Шарада

Со стороны это выглядело так: я встал, как вкопанный, и уставился в одну точку, где-то рядом с Диной, которая смотрела на меня с такой степенью высокомерия, словно была королевой, а я ее подданным.

–Ты под кайфом, или что-то в этом роде? – спросила она.

Тогда она еще ничего не знала обо мне, и о том, что я сделал с Тимом. Но она чувствовала. Она стала подозревать сильнее. Сила зрела в ней. Вот только она не могла понять до конца, что с ней происходит.

Я посмотрел на нее, снова на демона, который ясно давал понять, что находиться на страже того, что зрело внутри Дины, и сказал:

–Все в порядке. Я просто задумался.

Теперь она посмотрела на меня, как на идиота.

Я уселся на диване и достал мобильник, уставился на экран, будто внимательно что-то искал или изучал. Но мое боковое зрение видело движение – демон передвигался – от Дины ко мне. Он обошел диван, в котором я сидел, смотря на меня сзади, на мой затылок. Он разглядывал меня, изучал. А потом просто огромная тень пропала, растворилась в свете дня; его присутствие оборвалось.

Я посмотрел по сторонам – его нигде не было – напоролся на взгляд Дины – она продолжала смотреть на меня, как на придурка.

–Ты что-то ищешь? – спросила она.

Я коротко ответил «нет», и снова уставился в мобильник.

Сомнения накатывали на меня редкими волнами, но я полностью игнорировал их. Как и всегда до этого. И, по-моему, даже еще с большей холодностью, чем раньше. Я решил не обращать внимания на эту сторону своей интуиции.

Мне в руки шел карт-бланш, и возможность увидеть мир совершенно иным – чистым и безболезненным – таким, каким я всегда мечтал его видеть всю жизнь, стала ближе на несколько значительных шагов.

Я был ослеплен своим желанием.

Демон охранял ее, и ту новую жизнь, которая зарождалась в ней. И, однажды, когда я всмотрелся в его глаза, я увидел невероятный хаос и разрушение, и после этого я стал уже сам не свой. Я сомневался…

Я сомневался с Диной, когда старался запугать ее, и настроить против Кирилла. Я сомневался с Кириллом, когда мне нужно было им контролировать.

Более всего, я сомневался с Марьяной, потому что не знал, как она будет относиться ко мне, когда узнает обо всем; и должна ли она вообще знать. Я сомневался, что Гектор позволит продолжаться нашему большому с ней чувству. Он использовал ее, как наживку, чтобы поймать меня, и заполучить себе. Но это заведомо была глупая идея, и, конечно, она не сработала. И теперь он даст задний ход, я был уверен в этом. Я чувствовал, как это копиться в воздухе; слышал в ее словах, в том, как она говорила со мной. Из ее голоса пропала беспечность, уверенность в себе. Он что-то говорил ей по этому поводу…

Единственное, в чем я ни разу не сомневался, это в том, что я должен забрать ее к себе, иначе я ее потеряю, и тогда придется действовать уже совсем по-другому. Мне бы этого не хотелось.

Как это сделать, я не знал. Похищений я устраивать не собирался. Хотя, если до этого дойдет, то придется немного побороться.

Теперь я уже не могу без нее.

Как и без Дины. Как и без Кирилла.

Все эти люди нужны мне…

Конечно, более всех остальных мне была нужна Дина. Она была нужна нам всем. Она уже носила в себе дар, которым не каждый награждается. Она была сосудом для новой жизни. И неземная энергия кутала ее, почти как снег маленькую елку в зимнем лесу.

Я ей никогда не нравился. Каким-то образом, она всегда мне не верила. С самого начала, как увидела меня, как заговорила со мной, тогда сразу и невзлюбила. Не скрою, мое чувство было к ней взаимно. Мы были по отношению друг к другу богами антипатии.

Но было много и других моментов. И я знал, какой беззащитной и при этом притягательной она может быть. Она всегда вела себя, как современная молодая женщина. Она умела балансировать между тем, что ей навязывало общество, и тем, что ей диктовал ее внутренний голос. И она никак от этого не страдала.

Это то, что мне в ней нравилось. Где-то глубоко внутри себя, я всегда был уверен, что именно такая женщина, как Дина, должна стать матерью тому, кто должен будет прийти в этот мир, чтобы преобразить его.

