Лето придёт во сне. Запад

От его слов я заплакала ещё пуще, но уже с облегчением, уткнулась носом в плечо своего вновь обретённого друга, когда-то подарившего мне надежду и смысл жизни, замерла, чувствуя, как его ладонь скользит по моим сожжённым волосам. Так и сидела, постепенно успокаиваясь под сочувственное молчание остальных.

До того как микроавтобус прибыл по месту назначения, мне даже удалось задремать, и встрепенулась я только при звуке открывающейся двери. Все завозились, начали подниматься с мест, Ига и Ян снова подхватили под мышки Бурхаева, готовясь тащить наружу… Но прежде чем хоть кто-то успел покинуть салон, в дверях возник тонкий силуэт. Дэн разжал объятия, поспешно отодвинулся в сторону, и на меня налетел рыжий вихрь. Налетел, вжал в спинку сиденья, стиснул веснушчатыми руками…

– Яринка…

Глава 7

Под полной луной

Просыпалась я медленно и тяжело – словно пыталась выплыть к солнцу из чёрной глубины Русалкиной ямы. Свет брезжил сквозь сомкнутые веки, но поднять их сил не было. Память тоже не спешила возвращаться, и на какой-то ужасный миг мне показалось, что я всё ещё в подвале Бурхаева: в нос ударила подземная сырость, кожу продрало холодом. Это помогло мне найти в себе силы для пробуждения, и, вздрогнув всем телом, я распахнула глаза.

Не было никакого подвала. И сырости не было: напротив – душистый весенний воздух с ароматом сирени влетал в приоткрытое окно. За ним пели птицы и светило солнце сквозь изумрудную листву. Я лежала на широкой двуспальной постели, куда влезло бы ещё как минимум пять таких же тощих Даек, на пышной подушке-облаке, под невесомым, но тёплым одеялом. Всё остальное вокруг выглядело не менее замечательно, но больше всего обрадовала Яринка. Она сидела с ногами в кресле, придвинутом к моей постели, и читала книгу. Увидев, что я проснулась, вскочила на ноги.

– Дайка! Ты меня узнаёшь?

– Узнаю, конечно, – удивилась я. Голос спросонья прозвучал тихо и хрипло, но Яринка расслышала. Громко выдохнула от облегчения:

– Фу-у-ух! А то я уже заволновалась. Знаешь, сколько ты спишь? Почти сутки!

В это я охотно поверила, потому что, начав снова ощущать своё тело, обнаружила очень настоятельную потребность срочно посетить туалет. К счастью, дверь в совмещённый санузел оказалась тут же, в комнате.

Когда я вернулась, осторожно переставляя слабые ноги по ворсистому ковролину, Яринка уже успела подать завтрак: овсянку с дольками фруктов и минеральную воду – на изящном сервировочном столике, что живо напомнило мне Оазис.

– Ничего тяжелее тебе лучше пока не есть, – виновато пояснила она. – А ещё нужно соблюдать постельный режим, так что лезь обратно под одеяло.

Я с удовольствием послушалась. Немного кружилась голова, и очень хотелось пить. Яринка поняла это: молча наполнила стакан минеральной водой, протянула мне и внимательно наблюдала за тем, как я жадно его опустошаю. А потом вдруг расплакалась, уткнувшись лицом в ладони.

Я чуть не пролила остатки воды на одеяло. Первое, что пришло в голову, – новая беда! Яринка знает что-то, чего пока не знаю я, и плачет, потому что сейчас ей придётся это рассказать… Но подруга выдавила сквозь всхлипы:

– Прости меня, я так виновата! Я не должна была оставлять тебя там одну… в Оазисе.

Я не сдержала вздох облегчения, отставила стакан, аккуратно дотянулась и коснулась Яринкиного плеча. Но она по-прежнему прятала лицо, избегая смотреть мне в глаза.

