Шарада

Это был Тим.

Я стал видеть мертвецов. Точнее, тех, кого я когда-то лишил жизни.

Первым я увидел Тима, почти сразу, после его смерти. Не прошло и недели, как он стал появляться в моей квартире, посреди ночи, нарушая мой сон. Его первое появление я вспоминаю с нервным волнением – редкость в моей жизни.

Я проснулся посреди ночи, пропитанный каким-то непривычным чувством, – оно было в воздухе, вокруг меня. Что-то изменилось. И источник этих изменений был совсем рядом, в периметре моей небольшой студийной квартирки.

«Кто-то забрался в мой дом! – подумал я. – В мое жилище! Кто-то из моих врагов!»

И, действительно, – я видел чью-то, еле различимую в темноте, человеческую фигуру, которая стояла в нескольких шагах от моей кровати. Его силуэт казался огромным. Свет от уличных фонарей почему-то падал мимо него, как будто сквозь.

Я схватил первое, что лежало на тумбочке, – старый мобильник, – и бросил в фигуру. Мобильник ударился об стену, с невероятным грохотом для ночной тишины, и разбился вдребезги.

Потом я решился включить свет (выключатель был совсем рядом). Я делал это медленно, теперь уже без резких движений.

При свете я увидел его, и он был совсем, как живой. С ним будто ничего не случилось. И он смотрел на меня. Своим спокойным взглядом, какого у него никогда не было, потому что он вечно был терзаем внутренними противоречиями. Он все тот же, и одновременно с тем, совсем нет, – потому что он словно повзрослел на сотни лет, – такой у него взгляд.

Он смотрит на меня. Смотрит… И от этого взгляда я словно во сне. Это сон, от которого мне нужно очнуться. Нужно сбросить с себя эту грезу, избавиться от забытья, сжечь мишуру.

Мне нужно прозреть… Вот, что на самом деле всегда говорит мне этот взгляд.

Мне нужно очнуться от забытья Мне нужно проснуться

И я призываю себя бодрствовать. Потому что другого выхода нет. Взгляд мертвеца пронзителен, он проникает в самую душу. С ним не побороться. Он нечто больше тебя самого. Намного больше.

Я проснулся.

В своей квартире, с включенным светом, и абсолютно один.

Кроме меня здесь больше никого нет…

Так я впервые увидел Тима.

Теперь я вижу всех остальных. И они все смотрят на меня. Настойчиво призывают проснуться после многолетнего сна.

Выдержать мощнейшую энергию этих взглядов невозможно, поэтому я отворачиваюсь, и не смотрю в их сторону.

Я ждал Марьяну в парке, на широкой и удобной скамье, в прекрасный летний день, от которого можно было получать наслаждение, если бы не взгляды мертвецов, которые постоянно приходилось игнорировать, примерно так, как их вынужден игнорировать затравленный подросток в школе – плохие ребята смотрят на него, пытаясь спровоцировать дурную реакцию, а он будто не обращает внимания. Взгляды продолжаются. До тех пор, пока затравленный подросток снова не выкинет свой эмоциональный номер – короткая сценка для одного актера, которую все так ждали.

Затравленным подростком я, конечно, никогда не был. Но выдержать эти взгляды с каждым разом становилось все труднее.

Марьяна шла под руку со своей гувернанткой, которая никогда не скрывала своих подозрений к моей персоне, словно я был каким-нибудь террористом, прячущимся в открытой природе, и выползающим в город, чтобы похитить ее драгоценную воспитанницу. В этом ее взгляде все: и волны опасений, и реки сожалений, и страдальчество, и шаткая грань между эмоциональным выпадом в мою сторону, и стойкостью, смешанной с воспитанной терпимостью.

Гувернантка приземлилась на скамью с другой стороны аллеи, в то время, как Марьяна достала свою раскладную трость для незрячих, и шла в мою сторону, – она преодолевала в полной темноте коротких двадцать шагов – такова ширина аллеи при входе в городской парк. Немало для слепого человека; но и немного.

Я смотрел на нее, как на надвигающееся чудо. И так каждый раз, при любой нашей встрече.

Мертвецов с их пристальными взглядами уже не было. Была только она. Единственная. Та, что готова быть рядом со мной всегда. Не смотря ни на что.

–Ты здесь, мой славный принц? – сказала она, протягивая в мою сторону ладонь.

