Пристанище пилигримов

– Что? Какая кожа?

– Платье твоё где? Или ты голой пойдёшь в гостиницу?

Она стояла, расправив прямые плечи, отведя руки в стороны, и бессмысленно крутила головой. От прежней Анюты, самоуверенной, циничной, холёной, не осталось даже чёрточки бровей. На лице не было ни грамма косметики, только фиолетовые подводки потекли и засохли под глазами. Её бледные распухшие губы дрожали от холода. Она была довольно жалкой и некрасивой. Где-то на берегу валялось её вечернее платье, а волна зацепила дорогую туфельку и играла с нею, как кошка с дохлой мышкой.

Море смыло заманчивый урбанизированный флёр, поглотив и выбросив её в первозданном обличии Евы. Почему-то мне захотелось её поцеловать. Я подошёл к ней вразвалочку, вальяжно, и, сомкнув ладони на лице, раздвинул языком её солёные губы… В этот момент она замерла и перестала дрожать, – как мне показалось, даже перестала дышать, словно вся целиком растворилась в этом поцелуе. Потом обмякла в моих руках, а из глубины её чрева вырвался довольно низкий и протяжный звук.

Мы уходили с пляжа в обнимку. Я пел тоненьким фальцетом: «Засыпает синий Зурбаган, о-о-о-о, о-о-о-о, а за горизонтом ураган, о-о-о-о, о-о-о-о», – а Анюта смотрела на меня влюблёнными глазами.

– Я даже не думала, что ты умеешь петь, – сказала она.

– Ты что? Я прекрасно пою. Могу даже исполнить оперную арию. Кстати, у меня – неплохой тенор. – И я запел: «Смейся, паяц, над разбитой любовью», – Аня в этот момент смеялась от души.

– Как думаешь, накидают в шапку? – спросил я, прищуренным глазом поглядывая на шезлонг, и вновь тревога всколыхнула моё сердце; с этой точки я увидел уже без всяких сомнений, что в нём кто-то сидит: лунная дорожка расплескалась прямо за его спиной, обведя силуэт загадочного незнакомца светящимся курсивом.

Мы долго поднимались по разбитым, рассыпающимся ступеням к вершине каменного грота. Его тёмная зияющая пасть уже приготовилась нас поглотить, как в этот самый момент по трассе в сторону «Югры» пронеслось два мощных автомобиля, – я понял это по звуку запряжённых под капотом лошадей. Мощные столбы дальнего света, облизывая верхушки придорожных сосен, вычленили из темноты слоёный откос на повороте.

– Как думаешь, сколько ступенек на этой лестнице? – спросил я, присаживаясь на краешек последней ступени; икроножные мышцы ломило от подъёма, алкоголь совершенно улетучился из организма, и с неотвратимостью грядущего восхода наваливалось похмелье: сердце дико колотилось, язык высох, растрескался и прилип к нёбу, я весь покрылся холодным потом и опять появилось жуткое чувство безысходности.

– Я как-то не удосужилась посчитать, – ответила Аня, с глубоким вздохом падая рядом со мной.

– 78, – ответил я.

– Ты знаешь, Эдуард, в какой-то момент я подумала, что ты хочешь меня убить, – сказала Аня. – У тебя были такие страшные глаза, когда ты схватил меня за ногу.

– А я и хотел тебя убить.

– И что тебя остановило? – спросила она, протягивая руку к пачке сигарет.

Мы закурили.

– Отнюдь не совесть и не жалость, – ответил я искренне. – Многих людей удерживает от насилия только лишь закон. Когда-нибудь на земле начнётся апокалипсис, то есть полное беззаконие и хаос, вот тогда люди в полной мере продемонстрируют свои худшие качества. Да что там говорить, война развязывает людям руки и заставляет замолчать совесть.

– То есть ты хочешь сказать, что тебя удержал от убийство только страх оказаться в тюрьме?

