Пристанище пилигримов

Честно говоря, я обалдел от такого напора. Юленька открыто предлагала себя, и я задумался… Конечно, она стоила того, чтобы рискнуть, но я всё-таки решил воздержаться – не столько из-за рыжего Минотавра, ревниво охраняющего её, а сколько из-за гнева моей жены, который мог бы окончательно разрушить наши отношения. Нам уже Татьяны хватило, чтобы арктический холод поселился в нашей постели.

Как-то раз, вечерком, ближе к закату, мы купались на Ольгинском пляже. Юля плавала в ластах и в маске. Она ныряла очень глубоко, исчезая под водой на несколько минут; доставала со дна какие-то ракушки, камни, пивные бутылки. Она называла это «фридайвингом». Сквозь зыбкую поверхность моря я следил за тем, как она скользит по каменистому дну, плавно изгибаясь в преломляющихся лучах солнца.

Потом я отвлёкся и потерял её из виду; плыл по направлению к горизонту, слегка загребая ладошками и чуть отталкиваясь ногами. Я даже песенку начал напевать, поскольку настроение было приподнятое, я бы даже сказал, слегка восторженное, что случалось со мной крайне редко. «Море! Ты слышишь, море, твоим матросом хочу я стать!» – пел я звонким голосом, и вдруг какая-то рыбина, как мне показалось, проплыла совсем рядом и коснулась моих оттопыренных плавок. Я вздрогнул от неожиданности, запаниковал и начал барахтаться, вглядываясь в подводный мир, и тут же рядом со мной вынырнула очаровательная «русалка». Она громко хохотала, сверкая жемчужными зубками.

– Юлёк! Я не понял! Это что было?! – воскликнул я, после того как откашлялся и выплюнул целый галлон морской воды.

– Испугался, крепыш?

– Не то слово! Ты же знаешь, как мы трепетно относимся… А тут какая-то хищная рыбина нападает на моего маленького головастика.

– Не перегибай! – смеялась Юля. – Я просто его погладила.

«Эмансипе, блядь!» – подумал я про себя и умолял нарочито жалобным тоном:

– Никогда так не делай… без предупреждения.

Когда мы вышли на берег и плюхнулись на горячую гальку, она приблизила ко мне своё бледное ненакрашеное лицо с орнаментом от резиновой маски и нежно поцеловала в губы. Подобная раскрепощённость девушек отпугивает меня. Я сам по натуре охотник, но, когда на меня начинает охотиться дичь, я робею, теряюсь и не знаю, как себя вести.

Я чуть отстранился, а она посмотрела на меня холодным взглядом, в котором явно читалась презрение.

– Ну вот, опять испугался, – насмешливо молвила она. – Что за мужики пошли? Никакого духа авантюризма… Как кастрированные коты.

– Девушка, – я обратился к ней официальным тоном, – Вы не забывайте, ради бога, что я человек женатый. Здесь немало постояльцев отеля, а так же его работников, которые могут нас легко спалить, что, собственно говоря, не пойдёт нам на пользу… Особенно Вам, если учитывать Ваши отношения с директором.

После этой фразы я с невозмутимым видом оглянулся по сторонам… Мне показалось, что все пялятся на нас из-под тёмных очков, из-под развёрнутых газет, прикрываясь книгами и полями соломенных шляп, прикидываясь спящими. Без всяких сомнений, мы были в центре всеобщего внимания: такая красивая пара не могла остаться незамеченной.

– Слушай, Мансуров… Не валяй дурака.

– В каком смысле? – спросил я и перевёл взгляд на кромку горизонта, в которую медленно, но неуклонно погружалось алеющее солнце.

– А в том смысле, что у тебя с женой ничего не осталось, кроме печати в паспорте. Ты не любишь её. Я это заметила в первый же вечер. И она смотрит на тебя пустыми глазами. Уверена, что у вас давно не было секса.

– На понт берёшь?

– Ты сам это знаешь не хуже меня, – ответила она, ехидно прищурив глаза и сморщив свой маленький аккуратный носик. – Тем более мне кажется, что у неё есть какие-то отношения с Калугиным, хотя они очень искусно это скрывают, но я чувствую – там есть нерв…

– Возможно, ты права! – ответил я резко. – Но мы официально находимся в браке, и окружающие воспринимают нас мужем и женой, поскольку не все такие наблюдательные, как ты.