То, как она меня назвала, всего лишь милая шутка, и мы оба это понимаем.

Она часто называет меня по-разному. Сегодня я «славный принц».

Измерить степень того, насколько это из раза в раз приятно, невозможно. А если к тому же начать описывать свои чувства словами, то вообще выйдет банальная любовная чушь.

Поэтому мы просто позволяем друг другу выглядеть глупцами. Это можно.

Вот ее маленькая и мягкая ладошка уже в моей, и она села рядом со мной; и вот мы уже снова двое влюбленных, сидящих где-то на скамейке в городском парке.

Я честно признавался себе, что нехило волновался перед нашей сегодняшней встречей.

В прошлый раз мы заговорили о том, чтобы Марьяна могла покинуть отчий дом… Хорошо. Об этом заговорил я. Слепая девушка, всю жизнь прожившая под опекой, вряд ли смогла бы до такого додуматься.

Когда я поднял эту тему, она вся замерла. У нее это бывало, как только происходило нечто совершенно неожиданное. Она словно впадала в ступор, и это отчетливо было видно по ее лицу.

Чаще всего, это зрелище до предела умиляло меня, и, обычно, я стремился успокоить ее, что ей всегда нравилось. Но, бывало, что и я словно замирал вместе с ней, и не мог ничего сказать, – только ждал ее дальнейшей реакции.

–Я, наверное, сейчас выгляжу, как перезагружающийся компьютер, – сказала она тогда.

Ее слова нас позабавили.

Она могла разрядить обстановку, когда я, по своей привычке, шел напролом. До меня доходило только потом (в основном, после нашего разговора), что я слишком ускоряю события, несусь, как скоростной поезд, и даже быстрее, чем он.

Признаюсь, иногда меня это оскорбляло. Я не понимал, почему нельзя действовать.

Я никак не мог учесть, что у нее была совсем другая жизнь, и что ее пассивность была не только вынужденной, но и воспитанной годами…

В последнюю нашу встречу она обещала подумать о моем новом предложении, и, когда мы прощались, я был полностью уверен, что обдумывать здесь просто нечего. Ей нужно было собирать все свои необходимые вещи и переезжать ко мне. Я был уверен, что смогу позаботиться о ней…

Хорошо, что хотя бы иногда, переступая через самого себя, я мог остановиться. Я просто старался понять ее нерешительность.

Возможно, из-за этого всего, во мне теперь было больше волнения, чем обычно. И, я признавался себе честно, что мне это не нравилось. Больше волнения, чем оно должно быть, – мне это казалось ненормальным.

Мы сидели рядышком, и говорили о том, как прошли ее дни без меня, – чем она занималась, как развлекала себя, и что интересного она открыла для себя из книг, которые читала ей вслух гувернантка, или которые можно было прослушать в аудиоверсии.

Она обожала книги на столько, что мне уже не терпелось и самому читать столько же, сколько и она.

Я понимал, что мне это попросту не нужно. Но эта глупая идея стремительно превращалась в прекрасную мечту. И поэтому я все-таки заглянул в книжный и прикупил себе парочку книг, которые вызвали у меня интерес.

Вчера я прочел несколько глав, половина текста из которых утонула в невольных мыслях о Марьяне. Я поделился с ней этим, и ее щеки залил приятный румянец.

А потом мы замолчали, понимая, что настал момент, когда нужно было обсудить то, что, по большому счету, обсуждать уже не хотелось, ни мне, ни уж тем более ей.

Я только хотел сказать, что моя идея была лишней («Возможно, – хотел добавить я. – Возможно, была лишней».), что ни к чему все это, поднимать вопросом о том, решение которого дается ей с таким трудом… Но она меня опередила, сказав:

–Я не поговорила с отцом… Мне не хватило смелости говорить о том, что я могу оставить его. Если честно, я вообще ни с кем не смогла говорить об этом.

–Даже со своей гувернанткой?

–Даже с ней, – сказал она, но почему-то мне показалось, что здесь она лукавит.

Сегодня ее воспитательница смотрела на меня так, как никогда раньше. Я был уверен, что она знает намного больше, чем нужно. И додумывает при этом еще больше, чем стоило.

–Я, наверное, трусиха, – сказала она.

–Не говори так.