– Прямо в точку. Я совершенно не хочу тебя как женщину, но я убил бы тебя с удовольствием.

Она вскочила со ступеньки и заорала:

– За что?! Что я плохого тебе сделала?! Что?!

– Ты псих!!! – кричала она, размахивая руками. – Ты натуральный псих!!!

– Да упокойся ты, – процедил я сквозь зубы. – Угомонись.

Анюта вдруг замолчала и села рядом со мной на ступеньку.

– Не хочу курить. Голова кружится, – пролепетала она чуть слышно, и сигарета выпала из её дрожащих пальцев.

– Объясни… Что во мне не так? – спросила она спокойным тоном.

– Ну, как тебе сказать, чтобы не обидеть? – начал я издалека. – Ты красивая, неглупая, живая…

– Так… И всё-таки…

Я вздохнул, подчёркивая этим своё разочарование, и продолжил мысль:

– Но ты шлюха… Ты абсолютно безнравственна, беспринципна, а значит бесполезна как жена, как мать, как человек.

– Я совершенно уверен, – продолжил я убивать её морально (коль уж физически нельзя), – что у тебя нет детей и никогда не будет.

– Откуда ты знаешь? – спросила она, разглядывая свои грязные пятки.

– Сколько мужиков в тебя кончали? Сколько ты сделала абортов? Сколько у тебя инфекции, передающихся половым путём?

Она прикрыла на мгновение веки, и мне даже показалось, что она в уме складывает столбиком.

– Ах, ты сучонок, – вдруг прошипела она. – Ах, ты жалкий неудачник! Фуфло тряпошное! Пьянь! И ты мне говоришь подобные вещи?

– Анюта, – попытался я её успокоить.

– Да кто ты такой, – тужилась она, выдавливая из себя ярость, – чтобы читать мне мораль?

– Ты не устала, – спросил я, щелчком отправляя окурок в темноту, – влачить это бессмысленное существование? Просыпаться каждый день только с одной мыслью: как бы ещё развлечься и не умереть от скуки? Топтать эту землю своим дорогими туфельками, идти по спирали вниз, не задумываясь ни о чём?

– Общение с такими, как ты, – продолжал я с плаксивой интонацией в голосе, – постепенно убило во мне любовь. Вы отравили меня ядом, который источают в избытке ваши половые железы. Отныне я не способен любить… Я даже не люблю ваших детей, которых рожаете вы – больные, грязные, измызганные шлюхи.

– Вот он – первородный грех!!! – заорал я, и мой глас полетел над морем.

– Так, – сказала Анюта, вставая с пыльной ступеньки и отряхивая зад, – мне всё это надоело. Иди ты на хуй со своей философией!

– Хе-хе, довольно странно это слышать от женщины, которая сама прыгает с одного члена на другой, – сказал я, ни то хихикая, ни то хрюкая как поросёнок.

Любыми средствами я пытался её отвадить от себя, потому что мне совершенно не хотелось проводить с нею ночь в одном номере, но и обижать отказом мне было не очень комфортно. На самом деле, я испытывал к ней глубокую эмпатию, потому что она была соткана из тех же нервных окончаний, из тех же пороков, из тех же комплексов, что и я. Мы были просто изомерами различных полов, но суть от этого не менялась.

– Отвали! – крикнула она и вошла в туннель.

– Анюта, постой! Ну, я же пошутил! – Я пытался схватить её за руку. – Это всего лишь игра! Аня! Анюта!

В туннеле я прижал её к стене, а она попыталась долбануть меня коленом в пах. Я приблизил свои губы к её губам, но не решился поцеловать: она запросто могла меня укусить, столько в ней было злости.

– Посмотри! – крикнул я; она продолжала вырываться.

– Посмотри туда, – зашипел я, ткнув пальцем в сторону мола.

Как только мы вошли в туннель, этот неопознанный субъект отделился от шезлонга и бросился за нами: над бетонными плитами, словно по воздуху, летела его чёрная размашистая тень. Казалось, что это не человек, а зверь, бегущий на задних лапах. Ужас охватил меня.