Я был рад, когда это стало ясной определенностью. Даже, когда она злилась на меня, или хотела меня придушить, все равно, я любил ее, – и как мать грядущего божества, и как своего друга, которого я утратил.

Преждевременные роды – это малоприятный сюрприз, который получила Дина, и все мы, кто окружал ее в то время. Это то, что не сулит счастливый финал. Это потенциальный крах. И смириться с этим было сложно.

В какой-то момент роды превратились в кровавый ночной кошмар.

Всю дорогу до клиники, где нас ждала гинеколог, которая все это время наблюдала за Диной, и которой теперь предстояло выстоять в борьбе с аномалией ранних родов за ребенка и ее мать, Дина стонала и постоянно одаривала меня своими выражениями, вроде ублюдка или скотины, и им подобным.

В этот раз ее как прорвало. Похоже, ей это придавало сил, – обзывать меня, как ей заблагорассудится.

–Потерпи, – говорил. – Еще немного. Мы почти приехали. Потерпи.

Я подбадривал ее. По крайней мере, старался.

–Пошел нахрен! – отвечала она мне. – Чтоб ты сдох!

И ее стоны вновь превращались в какие-то недокрики, недовопли.

Возле клиники ее пересадили в кресло-каталку – я старался помочь ей, но как только я к ней приближался она наотмашь лупила меня, и делала такое лицо, словно возле нее летает огромная муха, которая жужжит и мешается, и от которой все хочется избавиться, да не получается.

Я решил оставаться в стороне.

Как только ее повезли вовнутрь, я услышал, как колотится мое сердце. Я волновался, и это было несвойственно для меня. Я был весь мокрый от пота, и мне страшно хотелось пить.

Пока мы ехали, дождь уже ненадолго прервался, и в воздухе повисла свежесть, прохлада, и вечернее природное созвучие, которое может случиться только в летний период.

Снимая с себя ветровку, я зашел в клинику и поторопился за роженицей и акушерками (которые тайно работали на нас за баснословную сумму, не зная при этом никаких подробностей происходящего).

–Как она? – спросил я у гинеколога.

–Не мешай мне! – резко ответила она.

–Я спрашиваю, как она?! – более настойчиво сказал я.

–Она рожает! – повысив тон, ответила она. – Раньше срока! Что еще я могу сказать тебе?!

На этом наш разговор был закончен.

Дальше началось то, о чем я не очень люблю вспоминать, так как воспоминания эти несколько принижают мою уверенность в себе, как мужчины.

Скажем так, – если бы мужчине пришлось рожать, то он, скорее всего, просто сошел бы с ума. Необходим определенный опыт видения мира; привычка быть ущемленным в своих правах; выдержка, какая копится у женщины по дороге к ее первому потомству.

Я, конечно, слышал, что схватки, это не самое приятное, что ждет женщину на ее пути. Но реальное видение вылилось на меня, как ведро ледяной воды, от которого застыл практически в ужасе.

Передо мной мучилась и страдала молодая женщина, которой я никак и ничем не мог помочь.

Как одурманенная, с подставкой для капельницы, она бродила вокруг меня, и что-то бормотала себе под нос. Она прыгала на фитболе (огромный надувной шар), чтобы облегчить боли от схваток. Она просила меня уйти, оставить ее одну.

–Я не брошу тебя, – отвечал я, хотя готов был убежать уже в любую секунду; и, наверное, поэтому предпочитал не смотреть на нее, и говорить почти куда-то в сторону. – Я тебя не оставлю.

–Урод!

Потом у нее отошли воды. Пришло время рожать.

Она тужилась, но ничего не происходило. Ребенок лежал неправильно. Мешала пуповина. Происходило все, что угодно, только лишь бы Дина пострадала еще, и еще, и еще. Она кричала, стонала, и говорила, что больше не может. Гинеколог заставляла ее и подбадривала, заставляла и подбадривала.

–Нет, – говорила Дина, – не могу.

В тот момент, когда у нее открылось серьезное кровотечение, она вдруг схватила меня за руку, и приблизила к себе; тихо произнесла меня по имени и добавила:

–Кажется, я сегодня умру…

–Что? – Я опешал. – Дина! Дина!!

–Выйди отсюда! – сказала мне гинеколог.

Я ее не слышал. Я тряс роженицу, – своего верного друга, и мать божества (сейчас все это слилось у меня воедино, и я уже вообще не видел границ), и не мог поверить в то, что происходило. Мне казалось, что я сейчас разрыдаюсь, если она умрет, а вместе с ней и ребенок.

