Чугунные облака

– Я ждала встречи с тобой, ты это знаешь?

– Серьёзно, сама Каролина снизошла до подобной низости?

Костюм «Адидас» Валентина пах стойким одеколоном – свежим и совсем не крепким.

Отклонившись от него, девушка игриво ударила парня в грудь. Его крепкие руки прочно обнимали её талию.

– Мне нравятся твои штаны – улыбнулся он. Белые зубы, глубокие глаза – такой чистый. Такой настоящий. Сейчас, в мрачных сумерках создавалось впечатление что она его видит насквозь.

– Я знала что тебе они понравятся – она вновь уткнулась носом в его грудь. Сейчас по телу прошло тепло, стало совершенно уютно. Так себя ощущает пугливый птенец прижимающийся к перьям матери. Замёрзший котёнок, согревающийся теплом шерсти кошки.

«И опять странные ассоциации»

– И как ты собираешься оправдывать мою прогулку в это место? Я чуть не умерла от страха!

– Я покажу тебе своё любимое место.

– Тут? – Кэр хихикнула, осматриваясь по сторонам и всматриваясь в густые стены деревьев, земля под которыми плотно усыпана окурками.

– Именно. Лучшие закаты в городе тут. Точнее, чуть выше – указательным пальцем парень показал на вершину вышки – Я часто залезал туда по вечерам, желая побыть один. И ты единственная, кого я хочу туда привести.

Каролина расцвела на долю секунды, затем резко удивившись. В её голосе прозвучал страх:

– Мы туда залезем?! Это… это…

– … безумно? Ты это хотела сказать? – Каролина не отрывала взгляда от его глаз. Как маятник, качающийся из стороны в сторону в руках опытного гипнотизёра – они способны были заставить поменять мнение по щелчку пальцев.

«Щёлк!» – и ты готова на любые безумства. Главное, чтоб эти глаза были рядом.

– Сегодня я готова на безумие – прошептала Каролина потягиваясь к устам парня. Этот вечер настал. Долгожданный поцелуй, долгожданное объятие – и ни что не помешает, ведь весь город сейчас собирается под одной крышей где-то вдали.

В салоне машины моих родителей пахнет новым освежителем. «Пьянящая орхидея». Полная чушь. Вы когда либо вдыхали аромат орхидеи? Нет? А ощущали, что она пахнет «пьяняще»?

Мысли об абсурдности названий освежителей заглушали громкие маты. На узкой улочке центра города началась самая настоящая пробка – фантастическое явление для здешних мест. Справа – уютная кофейня с высокими окнами во всю стену, сквозь которые видно десятки книжных полок. Слева – однообразные дома, явно требующие реставрации. Стены обшарпанны, штукатурка в некоторых местах осыпается – напоминает проблемную кожу на лице старика. Куча домишек в пять этажей чередой наваливаются друг на друга, создавая узкие улочки, посреди которых неустанно сигналят автомобили.

В одном из таких домов жил Давид. Мысль о нём навивает грусть. Жестокое убийство, которого не заслуживал ни один человек на нашей планете. Что уж говорить о невинном подростке, наслышавшемся самых обидных слов за короткую жизнь.

Угрюмая жизнь – ужасная смерть.

– Бля, да вывернешь ты или нет? – из окна «Шевроле» спереди высовывается мужчина, лицо его укрыто тёмной щетиной. Маты продолжаются, вылетая из окон авто как птицы, рвущиеся на свободу, из клеток.

Усатый мужик наконец припарковал свою развалюху, номера на ней нельзя было разобрать из-за плотного слоя ржавчины. На заднем стекле, облепленном грязью, висела наклейка «Ребёнок на борту». В прицепе валялась куча пыльного хлама.

С ярким лучом света, пробившимся в узкую улочку, показалась просторная площадь. Вид её навивал самые ужасные воспоминания.

Крик, толпа в суматохе мечется из стороны в сторону, отдавливая друг другу ноги. Над ней, под золотым блестящим куполом громоздкой церкви располагается миниатюрная сцена. Лужи крови, вид расчленённого тела – всё до мелочей отложилось в памяти. Каждая капелька крови, стекающая по коже, его выражение лица.

Как и в прошлый раз площадь наводнили люди. Все спешили попасть на собрание в ратушу, заняв самые приличные места. У входа в вычурное здание собралась очередь, тянущаяся до магазина «GAP”. Макдональдс, находящийся на противоположной стороне, казалось, сейчас же разорвёт от находящегося внутри народа. Они кричали, ломились ближе к кассе, будто желая разнести кафешку по кирпичику.