– Что?! – взвизгнула она.

– По нашим следам идёт охотник… Он наблюдал за нами всё это время.

– Кто?! – выпучив глаза, спросила Аня, а я прикрыл её рот ладошкой.

– Смотри туда…

Она щурилась, как это делают близорукие люди, и напряжённо вглядывалась в наполненную лунными бликами темноту.

– Я утопила в море контактные линзы, – бормотала она, – теперь я ничего не вижу… Или ты опять надо мной издеваешься?

Но в эту же секунду она услышала топот чьих-то ног у подножья лестницы и вздрогнула как пони от удара хлыста.

– Там кто-то есть, – прошептала она в полном смятении.

– Ну, а я тебе о чём говорю?

Мы рванули наутёк. Бежали очень быстро и размашисто. Аня не отставала от меня ни на шаг. Она бежала босиком, размахивая руками, в которых цепко были зажаты туфли. Узкий туннель словно раздвинулся, пропуская нас, – не чувствуя холодного камня под ногами, мы летели в неосязаемом пространстве и вырвались прямо на шоссе. Если бы я не остановил Аню, она бы с перепугу махнула до самого Адлера. Мне не хотелось бегать, и я решил рассмотреть этого маньяка поближе.

– Ты не сможешь от него уйти! – крикнул я сдавленным голосом, увлекая её в придорожные кусты.

– Умри и не звука, – прошептал я, нащупав среди травы увесистый камень.

Время остановилось. Анюта даже перестала дышать, превратившись в маленький бугорок над землёй. Листья боярышника трепетали на ветру, – казалось, будто вокруг порхают бабочки, – гнулись его упругие ветви, шумели кроны придорожных тополей, шумел сосновый бор по ту сторону дороги, но громче всего звенела зловещая тишина, разлитая в воздухе. Мы ждали, а он всё не появлялся. Я даже слегка обнаглел: прилёг на траву, сорвал красную ягодку с куста, положил её в рот, разжевал и выплюнул – тьфу! какая гадость!

– Может, он передумал нас убивать? – прошептал я, а моя спутница даже захныкала от страха.

Прошло ещё несколько секунд, прежде чем он появился на выходе из туннеля… Пирамидальные тополя стояли в лунном свете навытяжку; отбрасывая на дорогу длинные фиолетовые тени, делали её похожей на «зебру». Ласковый ветерок с моря гладил меня по голове, словно успокаивая. Бежать было некуда: за спиной обрывался каменный откос, – и, если бы он пошёл в мою сторону, мне бы осталось только одно: кинуть ему в башку камень, как это сделал Давид с Голиафом. Но этот чёрт решил не испытывать судьбу – он просто растворился в темноте.

Он долго принюхивался, вертел головой, пытаясь понять, куда мы исчезли так внезапно. Он искал нас совершенно целенаправленно, и это не был случайный прохожий, невинный вуайерист, любитель помастурбировать на open air, – это был самый настоящий зверь. Я не смог его рассмотреть, но я почувствовал его.

– Ты его видишь? – спросила Анюта чуть слышно. – Мне кажется, он ушёл.

– Он ушёл через сосновый бор в сторону «Кубани». Там ещё есть тропинка до «Югры», а если обойти холм с другой стороны, то можно выйти к Ольгинке.

Мы подождали ещё какое-то время и решили выбраться из своего убежища. Анюта поднялась в полный рост, хрустнув коленными суставами, и насмешливо спросила меня:

– Эдуард, а почему мы бегаем от него? Ты ведь здоровый мужик… Как дал бы ему в репу!

– Молчи, глупая женщина. Это не простой человек…

– А какой? Его можно убить только серебряной пулей?

– Сам не могу понять, – задумчиво произнёс я. – В какой-то момент мне стало очень страшно, словно это не человек, а демон.

