Пристанище пилигримов

– З-а-м-о-л-ч-и!!! – заорал я и, схватившись за голову, сел на корточки.

Какая-то ночная птица подхватила мой крик и долго смеялась в конце аллеи. Когда я поднялся, то меня начало штормить, а потом вырвало прямо на асфальт, – мне показалось на секунду, что меня вырвало зелёными червями, – и тем не менее я двинулся дальше в поисках заветной клумбы. В голове мелькнула мысль: «Что бы я сегодня ни делал, всё будет тщетно». С каждым шагом меня покидало желание куда-либо двигаться. Обессиленный, я опустился на лавочку и уставился на луну. Она была ужасающей. Очень хотелось курить, но сигареты я забыл в ночном клубе.

– Господи, прости меня. Не создан я для этой жизни, – прошептал я и тоскливо завыл, протяжно, по-волчьи.

– Почему всё так глупо, бессмысленно?! – крикнул я, заламывая руки. – И чем дальше я живу, тем сложнее мне находить пристанище в этом мире. Люди вокруг кажутся натуральными, в отличие от меня. Они едины как организм. Они единомышленники во всём. Вон, они там пляшут, веселятся, жрут, трахаются, а я в этом организме сижу как заноза… Как инородное тело! Всем только мешаю!

– Перестань ныть!

Я вздрогнул от неожиданности и резко повернул голову.

– Шекспира начитался? Тоже мне Гамлет выискался! – летело в меня из темноты.

Мне показалось, что я схожу с ума.

– Кто здесь? – робко спросил я, вглядываясь в заросли можжевельника.

Из кустов вышел огромный человек в белом, – он буквально фосфоресцировал в лунном свете. Мне показалось то ли спьяну, то ли от неожиданности, что он трёхметрового роста. Сердце всколыхнулось. Между лопаток побежала струйка пота. «Инопланетяне высадились», – подумал я с нарастающим ужасом. По мере приближения этого выдающегося гуманоида я начал понимать, что это всего лишь человек. Пускай очень крупный – но человек. К тому же он на ходу застёгивал ширинку.

– Зашёл в кустики отлить, – говорит он, – и слышу, кто-то по-волчьи воет.

Во мне вспыхнула удушливая досада и рассыпалась внутри горячими искрами. «Боже мой, второй раз за вечер я попадаю в глупое положение, – подумал я. – Надо мной потешаются. Делают из меня дурака. Натягивают как Петрушку по самый локоть. Что происходит?»

Когда тронулся поезд – земля поплыла из-под моих ног, и слегка сдвинулись стереотипы, словно тяжёлая пыльная мебель в начале грандиозного землетрясения; зазвенела посуда в кухонном шкафу, кирпичная стена облупилась и дала первые трещины… Нет, не представлял я тогда всего размаха грядущей трагедии и не мог понять, с чего вдруг этот баловень судьбы, этот всезнайка, этот ловкач, которому раньше всё сходило с рук, превратился в мальчика для битья.

И вот начинается второе действие этой идиотской буффонады.

– Эдуард! Так это ты воешь на луну? – спросил печальный Квазимодо, протягивая руку; она показалась мне слегка влажной.

– Садись рядом – будем вместе выть, – предложил я, как ни в чём не бывало, и смахнул невидимую пыль с лакированных досок; он медленно опустился рядом, и я почувствовал нестерпимый жар его большого сильного тела.

– Давай её лучше выпьем, – предложил он, криво ухмыляясь.

– Слышь, Андрюха, – развязано спросил я, – а ты чё шатаешься во всём белом, как приведение? У меня чуть очко не треснуло от страха. Смотри-ка, белые штанишки… только для Иришки.

Он поморщился как от зубной боли.

– А где ты видишь на мне белое? – полушёпотом спросил он и упёрся в меня бычьим взглядом, от чего ментоловый холодок побежал у меня по спине.