– Я не должна была бросать тебя… Но я так испугалась! Бурхаев… он…

При звуке этого имени я, как наяву, увидела сырой подвал, почувствовала холод наручников, услышала крики Бранко и покрылась мурашками. Глухо ответила продолжающей всхлипывать Яринке:

– Правильно испугалась. Это страшный человек. И, если бы ты осталась в Оазисе, скорее всего, нас обеих здесь сейчас не было бы.

Яринка несмело глянула на меня исподлобья:

– Ты не обижаешься? Правда?

– Конечно нет! Это очень хорошо, что ты убежала. Мне больше не за кого было волноваться, только поэтому я и смогла вырваться оттуда.

Вообще-то я сказала это, только чтобы утешить подругу, но, уже заканчивая фразу, поняла: а ведь так и есть. Останься она на острове, я бы всё делала с оглядкой на неё. И ни за что бы не решилась напасть на Ховрина, думая о том, что Ирэн может отыграться – и, скорее всего, отыграется – на Яринке.

Подруга почувствовала искренность в моих словах, несмело улыбнулась:

– Я всё это время думала о тебе. Как ты там… что делаешь… не обижают ли тебя. И верила, что однажды ты придёшь. Даже Ян не верил, а я ждала. И, когда Серый позвонил и сказал, что ты здесь, я просто…

Подруга жалобно поморщилась, и, испугавшись, что она снова расплачется, я торопливо спросила:

– Кто это – Серый?

– Да охранник же из приюта! Сергей. Ты его ещё бледным звала.

– Белёсым, – машинально поправила я. – Слушай, а как он вообще…

Бесшумно приоткрылась дверь, в неё заглянул Бранко – посвежевший, разрумянившийся, с двумя пластырями на шее поверх недавних ожогов.

– Бэби Дайка! Проснулась, наконец-то? Мы уже беспокоились.

– Привет, – смущённо буркнула я: стало стыдно за то, что до сих пор даже не поинтересовалась у Яринки о своем товарище по несчастью. А ведь он пострадал из-за меня – и больше меня. В последний раз мы виделись вчера (или уже позавчера?), когда прибыли в этот дом и, наскоро приняв душ, отправились спать, отказавшись от еды, – настолько были вымотаны недавними событиями. Но теперь, судя по виду приятеля, он был в полном порядке.

Я попыталась подняться с постели, чтобы поприветствовать Бранко, но серб замахал руками:

– Лежи-лежи! Я только хотел сказать, что тебя приму без очереди, обращайся в любое время.

С этой загадочной фразой он исчез за дверью.

Я перевела недоумённый взгляд на Яринку. Она тихонько смеялась.

– Бран делает причёски девчонкам. Наши, как узнали, что он стилист, сразу осадили со всех сторон.

– Девчонкам?

– Потом познакомишься, – отмахнулась Яринка. – Нас тут много. И все в очередь к Бранко.

– Ну и не буду им мешать.

Яринка погрустнела:

– Вообще-то надо бы. Твои волосы. Они же…

Волосы! Машинально вскинув руку к голове, я наткнулась пальцами на жёсткие, обожжённые сосульки и вспомнила вчерашний (или всё-таки позавчерашний?) день, когда, встав под душ, вместе с шампунем смыла и часть того, что осталось от моей былой шевелюры.

Прислушалась к себе. Сожаления не было. Да, мне нравились мои волосы такими, какими их сделали в салоне Оазиса – гладкими, как шёлк, струящимися, с озорными изумрудными пёрышками, запутавшимися в русых прядях. Но здесь нет салонов. Здесь нельзя ходить с распущенными волосами, с крашеными – тем более. Здесь меня в любом случае ждала бы только унылая туго заплетённая коса. Так о чём переживать? Тем более странно, что девчонки, о которых сказала Яринка, так рвутся к Бранко. Что он может для них сделать? В лучшем случае – подровнять кончики или выстричь чёлку.