– А-а-а, понятно, – сказала Анюта, изобразив фальшивое участие на лице. – Походу, тебя опять накрыло, дружок. Прекращай бухать, а то начнёшь шарахаться от собственной тени.

– Кстати, знаешь, что говорил мой тренер по боксу? Деритесь лишь тогда, когда вас загнали в угол и некуда бежать. Во всех остальных случаях уносите ноги, даже если противник слабее вас. Помните, маленькая драка может закончиться большими проблемами: либо вас убьют, либо убьёте вы.

– Пошли домой, – сказала Анюта жалобным голосом и тихонько икнула.

Сквозь ветви кустарника просвечивала луна, выхватывая из темноты половинку её лица, – водянистый мутный глаз смотрел на меня с безразличием куклы, тонкий нос казался кривым и костистым, подбородок рассекла чуть приоткрытая щель её бескровных, бледно-розовых губ, мокрые волосёнки свалялись и прилипли ко лбу, напоминая лапшу быстрого приготовления, – другая половинка ушла в тень и казалось мертвенно-серой.

– Пойдём, детка… Не боишься? – спросил я, отряхивая с колен прилипшую траву.

– А чего мне бояться?

– А вдруг он не ушёл. Стоит где-нибудь за деревом и выжидает, когда мы нарисуемся.

– Ну, тогда у тебя появиться прекрасная возможность применить свои навыки, а так же доказать, что ты настоящий мужик, а не чмо…

– Кому доказывать? – спросил я, глядя на неё сверху вниз.

– Мне!

– Не собираюсь я ничего доказывать. Помнишь, что говорил тренер? Избегайте… а лучше бегите от любых конфликтов.

– И что, ты бросишь меня на произвол судьбы?

– Конечно. Метнусь за подмогой. Пускай тебя Андрюшка Калугин спасает: ему за это деньги платят.

– Ну и тренер был у вас… Тогда зачем единоборства, если их не применять?

– Сулейманов Рашид Александрович. Он был маленький и тщедушный. Очки с выпуклыми стёклами на резинке. Мы называли его батискафом. Ходил он чуть прихрамывая, говорил слегка пришепётывая, и был он тихим пьяницей. Ты знаешь, я вполне понимаю его позицию… На его месте я бы тоже никуда не лез.

Мы отмахивали быстрым шагом, то и дело оглядываясь по сторонам. Лес шумел. Придорожные кусты гнулись на ветру. Луна светила нам в спину, и наши длинные трусливые тени бежали впереди нас.

Пройдя босиком метров сто, Анюта не выдержала и одела туфли. Резкий стук каблуков нарушил хрупкий покой сосновой рощи… И вот она открыла глаза в дремотной оторопи, оживилась и начала внимательно вглядываться в нас, и вот уже крючковатые корни полезли из губчатого мха, потянулись к нам жилистые руки-ветви, колыхнулись папоротники, и вышел из-под земли «дюжий приземистый человек».

– Сними туфли, – дрожащим голосом попросил я.

– Что?

– Сними туфли! – рявкнул я, выпучив на неё глаза. – Сейчас все крылатые твари слетятся… Для них это как патока – стук женских каблуков в ночи.

– Да перестань ты меня кошмарить, – жалобно попросила Анюта, но туфли всё-таки сняла.

– Приду в номер и нажрусь в уматину, – произнёс я, сглатывая слюну. – У меня бутылка в холодильнике стоит запотевшая…

– А мне нальёшь? – спросила Анюта.

– Тебе бармен нальёт, а у меня в номере жена спит, и я тоже спать собираюсь. Выпью и нырну к ней под одеяло. Прижмёмся попками и сладко так захрапим.

Я улыбнулся как малахольный.

– О, бля, про жену вспомнил. Вы хоть трахаетесь иногда? – спросила она равнодушным голосом.

– К чему эти бессмысленные телодвижения? Тем более ребёнок уже есть.

– А как же супружеский долг?

– Его, похоже, кто-то другой уже исполняет.