Но на этот раз наша машина проехала мимо гущи городской жизни. Тонкий вытянутый шлагбаум справа от ратуши поднялся, пропустив нашу машину на задний паркинг.

Чувство, словно я тут работаю каждый день. Улыбчивый охранник, миловидная блондинка с объемной грудью, подбежавшая к нашей машине – секретарша.

– Позвольте вас проводить к Арсению.

Понятное дело, все они были осведомленны о том, кто сидит в потрёпанной тачке, совсем не вписывающейся в компанию крайслеров и лексусов.

Угрюмые дома серыми стенами нависали над задним двором, в асфальте которого пророс высокий клён, зелёными ветвями скрывавший ратушу от посторонних глаз. Должно быть в плохую погоду центр города выглядит удручающе благодаря тоскливым цветам. Сейчас же он выглядит притягательно старинно и вычурно. Многое в этом мире зависит от солнечного света.

Секретарша постукивая шпильками по деревянному паркету провела нас в узкий коридор. Стены увешаны портретами. На пышных позолоченных рамах красовались металлические таблички, читать которые не было времени. Блондинка спеша пробежала к массивной дубовой двери, неловко открыв её тонкими ручками и отступив на шаг:

– Прошу вас – улыбнулась она, захлопнув дверь за нами.

Просторный балкон больше напоминал амфитеатр в зале оперного театра. И вообще, сам зал заседаний был больше похож на оперу. Представление о многих вещах у жителей города сбивалась до абсурдности: от подкастов до мэрий.

Хрустальные люстры освещали партер и узкие балкончики: множество маленьких – простой круглой формы, и один вычурный, огромный, нависающий в самом центре. На белоснежных стенах просматривались узоры и целые истории, отыгрываемые вырезанными ангелочками. Маленькие кокетливо общались на балконах, большие – два амура, целились со сцены деревянными стрелами в зрительный зал.

Громоздкая хрустальная люстра освещала собирающийся контингент: на собрание должны были прийти все жители городка. Подростки, напуганные до смерти убийствами сверстников. Их родители, напуганные до смерти вопросом безопасности детей. Старики, напуганные до смерти вопросами безопасности внуков.

Угадайте что объединяло такую разнолистную публику? ВЕРНО. Запуганность до смерти.

Среди них выделялись одинокие старые тигрицы – нагловатые и гордые. Их ничего не связывало с молодым поколением жителей, они самодовольно вкатывались в зал, раздавая хамство налево и направо. Им ничего не угрожало – разве что внезапные сердечные приступы и атмосферное давление.

Их свитой или ненужным балластом (как угодно) сзади выхаживали старые седовласые орлы. Равнодушные, холодные, пахнувшие как рюмка крепчайшего коньяка смешанного с табаком. Внимание сидевших у края балкона на деревянных стульях привлекла хлопнувшая дверь. Головы повернулись. Арсений улыбнулся, махнув рукой своему брату. Слева от него сидела Надин, справа Андрей. Улыбаются, руками машут – ну прямо семьям президента на предвыборной акции. И рядом, как довелось узнать позже, семьи Алины и Каролины. Пахнущие дорогими благовониями, смешивающимися в единый стойкий запах, укрывший облаком балкончик как зону отчуждения. Наверное, душок доносился до всех уголков зала, а сидевшие там гадали – Барбери или Шанель? Армани или Мон Блан?

Все выряженные как на приём у британской королевы, мне аж неловко стало: на Андрее идеальный узкий голубой костюм, пиджак, хранящий за собой широкие плечи, и кожаные туфли. Макс – лазурный костюм, очень уж необычный. Да, скорее всего этот цвет ближе к лазурному, думаю, знатоки назвали бы его «цветом морской волны», хотя кто вообще изучал какого она цвета?

Пиджак ближе к зеленоватому, но при этом отдаёт голубым при тусклом свете фонаря. В переднем кармане аккуратно сложен белоснежный платок. Уверен, в модном мире для него есть своё название. Наверное, он существует для вытирания соплей изысканных джентельменов, которые оттопырив мизинец элегантно опустошат в шелковую ткань содержимое носов.

Ну а я томился в явно узковатых строгих джинсах и маловатом пиджаке, как индейка готовящаяся на день благодарения. По лбу начал стекать пот, может от своей неполноценности в ярком свете «высшего общества».