Я уже хотела спросить об этом у Яринки, но меня остановил её взгляд. Пристальный, тревожный, с затаённым ожиданием. Первая мысль, конечно, снова была о плохом: от хороших новостей я уже отвыкла.

– Что?

Подруга покусала губу, но желание выговориться победило:

– Дайка, ты только не волнуйся. Михаил Юрьевич нашёл твоих родителей.

Над покатой крышей, куда мы с Дэном выбрались через чердачное окно, висела полная луна. Глядя на неё, я вспомнила, что, когда, спасённая из лап Бурхаева, только-только попала в этот дом, то в один из первых вечеров здесь видела в небе лишь половинку её. Выходит, прошло не больше двух недель? Верилось с трудом: казалось, что миновали месяцы, время тянулось невыносимо медленно, оно просто издевательски топталось на месте!

Дэн подал мне руку, хоть я и не нуждалась в поддержке. Да, крыша оказалась наклонной, но мы двигались по широкому горизонтальному коньку кровли, не рискуя соскользнуть вниз. Ладонь Дэна приятно грела, и я не захотела отпускать её, даже когда мы уже уселись на краю, свесив ноги вниз.

– Красиво? – спросил Дэн, пытаясь поймать мой взгляд.

Красиво. Несомненно. Помимо плывущей по небу румяной луны, глаз радовала россыпь уютных разноцветных фонариков, светящих сквозь уже вовсю распустившуюся листву деревьев и кустов. Фонарики были везде: на газонах и на дорожках, на ветвях и на кованых оградах – престижнейший московский район Черешнино ночью особенно впечатлял. А учитывая, что трёхэтажный особняк с готической крышей, в котором временно расположились мои друзья, возвышался над всеми окружающими домами, вид открывался завораживающий.

– Да, очень, – ответила я, но без особого энтузиазма. Совсем не этого ждала я сегодня от Дэна, не за этим подошла к нему, едва лишь друг появился на пороге.

А появлялся он нечасто.

Вместе с Яном, Игой, Михаилом Юрьевичем и другими здешними обитателями, Дэн почти всегда находился в отъездах, о цели которых мне не было известно. Мне пока ничего не было известно, кроме того, что я слышала в ответ на все свои вопросы – здесь безопасно. Остальные объяснения откладывались на потом. И ладно: я была готова мириться с любой неизвестностью, кроме одной – о своих родителях.

О родителях я помнила всегда, несмотря на всё то что случилось и изменилось с момента нашей разлуки. Я помнила, кто я такая и откуда, а следовательно, никогда не забывала и о них. Но в тот переломный день, когда Яринка сообщила мне счастливую новость, я поняла, что увидеться с мамой и папой уже не чаяла. Их образы не потускнели в моей памяти, но были неразрывно связаны с прошлым, с тайгой, с Маслятами, неотделимы от всего этого. А тот факт, что никакой конкретной информации о них никто мне до сих пор не предоставил, лишь усиливал неверие в происходящее.

Конечно, я спрашивала! Я требовала и истерила! Но Яринка, чуть не плача, отвечала только, что не знает ничего, кроме уже сказанного, Дэн твердил то же самое. Ян, Ига, другие парни и девушки, то появляющиеся, то исчезающие в этом огромном доме, вообще не понимали, о ком я говорю. Оставался Михаил Юрьевич. Но он появлялся здесь от силы пару раз в неделю, запирался в своей комнате, а на мой скулёж под дверью отвечал лишь, что всему своё время, а пока мне должно хватить информации о том, что родители живы, здоровы и на свободе. Этой информации мне пока и хватало: ровно настолько, чтобы не сойти с ума от пытки неизвестностью.

Сегодня, ближе к ночи, из очередной отлучки вернулся Дэн, и я предприняла новую попытку что-то разузнать, пусть не о самих родителях, но хотя бы о том, когда Михаил Юрьевич собирается поговорить со мной о них. К моему удивлению, Дэн не попытался уйти от ответа, а шепнул: «Пойдём, я тебе кое-что покажу». Обрадованная, я поспешила за ним, думая, будто это «кое-что» наконец станет ответом на мои вопросы. Но Дэн привёл меня на третий этаж, к узкой лестнице, по которой мы попали сначала на чердак, а потом на крышу, где теперь и сидели под круглой луной. И пусть тут было чудесно, но я-то ожидала совсем другого!

– Только не поднимайся сюда одна, – попросил Дэн, по-прежнему сжимая мою руку. – Крыша бывает скользкой от дождя или от росы. И днём нельзя: лучше будет, чтобы соседи не видели посторонних людей.

– Дэн… – начала было я, но друг перебил:

– Подожди. Знаю, чего хочешь. Я потому и увёл тебя подальше от других, чтобы спокойно поговорить, чтобы никто не мешал.

– О чём поговорить? – Я уже боялась надеяться.

– О твоих родителях. О том, где они и что нужно делать дальше.

У меня вырвался судорожный всхлип – одновременно облегчённый и обиженный.

– Но ты же говорил, что не знаешь!

– Я и не знал! – торопливо заверил Дэн. – Никто не знал, правда. У нас с информацией очень строго. Не потому, что не доверяем друг другу, а чтобы, если вдруг кто-то один попадётся, он не сумел выдать других. Поэтому всего я тебе не расскажу при всём желании, хоть сам тут уже два года. Среди наших самый осведомлённый – Михаил Юрьевич. Вот он и велел мне поговорить с тобой о твоих родителях.

– Почему не сам? Я так долго просила!

– Ему виднее, – уклончиво ответил Дэн. – Да и разве я тебе не ближе, чем он?

– Ближе, конечно. – Я почему-то смутилась. Покосилась на Дэна. Действительно ли мы близки? Дэн для меня значил очень много, но за те два года, что мы не виделись, он стал абстрактным: скорее идеей, чем человеком. Встретиться снова, конечно, оказалось счастьем, но это был уже другой Дэн. Этого Дэна я немного стеснялась – и не знала, сможем ли мы общаться просто и естественно, как раньше в приюте, когда вдвоём убегали в лес стрелять из рогаток.

Он поймал мой изучающий взгляд и, правильно его истолковав, грустно кивнул:

– Ты тоже очень изменилась. Повзрослела. И вообще… – Он сделал неопределённый жест рукой, но продолжать не стал.

– Что – вообще? – не сдержала я любопытства.

Дэн жалобно поморщился:

– У тебя будто что-то отняли. Вроде это и ты, но уже не такая. Не цельная. Не знаю, как объяснить, но ты будто лишь чёрно-белая ксерокопия прежней Дайки.

Я задумалась над словами друга. Уж не мою ли утерянную в Оазисе девственность он имеет в виду? Да ну, ерунда, Дэн не настолько консервативен, чтобы придавать этому значение. Но что ещё у меня могли там отнять? Веру в лучшее будущее? Волю к борьбе? Нет, если бы я утеряла веру и волю, то, скорее всего, давно бы уже составляла компанию рыбохвостым девам из Русалкиной ямы. Может, я просто уже не такая весёлая и беззаботная, как в приюте? Хотя не припомню, чтобы я и там отличалась особым весельем или беззаботностью.

Решив подумать об этом позже, я снова внимательно посмотрела на Дэна:

– А ты такой же. В смысле, не копия, настоящий. Только вырос и красивый стал.

Последнее вырвалось у меня неожиданно: я просто озвучила то, что видела. Здесь и сейчас, в призрачном лунном свете, среди отблесков множества разноцветных фонариков, Дэн и правда был очень красив. Его тёмные брови и ресницы оттеняли бледную кожу лица, утратившего мальчишечью округлость, и оно казалось искусно высеченным из мрамора. Чуть отросшие русые волосы лежали непослушными вихрами, прикрывая лоб и уши. И двухдневная щетина совсем не портила моего друга, а, напротив, придавала его облику некую завершённость, давала понять, что передо мной хоть и юный, но уже мужчина.

Дэна не смутила похвала. Он засмеялся, протянул руку и провёл ладонью по моей голове:

– Ты тоже хороша, Малявка. Похожа на симпатичного мальчишку.

Я сердито отклонилась, выворачиваясь из-под его руки. Ну и комплимент! Понятно, что таким образом Дэн пытался утешить меня, помочь смириться с потерей волос, но, право, это лишнее! Меня вполне устраивала моя нынешняя причёска, тем более что делал её Бранко, а из-под его рук выходят лишь шедевры. Ну не считая, возможно, уродливого родимого пятна, которое до сих пор «украшало» моё лицо. А вот стрижка получилась очень даже милая! Стараниями Бурхаева сохранить длину волос мне бы не удалось даже с помощью Бранко, но он сделал всё, что мог. Теперь на затылке у меня топорщился «ёжик», постепенно удлиняющийся к макушке и переходящий в длинную, до бровей косую чёлку, которую я зачёсывала набок. Так что Дэн сказал правду: с моим невысоким ростом и худобой получилось очень похоже на мальчика лет двенадцати. Особенно когда я ходила в спортивных штанах и футболке. Ходила, конечно, только по дому и прилегающей к нему территории, однако не оставляла надежды, что позже Михаил Юрьевич разрешит мне и на улице появляться в таком виде. Кто догадается, что я девчонка? Да и кому надо об этом догадываться?

Неподалеку залаяла собака, и я вздрогнула всем телом. Лай был низкий, грубый, с хрипотцой, такой, что мне сразу представилась чёрная коренастая зверюга в лоснящейся, как чешуя, шкуре.

Дэн снова погладил меня по голове: на этот раз успокаивающе. Он в подробностях знал обо всём, что случилось со мной и Яринкой после побега из приюта. Историю появления моих шрамов – в том числе.

– Ничего, – вполголоса сказал он, обращаясь к луне. – Мы заставим их заплатить за всё.

Его слова вернули меня к теме разговора, и я встрепенулась:

– Так о чём Михаил Юрьевич велел со мной поговорить? Где мама и папа? Я смогу их увидеть?

– О том и речь. – Тон Дэна стал деловым. – Да, ты можешь их увидеть, но не так скоро, как тебе хотелось бы. Для этого придётся постараться. Кое-что выполнить.

– Я сделаю всё что угодно! – торопливо заверила я. – Где они?

– В Сибири. Видишь ли, после того как накрыли вашу деревню, детей распределили по приютам, а взрослых судили и приговорили к разным срокам в разных местах заключения. Твои родители три года находились в городской тюрьме, потом были переведены в колонию-поселение на Урал, в какую-то глушь.

Я растерянно заморгала. Какому идиоту пришло в голову заслать в такое место людей, для которых тайга – дом родной?

– Они убежали?

– Конечно. – Дэн улыбался. – Очень скоро.

– Куда?

– Так в Сибирь же. Убежали и нашли других дикарей… Ой, извини.

Я нетерпеливо отмахнулась: в голове теснились десятки вопросов. Разумеется, я знала и помнила, что наша деревня – не единственное пристанище тех, кто вырвался из-под слишком заботливого крыла Руссийской православной церкви. Но как моим родителям удалось разыскать их? Тайга огромна! Не имея оружия, компаса, тёплой одежды и удобной обуви, по ней не пройти и пару дней. Где мама и папа раздобыли всё это после побега? Гнались ли за ними? И если да, то как получилось, что не поймали? Ведь наверняка в колониях-поселениях приняты все меры для скорой поимки беглецов. А главное: если родителям действительно удалось добраться до других дикарей – откуда это стало известно здесь?

Дэн догадался, о чём я думаю. Улыбнулся снисходительно:

– Малявка, ты не представляешь, сколько нас на самом деле. Всё больше и больше людей понимают, что в действительности представляет собой власть церкви. А понимая, попадают к нам. Так или иначе. Наши друзья по всей стране, в том числе – в Сибири. В том числе те, кто знает дикарей из тайги… Извини.

– Да говори, как привык, мне не обидно. – Я нетерпеливо поёрзала на деревянном коньке крыши. – Значит, эти друзья рассказали про моих родителей? И Михаил Юрьевич теперь точно знает, где их найти?

– Почти, – уклончиво ответил Дэн. – Тут уже начинается твоя работа.

– Сделаю всё что угодно! – повторила я и замерла, приготовившись внимательно слушать.

Но Дэн был краток:

– Ты поедешь в Сибирь и найдёшь их.

Будь моё положение чуть менее устойчивым, я бы точно скатилась с крыши. А так лишь покачнулась и ещё твёрже упёрлась подошвами в покатую черепицу.

– Чего? Дэн, это шутка, что ли?! Как я поеду?! У меня даже документов нет!

– Будут, – хладнокровно ответил Дэн. – Это уже не твоя забота. Я же сказал – за последние годы мы весьма укрепили свои позиции.

Я помолчала, пытаясь уложить в голове мысль о скором путешествии. Тепло взглянула на Дэна:

– Спасибо вам. Наверно, ведь подделать документы очень дорого, и то, что вы это всё для меня…

– Не только для тебя, – перебил Дэн, упрямо глядя в сторону. – Я же сказал, что ты должна будешь кое-что выполнить.

Его хождение вокруг да около мне не нравилось, и я даже пожалела о своём опрометчивом обещании сделать всё что угодно. Хотя чем меня можно напугать? Я же не в Оазисе, с чужими мужиками ложиться никто не заставит.

– Просто скажи уже, что нужно делать!

И Дэн сказал:

– Ты должна найти не только своих родителей, но вместе с ними и других… дикарей. Найти – и привести нас к ним.

– Зачем? – спросила я, помолчав. Вроде ничего ужасного Дэн не сказал, но мне не понравился его тон: слишком небрежный, делано равнодушный. – Почему я? Разве вы сами не можете прийти к ним? Ты же сказал, что друзья везде и…

– Дикари очень осторожны, – досадливо перебил Дэн. – Я бы даже сказал – слишком осторожны. Те из них, что выходят в города и знают о местоположении остальных, никогда не приведут туда чужаков. Даже тех, кто разделяет их взгляды. Но если вдруг появится одна из них – кто-то из разорённых деревень – то это совсем другое дело. Понимаешь?

– Понимаю, – медленно кивнула я. – Одна из них – это я. Но вдруг мне не поверят? Как доказать, что именно я – Дайника из Маслят?

– Докажешь легко, – успокоил Дэн. – С тобой поговорят, зададут вопросы, и я уверен: ты сможешь рассказать нечто такое, что известно только вашим людям. Какие-то подробности, имена, места…

Я кивнула. Тут Дэн, пожалуй, прав. Даже сейчас, по прошествии лет, подробности таёжной жизни не стёрлись из моей памяти. Те подробности, которые просто неоткуда было бы узнать чужому человеку. Вот только…

– А зачем вам нужны дикари? – В моём голосе прозвучало больше подозрения, чем мне хотелось, и Дэн глянул недоумённо, даже обиженно:

– Неужели не понимаешь? Пора объединяться! Пока столько людей прячутся по лесам, другие борются! Мы боремся, и нам нужна помощь! Скрываться от власти можно долго, но это не выход. Вместе станем сильнее.

Я снова кивнула. Опять Дэн прав – на примере моей злосчастной деревни отлично видно, что бегство не выход, что оно создаёт лишь иллюзию безопасности, которая может быть разрушена в любой момент.

– А если они не захотят встретиться с вами?

Дэн помрачнел:

– В том-то и трудность, что, скорее всего, не захотят. Поэтому ты не должна даже спрашивать об этом. Твоя задача – просто сообщить нам их местоположение. И мы придём.

Я помолчала.

– То есть застать врасплох? Не дать беглецам возможности уйти от переговоров?

– Именно.

На этот раз я молчала дольше. Луна заметно сместилась по небу, наши с Дэном тени, удлиняясь, протянулись по скату крыши вниз.

– Как-то это… – Я помялась, не зная, как правильно оформить в слова охватившее меня неприятное чувство. – Как-то похоже на предательство. Нечестно.

Дэн досадливо выдохнул:

– А что делать? Мы пытались с ними связаться! Находили людей, передавали сообщения – и устные, и письменные – назначали встречи. Они не реагируют никак, в принципе не желают иметь ничего общего с внешним миром. А ведь им, скорее всего, неизвестно, что баланс сил изменился, что мы теперь не просто кучка недовольных, что нас много! Поэтому и думают, будто затея бороться с властью церкви изначально обречена на провал. Нужно им объяснить, что теперь всё реально, что мы действительно можем что-то поменять! Тогда они присоединятся к нам.

Я умолкла в третий раз. Вроде то, что говорил Дэн, звучало убедительно и разумно. После случившегося с моей деревней я тоже считала, что лучше бы беглецам уже перестать бегать. Не знаю, сколько людей скрывается на бескрайней Сибирской равнине, которая после войны стала совсем уж диким краем, но наверняка немало. А даже если и мало – какой для них смысл бесконечно прятаться там, обрекая себя на постепенное одичание? Я не осуждала выбор своих родителей и других беглецов: наверняка тогда у них были веские причины поступить именно так – но ведь, как правильно сказал Дэн, всё изменилось.

Не к месту вспомнился вдруг услышанный где-то глупый стишок про партизана, который продолжал скрываться в лесах и спустя годы после того, как закончилась война.

– Что смешного я сказал? – спросил Дэн, и я поняла, что тихонько хихикаю.

Помотала головой, но Дэн продолжал вопросительно смотреть на меня, и стало ясно, что он ждёт ответа на другой вопрос, пусть ещё и не заданный вслух: согласна ли я отправиться к дикарям, разузнать их местоположение и привести туда Михаила Юрьевича? Или не его?

– Слушай, Дэн, а кто вообще у вас главный? – Я вдруг вспомнила, что, занятая мыслями о родителях, совсем не пыталась узнать хоть что-то о том, во что оказалась втянута. Кто все эти люди, которые спасли меня и приютили? Своих друзей я, конечно, знаю, но ведь не они здесь принимают решения.

– Главный?

Почему-то я сразу догадалась, что друг переспросил это только для того, чтобы потянуть время, и почувствовала раздражение.

– Ну да, главный! Главарь, вожак, предводитель, гуру, вождь? Ведь кто-то же начал это всё… И что это вообще? Революция? Вы затеваете гражданскую войну?

– Вы? – снова переспросил Дэн. – Дайка, ты уже второй раз говоришь «у вас», «вы». Почему не мы? Разве ты не с нами?

– Как же я могу быть с вами, если даже не знаю, кто вы и чего хотите? – резонно ответила я, подавив желание торопливо заверить друга в том, что, конечно же, я с ними. С ним!

– Мы хотим светское демократическое государство, – сухо ответил Дэн и замолчал. Обиделся?

Мне его ответ показался крайне туманным, но, если честно, и не интересовал особо. Чего бы там ни добивалось сопротивление, к которому я невольно примкнула, сейчас куда важнее другое. Плевать, в конце-то концов, и на Михаила Юрьевича с его секретами, и на беглецов, которые наверняка будут недовольны визиту незваных гостей, агитирующих их идти на баррикады, плевать даже на дующегося Дэна! На всё плевать! Я хочу к маме и папе.