Когда мы подошли к КПП, охранник тут же выскочил из своей будки. Его и без того подвижное лицо показалось мне излишне оживлённым: он даже подмигивал мне левым глазом или у него начался нервный тик.

– Хде вы шляетесь?! – возопил он. – Мы уже с нох сбились, а вас всё нет!

– А что случилось, братан? – спросил я.

– Тут какие-то люди приехали, – ответил охранник. – Один из них – старший оперуполномоченный ухоловного розыска, а все остальные – типичные бандитские рожи. Шукают конкретно тебя.

– Меня?! – воскликнул я – сердце моё дико всколыхнулось и ноги подкосила неприятная дрожь.

– А меня? – спросила Анюта с глупым выражением лица.

– Да кому ты нужна? – ответил я, глядя на неё с презрением.

– Хам, – буркнула она.

– Нет, девушка, вас никто не шукает. Вы можете проходить в отель, а тебе, братишка, лучше будет тормознуть, – сказал охранник, раздувая щёки и многозначительно выкатывая глаза. – Тебе лучше переждать хде-нибудь в другом месте.

– Это где ещё? В горах что ли?

– Похоже, для тебя эта ночь ещё не закончилась, – промурлыкала Аня с ехидной улыбкой, протянула руку к моему лицу и коснулась его кончиками пальцев; в тот же момент ироничное выражение сменила грустная улыбка и она прошептала: – Береги себя. Бедовый ты. Лучше держаться от тебя подальше.

– Светает уже, но эта ночь закончилась не для всех, – продекламировал я на манер хокку.

Она нехотя от меня отлипла и пошла по дорожке вверх, но вдруг замешкалась, медленно повернула голову и посмотрела так, будто мы видимся в последний раз. Её глаза в этот момент наполнились – даже не слезами, а едким дымом. Они стали тёмно-серыми и запали глубоко в глазницы, а кожа вокруг покрылась графитовой пылью.

– Спасибо за этот волшебный вечер, – сказала Аня.

– Что? – Я расхохотался.

– Не смейся! – огрызнулась она. – Я никогда его не забуду. Я открыла сегодня новый мир. Я многое поняла. Я испытала огромное потрясение, но парадокс заключается в том, что после всего этого я не вижу продолжения… – Она сделала мхатовскую паузу, на секундочку опустив шагреневые веки. – … без тебя.

Охранник долго смотрел ей в спину, – она шла неверной походкой, словно нащупывая землю голыми пятками, и туфельки раскачивались у неё в руках при каждом шаге, – а потом повернул ко мне маленькие хитрые глазёнки.

– Ты что с ней сделал? – спросил он. – Уходил с шикарной девицей, а вернулся с какой-то мочалкой.

– Не надо грязных инсинуации. У нас ничего не было, кроме задушевной беседы, – холодно парировал я.

– Ну ладно, это ваши дела, – криво ухмыльнулся он и продолжил с серьёзным видом: – Короче, братан, слухай сюда внимательно… В отель тебе возвращаться нельзя, а то уедешь сегодня в багажнике. Калухин передал для тебя, чтобы ты шёл вдоль трассы на Небух, а он подберёт тебя минут через десять. Всё понял?

Я молча кивнул. Он поднял рацию и нажал кнопку.

– Андрей. Андрей. Приём.

– На связи, – раздался в динамике знакомый голос.

– Пошли кого-нибудь… Срать хочу.

– Сейчас подойду, – ответил Калугин.

– Ну всё, парень, двихай. – Он похлопал меня по плечу, и это не показалось мне каким-то амикошонством, а напротив: я был крайне ему благодарен за оказанное содействие.

Я развернулся и пошёл к трассе. Чувство одиночества и жуткая тоска навалились на меня свинцовой тяжестью. Над тёмно-синими горами восходила молочная аура – близился рассвет. По всему телу судорожными волнами разбегалась похмельная ломота. Кружилась голова, подташнивало, хотелось жрать, пить, курить, но больше всего хотелось опрокинуть стакан холодной водки, чтобы все внутренности обожгло, а потом свалиться на землю и уснуть – желательно без сновидений.