Почему то, меня это все задевало. Каким-то дурацким чувством мне казалось, что она просто не хочет быть со мной рядом.

Это было глупо; но я ничего не мог поделать с этим внутренним взрывом; гневом, который брался просто из неоткуда.

–Я уверен, что настанет день, и ты поймешь, что мы должны быть рядом друг с другом.

–Мы и так рядом, – сказала она. – Разве нет?

–Это не то… Ты же сама понимаешь меня.

–Я понимаю. Но… это так странно! Я даже в мыслях не могу вообразить себе, что я где-то в другом доме, или квартире. Что рядом нет ни Ани,

(имя ее гувернантки)

ни отца. Что о себе забочусь только я сама.

–Не забывай про меня.

–Свет мой, ты не можешь знать всего. Все не так просто, как тебе кажется.

–По мне, так все проще некуда.

–В любом случае, отец мне очень дорог. Я не могу его оставить вот так вот просто, в один день.

Я был бы не я, если бы не сказал следующее:

–Он терроризирует тебя. Ты несчастна с ним.

–Он мой отец, Айдын.

Она редко называла меня просто по имени. И я еще никогда не слышал у нее такого твердого и уверенного голоса.

–И он старше нас обоих вместе взятых. Он уважаем, и он влиятелен. Если он выбрал такие методы моего воспитания, что ж, думаю, не в моем праве осуждать его за это. Рано или поздно, но его поведение станет другим. Я в этом уверена.

–Ты ошибаешься…

–Думаю, мне пора.

Вот такого точно еще ни разу не было.

Она отпустила мою руку, раскрыла свою трость, и уже была готова идти обратно.

Я уставился на нее, не в силах сказать ни слова.

–Обещаю, что не перестану обдумывать твое предложение. Хотя до сих пор оно выглядит для меня, как юношеский вздор.

–Это говоришь не ты. Это он говорит в тебе.

(Я говорил о Гекторе, об ее отчиме…)

–Увидимся снова, как и обычно, в то же самое время. Прощай.

И она пошла, вытянув трость на метр вперед перед собой, и не отрывая ее от земли.

Трудно выразить словами, насколько больно мне было переносить такое расставание. Это как пощечина. Или плевок в лицо.

И насколько же мне стало легче, когда в следующий раз она сказала, что сделала мне больно, и понимает это. И просит прощения. Сотни и тысячи раз просит прощения.

Это уже как глоток свежего воздуха.

Неужели это и есть любовь?

Если раньше я испытывал по этому поводу лишь отвращение, и становился высокомерным, то теперь мне просто хочется прыснуть: это глупость; большая радостная глупость…

Любовь моих друзей (а в последнее время я называл их про себя именно так; для меня не было до конца ясно, иронизирую ли я, или же действительно я познал настоящую дружбу, которой у меня раньше не было) была несколько иной.

Я помню, как Кирилл, еще до того момента, как мы стали «хорошими друзьями», вдруг сказал мне, так, между прочим, что «вон та девушка, что стоит рядом, и выглядит несколько высокомерной, нравится ему до безумия». Он говорил о Дине. Он мог смотреть на нее долгими минутами, до тех пор, пока она, наконец, не обращала на него внимания, и они не улыбались друг другу. Изобразив смущение, она отворачивалась, а он продолжал смотреть на нее, своими влюбленными глазами, ничуть не смущаясь.

–Страх охватывает меня, – говорил он, – когда я представляю себе, что она не будет моей. Страх и отчаяние. Я не знаю, как я буду жить дальше…

Он был так откровенен и честен, и ему было абсолютно плевать, что я подумаю о нем, – романтик ли он, или просто идиот.

Она играла с ним. Не подпускала к себе толком. Тусовалась с Тимом, которого выбрала себе в друзья, а его будто игнорировала.

Тогда мне казалось, что это просто две псины, которые бегают друг за другом, и, в случае «несостыковок» кусаются и лаются.

Я многое не учитывал: ни обилие душевности, ни чувств, которые способны были заполнить пустоту, о которой не знаешь, и, бывает, что даже не замечаешь ее, хотя она огромна, как черная дыра; ни отсутствия собственного опыта.

Что приятно вспоминать, так это то, что я никогда им не завидовал. Ни им, ни кому бы то еще, кто проявлял признаки влюбленности, и не начинал вести себя так, словно в мире больше не существовало никого, кроме них двоих и их безумной и глупой страсти.