И для чего тогда все это было нужно? Все то, каким я был строгим и напористым, и сколько из-за меня полегло живых людей? Для того, чтобы все кончилось именно так?

Черт, я никогда даже не подумал бы!..

Я уже не слышал, как я кричал в лицо Дине ее имя, потому что она ее глаза закрылись, и она потеряла сознание. Кажется, я ее тряс, стараясь разбудить, чтобы она очнулась. Уже не помню. Я только думал о том, что уже никогда не смогу появиться перед Кириллом, если все закончится именно сейчас, таким ужасом. Я уже готовился удариться в бега, стать отшельником, скитальцем, и отмаливать свои грехи хоть до скончания дней своих, пока не получу прощения, и…

–Выведите его! – слышал я где-то со стороны. – Сейчас же выйди из палаты, ты, придурок!

Каким-то образом меня вытолкнули, и я оказался в коридоре.

Я будто вышел из сумрачного состояния. Наука дало этому название «дистресс» – то состояние, которое бывает после серьезного стресса.

Я сделал несколько шагов в пустынном коридоре, в котором стоял электрический гул от ламп под потолком. Потом не выдержал, и остановился. Я не мог идти. Просто уронил голову на стену, и стал вопрошать. Тихо. Почти шепотом.

–Что не так? Что не так?

Что я сделал не так?

Где промах?

Почему?

Почему?

Для чего?

Что же было сделано неверно? Какой шаг?

Где я ошибся? Что я проглядел?

Дурак!

ДУРАК!

Почему? Что не так?..

И пока я был увлечен вопросами, которые потихоньку перетекали в плоскость, где все обычно утрачивает какой-либо смысл, свет в коридоре вдруг замигал, и я почувствовал, как за мной проплыла\проскользнула\прошла огромная тень.

Я медленно повернул голову, и увидел смутные очертания того, что всегда оберегало Дину. Очертания нечеловека, – демона.

Его невидимый дух приблизился к палате, где старались спасти роженицу, и ее ребенка, и он прошел сквозь закрытую дверь.

Я пошел за ним. Мое сердце замерло.

Приоткрыл немного дверь, и увидел:

Демон повел своей огромной когтистой лапой над Диной, и она вдруг очнулась. Задышала.

–Открыла глаза, пришла в сознание…

Потом та же самая лапа прошла сквозь акушерок, сквозь их тела, и проникла в лоно роженицы. И в этот момент все здание содрогнулись, словно огромное чудовище проползло под землей. Дина закричала так громко, как ни разу до этого. Потом проползло еще одно чудовище, и через секунду еще одно.

Все вокруг ходило ходуном, приборы и пробирки падали на пол, разбивались. Электричество то пропадало, то появлялось.

И вдруг пошла головка ребенка. И все вокруг стихло. Повитуха сразу заметила это, и вернулась к своей работе.

Боже мой, только и успела сказать она, как ребенок уже почти оказался в ее руках. Словно какая-то сила вытолкнула его из матери.

И я видел эту силу. Это его руки помогли ребенку выйти на свет из тьмы материнского лона. Его заботливая ладонь.

И он вдруг повернулся в мою сторону, и посмотрел мне в глаза. Он видел меня. Означал ли что-то определенное его взгляд, я не знал. Но радости и счастья в нем не было никакого. Смерть. Вот, что там было.

Дина перестала кричать и снова потеряла сознание.

Я услышал плач ребенка, и готов был разрыдаться сам.

Демона больше не было. В какой-то момент я перестал его видеть.

Остался только невероятный бардак после землетрясения. Потом я узнал, что оно случилось только на территории клиники; здесь появился на свет новый Бог…

Я уселся на полу и закрыл лицо ладонями. Я был растерян…

Дина всегда была настоящим борцом. Поэтому ее удалось спасти, даже не смотря на минутную клиническую смерть.

Она лежала обессиленная, находясь где-то на границе между сном и явью, и постоянно спрашивала, что с ребенком. С трудом она дождалась, когда ей его принесли, она обняла его, и на ее лице наконец-то появилось счастье. Больше ей уже ничего не было нужно.

Позже она призналась мне, что была уверена, что ей его уже не вернут. Что я забрал его. И что от этого ей не хотелось жить. Я чувствовал это, и поэтому прилагал все усилия, чтобы ей, наконец, вручили младенца (от которого я сам не мог и глаз отвести, настолько он был прекрасен).