– Да плюнь ты на эти условности! – Она легонько щёлкнула меня по носу. – Давай прямо сейчас завалимся в «Кубань», и ты не забудешь этот вечер никогда. У меня там подружка работает администратором… Закажем икру и шампанское в номер. Оттопыримся по полной программе.

– У меня на икру денег не хватит, – сказал я, как отрезал.

Она перестала улыбаться, замкнулась и повернула лицо к закату, отчего оно покрылось нежно-розовой ретушью. Никогда не забуду этот идеальный абрис Нефертити.

– Юленька. Милая Юленька. Я одного не могу понять… – продолжил я назидательным тоном. – Зачем тебе это надо? Ты молодая красивая девушка, а я не самый подходящий вариант для тебя. Я много пью, курю, матерюсь, плюю на законы общества и любые правила. У меня совершенно нет денег и никаких перспектив в том, что они когда-нибудь появятся. Я не люблю женщин и не особо люблю трахаться. Мне бы поговорить с кем-нибудь по душам, водочки выпить.

Она смотрела вдаль и никак не реагировала на мои слова, а я продолжал раскачивать лодку, в которой мы случайно оказались вместе.

– Ну допустим, мы отправимся сейчас в номер и займёмся там беспорядочным сексом. Едва ли это закончится любовью, и навряд ли мы станем хоть чуточку счастливее. А на следующий день, то есть завтра, мы встретимся на шведской линии и ничего не почувствуем, кроме стыда.

– Ты не устал? – прошептала она, не глядя в мою сторону.

– Я просто хочу понять… – Я сделал мхатовскую паузу, а она покосилась на меня вопросительным взглядом. – Зачем я тебе нужен?

Её ответ меня обескуражил, и если бы она в конце фразы пустила бы по щеке длинную слезу, то я, наверно, поверил бы в её искренность. Но я прекрасно понимал, с кем имею дело, и, конечно же, чувствовал, что она играет со мной от скуки…

– Ты не представляешь, – сказала она дрожащим голосом, – как мне надоели эти самоуверенные пузатенькие мужички с маленькими пиписьками, наделённые властью и деньгами.

С моря подул прохладный ветерок, и её мокрая загорелая кожа покрылась многочисленными мурашками. Она закутала плечи в махровое полотенце и вновь уставилась на закат, который постепенно приобретал трагические нотки.

– Ты, наверно, думаешь, что я шлюха? – вдруг спросила она.

– Н-е-е-е-т! – возмутился я. – Ни в коем случае!

– Ну и зря, – спокойно молвила она и, повернув голову, улыбнулась мне очаровательной улыбкой. – Я действительно шлюха. Я очень плохая. Ты даже не представляешь насколько…

И всё-таки она добилась своего: после таких признаний мне стало её жалко, – она выцыганила капельку моего сочувствия, и я даже мысленно погладил её по головке и прижал к себе. «Девочка моя милая». – Я бываю страшно сентиментальным, особенно когда «страдает» красивая женщина, особенно когда она плачет. – «Возьми себя в руки, Эдуард».

Я начал говорить какие-то банальности о покаянии, о том что никогда не поздно измениться, о том что Господь милостив, о том что всё относительно, но Юля резко перебила меня:

– Пожалуйста, оставь меня в покое. Я не хочу с тобой разговаривать.

Я тут же поднялся, одел шорты, накинул полотенце на плечо, взял сигареты…

– Дай закурить, – попросила она.

– Ты же не куришь, – удивился я.

– Хочу вспомнить забытый вкус.

– Поверь мне, я не стою того… – начал я моросить нечто великодушное, но она посмотрела на меня таким взглядом, что у меня все слова встали колом.

– Дай сигарету и проваливай отсюда, неудачник, – прошелестела она с ненавистью.

Я пожал плечами, горестно вздохнул и поплёлся в отель. После этого разногласия мы всё-таки продолжали общаться: играли в теннис, в баскетбол, в волейбол, а какие «свояки» она катала на зелёном сукне! Но интимной подоплёки в наших спортивных единоборствах отныне не было.

Девушка была, конечно, очень одарённая, и я до сих пор не могу понять и даже простить себя… «Какого чёрта, придурок, ты не трахнул эту великолепную бестию?!» – иногда я спрашиваю себя, сидя перед камином и по-стариковски роняя тапочек в огонь.

Именно в то время со мной начали происходить какие-то странные метаморфозы, и впервые на моём пути появились красные флажки. Раньше для меня не было ничего невозможного, а теперь я разбрасывал последние камни, перед тем как начать их собирать. Красивая беззаботная жизнь заканчивалась, и наступал мой персональный апокалипсис.