Потом они стали встречаться, и фобии Кирилла исчезли. Однажды, когда я вдруг напомнил ему о его переживаниях, о его страхах, которыми он был полон парой лет тому назад, он даже не сразу понял, о чем я говорю. Тем временем, я уже знал, что это будут те самые люди, которые смогут принести в этот мир Бога…

Эта уверенность пришла сама. Раньше ее никогда не было.

Когда мы общались, их отношения выглядели для меня пустым звуком, – еще одна длинная линия, образовавшаяся из двух других. Потом они сбацают семейство, и будут жить долго и счастливо…

Но когда грани стали стираться, когда божественное просыпалось, заполняя собой воздух, которым они дышали, – каждый день, в той квартире, наполняясь энергией, пропуская ее сквозь себя, готовясь излиться в один момент, чтобы зачать Его, Того, Кто заставит мир измениться, – я вдруг стал понимать, насколько ошибочно было мое мнение.

Я увидел разрушение. Я увидел аннигиляцию. Я увидел, как то, что мне казалось глупым, посредственным, обманным, иллюзорным, воздушным и инфальтильным, нормой среди норм, стандартом, которому поклоняются все, как стадо баранов, – теперь оно лишилось своей души.

Холод настал между этими двумя людьми. Лютая зима. Повсюду лед, тяжелыми кусками которого они готовы были бить друг друга, покуда остывшая любовная кровь не заливала пол и стены.

Я ужасался наедине с самим собой, и топил свой ужас в собственных убеждениях, которым был верен все это время.

Однажды ночью, во сне, голос внутри меня задал вопрос: «Что же я наделал?». Услышав его, я проснулся, и долго не мог заснуть после этого. Словно холодный воздух заполнил все внутри меня, и я не мог пошевелиться, слушая холод зимы за окном, и внутри самого себя.

«Я помогаю родиться Богу, – отвечал я этому голосу уже при дневном свете. – Я помогаю этому миру прийти к изменениям, которые ему так необходимы. Я помогаю зачатию новой жизни. Новому дыханию и новому ритму. Я помогаю открыть, – нет, распахнуть! – врата в ту вселенную, в которой не был еще никто из нас!»

Я все еще помню ту ночь. Ту ночь, когда мир действительно сдвинулся с места, – ощутимо и слышимо.

В воздухе плавало электричество.

Я чувствовал силу, готовую излиться, даже с экрана монитора, через который я следил за будущими родителями Великого Начала. Это уже было не то, что до этого. Это была мощь, и они пропускали ее через себя – такого секса, какой случился у них в ту ночь, у них не было никогда. Само время говорило, что было уже пора; об этом кричало все вокруг. Потому я, или кто-нибудь, кто мог меня подменить, оставался возле монитора, чтобы не пропустить этот великий момент. Это должно было случиться; вера переполняла меня, как никогда раньше до этого.

Кирилл проснулся среди ночи, потому что у него носом шла кровь, и отправился в ванную комнату. Дина, тоже проснувшись, отправилась за ним.

К этому моменту я уже сам засыпал. Мои глаза слипались. Я сидел с закинутыми на столешницу ногами, со скрещенными на груди руками, и чувствовал, как сон захватывает меня. И вдруг, почувствовал волны энергии такой силы, что все во мне сразу взбудоражилось.

Впервые в жизни у меня перехватило дыхание от наблюдения.

Никогда раньше вуайеризм не был для меня столь откровенным или сильным опытом. По большей части всегда до этого я испытывал немного смешанные чувства, так как сексуальная удовлетворенность была для меня сомнительна. Поэтому вид сливающихся в экстазе тел никогда не вызывал во мне какого-то возбуждения.

Об этом никто не знал. Не потому, что я считал это странным, и никому не говорил об этом. А потому, что для меня как раз это было нормой, – ничего странного я тут не видел.

Теперь же это возбуждение пришло, и вокруг меня словно повисла какая-то туманная дымка.

Безумие, которое творилось с моими друзьями, пугало и восхищало одновременно. Они били друг друга, кусались, и он продолжал, и она принимала его движения. Они стонали, целовались, ласкали друг друга.

Я не заметил того, сколько это продолжалось. Мне казалось, что длится это вечность. Хотя потом выяснилось, что прошло не так уж и много времени.

