Липовый цвет

Началась служба, и, признаюсь, я чувствовал себя не в своей тарелке. Владимир встал к хору, а я остался в основном зале. Оказывается, мужчины в церкви стоят справа, женщины – слева. Не знал. Я вообще не был ни на одной службе и молитв никогда не читал. Всегда считал, что Бог – это всего лишь вымышленное существо для управления идиотами. И мое мнение уж точно не поменяется, пока Он не явит мне чудо и не поставит снова на ноги. Если это все-таки когда-то случится, тогда, может быть, и поверю. А пока я следил за богослужением, и в моих мыслях была моя новая знакомая. Вита. Как же она смешно хмурила брови, когда проверяла данные в таблице! Поймал себя за тем, что ухмыляюсь. Потом я начал рассматривать иконы. Думал, почему они выставлены именно в таком порядке. Мой взгляд скользил по живым цветам, что украшали помещение, по горящим свечам. Я не понимал, что вообще тут происходит, но, с другой стороны, мне было любопытно. Понравилось, как пел Владимир вместе с хором. Он и другие мужчины гармонично дополняли нежные женские голоса, растворяющиеся в огромном каменном помещении с высоким куполом. Почему-то от их ангельского пения в горле встал ком. Никогда не слышал подобного прежде.

Я нажал подбородком рычажок и подъехал к иконе Спасителя.

Ты что, разве не видишь, что мне плохо? Уж лучше бы на смерть, чем так!

Если бы был здоров, тут же недовольно сложил бы руки на груди и сверкнул глазами. Хотя… Если бы я был здоров, меня здесь точно не было. Плыл бы на яхте по Средиземному морю, наслаждаясь жизнью, смехом девушек, плеском волн и криком чаек.

Вздохнул.

Служба закончилась. По залу растекался синий приторный дымок ладана. Люди начали расходиться. Владимир закончил помогать регенту укладывать ноты в деревянный ящик, после чего мы с ним направились на ужин в трапезную.

– И часто тебя отправляют в Богоявленский скит? – спросил я у Владимира как бы между прочим.

– По-разному, – он вытаскивал кости из жареной щуки, – иногда два раза в неделю, иногда один раз. Бывает, что месяц не езжу. Как настоятель распорядится.

Мне почему-то не понравилось, что он может не встречаться с сестрой целый месяц. Послушник протянул мне вилку с нанизанной картошкой. Раньше я такое даже не стал бы пробовать, но сейчас у меня было настолько депрессивное состояние, что мне было все равно, что есть.

– Уже хочется завалиться на кровать и погрузиться в какое-нибудь комедийное шоу. Хоть чуть-чуть развеять тоску, отвлечься от уныния, – произнес я, после того как послушник протер мне рот салфеткой. – Что думаешь? Может, посмотрим что-нибудь веселое?

Владимир допил чай и отрицательно покачал головой.

– Душа обязана трудиться. Сейчас пойдем в часовню читать псалтырь.

– В часовню? Сейчас?

– Ну да. Одно из правил монастыря – все трудники, паломники и послушники неукоснительно должны посещать богослужения, участвовать в таинствах исповеди и причащения, жить делами монастыря. Иначе зачем это все… Хотя если хочешь, я оставлю тебя в комнате. Только вдруг тебе что-то понадобится, а меня рядом не будет?

– Убедил. Я с тобой.

Владимир довольно улыбнулся. Мы вышли на улицу. На двор обители уже спустились легкие сумерки.

– В советский период храмы монастыря использовали как производственные помещения, – рассказывал по пути послушник. – В этом хранили хлеб, а в том – ремонтировали сельскохозяйственную технику. Потом в них открыли интернат для пожилых людей и для детей.

– Не самое плохое применение… Я слышал от кого-то, что в некоторых церквях в то время на месте алтарей были туалеты.

– Ужасно, ужасно, – по его голосу мне показалось, что ему почти физически больно было это слышать.

Мы вошли в небольшую часовню. Это было какое-то жуткое место: под мраморными плитами лежали серые черепа и потемневшие от времени кости. На груду останков можно было смотреть через окошечко.

Владимир заметил мой заинтересованный взгляд.

– Они были найдены на территории обители при реконструкции. В частности, в храме Марии Египетской, – сказал он, прежде чем начал читать текст. – По-моему, здесь был пересыльный лагерь НКВД, и, казалось бы, не должны были массово проводить расстрелы. Однако… – он не стал продолжать и только покачал головой, было очевидно, что жертв было множество. – Мы читаем здесь псалтырь круглосуточно.