– Ну ты же… – Я запнулся. – … в белых штанах, в белой рубашке, в белых мокасинах. На тебе червоточинки нет. – Я недовольно хмыкнул: разговор явно не клеился.

– Ничего подобного, братишка… – Он опять криво ухмыльнулся и добавил с загадочным видом: – Это у тебя просто «беленькая» начинается, а меня здесь вообще нет и быть не может. Я сейчас за столом, вместе с братвой. Врубаешься?

Я ни разу не видел, как он улыбается, – он всегда был крайне суровым и сдержанным в своих эмоциях, – и поскольку мимические сухожилия его не были приучены к этому «фокусу», то получалась жуткая гримаса, этакая пиратская ухмылка, не сулящая мне ничего хорошего. При этом его чёрные глаза вспыхнули неприкрытой ненавистью, как два разгоревшихся уголька, – таким же взглядом он смотрел на меня в тот момент, когда я лапал Иришку. Тоскливо заныло под ложечкой, и я огляделся по сторонам: вокруг никого не было и только шалый ветерок гонял осеннюю листву по асфальту. «Да-а-а-а, – подумал я, – парень явно не в себе… Натуральная оглобля из человеческого мяса. Интересно, а сколько я продержусь, если он навалится на меня всей своей тушей?»

– Это ты сейчас про своё алиби..? – спросил я и шаловливо хохотнул.

– Мне алиби не понадобится, – ответил он. – Я ведь с тобой просто поговорить хочу.

– А если разговор не заладится?

– Заладится, – успокоил он. – Ты же разумный человек.

– Андрюха, я так думаю, что нам не о чем…

– Вообще-то… меня зовут Алексеем, – скромно молвил он и отвернулся; мне показалось, что он обиделся.

– Сорри! – крикнул я петушиным фальцетом.

«Опять неувязочка, – подумал я. – Хотя какая мне разница… Лёха… Андрюха… Саня… Да все вы для меня – на одну рожу!»

После этого мы опочили на краю полного безмолвия. Время остановилось. Жизнь остановилась. Я только слышал, как бухает его огромное сердце и тихонько поскрипывает лавочка. Мы смотрели на Луну, а она смотрела на нас, пока совершенно не охладела и не спряталась за перистыми облаками, плывущими высоко в небе.

– Ну что, пойдём дальше нажираться, – предложил я, нарушив это долгое невыносимое молчание.

– Посидим ещё, – предложил он.

Я посмотрел на его профиль, напоминающий реликтового человека, и робко произнёс:

– Я знаю, Лёша, о чём ты хочешь со мной поговорить.

– Ну тогда начни ты, – попросил он, переминаясь с одной ягодицы на другую.

– А стоит ли вообще об этом говорить? У меня с Ириной ничего нет, и самое главное – мне ничего от неё не надо. Наши интересы с тобой нигде не пересекаются.

– Не пизди! – Это прозвучало как пощёчина.

– Что?

– А зачем ты её охмуряешь, крутишься вокруг неё, за сиськи лапаешь?

От этих обвинений было трудно отвертеться, но я всё-таки попытался:

– Слушай, Лёха… Ну что мы сейчас из-за какой-то тёлки будем рамсить? – небрежно кинул я, состроив блатную физиономию.

Он чуть приподнялся над лавочкой, но взял себя в руки и произнёс слегка взволнованным голосом:

– Да я… за неё… любому глотку перегрызу.

От этих слов у меня закрутило в животе и очень захотелось до ветру.

– Сечёшь? – спросил он.

– Ладно. Как Вам будет угодно, – миролюбиво ответил я.

А что, я буду спорить с этим быком? Я же не испанский тореро.

– Что от меня требуется? – спросил я деловым тоном.

– Чтобы ты перестал с ней общаться.

– И ты думаешь, это сработает?

– У нас всё было в ёлочку, пока ты не появился.

– Ты что, запал на неё? Или просто амбиции?