Однажды Калугин посмотрел на меня взглядом патологоанатома. К тому моменту я выглядел отвратительно: я страшно похудел, у меня был совершенно не жизнеспособный вид, торчали ключицы, плечи сложились на груди, словно крылья летучей мыши, под глазами пролегли фиолетовые тени. Я ходил по земле как будто наощупь.

– Ты выглядишь как граф Дракула, – сказал он и легонько меня толкнул – я пошатнулся и чуть не упал. – Ты тлеешь на глазах. С тобой происходит что-то неладное.

– Ты вообще крещёный? – спросил он.

– Нет, – ответил я. – Я бывший пионер и комсомолец.

– Забудь об этом, как о страшном сне. Короче! – сказал он решительно. – Завтра в пять утра поедем к отцу Александру.

– Зачем? – заартачился я, и всё во мне было против этого.

– Крестить тебя будем, дурака, – ответил он тоном, нетерпящим возражений.

.14.

12 сентября 2000 года в 5 утра мы выехали в Псебай. Утро было пасмурное. Небо было затянуто мутной пеленой, напоминающей полиэтиленовую плёнку. Мы ехали вдоль моря в сторону Туапсе; оно было пепельно-серого цвета. Слегка штормило, и волны, как мне казалось, медленно наплывали и разбивались о железо-бетонные конструкции, которыми был укреплён берег. Над поверхностью моря бесновались чайки, грязно-белёсыми скопищами осаждали волнорезы.

– Ты хоть спал сегодня? – спросил Андрей, мельком посмотрев на меня; его «девятка» цвета морской волны летела по трассе довольно бойко: стрелка спидометра лежала на отметке «120».

– Вообще не спал, – ответил я. – Я обычно ложусь в это время, когда солнце встаёт.

– Каждый день?

– Да.

– А чем ты занимаешься всю ночь? Книги читаешь? – спросил Андрей и ухмыльнулся.

– В основном я бываю на море или где-нибудь в «Югре», – ответил я с неохотой. – В баре, в ночном клубе, в бильярдной… А потом всё равно иду на море и сижу там до рассвета.

Григорич посмотрел на меня с интересом и даже сделал музыку потише.

– И сидишь там один? Ночью? Какого хрена ты там делаешь, Эдуард? А жена тебе прогулы не ставит?

– Ночное море подстёгивает моё воображение, – ответил я. – Оно вдохновляет меня.

– Ну ты даёшь! – воскликнул Калугин, глядя на меня с отрицательным восхищением. – У него в номере – жена! Шикарная баба! С телом Афродиты! А он сидит всю ночь на берегу и нюхает эту рыбную вонь… С воодушевлением пялится в это унылое тёмное пространство.

Я молчал, глядя на дорогу. Я не мог самому себе объяснить, почему каждую ночь меня так тянет на море, а не к жене, почему мне так важно увидеть сперва закат, а потом рассвет; почему я могу укладываться только с восходом солнца и почему с самого отъезда из Тагила меня мучает беспощадная тоска, хотя я совершенно не скучаю по городу и редко вспоминаю про Таню.

Мне было очень плохо (на горле как будто затягивалась петля), но я не нуждался ни в чьих утешениях, напротив, мне нужно было абсолютное одиночество, чтобы сосредоточиться на своей боли и хотя бы понять её происхождение. Но я ничего не понимал, ведь по большому счёту всё было хорошо, и я бы даже сказал – отлично. Откуда же бралась эта душевная смута? Внутри меня как будто разлагался труп, и жёлтая гангрена охватила мою душу. Мне казалось, что дни мои сочтены.

«Наверно, Калугин был прав, когда говорил, что меня сглазили, – подумал я. – А может, я просто тронулся умом? Обычно люди страдают, когда в их жизни случаются беды и лишения. Со мной ничего подобного не происходит, но почему так больно? Почему мне так невыносимо в этом раю? Может, я интуитивно чувствую то ужасное, что уже случилось в будущем? Интуиция – это результат инверсии временного потока. Человек начинает чувствовать раньше, чем приходит осознание. С каждым днём вопросов становится всё больше, а ответов на них нет».

– Странный ты какой-то, – произнёс Андрей, глянув на меня с испугом, как будто даже боялся ехать со мной в одной машине.

– Да я просто ёбнутый, – ответил я на полном серьёзе, без тени улыбки на лице.

– Вот это правильно! Прямо – в точку! Я сам хотел сказать, но подумал, что ты обидишься.