Штаны пережимали задницу, будто желая лопнуть её как два воздушных шарика. Каждый шаг наполнен неудобством: я как оловянный солдатик из сказки – «скрип-скрип», глупо улыбаюсь и стараюсь понравиться жителями, смотрящих на меня как на самородок золота.

Ведь я племянник того самого – ах, только подумать! – олигарха, связи с которым обозначают многое в этом городе. Ну а я смотрел на них как на сверкающие бриллианты внутри еврейской биржи, ослеплённый ухоженностью и повадками, доведёнными до совершенства.

К примеру: улыбка матери Кэр, срабатывающая с правильностью швейцарских часов. Секунда, и выстроенные в забор жемчужины слепят своей белоснежностью. А какая искренность, беззаботность в улыбке достойной голливудской дивы семидесятых годов! Мерлин Монро в стороне завистливо курит кубинскую сигару, Одри Хэмберн удавилась.

«Скрип-скрип» – и я аккуратно присел на свободный стульчик, думая лишь об одном: как бы швы на ягодицах не треснули, вывалив сокровенные труханы. Хвала Богам, они были тёмные.

Ну и атмосфера! Наряды, парфюмы, умные разговоры – возможно, сейчас погаснет свет и на деревянный паркет под нами выбежит балерина в воздушной пачке? Обстановка к этому располагает.

Но ничего подобного: шум в мэрии не утихает. Все уж чересчур заняты обработкой свежих сплетен. Тема дня: «Как жила семья покойного Дэна?». Кто-то предполагал, что они жили в сарае предназначенном для свиней и вместо воды пили спирт в чистом виде, отрыжкой изрыгая ругательства. И все как один закрывали глаза на очевидное. На мерзопакостного гнусного хозяина сквота. Почему он ещё не за решёткой?

– Дорогой, она говорила что хотела бы прийти на сегодняшнее совещание – мама Каролины лёгкими ручками-макаронинами обволакивала мужа. Сначала он нервничал, грозясь докопаться до истины. Дочери не было, и это выводило его из себя. Потом магические движения рук умерили его пыл – Думаю, Каролина плохо себя чувствует, или поехала к Алине…

– А если она сейчас с этим лысым выскочкой?! – грубо кинул её папа. Фраза, похожа на грозное рычание охотничьего пса, чью пасть набили жирным мясом. Вот-вот и забрызжет слюна. «Фрр-фррр-выскочка-фррр»

– На неё многое навалилось за эти дни, ты же знаешь, дорогой – факт есть факт: постоянный повтор слова «дорогой» на «отлично» усмиряет мужа.

– На нас всех многое навалилось – широкая улыбка Надин заблестела в ответ блеску жемчужин матери Каролины. Будто они общались азбукой Морзе.

И тут завязался разговор: нытьё и перечисление очевидных фактов. Все обсуждали жуткие убийства, посматривая на меня. Имя «Влад» звучало чаще любого слова в этой болтовне. Папа завязал разговор с родителями Алины о самочувствии их чада. «О нет, только не это!». «Господа, как чувствует ваша дочь после многочисленных ультрафиолетовых ожогов?», «Ох, мистер, вы не поверите, ЧЕРТОВСКИ ПЛОХО»

Будто невидимая сила отвела – собрание началось.

На тесную сцену вышил мэр, краснолицый и довольный. Явно принял на грудь до выхода. Харизматичная улыбка точно не вязалась с темой убийства подростков, это заметил Арсений.

Мне мэр напоминал пингвина. Схожий рост и походка на коротких неказистых ножках. Да чего уж там, в комиксах Бэтмена есть персонаж, его вылитый близнец. Только стоящий подо мной на сцене – лысеющий тип. Короткие волоски окружают блестящую как прожектор лысину.

Болтовня и ля-ля на очевидные как пять копеек прописные темы. Все явно начали скучать после пятой минуты речи. Я это заметил по взглядам, отвлекающимся от мэра. Все они тянулись к нам, на балкон. Гораздо интереснее узнать во что сегодня одета Надин. Как переживают горе родители Алины. Ну и конечно, брат Арсения, его жена и несчастный сынишка «всегда-в-нужном-месте». Смотрели, скажу без самодовольства, в основном на меня.

Старые тигрицы протягивали холодные наглые взгляды ко мне медленно и забвенно, будто толкали вперёд набитый углём вагон поезда. Старикашки-орлы просверливали мою грудь словно острой дрелью. Сверстники и вовсе отвлеклись от телефонов, ведь молчаливое зрелище на видном балконе интересней.