– Не твоё дело… А если честно, то я на ней жениться хочу.

– Хорошо. Я отойду от неё и даже сделаю вид, что в упор её не вижу, но завтра на пляже она ко мне подойдёт, а не к тебе, и будет со мной флиртовать. – Мне хотелось добавить в конце фразы «дубина стоеросовая», но я не решился.

– А может, мне в песок зарыться? – продолжал я, повышая градус назидательного тона, а он в это время смотрел куда-то вдаль, словно бронзовое изваяние. – Собрать чемоданы, уехать домой?

Он молчал и даже ни разу не моргнул. Он ждал, когда иссякнут мои слова.

– Ты же понимаешь, что она тебя не любит, – вкрадчиво произнёс я. – А это безнадёжно… Ты пойми, Лёха, что у баб множество путей к нашему сердцу: и через желудок, и через гениталий, и через душу может пролезть, и через мозги просочиться… А у нас нет ни одного варианта, ни единой возможности, если того не захотят на небесах. Женщины выбирают мужиков, а мы в этой игре лишь разменная монета.

– Полюбит, – уверенно ответил Алексей, не поворачивая головы в мою сторону.

– Я никогда не понимал таких ребят…

– Каких?

– Которые выхаживают тёлок любой ценой, а потом рогами цепляются за трёхметровый габарит.

– У меня не забалуешь.

– Ты уверен, что это можно контролировать?

– Короче, давай так… – Он повернулся ко мне своё квадратное лицо и положил на меня такой невыносимо тяжёлый взгляд, что я заёрзал на лавочке, как вошь на гребешке. – Я сам разберусь с этим, а от тебя требуется только одно: займись Анькой, сделай вид, что ты от неё без ума… В конце концов трахни её. Девка-то хорошая. В том смысле, что отзывы очень хорошие от наших ребят. И руками, и ротиком, и попкой своей маленькой такие фокусы вытворяет – никто больше двух минут продержаться не может.

Меня чуть не вывернуло от этих слов.

– А ты в курсе, кто у неё муж? – спросил я.

– Я даже лично его знаю. Реальный пацан. Клёвый. Но эту суку он распустил.

– Вот тебе и пример… Это как вода – в любую щель просочится.

– Для таких, как Аня, секс – это наркотик, ради которого они рискуют всем, даже собственной головой… Но Иринка… она… по-другому воспитана… У неё – иудейские корни… Она… знает себе цену. – Когда он это произносил, на его лице появилось некое подобие наивной детской улыбки.

– Любая шлюха знает себе цену, – парировал я довольно жёстко, но он ничего не ответил, а лишь устало прикрыл глаза.

Вновь повисла бесконечная пауза, и у меня появилось ощущение, что он берёт меня измором.

– Я давно искал такую женщину, – произнёс он. – Тем более она еврейка, а это значит, что она будет идеальной матерью для моих детей.

– Ты что – еврей?

– Да, в некотором смысле.

– Раньше вы так легко не признавались.

– Раньше это было клеймо, а в наше время звучит как пароль.

Я не совсем понял, что он хотел этим сказать, но не стал педалировать эту тему, потому что мне хотелось быстрее закончить этот неприятный разговор. У меня даже поднялась температура, настолько этот человек был для меня токсичен.

– Ладно, Лёха… Я тебя вполне понимаю. Уважаю твои чувства и сделаю так, как ты сказал.

Он встал с лавочки и протянул мне руку. Мне показалось, что это было искренним жестом.

– Я знал, что ты нормальный пацан, – сказал он и, тяжело ступая, двинулся от меня прочь.

Я понял, что этот разговор дался ему с трудом. Обычно он пользовался другими методами и по жизни редко прибегал к дипломатии. Я смотрел, как он уходит, как вздрагивает его могутная спина при каждом шаге, как он поводит при ходьбе квадратным черепом, как слегка сутулится, косолапит, – и заметил, что нет уверенности и силы в его шаге, в его словах и в его поступках. Он был явно не здоров, и я тогда подумал: «Этой болезни подвержены все без исключения. Когда приходит любовь, ломаются даже такие крепкие механизмы, как Лёха».