С облегчением я дозвонился до Кирилла через видеозвонок, устраивая демонстрацию материнского успеха. На его лице возникло то же самое счастливое благоговение…

Раньше я расценивал все это почти как глупый ритуал, или списывал все к потребностям продолжения рода. Теперь же я видел, как все обстояло на самом деле.

Это было больше, чем просто ритуализация или удовлетворенная потребность. Да, это было намного больше.

Здесь необходимо было справляться со сложностями, поставленными самой жизнью, ее фактом. Затем полагалась огромная доля успеха, и от того и счастья, – неописуемого, безмерного счастья…

Отличие было лишь в том, что ребенок был далеко не самый обычный. И его родители упорно продолжали отрицать очевидное – не вслух, при мне; а междусобойчиком, или как-то еще, в этом роде. Неверие все еще читалось в их глазах.

Таким образом, они все-таки снова пришли к той мысли, что им нужно было бежать. Брать своего младенца, и бежать, куда глаза глядят.

Если раньше, еще до родов, мне приходилось запугивать Дину по поводу того, чтобы она ограничивала свое общение с другими людьми, то теперь мне приходилось общаться с ней совсем в другом ключе.

Мне это не нравилось, но поезд было уже не остановить.

Я решил разлучить их, – забрать отца и оставить мать с ребенком. Хотя бы на время. Поэтому я разыграл небольшой спектакль. Драму. Трагедию. Всего лишь имитацию. Ничего больше.

–Я знаю, что вы задумываете, – говорил я Дине.

К тому моменту наши скрытые от Кирилла «отношения» развились настолько, что мы способны были понять друг друга с тонких намеков. Поэтому она просто недовольно молчала, знала, что отпираться не имело никакого смысла.

–Не знаю, зачем вам все это нужно, – говорил я. – В чем смысл? Я уже все объяснил, разложил по полкам. Сколько раз еще можно проходить одно и то же?

–До тех пор, пока мы не окажемся на свободе, – отвечала она. – Пока не будем подальше от тебя и твоего влияния.

–Ты вынуждаешь меня идти на крайние меры. Снова. Зачем?

Она молчала.

–В чем смысл?

Молчок.

–Тогда выбирай, – сказал я ей. – Либо твой ребенок, либо Кирилл. Если Кирилл, то просто собирайте свои вещи, и уматывайте, куда глаза глядят. Новорожденный остается со мной. Либо: ты и твой сын – вы вместе остаетесь там же, где вы есть. Но Кирилл уезжает один.

–Куда?

–Это уже неважно.

–Что, если я передумала? Если я не хочу никуда убегать?

–Я уже тебе не верю. Такого варианта уже не будет никогда. Ни для тебя, ни для меня. Пока ты не испытаешь лишения, ты не успокоишься. Мы оба знаем это наверняка. Так что, выбирай. Потом скажешь мне о своем выборе.

На этом я тогда закончил нашу беседу, в которой я говорил долго и убедительно, а она просто мычала под нос, чем-то похожая на провинившегося ребенка, но на самом деле со стороны выглядящая, как королева, оказавшаяся в западне. Так и должна выглядеть Его Мать. И именно такой Дина и была всегда. Только теперь эта внутренняя личность стала проявляться еще сильнее, еще отчетливее. И как же мне нравилось видеть это!

Жаль только, что нельзя было выказать по этому поводу какое-то восхищение.

Поэтому я говорил с ней, как строгий отец, а потом придумывал серьезное наказание, от которого у нее на лице появлялось отчаяние, но оно выражалось лишь в том, что она просто смотрела в мою сторону большими удивленными глазами, в которых, по идее, и должны были быть слезы, но их просто уже не было.

Я поставил ее в не самое выгодное положение, но и с этим она сразу смирилась. Ей предстояло сделать свой выбор. Я заранее, каким он будет. Это было очевидно.

Поэтому я сразу думал, что я буду делать с Кириллом, как с ним поступлю.

У них должно остаться ощущение, думал я, что они уже больше не увидят друг друга. Что их все-таки разделяет смерть. Они оба должны думать, что Кирилл закончил свой жизненный путь.

Конечно, я никого не собирался убивать. Как я мог бы убить своего друга? Полный абсурд!