Пройдя метров двести, я, словно бычок, забурился в придорожный куст. Обмяк и опустился на мокрую траву. Обхватив голову ладонями, задумался. На внутренней поверхности век, словно на экране, мелькнули размытые обесцвеченный кадры – хроника последних событий: тревожное предгрозовое небо, серая угловато-рубленная скала, покрытая высохшим мхом, и высокая худощавая фигура в чёрном подряснике, мелькнувшая на выходе из пещеры, в руках – алюминиевая кружка, на губах – загадочная улыбка; батюшка подходит всё ближе и ближе, его всклокоченная седая шевелюра светится на фоне тусклого солнца, и несколько серебристых тонких лучиков протыкают её насквозь; он плещет на меня из кружки, и всё внутри каменеет; он смеётся, а я вижу его глаза, кристально чистые, бездонные, наполненные до краёв любовью.

А потом появляется лобовое стекло, покрытое тонким слоем пыли, с двумя треками от стеклоочистителей и радужными кишками насекомых, размазанными по всей его поверхности, и пламенеющий закат в окружении лиловых облаков над кромкой горизонта.

Мелькают какие-то гуттаперчевые куклы в страусиных перьях и в кружевах, – выпуклые ягодицы, отполированные ляжки, потрясающие голени, клоунский макияж и совершенно одинаковые улыбки, – они скачут как будто в замедленном кино и синхронно вскидывают ноги… А потом гаснут огни рампы и я вижу тёмный силуэт, словно демон несущейся над молом.

.21.

Во сне я услышал рокот автомобильного двигателя, но не мог проснуться и встать, хотя прекрасно понимал, что это едет Калугин. Я даже видел сквозь эту онейроидную призму, как над асфальтом стелется утренний туман и размытые ходовые огни медленно проплывают мимо. Моя голова висела на шее, словно чугунная гиря, и я не мог оторвать её от земли. Я хотел крикнуть, но из моих лёгких вырвался лишь сдавленный стон. Я не мог шевельнуть даже пальцем, но вдруг машина резко остановилась, скрипнула дверь, и послышались быстрые шаги… Кусты раздвинулись как театральный занавес, и я увидел озабоченную физиономию Калугина.

– Ты чё тут разлёгся?! – воскликнул он, глядя на меня сверху вниз. – Я же просил идти вдоль дороги! Чудом тебя увидел.

Я не мог шелохнуться и не мог ничего ответить.

– Поехали! – крикнул он, ломая от нетерпения ветку, и в этот момент я проснулся.

После того как я открыл глаза, изменилось только одно: у фантома, которого я встретил на границе двух миров, глаза были ядовито-жёлтые и зрачки были вытянуты эллипсом, в отличие от настоящего Калугина.

Я с трудом поднялся, окутанный росой и дрожащий от холода, на ватных ногах двинулся к машине. По пути меня вывернуло наизнанку и на асфальт посыпались тёмно-зелёные черви… «Похоже, я ещё не проснулся», – подумал я.

Организм требовал новых вливаний. Меня постепенно охватывал ужас: «Что со мной? Я болен? Я умираю? Я всё чаще и чаще зависаю в потустороннем мире. Мне становится всё труднее возвращаться в реальность. Как бы мне не остаться там навсегда».

– Надеюсь, ты уже понял, что происходит? – спросил меня Андрей, когда я бухнулся на переднее сиденье.

– Не совсем. Ты мне объясни.

– За тобой приехали очень серьёзные люди. Весь отель на уши поставили.

– Бенефициарий этого мероприятия – Резо? – спросил я равнодушным тоном.

– А как ты думаешь? – ответил он вопросом на вопрос и добавил: – Меня удивляет твоё олимпийское спокойствие. Похоже, ты не понимаешь, в какое дерьмо вляпался.