Она оказалась на нем, они продолжали двигаться, и потом они стали смотреть на потолок, на свои отражения в зеркале. И Дина протянула вверх ладонь, словно хотела прикоснуться к той себе, которая была в отражении.

Я почувствовал, как внутри меня все взорвалось. Я словно испытал лучший оргазм в своей жизни.

В этот момент погас свет. Я остался один, в темноте, с каким-то смутным чувством, будто был обманут, словно надо мной скверно подшутили.

У меня был учащен пульс, и я громко вдыхал воздух.

Вдруг в соседней комнате что-то громыхнуло.

Я вздрогнул. Почему-то мне было чертовски страшно.

Здесь больше никого не должно было быть. Особенно в это ночное время.

Я достал пистолет, и отправился по направлению к шуму.

По пути достал мобильник и включил фонарь.

Я исследовал комнату медленно, продвигаясь шаг за шагом, пытаясь попасть лучом света в скрытые места.

–Кто здесь? – спросил я. – Я знаю, что ты здесь! Кто бы ты ни был, выходи! Скрываться бессмысленно!

И в этот момент я услышал рычание. Немного сдержанное, если можно так выразиться. Словно предупреждало, не желая пугать…

Как раз перед тем, как луч света осветил полностью эту жуткую демоническую фигуру, я заметил в темноте два красных глаза, которые смотрели на меня, и мне было непонятно, как я сразу не обратил на них внимания.

Я только и успел увидеть, что это существо не из нашего мира, что земная природа не могла сотворить то, что вызывает такое отвращение и вселяет такой дикий ужас (не больше доли секунды – вот, сколько у меня было времени, чтобы рассмотреть освещенного светом демона).

От страха я просто выронил телефон, и стал палить в ту сторону, где до этого светилась пара глаз.

Дыхание у меня перехватило, и, думаю, что все то время, пока пули прошивали воздух с привычным для стрельбы шумом, – думаю, что я не дышал.

Я сделал пять или шесть выстрелов, и мне казалось, что я все еще вижу во тьме эти глаза, что они смотрят на меня с той же самой точки, не сдвинувшись с места.

И неожиданно, в эту самую секунду, вновь появилось электричество.

Я обнаружил себя на полу, с вытянутой вперед рукой, в которой был пистолет. Я вжался в стену. Если бы ее не было, я отполз бы намного дальше.

Напротив меня красовались дыры от пуль.

Я осмотрелся по сторонам, поднялся с пола, отряхнулся.

Мне казалось, что существо следит за мной откуда то с потолка, и, пока я возвращался к монитору, я постоянно поглядывал наверх, и в остальные углы. Я был уверен, что это не было галлюцинацией. Просто оно сумело увернуться от моих пуль и скрыться.

Я был весь мокрый от пота.

В это время Кирилл и Дина уже спали. Обнаженные, они лежали в постели, словно два чужих человека, по разным краям кровати.

Огромное чувство жалости овладело мной. Мне было жалко не только их, но и себя.

Мне не терпелось в душ.

Но нужно было продолжать наблюдение.

Я удобнее устроился в кресле, – меня ждала долгая ночь…

Когда я думал о будущем, мне всегда казалось, что такой огромный шаг, как зачатие Того, кого мы так давно ждем, должен будет восприниматься мной как личный триумф. Признаться честно, я и не думал, что смогу зайти так далеко. Я просто говорил себе, что способен на это. И если у меня что-то будет не получаться, то я просто буду двигаться step by step, делая все от меня зависящее.

Вера помогала мне дышать ровно в основные часы, когда не было особых трудностей.

Но никакого триумфа не случилось.

Скорее, во мне случились новые изменения. Что-то со мной произошло…

–Ты уже видел демона?

Это был голос Старшего. Он стоял за каким-то углом на улице, по которой я шел. Видимо, он знал, что я буду здесь проходить. Его слова стали продолжением моих мыслей. Это не удивительно. Старший обладал той силой, которой обычные люди не владеют. По крайней мере, не все.

–Доброе утро, Айдын, – сказал Младший, который оказался у меня за спиной.

–О, как же приятно вас видеть обоих в столь ранний час! – сказал я. – Вы как журналюги, которые вечно слетаются на что-нибудь новенькое. И откуда вы все узнаете самыми первыми? Я даже еще ничего никому не говорил!