Я хотел посадить Кирилла под замок, в отдаленном месте, где никого никогда не бывало, где было тихо и спокойно. Я даже считал, что такая обстановка поможет ему немного отойти от всего того, что было за последние месяцы.

Мне казалось действенным создать иллюзию смерти

Только вот действенным это оказалось на столько, что мне поверили не только родители, которых я собирался разлучить, но и кое-кто еще, кто постоянно наблюдал за тем, что я делаю – точно так же, как я следил за кем-то, кто-то следил за мной…

Как это часто бывает, все покатилось совсем в ином направлении.

В итоге, моя машины разбита вдребезги, мой лучший подопечный лежит в отключке, после аварии, ни жив, ни мертв, и я не знаю, что мне делать.

Я посмотрел по сторонам – ни одной машины. По этой дороге уже давно мало кто ездил; ехать было некуда – там все было заброшено.

Мобильник мой сдох. Поэтому пришлось проверить карманы Макса: возможно, его гаджет остался в целости. Зато зарядка подходила к нулю.

Я попробовал набрать пару номеров, которые помнил наизусть, из тех, кто мог бы мне помочь. Мне не ответили. Только гудки.

Потом я вышел в мессенджер и отправил по этим же номерам геолокацию вместе с сообщением: «Я застрял. Связи нет». Что означало, что я нуждаюсь в помощи.

Стал ждать. Было влажно и душно. Но и невероятно красиво. Тихо. На этой дороге совсем не бывало машин. Она вела в заброшенный дачный поселок, в который уже давно никто не ездил. Там были заброшенные дома, и такая же никому ненужная земля. Хотя парочку домов я все таки видел, которые были отстроены почти заново, и кто-то туда время от времени приезжал. Возможно, эти же люди сейчас смогут проехать мимо меня.

Я подошел к машине, которая представляла собой жуткое зрелище.

Не понимаю, как я и Кирилл остались в живых.

Я знал, что через шесть часов мое тело взвоет от боли. Сейчас, какое-то время после аварии, я не чувствую особой ломки в теле. Но вот потом. Будет тяжело даже пошевелиться.

Я притронулся к Максу. Он был холодный. Пульса уже не было. Хотя на вид он никак не изменился. Словно спал, такой спокойный, и в чем-то красивый.

Я приложил к его лицу мобильник, – зеркальным экраном, – чтобы убедиться, что дыхание нет. Стекло не вспотело…

Издалека послышался звук приближающегося автомобиля.

Проглотив застрявший в горле ком, и вытерев мокрые глаза, я стал медленно продвигаться с обочины к стороне дороги.

Сейчас этот добрый человек остановиться и окажет мне помощь…

Только это был не добрый человек.

Я стал понимать это, как только разглядел серийный номер, и человека за рулем. Все они были мне знакомы до боли.

Это был старик. Гектор. Человек неходящий. Уже много-много лет. Передвигался он в кресле-каталке и в машине с ручным управлением. И, сколько я себя помню, у него всегда был скверный характер.

Хотя, Нелли утверждает, что когда-то он был добрейшей души человек. Верилось мне в это с трудом.

Машина остановилась возле меня, стекло с места водителя поползло вниз.

Гектор смотрел на меня своим изможденным старческим взглядом.

–Как дела, Ахиллес? – спросил он. – Ты все еще жив?

–Только не говори, что это твоих рук дело, – то, в каком положении я сейчас нахожусь.

–Моих? – Он деланно изумился. – Нет!

–Что ты здесь делаешь, Гектор?

–Давно ты не называл меня по имени. Видно, что-то сложное случилось у тебя. Ах, ну да. Машина вдребезги. Ты тоже. И ты потерял Отца. Ведь так? Ты потерял его…

Я закрыл глаза, и отвернулся от него.

–Я слежу за тобой, Ахиллес. Мы все следим за тобой, давно и пристально. Как за президентом страны с тоталитарным режимом; «а что этот парень выкинет теперь?», «насколько жестоким он окажется в этот раз?», «кто теперь его жертва?».

–Я делал всего лишь то, что считал нужным делать, вот и все.

–О, да у нас здесь осознание ошибок, как я посмотрю.

–Зачем ты приехал, старик? Помогать ты мне не собираешься. Я знаю, что ты получишь гораздо больше удовольствия, если я просто погибну в автокатастрофе. Тогда бы все кончилось. И тебе бы больше не пришлось так переживать за все то, что ты построил.