– На правду? – удивился я, пожимая плечами.

– Вот поэтому я тебя и везу к батюшке. Спасать надо парня! Спасать! – крикнул он и надавил на педальку.

«Здесь женщины ищут, но находят лишь старость! Здесь мерилом работы считают усталость!» – надрывался в динамиках Бутусов.

«Хорошенькие дела, – подумал я. – По-моему, у меня появился соперник. Претендент на тело моей жены».

«Шикарная баба, – повторил я про себя. – Шикарная баба». – Я словно пробовал эти слова на вкус. – «А почему я этого уже давно не замечаю? Глаз замылился? Зажрался? Надо повнимательней присмотреться к своей жене, пока не увели».

«Но с какой интонацией он это сказал, – не мог успокоиться я. – Шикарная баба. В этих словах было столько неприкрытого восхищения. Да он же по-настоящему в неё втюхался! Вот мерзавец!»

Я чуть повернул голову и боковым зрением начал его сканировать, пытаясь понять его истинные намеренья. Калугин внимательно следил за дорогой; у него был очень мужественный профиль. Высокий лоб с короткой чёлкой. Крупный нос, несколько раз ломанный в уличных драках. Мощный, слегка раздвоенный подбородок со шрамом. Серые «галочки» небольших, но очень выразительных глаз. Сломанное ухо и ещё один шрам на шее. Это был довольно красивый мужчина. Замечу – не красавчик, а именно красивый – своим характером, интеллектом, волей, походкой, статью и много ещё чем.

В то время я восхищался им. Он стал практически моим кумиром, тем более он был на десять лет меня старше и прошёл две войны: Афганистан и Чечню. В Ичкерии он воевал в первую компанию и брал Грозный. Он был командиром роты специального назначения. Про афганскую войну он ещё иногда рассказывал, с ностальгической ноткой в голосе, а вот про чеченскую стыдливо помалкивал.

Однажды я спросил его:

– Андрей, как такое могло случиться?

– Что?

– Огромная армия, вооружённая танками, вертолётами, самолётами, последними военными гаджетами, пять лет не могла победить кучку бандитов и при этом несла огромные потери.

Он недовольно насупился и закурил. Долго молчал. Размышлял. Я думал, что он готовит развёрнутый ответ, собирает в голове какие-то факты, ищет причинно-следственные связи, но он просто не хотел об этом говорить. А потом как брякнет кулаком по столу; к этому моменту в нём уже сидела бутылка водки.

– Да просто генералы наши – продажные шкуры!!! И вечно бухой президент, которому всё по хуй!

Вот такой он был – Андрей Калугин. Настоящий мужик. Настоящий друг. Настоящий воин.

Я просто восхищался, как он разруливал конфликтные ситуации в ночном клубе «Метелица», куда доступ был свободный и по выходным было не протолкнуться. В клуб приезжали со всего побережья, тем более нигде больше не было такой безупречной программы. Ленка всегда была прекрасным организатором. Она приглашала очень хороших музыкантов и даже звёзд. На сцену выходили прекрасные иллюзионисты, жонглёры, дрессировщики…

Я помню, как по всему залу водили огромного медведя, который вальяжно танцевал барыню и бил в присядку, а потом, как настоящий русский мужик, пил пиво и шампанское прямо из бутылки. Всё было просто феерично, весело и непринуждённо, ведь нужно было как-то оправдывать четыре звезды, но всё-таки основным блюдом программы всегда оставался шоу-балет «ХАОС», который иногда называли шоу-балет «Югра».

Девушки из балета ко всему ещё обладали безупречным загаром, что было вполне закономерно, поскольку из всех развлечений у них было только море и солнце. Сценические костюмы скорее подчёркивали их совершенную наготу, нежели прикрывали её. Когда девочки выходили танцевать «Самба-де-Жанейро», намазанные какими-то блёстками, со страусиными перьями на головах, то многим мужчинам в зале становилось плохо.

Здесь всё было пропитано развратом. Содом и Гоморра отдыхают – здесь даже Лот не сохранил бы целомудрия, но только не Калугин… Он даже не смотрел на сцену, а так же ему было совершенно плевать на откровенные наряды отдыхающих девиц, потому что он, как сокол, парящий в небе, высматривал лишь добычу, и она неизменно появлялась в зале.

Когда люди напиваются, то с упорством комолого быка ищут проблемы и всегда их находят. В клубе «Метелица», как правило, на их пути становился Калугин, наш великолепный тореро, если они сами раньше времени не обламывали себе рога.