– Останемся здесь до утра? – изумился я.

– Нет, через несколько часов нас сменит кто-то другой из братии.

Он подошел к высокому столу наподобие кафедры, включил настольную лампу, закатал черные рукава до локтей и начал листать страницы в поисках нужных псалмов.

Пока я рассматривал прострелянные черепа и думал о том, кем были эти люди, за что их убили, Владимир уже читал текст перед большим крестом. Вслушиваясь в его тихое бормотание, я уставился в белую стену в раздумьях. Когда очнулся, ощутил, что на меня нахлынуло невероятное умиротворение, какого не было в моей душе уже давно. Да, хотя бы ради этого ощущения и стоило сюда приехать.

Я посмотрел на послушника. Обе его руки были забиты тату-рукавами – от запястий и выше. Абстрактные узоры исчезали под рукавами черной рясы. Мне стало интересно, зачем он пришел в монастырь и кем он был в мирской жизни.

Глава 2

…Мы шли по выложенной крупной плиткой улице Рамбла в сторону большого городского рынка Бокерия. В воздухе смешивались ароматы духов, дезодорантов и приготовленной на улице еды. Нас, москвичей, жара быстро утомляла. Стоило только нырнуть в богато заставленные разными товарами торговые ряды, как мы с друзьями тут же купили по стакану свежевыжатого апельсинового сока со льдом, чтобы прийти в себя.

Мимо нас то и дело проходили невысокие испаночки в коротких джинсовых шортах. Их лица обрамляли русые кудрявые волосы, и у каждой второй был огромный нос с горбинкой.

– Вот это бампер! – присвистнул рыжик Миха, уставившись на полураздетую местную девушку, она улыбнулась в ответ на его заинтересованный взгляд.

– Потише, ты же в чужой стране, – заметил вполголоса Саня. – Здесь деньги твоего отца ничего не решают.

– А что такого? Они все равно по-русски не понимают, – хохотнул Миха.

– Ты уже позвонил на счет девушек для сопровождения на морской прогулке? – поинтересовался я.

– Пока нет. Как раз собирался.

– Давай побыстрее. И закажи других, вчерашние надоели!

– Не вопрос.

Друг вытащил из кармана шорт телефон и отошел, пока мы с Саней выбирали мясо для стейков. Макс и Никита застряли у прилавка с огромными копчеными свиными ногами, шумно обсуждали, какой хамон лучше.

– Улажено! Девчонки будут! – довольно прогудел Миха, поглядывая на продавщицу фруктов. – Странно… такая красотка и на рынке работает. Может, ее с собой возьмем? – он толкнул меня локтем в бок и рассмеялся.

– Бери, если договоришься.

Но друг уже ушел к другой лавке. Я последовал за ним, и мы довольно быстро набили пакеты. Потом все вместе уехали на виллу.

Вечером, гуляя по палубе яхты, я осматривал марину с высоты. Над водой летали чайки, на причале покачивались маленькие лодочки, катера и внушительные яхты. Посмотрел на наручные часы: Никита и Миха опаздывали. Но потом все-таки увидел их макушки: светловолосую и рыжую – и ухмыльнулся. Один нес ящик с выпивкой, а другой – с апельсинами.

– Фрукты-то тебе зачем? – насмешливо крикнул я.

– Во-первых, девчонки любят добавлять цитрусовые в апероль с просекко, а во-вторых, нужен был повод, чтобы пригласить продавщицу фруктов с собой.

– Успешно?

– Не-а. Она замужем.

– Фу, – Никита за его спиной высунул язык, – рыжий кудряш опустился до продавщицы с рынка.

– А что? Она красивая! – возмутился Миха. – Так, для разнообразия. Они под одеждой все равно все одинаковые.

– Я бы поспорил…

– Ты бы еще какую-нибудь фермершу сюда приволок! – сказал я, глядя на них с высоты. – Если бы твой отец узнал, с кем ты крутишь, сразу лишил бы тебя золотой кредитки и тачки.

– Не-е… Ненавижу провинцию и быдло, которое там живет.

Я захохотал, и они, тоже посмеиваясь, забежали на борт и скрылись в одной из кают.