Они любили выцепить меня, когда вокруг не было ни одного моего помощника. Такие моменты случались редко и по наитию, спонтанно, но они на них как-то выходили. Как у них это получалось, для меня до сих пор было загадкой.

–Ты бы и не стал никому ничего говорить, – сказал Старший. – Это слишком личные переживания.

–Значит, ты уже знаешь, видел я демона, или нет.

Он осмотрел меня и сказал:

–Это повториться не единожды. Он будет преследовать тебя. Следить за тобой. Потому что ты заключил с ним договор, подписав его кровью. Не своей, а того парня, которого вы принесли в жертву.

–Думаю, я смогу с ним подружиться. Мы преследуем одну и ту же цель.

–Его цель совсем другая. Он уничтожает всякого, кто сомневается; кто решил, что сможет призвать в этот мир бога война, а потом вдруг пойти на попятную. Он схватил тебя за яйца, Айдын. Ты у него на крючке. Даже когда родится ребенок, он все равно будет на страже. Он будет следить за каждым, кто вокруг него, и кто не верит в него.

–Как бы угрожающе это все не звучало, меньше всего я люблю сомнения. Так что мой договор с высшими силами не будет мешать моему дальнейшему плану.

–Ты в этом уверен? – спросил Старший. – Я так не думаю.

–Сомнения, Айдын, – сказал Младший. – Твой скрытый враг, с которым ты всегда управлялся с легкостью. Твой страх и поражение…

Они были правы.

После той ночи я прыгал, как мячик от пинг-понга, с одного поля на другое. Два полушария моей одинокой планеты. С одной стороны – шесть последних лет моей жизни, в которой я был уверен, что делаю правильные вещи; что все это верно, ибо мир способен измениться, преобразиться, стать иным. С другой стороны – новообразования. Любовь, которая всегда была мне чужда; я был уверен, что это всего лишь сказка. Что я имею иммунитет против этого; или, по крайней мере, я его выработал.

Когда я увидел Марьяну, когда впервые заговорил с ней, мое дыхание изменилось.

Как это может быть? Что это?

Я не сразу смог признаться себе, что со мной происходят серьезные изменения. Я был чертовски слаб.

Но единожды зайдя на эту территорию, из нее уже невозможно выйти. Ты в ней до конца. До тех пор, пока любовь не умрет, и снова не наступит тишина. Или, как это называют семейные парочки, находящиеся в кризисе своих отношений, – привычка…

Дружба. Да, у меня были друзья, которые уважали и по-своему даже любили меня. Той самой чистой человеческой любовью, от которой меня воротило изнутри, когда-то давно, кажется, уже в другой жизни.

Одному из них я перерезал глотку, принеся его в жертву своим идеалам, других использовал, с такой уверенностью, что они теперь оба возненавидели меня на веки веков. Я надеялся, что со временем смогу вернуть их расположение. Мне было неважно, сколько на это понадобиться времени, – год или десять лет. Я знал теперь, что любил их тоже, – увы, ныне безответно. Факт остается фактом: рядом со мной больше не будет других таких же людей, которые всегда могли терпеть мое непомерное высокомерие и отчужденность.

Мои надежды заключались в том, что они пойдут мне навстречу, когда начнутся первые изменения… Да, они должны увидеть первые результаты, чтобы наконец-то поверить мне, признать все то, ради чего я так поступал. Они должны увидеть будущее, чтобы суметь простить меня.

К сожалению, будущее их не интересовало… Зато они оба определенно знали, что им нужно от настоящего. И их можно было понять.

Стандарты и стабильности. Семья и уединение. Что может быть прекраснее того, что предлагает нам жизни? Просто жить, и иметь столько, сколько можно, и быть счастливыми.

Я пустил их поезд на другие рельсы уже очень давно, и они катились вместе со мной, сами даже того не подозревая.

Мной овладел страх, когда я увидел демона рядом с Диной.

Я больше ни разу не видел эту мерзкую тварь после того, как я подумал, что она привиделась мне в темноте. И когда я зашел в комнату, где оказалась Дина, – такая уставшая, замученная и отчужденная, и увидел, как он стоит около нее, и смотрит на меня (он меня видит, и знает, что я его вижу), я перепугался просто до чертиков.