Однажды произошла ситуация, которая меня поразила, а началась она с того, что за соседним столиком расположилась приблатнённая троица, – это были какие-то «пиковые», которые думали про себя, что они очень крутые. Они вели себя вызывающе: нагло обращались с официантками, комментировали выступление артистов, орали, свистели, на всё происходящее смотрели с презрительным апломбом, крутили своими хищными орлиными мордами в поисках добычи и таращили на девушек свои круглые чёрные глаза.

Двое были молодые и очень крепкие (один из них был натуральный «шифоньер»), но был среди них старый, матёрый и седой как лунь. Он разгуливал по залу походкой хозяина, вывалив из-под ремня обвислый животик. Я понял по выражению его лица, что всех вокруг он за людей не считает. По всей видимости, это был какой-то криминальный авторитет.

Андрей Григорич долго их не трогал, словно отмерял для себя общее количество их наглости и хамства, но я видел с какой запредельной ненавистью он смотрит на них… И когда старый матёрый урка, небрежно оттолкнув официантку, гневно замахнулся на неё растопыренной пятернёй, Калугин в три секунды оказался в эпицентре событий. Двое его крепких охранников подоспели только через несколько секунд. Разгорелся конфликт. Чтобы не привлекать внимание присутствующих, этих уродов вывели из зала, и разборка продолжилась в фойе. Я тоже туда выскочил – из любопытства. Шумели долго. Абреки называли какие-то имена и крутили у него пальцами перед носом. Короче, «распальцовка» была знатная: кавказцы умеют это делать.

– Рассчитались с официанткой, – спокойно сказал Андрей, прекратив длинный горячий монолог, – извинились, и сделали так, чтобы я вас больше никогда не видел. А своему Карену передайте, что я готов с ним встретиться в любое время.

– Э-э-э, – блеял как баран старый урка, – жалко мне тебя… Молодой ты ещё.

– Себя пожалей, – сухо ответил Калугин, – тебе уж точно недолго осталось.

Я понял, что конфликт исчерпан, и решил сходить в туалет. Я запер кабинку на щеколду и встал ногами на унитаз… Через минуту открылась дверь и вошли двое. По их голосам я сразу понял, что это абреки. Один был молодой, другой – старый, а третий, по всей видимости, расплачивался в зале.

Молодой тут же прошёлся вдоль кабинок, заглядывая вниз, но моих ног он не увидел. Пока они разговаривали, всё это время я сидел на унитазе, словно горный орёл на вершине Памира. У меня даже ноги затекли. Я слышал, как они мочатся в писсуар…

– Я его маму ебал! – горячился молодой. – Он у меня землю жрать будет и кровью своею запивать!

– Надо звонить Хадже! Пускай высылает бригаду! – продолжал горячиться он, и даже голос срывался на фальцет от гнева. – Увезём его прямо сегодня… Я ночью не усну!

Даже мне стало страшно от этих слов, и я понял, что это натуральные демоны, жестокие, беспощадные, вероломные.

– Угомонись, – услышал я хрипловатый голос старого (меня удивил тот факт, что они разговаривали между собой по-русски). – Сейчас не то время, чтобы шашкой махать. Сейчас по-тихому решать надо. Немного подождём. Я его пробью через ментов. Всё про него узнаю. А потом глотку ему перережем… Вот и всё.

– Я спать не смогу! Я локти грызть буду! – орал молодой.

– Заткнись… мальчик мой, – ответил ласково старый, и они вышли из туалета.

Я спрыгнул с толчка, натянул штаны и побежал в клуб, чтобы сообщить об этом разговоре Калугину. Я начал со слов: «Андрей, мне кажется, тебе надо принять какие-то меры предосторожности», – а потом рассказал ему о том, что готовят эти звери; слово в слово передал. Он смотрел на меня совершенно спокойно, и ни один мускул не дрогнул у него на лице.

– Что собираешься делать? – спросил я.

– Ничего, – равнодушно ответил он.

– Андрей, они тебя грохнут! Будь уверен! Это полные отморозки! – возмутился я.

– Послушай, Эдуард, – сказал он, подняв с полу свинцово-серые глаза, чуть припущенные уставшими веками, – если бы я боялся подобную шваль, я бы здесь не работал. Ты сказал, что они пробьют меня. Ну и слава Богу. После этого у них совершенно пропадёт желание со мной бодаться. Без отмашки они никуда не полезут, потому что блатные и знают порядки. Эти идиоты ещё не поняли, что их завтра разменяют на пятаки и что они уже не нужны своим хозяевам. Лавина в горах сходит тихо и медленно, но убивает беспощадно. Она несёт ужас и смерть.