Еще через пару минут прибыла машина с красиво одетыми девушками. Они поднялись на палубу, и я дал знак капитану, что мы готовы к отплытию.

***

– Обожаю яхтинг до тошноты, – простонал позеленевший Саня, повиснув на перилах.

– Да уж… Ты какой-то слабенький, бледненький. Вот, возьми таблы от укачивания и смотри на линию горизонта, – я протянул ему блистер. – До завтрашнего дня привыкнешь.

Ночка у нас прошла бурно. Может, еще поэтому Сане было плохо. Я встретил его, когда вышел из рубки капитана, который сказал, что мы приближались к порту де Бланес. Там у нас планировалась остановка и прогулка по городу. Уже издалека было видно утопающие в темно-зеленых садах белые домики.

Я прошёл по мокрой палубе к лежакам, чтобы там дождаться причала. Хотелось освежиться и подышать после вчерашнего.

– Какое у тебя красивое полосатое поло! – пропела Иветта, моя девушка для морской прогулки. Вчера, как хозяин судна, я выбирал первым из представленного ассортимента. У Михи отличный вкус, выбрал самых дорогих. Белокурая красотка выбралась из каюты в одном купальнике и солнцезащитных очках и устроилась на соседнем лежаке. В руках она держала оранжевый коктейль с апельсиновыми дольками.

– Givenchy2, – бросил я небрежно.

– О-о! Вау!

Прикусив губу, девушка подняла очки на лоб и скользнула изучающим взглядом по моим белым шортам и синим кроссовкам.

– Чем занимаешься в Испании?

– Ничем, – она хитро улыбнулась. – Просто отдыхаю.

– До отпуска много работала? – я знал ответ, но продолжал бессмысленно болтать с ней.

– Не-а, я не люблю работать, – она отпила из бокала, после чего поставила его на бедро, продолжая придерживать рукой. Я с интересом наблюдал, как капелька конденсата скатилась по стеклу и заскользила вниз по золотисто-загорелой коже. – Какой смысл в том, чтобы гнуть спину? Так можно быстро состариться, получить разные болячки, а потом все заработанные деньги все равно спустить на их же лечение. Как по мне, гораздо приятнее наслаждаться солнцем, пить что-нибудь вкусное и быть в приятном мужском обществе, – она повернулась ко мне лицом и кокетливо облизнула губы.

– Я тоже не люблю работать. Но мой отец настаивает на том, что для меня настало время заняться семейным бизнесом. Он считает, что в этой жизни необходимо проявить свой талант, способности и принести пользу обществу. И что немаловажно – заработать как можно больше денег.

– Я и так приношу пользу, – она отставила бокал, подскочила с лежака и уселась ко мне на колени. – Я, например, умею поднимать настроение. В этом мой талант.

Ухмыльнувшись, притянул ее к себе и подумал, что до конца поездки надо постараться не забыть, как ее зовут. Светлые волосы щекотали мое лицо, когда она меня целовала.

– А этот морской волк умеет поднимать настроение? – она провела красными ноготками под моим поло с вышитым золотым якорем.

– Еще как! – я улыбнулся и с самодовольным видом достал кредитку из кармана. – Скоро причалим к городу Бланес, можете с девчонками купить себе что-нибудь.

Она взвизгнула, порывисто поцеловала меня в щеку и рванула к каютам, забыв про недопитый коктейль.

– Кроссовки надень, – крикнул я ей вслед, а потом добавил себе под нос, – а то поскользнешься еще на мокрой палубе, как там тебя, башку разобьешь.

Яхта шла мимо бежево-розовых скал и уютных небольших бухт. Зеленые сады, стройные свечи кипарисов, пышные виноградники… Солнце светило так ярко, что было больно смотреть на воду. И все же я уставился на побережье Коста-Брава, на вздыхавшее лазурное море, покрытое белыми барашками, на гористый берег. То и дело над водой взмывали белоснежные острокрылые чайки, высматривая добычу, и падали, заметив в волнах серебристую рыбу, высоко поднимая над спиной крылья. Пейзажи напомнили мне, что в моей дорожной сумке лежали кисти, краски и холст. Когда все будут спать, надо будет прийти на палубу и порисовать в одиночестве…

В ближайшей каюте слышались глухие радостные крики, но мне не хотелось возвращаться к компании. Я взял бинокль и с упоением начал рассматривать окрестности, вдыхая соленый воздух, смешанный с ароматом сосновых лесов, что покрывали испанские берега.