Моя неистовая любовь – моя сладкая боль – ожидала меня в Тагиле, но я боялся туда возвращаться, или точнее сказать – не торопился. Я обманывал себя и жену пустыми обещаниями, хотя понимал неизбежность моего возврата. Здесь, у Чёрного моря, я слегка забылся, успокоился, регенерировал, как ящерица, отрастив новый хвост, и даже другие женщины в моём восприятии стали приобретать заманчивые формы. Уже без скуки и отвращения я смотрел на бледный восход, без страха и дикого сердцебиения любовался кровавым закатом, с робкой надеждой заглядывал в будущее… Но именно там, в будущем, зияла чёрная пугающая дыра.

Алексей скрылся из виду, а я пошёл собирать цветы. Уже тогда, ползая по краю клумбы, я отчётливо понимал всю бессмысленность этой затеи, но тем не менее я надёргал целую охапку белых хризантем, у которых лепестки были прозрачные и нежные, как папиросная бумага. Не было желания возвращаться в клуб, поскольку не хотелось встречаться с Калугиным и видеть в его глазах отражение собственной глупости, не хотелось ещё раз пересекаться с Алексеем, сидеть с Анютой и Ириной за одним столом, и уж тем более совершенно не хотелось видеть сестрёнок, но я поплёлся туда, только ради моей жены. Мне просто захотелось подарить ей этот чёртов букет. Вот такая возникла прихоть.

Пока я возвращался в отель, всю дорогу представлял себе, как она удивится, расчувствуется, как холодные глаза её потеплеют и помимо воли наполнятся прозрачной слезой, как она пошутит в своей ироничной манере: «Мансуров, не порти погоду, а то завтра на побережье обрушится ураган». А потом мы уйдем из этого шалмана в свой номер 236, заберёмся под одеяло, прижмёмся друг к другу, как два бесполых существа, и будем смотреть телевизор. Где-то за окном будут стрекотать цикады, будет обволакивать сном отдалённый шум прибоя, где-то будет играть музыка, и натужное гудение лифта оборвётся на нашем этаже, и какие-то голоса заполнят его ненадолго, а потом хлопнет дверь, и снова воцарится тишина, покой и вечное биение волн.

Конечно, я выглядел нелепо с этим обтёрханным букетом, когда появился на пороге клуба. На входе меня встретил Калугин и парочка его крепких пацанов. Они посмотрели на меня с улыбкой и переглянулись между собой, а Калугин воскликнул, словно развязанный конферансье:

– Ну ты посмотри на него! Вылитый жених!

Я стыдливо опустил букет головками вниз, и мне захотелось его выкинуть. Я бы, наверно, так и сделал, если бы урна была поблизости.

– О-о-о, сколько ты грязи приволок, – сказал Андрей Григорьевич, разглядывая мои кроссовки: от них кусками отваливалась земля с клумбы.

– Она выступает? – спросил я.

Он картинно развёл руками.

– Увы, нет. Мы не смогли её утешить. Уж больно ты её обидел, Эдуард. Я, говорит, таких жлобов ещё не встречала.

– А где она? Может, я попробую? Упаду в ножки, челом буду бить!

– Бесполезно. Ты бы видел, что мы с Ленкой вытворяли. Она отстукивала чечётку, а я затянул «По полю танки грохотали». Потом она исполняла лунную походку Майкла Джексона, а в конце нашего выступления был акробатический этюд. Но растопить её ледяное сердце нам не удалось. Видно, твоя харизма оказалась сильнее.

– И где она? – спросил я.

– Сказала, ни минуты здесь не останусь. Даже десерта не дождалась.

– Уехала?