А как поймаешь себя на факте что среди них всех сидит убийца – мурашки по телу. И пытаешься поймать самый ненавистный взгляд как мяч, играя в волейбол. Но он пролетает мимо. Ничего.

Сейчас же сидящие в «партере» начали замечать мой заинтересованный взгляд. Их явно это озадачивало. «И что он хочет увидеть?»

Семь минут после начала заседания в зал ворвалась семья Никиты. Хотя, ворвалась – громко сказано. Вошли, влетели, впорхнули в своей стандартной манере: бесшумно, переступая ногами будто они были двумя лёгкими голубиными перышками. Сзади тащился Никита, смешавшись с тенью.

Андрей и Макс имели абсолютно равнодушный вид. Разговаривать не удавалось, веселиться тоже – осудят видите ли. Макс начал играть в “Candy Crush”, Андрей пролистывать ленту Инстаграмма, не поставив ни одного лайка. Жлоб.

Выход священника на сцену казался главным событием вечера – зал оживился, взгляды заходили с новой скоростью, устремившись к сцене. Будто на неё вышла известная поп-звезда. Конечно, священник был звездой в местных кругах. У него даже страница в Инстаграмм была, догоняющая Макса по подписчикам. Там встречались посты из спортивного зала: потный и подкачанный служитель Божий делал селфи в зеркале качалки.

Подписан просто, с напыщенным аскетизмом – «rostyslav.”

Сейчас он ощущал себя в центре водоворота городской жизни, словно на него нацелили прожектор: он расцвёл, вытянул осанку и заговорил звонким дикторским тембром, слизанным у ведущих поздних шоу. Его голос эхом отбивался от высоких потолков и хрустальных люстр, он звучал везде и доносился до каждого.

Моё тело покрывал огонь. Я чувствовал жар, со мной бывает такое. И на ощупь я наверное как кубик льда, но внутри меня не угасая пылает костёр. Я почувствовал это сразу же зайдя сюда. Становилось душно, воздух представлялся тяжелой сплошной массой, на вдыхание которой требовались усилия. Предложения священника стали пролетающими мимо птицами. Они улетали прочь со скоростью звука, в полёте неловко врезаясь в друг друга. Слышались отдельные слова. Что-то про важность Бога в такие времена.

«Такие времена» – словосочетание, ставшее термином для короткого обозначения последней недели.

Он призывал всех идти в церковь, молится за души покойников и за сохранность детей. И все слушали недвижимо внимая, как загипнотизированные. Их околдовывал его звонкий бас, уверенные взмахи руками и чуткие советы. По крайней мере, чуткими они казались для каждого сидящего тут – такие у них были лица. Будто вот-вот и с глаз ручьём польются слёзы, даже у старых тигриц и престарелых орлов. И, шок -откровение! – подростки не стали исключением. Даже Макс выключил “Candy Crush”, правда лишь после удара локтем от отца.

Священник даже шутил. Я то не слышал, понимал по смешкам волной прокатывающимся по залу. Судя по ним, те шутки были самыми смешными и остроумными за всё существование каждой живой души сидящей тут.

Ростислав, время от времени, руками поглаживал свои тёмные длинные одеяния, скрывавшие тело от ног до шеи (но селфи из тренажерного зала видел каждый), будто боясь надоедливую пыль, липнувшую на мантию. Длинные светлые волосы переливались золотыми огоньками в свете ламп. Его рука, выгладив мантию поднималась к ним, старательно подправляя укладку. Причёской он напомнал принца Чармильгтона из Шрека.

Борода его подошла бы больше моднику-хипстеру, одевавшему красные вязанные свитера с оленями. Короткая щетина – даже не бородка как у обычного священника.

Совсем нетипичный Богослужитель.

На секунду, казалось, Ростислав взглянул вверх, взглядом выловив меня – ёрзающего на стуле от внезапного жара. Он посмотрел карими глазами прямо в душу: ещё один приём, за который его обожают жители.

Захотелось в туалет. Серьёзно, срочно и не откладывая. Вот-вот и жидкость хлынет из краника прямо в штаны, нутром чую.

Я закрыл глаза. Крепко зажмурил, пытаясь подавить желание. Не подавил. Чувствовал как жидкость прилила к краю краника, просясь наружу. Во избежание фиаско я подорвался с места. Тонкие ножки стула шаркнули по полу. Звук разлетелся по всему залу, заглушая громкий голос священника. Тигрицы оторвали взгляды от сцены, устремив его вверх, на «того самого» Влада. Надин и свита идеальных мамочек повернула голову на меня.