Воспоминания навеял хвойный аромат, врывающийся в открытое окно нашей с Владимиром кельи. В утренних лучах кружилась золотая пыль. За несколько дней я успел здесь обосноваться: мне все-таки привезли медицинскую кровать, каждое утро приходили массажист и медбрат. Они приехали вслед за мной и устроились в ближайшем городе. Меня мыли, массажировали, одевали в компрессионное белье, а поверх него – в обычную одежду, чаще всего, в джинсы и свитшоты. Медицинские и гигиенические процедуры сменялись утренней службой: мне до сих пор было не до конца понятно, что на них происходило. Оставалось просто наблюдать, как мужчины с бородами ходят по залу в золотых одеждах, исчезают на время за загадочными дверцами и появляются снова. Я планировал как-нибудь расспросить об этом Владимира подробнее, когда он будет посвободнее.

Сегодня утром у него были дела: послушник ненадолго отлучился в соседнюю деревушку – Преображенку, где велись восстановительные работы в приписанном к монастырю храме. Я же решил не ехать с ним, захотелось остаться в комнате одному. Теперь это была такая редкость. К тому же он пообещал скоро вернуться.

К моему удивлению, одиночество мне быстро наскучило, потому что без Владимира я ничего не мог сделать. Попробовал молиться, раз уж за этим приехал в монастырь. В голове крутилась одна мысль – вот сейчас Спаситель увидит, какой я старательный, и тут же меня излечит. Но ничего подобного не произошло. Поэтому я начал рассматривать потемневшие от времени иконы, но и это мне надоело. Мысли постоянно куда-то улетали, я никак не мог сосредоточиться. Наконец, задумался о бессмысленности своей жизни, утекающей в небытие с каждой минутой. Я разочарованно вздохнул и уставился в окно на белокаменные стены старинного храма. Вспомнил Липовку, рыжеволосую девчонку. Вот же чокнутая! Интересно, почему Вита такая пугливая и нервная? Потому что долго живет одна? И почему она живет одна? Зачем столько собак? Вообще-то я не собирался совать нос в чужие дела. Мне хватало и своих забот, чтобы еще беспокоиться о чужих проблемах. И все же, некоторое время размышлял о ней.

Захотелось пить, и мне нужна была чья-нибудь помощь. Изловчившись, я выбрался в тускло освещенный общий коридор, распахнув полностью дверь, предусмотрительно оставленную Владимиром приоткрытой. Я заметил, что из одной светлой кельи через щелочку в сумрачный коридор падала полоска света. Подъехал ближе.

– Там есть кто-нибудь? Могу войти? – мне очень хотелось, чтобы кто-нибудь ответил.

– Проходите, – ответил низкий мужской голос.

Я нажал подбородком на рычажок, коляска поехала вперед, и дверь поддалась. Комната была залита ярким светом, шторы распахнуты. Солнце струилось на стол, заставленный красками, стаканами с водой и какими-то досочками. Монах еще несколько мгновений что-то выводил кистью, зажатой в пальцах, заляпанных кое-где краской, но потом повернулся ко мне и задержал взгляд на ремнях, что сдерживали мое тело. Я же уставился на его обезображенное лицо. Старая рана походила на сильный ожог.

– М-да, правду говорят, что церковь – это не курорт, а больница, – он откинулся на спинку стула, поправил рясу и снова посмотрел на меня дегтярно-темными глазами. – Это меня война в Афганистане обожгла, – он коснулся пальцами шрамов на щеке. – Подойди ближе… Я тебя видел на службе, парень. Ты недавно к нам приехал?

– Несколько дней назад.

Незнакомец кивнул.

– Нравится в монастыре?

– Непривычно тихо после Москвы и ничего не понятно.

Он улыбнулся.

– Меня зовут отец Павел. Я – монах, преподаю в иконописной школе при Тобольской Духовной семинарии, а живу здесь.

– Матвей. Приехал паломником.

Я посмотрел на его стол:

– Мне тоже всегда хотелось рисовать, но отец не разрешал. А теперь уже никогда не смогу взять кисть в руки.

– В нашей школе есть девушка, которая пишет иконы, сжав кисточку губами. У нее хорошо получается. Хотя это очень тонкая работа – писать образы святых. Но при желании можно приловчиться. Что бы тебе хотелось нарисовать?

