снова заметались над проводами, высекая искры, и слабый свет ламп мигнул, оживая под её руками, чьи движения оставались точными, несмотря на дрожь. Торин опустился рядом, его планшет лёг на пол, покрытый пылью и обломками, и он протянул руку, помогая ей закрепить линию, их пальцы соприкоснулись, сливаясь в тихом ритме, знакомом им обоим после многих лет совместной борьбы с износом станции. Стены вокруг них дрожали, гул генераторов отдавался в костях, а воздух, пропитанный гарью и кислинкой, оставлял едкий осадок на губах, напоминая о хрупкости их мира.

«Келеста» жила трудом, её коридоры гудели от работы машин, чьи ржавые турбины скрипели под напором, а обитатели, одетые в серые комбинезоны с потёртыми эмблемами звёзд, сновали между отсеками, их шаги гремели по стальным плитам, покрытым следами масла и пыли. Полки в жилых отсеках ломились от ящиков с пресными брикетами, чья поверхность крошилась от времени, оставляя на пальцах серый налёт, а вкус их, сухой и пресный, оседал на языке, заставляя детей морщиться и прятать куски под столами. Вода, переработанная в замкнутом цикле, текла из узких кранов, её струи дрожали от вибраций, и металлический привкус оставался на губах, от которого Лира хмурилась, вытирая лицо рукавом. Одежда обитателей, сшитая из грубой ткани, выцветала от бесконечных стирок в солоноватой воде, её швы расходились на локтях, а пятна масла и пота въедались в волокна, становясь частью их кожи. Дети станции росли среди техники, их игрушки – старые датчики с треснувшими корпусами, обрывки проводов, свёрнутые в кольца, и модели планет, чьи краски стёрлись от прикосновений. Артада сидела среди них, её пальцы тянулись к обломкам, оставляя липкие следы сиропа, и её смех, звонкий и чистый, растворялся в гуле машин, окружавших её первые шаги.

Вечер опустился на станцию, его тени легли на переборки, покрытые следами старых ремонтов, и семья собралась у окна, чья поверхность покрылась инеем от холода пустоты. Лира держала миску с синтетическим супом, его пар поднимался в воздух, смешиваясь с запахом металла, и ложка звякнула о край, пока она кормила Артаду, чьи губы блестели от жирных капель. Торин сидел рядом, его локти упирались в подоконник, покрытый тонкими царапинами, и пальцы сжимали кружку с переработанной водой, чей металлический привкус заставлял его морщиться. Их комбинезоны, пропахшие маслом и потом, хранили следы дня – пятна смазки на рукавах Лиры, пыль на коленях Торина, и ткань скрипела под их движениями, изношенная от бесконечного труда. Лира подняла взгляд к звезде, её глаза, блестящие от усталости, встретили багровый свет, и она шепнула, голос её прозвучал мягко, но уверенно:

– Звёзды – это наш дом, мой свет. Они держат нас здесь.

Торин кивнул, его рука легла на плечо дочери, оставляя тёплый след на её коже, и голос его, хриплый, но мягкий, отозвался:

– И наша работа, малыш. Мы держим их в ответ.

Артада потянулась к окну, её ладошки прижались к стеклу, оставляя липкие отпечатки, и она выдохнула, пар её дыхания растворился в холоде, окружённом стальными стенами. Багровый свет окрасил её лицо, отражаясь в её глазах, и она замерла, вглядываясь в звезду, чьи волны дрожали в черноте, словно пульс умирающего сердца. Лира склонилась ближе, её волосы, влажные от пота, упали на лоб, и она коснулась щеки дочери, оставляя тёплый след на её коже, пропитанной запахом сиропа.

– Они далеко, но близко, – шепнула она, голос её дрогнул, полный нежности. – Как мы с тобой, мой свет.

Торин улыбнулся, его пальцы сжали кружку сильнее, оставляя вмятины на её потёртой поверхности, и голос его, усталый, но тёплый, пробился сквозь гул:

– Скоро спросишь, почему они красные, малыш. Готовься отвечать, Лира.

Лира засмеялась, её смех, слабый, но чистый, эхом отразился от стен, покрытых ржавыми разводами, и тепло их тел окружило Артаду, чьи глаза блестели, впитывая свет звезды. Стены отсека дрожали, гул машин нарастал, их ритм вплетался в дыхание станции, и воздух, холодный и резкий, струился сквозь щели, разгоняя запах смазки и пота. За окном Эридан-7 пылала, её багровые волны отражались на стекле, и станция, вращаясь вокруг неё, казалась хрупким остовом, чьи переборки скрипели под напором пустоты.

Быт «Келесты» окружал их повседневной тяжестью: узкие койки в жилых отсеках, покрытые тонкими матрасами, чья ткань протёрлась до дыр, скрипели под весом спящих, а стены, увешанные старыми звёздными картами, пожелтели от времени, их края сворачивались от сырости. Лира каждый вечер чистила инструменты, её пальцы скользили по лезвиям, оставляя следы масла, и складывала их в ящик, чья крышка гнулась под тяжестью. Торин, сидя за терминалом, вычерчивал графики энергии, его глаза щурились от тусклого света, и пальцы дрожали, сжимая стилус, чей кончик стёрся от бесконечных записей. Еда, хранимая в металлических контейнерах, покрывалась плёнкой пыли, её поверхность крошилась под пальцами, и дети, сидя на полу, лепили из остатков фигурки, чьи края таяли от тепла их рук. Вода текла из кранов тонкими струями, её капли звенели о стальные раковины, и Лира учила Артаду подставлять ладошки, смеясь, когда она плескала её на пол, оставляя лужицы, блестящие в багровом свете.

Уборка на станции занимала часы: пыль, оседавшая на панелях, забивала фильтры, и Лира смахивала её тряпкой, чья ткань истончилась от стирок, оставляя серые разводы на её руках. Торин проверял швы переборок, его пальцы скользили по трещинам, выискивая утечки, и голос его, хриплый от сухого воздуха, отдавал команды инженерам, чьи шаги гремели за стенами. Дети собирались в тесных уголках, их голоса звенели, пока они катали шарики из проводов, чьи концы торчали, цепляясь за одежду, и Артада сидела среди них, её ладошки тянулись к обломкам, оставляя липкие следы. Одежда её, сшитая из обрезков ткани, висела на худеньких плечах, её швы расходились на локтях, и Лира подшивала их вечером, её игла мелькала в тусклом свете ламп, оставляя неровные стежки.