Захотелось провалиться. Чтобы весь этот балкон рухнул вниз. Чтоб я исчез как фантом, растворился в воздухе как мираж среди пустыни. Но вместо этого я бросился к двери, закрыв её максимально аккуратно. Послышалось лишь тихое «щёлк!» и я был на свободе.

Вся неловкость ситуации осталась за деревянной дверью. Звонкий голос Ростислава доносился даже в просторный коридор. Я чётко различал слово «Бог» в предложениях. Жар продолжал запекать кожу, краник лопаться от желания. А коридор казался бестолково длинной вечностью. Сплошь хрустальные люстры и броские кандилябры. Высокие потолки и скользкий деревянный паркет. Помпезно, но всё это пролетает мимо, когда весь мозг занят мыслями о так нужном сейчас писсуаре, а в ушах стоит тихое журчание.

Я отлил. Выйдя из туалета сразу же прояснился бас Ростислава. Сейчас, голос казался пением игрушки Санта Клауса: «хо-хо-хо!!!»

Жар не сходил. По телу стекал пот – мерзопакостное чувство. Чувствую капли под узкими джинсами, но сделать ничего не могу. Лишь почесать бедро.

Страх как не хотелось возвращаться в зал, привлекая на себя взгляды всех кого можно. Шаркать ногами, нарываясь на осуждающее причмокивание «высшей касты», как и подобает сидящей на высшем балконе.

Я подался по коридору в совершенно противоположную сторону. Помпезные однообразные пейзажи огибали зал заседаний вокруг, деревянные двери встречались каждые два метра. Между ними стена, заклеенная безвкусными шелковыми обоями, увешанная черно-белыми фотографиями в рамках. Город до пожара, во время и после. Отцы-основатели, подобные тут Лиге Справедливости, Суперменом в которой был Дилан Грин, его светлость высочество-превосходительство.

Коридор прервала мраморная лестница, аккуратным полукругом уходя вниз. Над холодными ступенями висел самый видный портрет. Он, культовый Д. Грин. Седая бородка, томный, но заинтересованный взгляд в сторону.

Будто в момент фотографирования его окликнули: «Дилан!», а он ответил «Чё?» посмотрев влево во время вспышки. Глаза, вполне вероятно, у него были серые. Этот типаж коренных американцев из Новой Англии, почему-то, всегда представлялся мне с серыми глазами.

Даже когда передо мной черно-белое фото.

Миновав лестницу я вышел к двери ведущей в партер. Вокруг неё за прозрачными стеклянными стеллажами был выставлен псевдо-ценный исторический хлам. Разные вещи «тех лет», что не страшно выставить в лёгкой доступности для всего города. Пыльные книги, сборники стихов от малоизвестных авторов, желтоватые фото здешних мест. Внимание привлекали золотистые часики, как у кролика из сказки Льюиса Кэролла, блестящая цепь тянулась от тонкой крышки неаккуратной змейкой.

Должно быть, весьма ценная вещь. Самая ценная из представленных тут. Время на циферблате остановилось на семи часах и тридцати семи минутах. А дальше очередная череда хлама – грязные платья, будто украденные с уличных постановок, разбитые кувшины из-под вина. «Собирайте всё барахло, что сойдёт за старинные вещи!» – скорее всего, с таким словами создавалась выставка. «Пиши весь бред, что приходит на ум при взгляде на эти собиратели пыли!» – с такими словами писались таблички для этой выставки.

«Кувшин, из которого пил Д. Грин» – выставлен как священный Грааль. Не удивлюсь, если рядом будет зацементирован волосок с его седой бородки. Интерьер мэрии представлял гораздо большую культурную ценность чем все эти вещи – вычурный и величественный. Явно не подходящий под здешние пейзажи. Кажется, за углом, за хрусталём очередной броской люстры начинаются сумасшедшие яркие вечеринки, за которыми наблюдает Гетсби из романа Фитцжеральда. Высокие потолки, вырезанные из дерева узоры – интерьер больше характерен для Детройтских миллионеров из двадцатых, обожающих подобный праздник величия.

Всё тут дышало тогдашними представлениями о роскоши, и ты дышал вместе с этой атмосферой сказочности.

Удивительное здание.

Тихие всхлипывания эхом разносились по коридору. На мгновения низкий тембр священника отошёл на второй план. В ушах зазвенел девичий плач.