– Какой толк об этом говорить, если у меня ничего не выйдет…

– Ладно. Спрошу по-другому. Что тебе раньше хотелось рисовать?

– Не знаю… Возможно, пейзажи. Только теперь об этом можно забыть. Ни за что не соглашусь рисовать ртом. Не хочу выглядеть еще более унизительно, чем сейчас, – фыркнул я и подъехал ближе к его рабочему столу, чтобы рассмотреть, над чем работал он.

– Нет ничего унизительного в немощи, – заметил он.

Перед монахом лежал набросок иконы, какая висела у нас с Владимиром в комнате – Абалакская икона «Знамение» с изображением Богородицы, Николая Чудотворца и Марии Египетской.

– Только что закончил наносить основные цвета, – объяснил мне отец Павел, – завтра буду прорисовывать нюансы, – он указывал обратной стороной кисти, о чем говорил.

– Что это за краски? Яркие такие.

Монах усмехнулся.

– Я сам их делаю: растираю в порошок разные минералы, разноцветную глину, потом добавляю в сухую смесь эмульсию из яичного желтка и белого сухого вина. Только натуральный состав, никакой химии. Такими красками писали иконы в древности и пишут ими по сей день.

– Правда? Не знал.

В комнате приятно пахло деревом. Я посмотрел на подготовленные доски разных размеров.

– А это что? Заготовки под будущие иконы?

– Точно. Мы здесь, в Сибири, используем липу, потому что она без смолы, а это значит, изображение не будет испорчено со временем. Когда основа готова, я покрываю ее специальным грунтом – левкасом. Далее наношу тонкий рисунок через вот такие прориси, – он мне показал бумажные черно-белые заготовки.

– Я думал, что иконописец пишет образы сам, от руки.

– Нет, церковный художник не создает свой, неповторимый образ. Он списывает с известных иконописных образцов, вкладывая в них душу и молитву. Все равно получается что-то свое, хотя и хорошо известное. То же, например, в музыке: ноты великого произведения одни, но разные музыканты играют его по-разному. Кто-то сухо, кто-то более проникновенно. Вся соль – в исполнительстве.

– Почему вы стали этим заниматься? – я разглядывал огромный шрам на его лице.

Отец Павел тяжело вздохнул и посмотрел в окно на восьмидольный купол храма, будто раздумывая, стоит ли делиться своим сокровенным с незнакомцем. Но все же решился.

– Те, кто воевал, не любят рассказывать, Матвей… Ладно. У меня после войны в Афганистане стало не очень хорошо с нервами. Я служил в восьмидесятые командиром танковой роты. В районе Кабула мы сопровождали колонну, и она попала под обстрел. Мы смогли подавить несколько огневых точек, но афганские моджахеды достали наш танк. Машина не выдержала удар и загорелась. Парни погибли сразу: Гришка – водитель и Колька – наводчик. Меня контузило, но мне удалось выскочить и спрятаться за валуном. В голове пульсировала только одна мысль: «Господи, помоги выбраться!». Едва сдерживая вопли, я пообещал Создателю, что, если останусь жив, займусь богоугодным делом. На фронте Бог близко, знаешь ли… – отец Павел нервно постукивал ручкой кисточки по столу, иногда подергивал ногой. – Полгода провалялся в госпитале с многочисленными ожогами, потом вернулся в родное село, здесь под Тобольском, и сразу решил уйти в монахи. Мне очень этого хотелось! Когда Господь зовет – это трудно объяснить словами. Постепенно я начал учиться иконописи в Тобольской Духовной семинарии. Работа над иконой для меня всегда была лучше, чем таблетки: когда пишу, пропадает мандраж. Здесь я в состоянии абсолютного счастья… – он улыбнулся. – Ну, а ты? Что с тобой стряслось?

Мне хотелось неопределенно пожать плечами на его вопрос, но тело снова не отозвалось.

– Точно не знаю, что случилось. Помню только, что был в компании друзей…

После прогулки по городку Бланес, посещения бутиков и местного рыбного ресторанчика глубокой ночью мы снова вышли в море. Весь день бродили по узким, переполненным людьми, залитым солнцем каменным улицам. Ближе к вечеру так устали, что, едва стемнело, все свалились спать в каюты, еще сохранившие духоту жаркого дня. Только я не стал ложиться, чтобы не проспать рассвет. Если бы уснул, точно открыл глаза только в полдень. Поэтому я наблюдал, как у невидимого берега вспыхивает и гаснет огонек далекого маяка. Через несколько часов ожидания огромное розовое солнце показалось над волнами, расцвечивая море в непривычные лиловые и красные оттенки. Я сбегал в каюту, долго копался в чемодане и, наконец, нашел то, что искал: холст и краски. Устроившись на палубе поудобнее, принялся рисовать. Когда я учился в школе и жил с родителями, отец не разрешал мне брать уроки живописи, не хотел их оплачивать, считая глупостью и напрасной тратой времени. Он считал, что целью моей жизни должен стать наш семейный бизнес, поэтому я был обязан налегать на точные науки. Потом поступил в Оксфорд и был предоставлен сам себе. Но к тому времени уже «перегорел», да и нагрузка была большая. И только сейчас я снова решил попробовать: пока был вдали от отца и от его дел. Наблюдая за тем, как резвятся у носа яхты летучие рыбы, как они проносятся над водой, будто перламутровые стрелы, я начал творить, придерживаясь принципа «я художник, я так вижу».

– Это что за мазня? – послышался позади меня веселый женский голос. – Пойдем спать, Матвей… Я соскучилась! – промурлыкала Иветта.

– Пошла отсюда! – даже не стал оборачиваться на нее.

Девушка явно была до сих пор пьяна. Но она уловила мою интонацию, и в один миг ее манера говорить изменилась.

– Я же пошутила, Матвей. Не рассмотрела издалека. На самом деле, очень даже…

Все же обернулся на нее, нахмурившись. Иветта стояла в шелковом халате и в кроссовках, держась за перила и слегка покачиваясь. Мне и так было неловко из-за того, что у меня не получалось, еще и она пришла со своим «авторитетным» мнением.

– Ты – пустое место, поняла? – прошипел сквозь зубы, перебив ее. – Просто способ скоротать время. Я тебя не звал. Можешь валить отсюда обратно в каюту.

Она обидчиво скривила губы и молча ушлепала обратно. Я же снова попробовал смешать белый и красный акрил, но… тут же в сердцах отбросил и кисть, и палитру. Желание рисовать пропало. Надо высадить эту курицу в Са Туна, чтобы уяснила – что следует за неудачными шутками в мой адрес. Я рухнул на лежак, скрестил руки на груди. В голове закружились мысли, что стоит их вообще всех проучить! Кажется, мои гости забыли, кто здесь за всех платит, кто хозяин это шикарного судна. По-моему, они ведут себя недостаточно уважительно. Совсем расслабились! Перестали лебезить и трепетать в моем присутствии. Это однозначно надо исправить!

Обдумывая план маленькой мести, натянул кепку на лицо и даже не заметил, как задремал. Проснулся оттого, что солнце начало припекать. Я спустился в каюту, выгнал оттуда Иветту и проспал один почти до вечера.

Когда стемнело, народ ожил. Мы зашли в бухту Са Туна и до наступления глубокой ночи оставались на якорной стоянке. Ожерельем с алмазами и бриллиантами, какие мама надевала на званые обеды, переливались огни города. Окруженная с обеих сторон скалами, бухта идеально подходила для остановки с танцами на палубе. Вокруг нас на изумрудных волнах покачивались другие судна: яхты, лодки и катера, повсюду звучала музыка, слышался женский смех. Запах виски смешивался с ароматами морского воздуха, сосен и смолы.

Иветта пыталась загладить свою вину и несколько раз в течение вечера подходила, но мне не хотелось с ней общаться. Предупредил Миху, чтобы высадил ее в Паламосе. По доброте душевной я позволил ей остаться еще ненадолго, но к себе больше не подпускал. Не планировал прощать ее. Пусть этот жизненный урок научит ее быть более чуткой и вежливой. За что были заплачены деньги, в конце концов?

После позднего ужина капитан дал мне знак, что мы следуем дальше по маршруту. Яхта вышла в море, и огни небольшого курортного города Бегура постепенно гасли. Их сменили высыпавшиеся на темнеющее небо разноцветные сверкающие звезды, которые здесь, вдали от бухты, казались огромными. Я задумчиво вглядывался в бездонную глубину, в таинственную пульсацию далеких огней. Остальные устало переговаривались неподалеку. Гости перестали меня развлекать. Скучно! Вот он, момент, когда я смогу претворить свой план в жизнь.