– А кто этот человек? – спросил я, с трудом проталкивая слова через гортань.

В тот момент мне было совершенно плевать на весь этот балаган и хотелось только одного: выпить, а потом забыться, продлевая этот сон до бесконечности лошадиными дозами алкоголя. Я не воспринимал реальность в полном объеме, а видел её лишь через тонкое горлышко бутылки, и мне даже было забавно наблюдать её в подобном ракурсе.

– Это её фанат, её поклонник, довольно влиятельный. Она – для него фетиш, который он всем демонстрирует.

– То есть он её трахает?

– Не знаю. Я в замочную скважину не подглядывал.

– А чем он занимается?

– Он контролирует на побережье гостиничный бизнес. Он занимается рейдерскими захватами предприятий, открывает магазины и рестораны.

– Крутой дядя! – присвистнул я.

– И работает он на такого человека, что нам лучше не знать о таких вообще.

– Какой-то вор?

– В определённых кругах довольно известный дедушка.

В тот момент мы летели по горному серпантину и рваные клочья тумана разлетались в разные стороны. Сияющий краешек солнца поднялся над горным хребтом, и первые лучи как будто пронзили меня насквозь – так защемило сердце и такая обрушилась тоска, что захотелось вздёрнуться на первом суку. Именно с восходом понимаешь, насколько близок и неотвратим твой «закат». Именно с восходом приходит чувство обречённости и понимание твоей ничтожной роли в этом бесконечном круговороте жизни. На востоке молочная аура заполнила холодное индиговое небо, а на западе повисла умирающая бледная луна. Ещё мгновение и жаркое ярило растопит её окончательно – ледяной капелькой она сползёт в лазурное море.

Андрей молча крутил баранку, напряжённо вглядываясь в туманную перспективу и преодолевая с каким-то даже трепетом бесконечные её изгибы. На обочинах дороги иногда мелькали небольшие памятники без надгробий, напоминая живым, что здесь за каждым поворотом их караулит смерть.

«А наша жизнь – такая же точно дорога, состоящая из одних непредсказуемых поворотов, – подумал я, – и любой… любой может оказаться последним».

– Теперь ты понимаешь, какой опасной гадюке наступил на хвост?! – эмоционально спросил Калугин, повернув ко мне пылающее от восхода лицо.

– Мне уже не первый знак был… – пробормотал я.

– Что? Ты о чем?

– Валить надо отсюда, – задумчиво произнёс я. – У меня такое чувство, что мои ноги растут в землю, хотя ничего страшного в этом нет. Меня в жизни убивали неоднократно, но я каждый раз выкручивался, словно Колобок. И теперь я ничего не боюсь: у меня уже иммунитет выработался. Все видят на кладбище кресты, а я – только плюсы.

Калугин посмотрел на меня с опаской, а я, перехватив его взгляд, засмеялся:

– Не бойся, Андрюша… Я пока – в уме. Мне так проще думать. Я всегда думаю вслух. А ты?

Он отрицательно мотнул головой и упёрся взглядом в лобовое стекло.

– В этом и заключается наше кардинальное отличие, – молвил я с грустной улыбкой. – Я всегда завидовал таким, как ты.

– Это каким? – спросил он.

– Таких, как ты, родителям приносят аисты, а меня принёс и выбросил им под ноги разрушительный ураган. Они ведь не ждали меня. Они хотели от меня избавиться, но у них ничего не вышло: я цепко ухватился за жизнь… Я смешал все их планы. Маме было семнадцать, а папа учился в институте. Я превратил их романтические отношения в жёсткий реализм. Они снимали какие-то углы, жили впроголодь, постоянно ссорились… Да я и сейчас для них – камень преткновения. Жуткая головная боль.

Андрей приподнял бровь и кинул в мою сторону недоверчивый взгляд, – казалось, он совершенно не понимает, о чём я говорю.