– Ага… В обществе своего носатого директора… На большом чёрном джипе американского производства.

– Вот такие дела, Эдуард! – подытожил он, хлопнув меня по плечу.

Я почувствовал, что Калугин находится в каком-то экзальтированном состоянии, но я не мог понять причину его возбуждения.

– А где Ленка? – спросил я.

– А ты разве не знаешь? Она с ребятами уехала выступать. Не помню, как называется отель… Где-то в Кабардинке.

– Давно?

– Десять минут назад проехали КПП.

– Ладно, не расстраивайся, – сказал Калугин, положив мне руку на плечо. – Тебя подружки заждались. Одна из них даже ко мне подходила, спрашивала: «А куда у нас Эдуард запропастился?» Прямо вся горит нетерпением.

– Да пошли они, – процедил я сквозь зубы.

– Вот именно… Была бы у меня такая жена – я бы на других баб даже не смотрел.

– Эх, Григорич, любая жена рано или поздно приедается, и хочется… хочется любую другую бабу… Даже пускай она будет страшнее, хуже в тысячу раз твоей жены, но д-р-у-г-у-ю!

– Ты просто гуляка, – парировал он, глядя на меня с жалостью. – Такой же больной сукин сын, как все эти игроки, алкоголики, наркоманы… Стержня в тебе нет.

– Ты прав, Григорич, у меня нет стержня… – Я сделал многозначительную паузу. – У меня внутри – тонкая ранимая душа.

– Ладно, Эдуард, не обижайся, – сказал он добродушно. – Иди к девочкам. Вон они уже машут, родимые.

Я выругался матом и пошёл к их столику.

К тому моменту развлекательная программа закончилась и в клубе царил полный бардак, – судя по всему, народ уже был в приличном градусе. Гремела музыка. Человеческое море колыхалось в отражении зеркального потолка, и даже Юрий Романович Агасян в полном воодушевлении выписывал такие коленца, что я был просто удивлён.

– Это кому цветы? – спросила Аня, протягивая ко мне свои тонкие загорелые ручки.

– Тебе, золотце, тебе, – ответил я и небрежно сунул ей букет, приготовленный для жены.

– Ой! Ты такой душка! – совершенно растаяла Анюта, а Ирина метнула в меня хищный взгляд из-под чёрной изогнутой брови, а потом, слегка успокоившись, посмотрела на меня с иронией и снисходительно улыбнулась – «дурачок».

Я отодвинул стул и хотел было присесть, но так и остался стоять, словно вкопанный.

– Что? Не может быть, – бормотал я в полном замешательстве, глядя на дэнс-пол.

Прелестные пастушки Валентина и Ольга отдыхали в компании «волков» из Нижневартовска. Я отсутствовал всего лишь сорок минут, но за это время произошли разительные перемены. Сестрёнок словно подменили: они нажрались и разбушлатились до такой степени, что у меня глаза полезли из орбит. Следующий раз подобный шок я испытал 11 сентября 2001 года, когда смотрел по телеку, как падают американские башни-близнецы.

А в ту ночь я видел, как пьяных сестрёнок волочат по всему залу, лапают грубо, бесцеремонно, будто действие происходит в солдатском борделе. Это были уже не танцы – это была прелюдия к сексу. Валентина целовалась в засос с Олегом, симпатичным белокурым пареньком из «афганской» команды, – его рука методично обрабатывала её пышные ягодицы. Ольгу передавали из рук в руки во время медленного танца, и я видел, как задралась её плиссированная юбка, как показалась толстая розовая ляжка и плотные утягивающие рейтузы. При этом я не заметил на их раскрасневшихся физиономиях даже тени смущения, а напротив, они выражали лишь пьяное и дурашливое «сегодня мы кайфуем». И эти многозначительные взгляды, которыми они обменивались, и эти довольные ухмылки, выползающие непреднамеренно на их сальные одутловатые лица, выражали лишь глубокое удовлетворение происходящим.

Ирина пыталась мне что-то говорить, но я ничего не слышал, а был всецело поглощён этим зрелищем. Отвратительные сцены унижения сестёр возбуждали во мне тошнотворное разочарование: «Что они делают? Словно с цепи сорвались и жгут сегодня по полной, на зло своим надоевшим мужьям и вопреки той скучной, беспросветной жизни, которую они влачат дома», – и одновременно ложилась поверху какая-то безотчётная мстительная радость: «Да гори оно все огнём!»

Я не мог оторваться от этого зрелища, – иногда уродство бывает более привлекательным, чем красота, – девицы, спотыкаясь и ломая каблуки, забираются на сцену и начинают танцевать зажигательный канкан, высоко задирая толстые ляжки и показывая всему миру свои дешёвые труселя, а вокруг толпятся бандиты, глумливо улыбаются, хлопают в ладоши, и на их мордах написано предвкушение.

«Неужели, – подумал я, – эти несчастные дуры не понимают в пьяном угаре, с кем они связались и что им сулит эта ночь?»

– Ты посмотри, как твои девчули разбушлатились, – промурлыкала Аня, внимательно наблюдая за происходящим. – Ну прямо розы – среди навоза.

– Сегодня по рукам пойдут! – восторженно воскликнула Ирина, а я уловил в этих эмоциях некую солидарность, или даже оправдание для себя: мол, не одна я такая, все мы, бабы, шлюхи, но я по сравнению с ними – сущий ангел.

– Эдуард! Не жалко девочек-то? Кто их спаивал? – спросила Аня.

– Спаивал для себя, а танцуют другие, – подхватила Ирина.

Я ничего не ответил – демонстративно отвернулся от них, вспомнил со злорадством, как эти ханжи назидательным тоном и свысока разговаривали со мной, как смотрели на меня удивлёнными цыплячьими глазками… «Не хотели со мной водку пить? – поморщился я. – Так вас сегодня досыта хуями накормят». Мне совершенно не было жалко этих взбесившихся нимфоманок.

Я вспомнил с кривой ухмылкой их аристократические манеры: оттопырив мизинчики, держали бокалы; щипали нарезку, словно райские пташки; цмыкали шампанское – губки трубочкой; мило щебетали о всяких светских глупостях, – и вот на тебе, такая жёсткая порнография в их исполнении. Я пытался их оправдывать: «Все бабы – шлюхи. Все слабы на передок, и уж тем более пьяная звезда себе не хозяйка. Стоит ли кого-то ревновать? Стоит ли оплакивать очередную загубленную душу?» – но мне было обидно за самого себя, за мои наивные иллюзии, за то что я оказался таким глупцом: смешно сказать, но я завидовал их мужьям. Где они сейчас эти мужья? В какой заднице?

Я старался не смотреть туда, но мои соседки восторженно комментировали происходящее:

– О-о-о, куда её понесло? На шест полезла!

– Смотри, крутится! Во даёт!

– Опа! Улетела! Встаём потихоньку! Встаем!

– Опять лезет. А сестрёнка её останавливает. Ловит за ногу! Ты глянь!

Громко хохочут.

– Смотри, охранник пошёл её стаскивать…

– Бардак полный! А эти придурки ржут!

– Да им лишь бы позубоскалить. Как дети малые!

Это была ночь горьких разочарований, и они продолжались: Ирина после жарких объятий под «Seven Second» отправилась в номер с этим толстопятым чудовищем, и я смотрел не отрываясь, прищуренным взглядом, как его клешня сползает у неё по спине и ложится грубыми пальцами прямо на рельефную ягодицу, обтянутую атласным шёлком. Букет хризантем её окончательно добил, а ещё я перестал с ней флиртовать, окутал её арктическим холодом и даже третировал грубыми шутками, выполняя сепаратный сговор с Алексеем, а она смотрела на меня удивлённым взглядом и ничего не могла понять. Загадочная вуаль слетела в одночасье – её лицо стало хищным и злобным, как у стервятницы, губы кривились в неестественной улыбке.

Когда она уходила с этим бандитом, я испытал что-то типа ревности: «Сучка! Могла бы это сделать по-тихому, не так демонстративно. Господи! Как беспринципны люди! Больше всего они бояться остаться не у дел».

Я видел, как сестрёнок по очереди уводят наверх, а через некоторое время и все остальные потянулись вереницей за ними, как свора гиен – на лёгкую добычу.

А ещё я видел, как плакал всеми покинутый председатель, о чём-то разговаривая со своим отражением в огромной бутылке «Jack Daniel’s», а потом глаза его закрылись и голова с треском упала на тарелку. «Ещё одна жертва бессмысленной войны. Сколько их вокруг нас, этих изломанных войною пацанов?» – подумал я.

Вечер был насыщен до предела, но события продолжали развиваться дальше с коллапсирующей частотой.

После того как ушла Ирина, Анюта стала более раскрепощённой: её бледно-голубые глаза светились неприкрытой похотью. В какой-то момент она пыталась расстегнуть мне ширинку под столом, но я вовремя перехватил её руку. Потом она упрямо тащила меня танцевать, но я ссылался на плохое настроение и курил одну сигарету за другой. Действительно, в самый разгар веселья я был темнее тучи. Мне всё обрыдло. Невыносимо хотелось домой – в Нижний Тагил. Жутко соскучился по родителям – прийти к ним в гости, попить чайку, посидеть с ними перед телевизором, поболтать о разных пустяках и остаться на ночь. Мама погладит по головке, как она всегда это делала, с самого раннего детства, – «Спокойной ночи, сынок», – скажет она и погасит свет. Будет тепло и уютно под пуховым одеялом, и тут же сквозь веки забрезжит светлый, радостный сон.

– Ну что такое, Эдичка? Что случилось с моим мальчиком? – сюсюкала Анюта, принимая вид добродушного сочувствия, и тянула, тянула меня за руку к себе.

– Престань меня дёргать! – крикнул я и грубо оттолкнул её.

Краем глаза, с лёгким поворотом головы я отметил, что Андрей за нами пристально наблюдает. Его лицо выражало неприкрытую иронию, а с тонких губ не слазила кривая ухмылка – «Ох, доиграетесь, голубочки! Ох, доиграетесь!» Со стороны, наверно, казалось, что у меня с Анютой завязывается любовная интрижка, хотя по большому счёту так оно и было.

В очередной раз я не пошёл с ней танцевать. Махнув на меня рукой, она начала извиваться прямо у столика под «Everlasting Blink», божественную композицию группы Bent, которая и по сей день является для меня музыкальным символом того времени. В чёрном облегающем платье с одной бретелькой она была похожа на гремучую змею, исполняющую танец под дудук. Платье было длинное, до самого пола, и только высоченные каблуки да обтянутая трикотажем голень подчёркивали бесконечную сексуальность её ног.

Вспышки софитов простреливали её насквозь, и нейлоновая ткань сверкала словно чешуя на изгибах её тела. Светло-русые волосы были закручены в тугую косу и подвязаны тонкой фиолетовой лентой. Очаровательная улыбка подкупала настолько, что Анюта вдруг стала для меня родной и желанной. Она то и дело поворачивалась ко мне спиной, демонстрируя свою маленькую попочку и восхитительный прогиб.

Начиная с приятной хрипотцы и заканчивая идиоматическими оборотами, всё говорило о том, что Аня – типичная бандитская подстилка. Я много их повидал на своём веку; всех этих женщин объединяла одна черта: они ложились только под брутальных самцов и любили получать за это деньги. В тот вечер Аня для разнообразия решила попробовать программиста.

– Пойдем к морю, – предложил я.