–Я переживаю не за это, Айдын. – Он выдержал паузу. – В моей жизни есть за что действительно стоило бы поболеть. И я болею. Всей душой и всем сердцем.

–Все уверены, что у тебя одни деньги на уме. Думаешь, всем это просто кажется?

–Думаю, что когда ты на протяжении всей жизни заботишься о своем финансовом состоянии, то, да, это становится частью тебя, – это правда, отрицать не буду.

Мы замолчали. Наш разговор снова ни к чему не привел. Хотя такого продолжительного диалога мы не имели уже давно.

–Я думаю, тебе нужно уехать, – сказал я. – Хватит раздражать меня. Нам не о чем с тобой разговаривать. Веди свою наблюдацию со стороны, как и до этого. Незачем вклиниваться в жизнь наблюдаемого респондента; ты испортишь все наблюдение.

–Я приехал к тебе в минуту твоего отчаяния, чтобы узнать, что ты думаешь о моем предложении.

И снова старая песня.

–Мы больше не сможем работать вместе, – сказал я. – Это нереально. В первый день я буду с тобой заодно. Во второй – я уже захочу тебя пристрелить. Ну а в третий, – я тебя попросту придушу.

–Не знаю, откуда эта убежденность, Ахиллес. Это она тебе дала такое представление?

–Это я сам тебе говорю то, в чем я уверен на сто процентов.

–Видишь ли, мне не нравятся, как продвигаются дела. Я был полностью уверен, что Марьяна сможет повлиять на тебя, даже косвенно. Но никакого толка от вашей дружбы нет. Кроме того, что вы встречаетесь друг с другом, как Ромео и Джульетта. Скажи мне, что это? Что стоит за этим? Желание познать трагичность? Узнать боль, которую несет в себе жизнь сполна, еще в молодом возрасте?

–Я понятия не имею, о чем ты говоришь, старик. И нам действительно лучше закончить этот разговор.

–О, ты злишься! Ну, конечно! Я затронул тему, которую не должен затрагивать. Я заговорил о Марьяне. Скажи мне, как давно тебе кажется, что она – это твоя территория. Как давно ты убежден, что она принадлежит тебе, и ты ее никому не отдашь?

–Ты хочешь сказать что-то конкретное? Не ходи вокруг да около.

Кровь закипала во мне.

–Ни у тебя, ни у Нелли, никогда не было детей, – вы оба не знаете, что это такое, – иметь ребенка, чувствовать его, как часть самого себя.

–Марьяна тебе не родная, ты постоянно забываешь об этом.

–Она мне дочь. И я не готов ее кому-то отдавать. Надеюсь, я говорю сейчас ясно. Марьяна – это то, о чем я действительно болею. И душой, и сердцем. Тебе придется смириться с этим, Ахиллес.

–С чем мне придется смириться?

–С тем, что ты сделал свой выбор. И поэтому ее ты больше не увидишь. Так и знай.

–Не говори так со мной, старик!

–Иначе что? Что конкретно ты сделаешь, а?

Мы начинали переходить на повышенные тона.

–Ты не можешь так поступать с нами! Мы тебе не марионетки!

–Все будет гораздо проще, если ты перестанешь работать с Нелли, и снова вернешься ко мне! Это облегчит вашу любовную участь. Твою и Марьяны. В противном случае ваше общение окончено!

–Нет!

–Да! И ты знаешь, что я сделаю это, не сомневайся!

–Какой же ты подлец!

–У тебя еще молоко на губах не обсохло, чтобы использовать такие выражения по отношению к старшим.

Я хотел ответить, но услышал звук еще одного приближающегося автомобиля.

Гектор тоже его приметил, ухмыльнулся, и добавил:

–А если ты не запомнишь, я напомню тебе снова. Поверь, мне не тяжело.

Я отвернулся от него, и смотрел в сторону приближающегося автомобиля.

Это за мной. Мне уже не терпелось убраться отсюда.

–Думаешь, в этом твое спасение? – спросил он у меня. – В том, что ты делаешь. Успокоение твоей души?

Я молчал.

–Ты как демон, Айдын. Демон, который живет во тьме…

Машина подъехала и с пассажирского сиденья вышла Нелли, все такая же бойкая не по своим годам. За рулем был один из наших.

–Боже милостивый, что здесь случилось? – воскликнула она. – Гектор, у меня почти нет слов!

–Как и у меня, – пробурчал старик. – Здравствуй, Нелли!..