– У меня даже – мурашки по спине, – прошептал я, глядя на него завороженным взглядом, словно кролик на удава; он действительно обладал какой-то гипнотической силой.

– Ты за меня не переживай. Всё будет хорошо, – сказал он тем же убаюкивающим голосом и похлопал меня по плечу. – Иди лучше жену развлекай. Вон она, голубушка, отработала и в зал вышла… Ищет тебя взглядом.

– А может, тебя? – спросил я в шутку.

Он улыбнулся по-доброму, по-отечески, с глубокими морщинками вокруг глаз, что случалось крайне редко, потому что чаще всего он был желчным и злым. Это был самый настоящий волк-одиночка, скитающийся во тьме.

Я шёл к нашему столику и думал, – Ленка уже махала рукой, увидев меня издали, – думал о том, что, по всей видимости, ему нечего терять, поэтому он ничего не боится. На войне у него выгорели рецепторы страха.

Всю ночь я размышлял на эту тему и пришёл к выводу, что Калугин больной на всю голову, что он несчастный человек, совершенно одинокий и опустошённый. Была в нём какая-то чёрная дыра, сквозь которую просвечивали звёзды.

И вот мы едем в Псебай. Над горным хребтом взошло маленькое размытое солнце. Проехали Туапсе. Развернулись на Майкоп. Мне жутко хотелось спать. Глаза слипались сами собой, и я постепенно проваливался в какую-то тёмную пучину. Внутри меня шумели голоса. По их интонации я чувствовал, что все они против меня, против этой поездки. Они бились во мне, как скопище чумазых матросов в трюме тонущего корабля.

Я вздрогнул и проснулся с криком – Андрей даже головы не повернул в мою сторону. Мне показалось, что он спит с открытыми глазами, остекленевшими и тупо взирающими на дорогу. Я приходил в себя, оглядываясь по сторонам и не понимая, что происходит и куда мы едем, – железный профиль водителя, какие-то мрачные курганы с бледно-жёлтыми разливами полей, прямая двухполосная дорога, разделяющая мир на реальность и её зеркальное отражение, – она проваливалась на горизонте в пучину тёмно-лиловых облаков, напоминающих термоядерный взрыв.

– Будет гроза, – тихонько молвил Андрей.

– Да. Мы прямо в неё въезжаем, – подтвердил я.

Чёрный коршун пролетел над нами, расправив огромные крылья, – в клюве у него болталась какая-то зверюшка. В районе Лабинска мы увидели аварию: встретились «москвичок» и «жигулёнок». На обочине лежали люди в окровавленных рубахах. Андрей даже останавливаться не стал: там уже были гаишники и какие-то зеваки.

Мне казалось, что мы едем целую вечность. Разговаривали мало. Андрей был предельно собран и молчалив. Мне всё это жутко надоело, к тому же я видел в каких-то населённых пунктах церковные купола…

– Андрей, почему мы едем именно в Псебай? – спросил я. – Что нельзя покреститься где-нибудь поближе?

– Нельзя, – раздражённо ответил он. – Тебя что, укачало?

– Нет. Просто интересно. А кто такой отец Александр?

– Настоящий батюшка… И только он может тебе помочь.

– А остальные что… фуфло тряпочное? – спросил я и широко зевнул.

– Почему? Нет. Просто они слабые. Приземлённые, что ли.

– А мне какая разница? Мне же покреститься надо… А электричество бежит и по ржавым проводам.

– Послушай, Эдуард, – спокойно ответил он, но в этом спокойствии было столько холодной ярости, что меня зазнобило. – Сиди ровно на табурете. Я знаю, что делаю. Этот батюшка однажды вытащил меня с того света. Он дал мне новую жизнь, дал мне надежду и дал веру. Если бы меня к нему не отвезли тогда, я бы себе маслину вот сюда… – И он ткнул указательным пальцем в лоб.

– Поэтому я называю его своим отцом, – подытожил Калугин.

– Понял, – ответил я, капитулируя поднятыми руками. – Сижу и помалкиваю. Отец – это святое.

– Вот сиди и помалкивай, – улыбнулся наконец-то Григорич; в этот день он был крайне серьёзен. – Тебя же везут. Что тебе ещё надо?