«Хнык-хнык-хнык»

На нём сфокусировался мой мозг, привыкший за последние дни придирчиво уделять внимания деталям. Плачь казался далёким, но при этом я смог отчётливо расслышать за ним тихий девичий голос.

«Хнык-хнык-так-хнык-жаль»

Он становился ближе, эхо нарастало. Я почувствовал чьё-то присутствие. В этом длинном коридоре, между высоких потолков и среди прозрачных стендов я не один. Плачущая девушка рядом, но в поле видимости она не появлялась. За толстой колонной, украшенной золотистыми узорами (ветви винограда, кленовые листья) показалось тонкое платье белоснежного цвета, развивающееся на появившемся ниоткуда сквозняке.

«Как всегда, сквозняк задул вовремя»

Лёгкий ветерок развивал воздушную юбку, оказавшуюся весьма длинной. Ткань ходила волной, на ней виднелись тёмные пятна, будто совсем недавно девушка грохнулась в лужу. Глаза поднялись вверх, на красивое ангельское лицо – тонкие пропорции, чаще всего встречающиеся у фарфоровых кукол. Золотистые локоны, прикрывающие уши, спускались на спину. На ледяных бледных щеках блестели слёзы, застывшие на месте. Влажные глубокие глаза сверкнули, отобразив в себе мигающий фонарь. Рядом со слезами тёмным следом застыла чёрная тушь, ресницы девушки прилипли одна к другой, как замёрзшие влюблённые.

Белое платье, казалось, желало накрыть собой всю стоящую вокруг мебель, превратив холл мэрии в место расследования преступления. Платье витало в воздухе, оно тянулось ко мне шёлковой тканью. Сейчас, пятна внизу юбки можно было рассмотреть в деталях: словно рассеянный прохожий наступил туфлей на белоснежный наряд. Печальные глаза блеснули в мою сторону. Девушка наконец обратила внимание на одинокого парня посреди коридора, в аккурат напротив деревянной двери.

– Ты в порядке? – спросил я, делая шаг ближе. Печальная незнакомка отступала, смотря на меня как на сбежавшую из зоопарка зебру. Пухлые алые губы разомкнулись, она хотела что-то сказать, но вместо этого рот растянулся в широкой улыбке.

Возможно лучезарной, если на неё посмотреть в нормальном ракурсе анфас. Девушка же поникла, опуская лицо вниз. Улыбка блеснула снизу вверх, переменившись с лучезарной в роковую. Злоба в ней не сквозила, напротив – игривость и кокетство.

Блондинка хихикнула, позабыв о том что в её глазах продолжали стоять слёзы.

Она взмахнула воздушном платьем, стремительно скрывшись в соседнем коридоре. Секунда – и незнакомка кажется видением, посетившим меня посреди городской ратуши.

В горле стал ком. Невидимая сила толкала меня под задницу, затягивая в соседний коридор. Белоснежное платье сверкнуло за бюстом Джона Грина, волнистые локоны тянулись следом за девушкой.

Я должен её догнать! Если хочет поиграть в догонялки – пускай! Очередная загадка просто не поместится в моём списке неизвестного, там не осталось свободных пунктов.

Я чувствовал себя Алисой бегущей за белым кроликом с огромными часами: моя цель была такой же странной, а я таким же растерянным. Голова раскалывалась, жар медленно нарастал и в голову полезли непрошеные мысли, протекли как мясо с подливкой из школьного термоса. Пробегая по коридорам, тянущимся всё дальше и дальше от зала я думал о Никите. Как он там сказал? «Это происходит со мной давно» или что-то типа этого. Даже не хотелось об этом думать, но мозги сами выставляли логику, пытаясь найти её на месте отсутствия.

Что происходит? У ЖУДы есть тайная скрытая от посторонних глаз сила? Похоже на то. Пора смирится с этой паранормальной дрянью.

Коридоры казались бесконечными и идентичными. Грин, конечно, когда проектировал и строил здание затратил максимальное количество ресурсов. И, похоже, он был пьян. Выпил чуток вина из бутылки выставленной за стеклянной витриной в холле, после чего взял в руки линейку и карандаш, решив поиграть в «змейку» прямо на проекте.

Сейчас же по мэрии можно пускать готовящихся к турниру спортивных бегунов – дистанцию наматывать. И таким чувствовал себя я, но не выдыхался. Загадка, сверкающая светлыми волосами спереди подкалывала.

Белое платье повисло в воздухе за деревянной дверью. Девушка зашла в комнату.

Золотая табличка висела на входной двери: