Имитация науки. Полемические заметки

Историософская схема И. А. Ильина донельзя примитивна: «Жила-была великая процветающая Россия, как вдруг жалкая кучка фанатиков-большевиков устроила революцию и сбила страну с ее исторического пути. Банда коммунистических вождей создала рабовладельческое государство, подчинив себе доверчивый русский народ, мечтающий только о возвращении батюшки-царя». И вот эту сказочку для умственно несовершеннолетних нам предлагают считать вершиной мировой социально-философской мысли?! Эта схема не позволяет объяснить, почему в процветающей Российской империи за короткий срок произошли три революции. (Причем к первым двум большевики не имели никакого отношения.) Почему Первая мировая война для России закончилась столь бесславно? И по какой причине Советский Союз с его «противоестественным строем» и «бандой ничтожеств во главе» одержал победу над гитлеровской Германией, которая до этого без особых усилий поставила на колени всю Европу?

К великому огорчению нашего оппонента симпатии И. А. Ильина к фашизму не случайны. Они – закономерное выражение всей социальной концепции «русского мыслителя масштаба Н. Бердяева и С. Франка». И неправда, что И. А. Ильин согрешил с нацизмом лишь однажды – в 1933 г. Он ведь и в 1948 г., когда уже всем всё стало ясно, не отказался от своей апологетической оценки фашизма. Вот что сей «великий русский патриот» писал (после войны!) в своей статье «О фашизме»:

«Фашизм есть явление сложное, многостороннее и, исторически говоря, далеко еще не изжитое. В нем есть здоровое и больное, старое и новое, государственно-охранительное и разрушительное»[455].

И далее:

«<…> Фашизм был <…> прав, поскольку искал справедливых социально-политических реформ. <…> Фашизм был прав, поскольку исходил из здорового национально-патриотического чувства, без которого ни один народ не может утвердить своего существования, ни создать свою культуру»[456].

И, чтобы «утвердить существование русского народа» и «создать русскую культуру», И. А. Ильин стремился к установлению в России фашистской диктатуры[457]. Правда, это должен быть не тот фашизм, что в Германии. И. А. Ильин мечтал о другом фашизме – белом и пушистом. Впрочем, с таким же успехом он мог грезить о том, чтобы вывести породу травоядных тигров.

Извините, но к мыслителю, который выражает симпатии к фашизму, мы не можем относиться с пиететом. Для нас он – личность одиозная.

И пусть Б. В. Григорьев всячески выгораживает своего кумира: и статья о фашизме, мол, у него малоизвестная[458], и его работа о Гегеле замечательная, да и немецкий язык он знает в совершенстве, на нас эти аргументы не производят ни малейшего впечатления.

Впрочем, Б. В. Григорьев не оспаривает нашего критерия. Это можно заключить из следующего его высказывания:

«<…> Это правило (т. е. наш критерий. – Р. Л.) распространяется, прежде всего, на самих марксистских идеологов, которые раболепно превозносили десятки лет весьма посредственного писателя В. И. Ульянова-Ленина[459], написали о нем немыслимое число хвалебных работ и статей…»[460].

К сказанному можно было бы, правда, добавить, что сейчас те же авторы пишут хвалебные статьи о Н. А. Бердяеве, С. Л. Франке и И. А. Ильине. Во все времена существовали халтурщики и конъюнктурщики. Зачем же взваливать вину за халтуру и конъюнктурщину именно на марксизм?

Итак, констатируем: Б. В. Григорьев нашу гипотезу о критериях демаркации науки и идеологии прямо или косвенно подтверждает. И мы воспринимаем этот факт, как говорится, с чувством глубокого удовлетворения.

А теперь о главном, ради чего в 2020 г. мы возвращаемся к тексту, написанному 10 лет назад.

В заключение наш оппонент пишет:

«Интернациональная идеология остается врагом национальной культуры. Если раньше превозносили марксизм, то теперь защищают и навязывают “однополярный мир” и “глобализацию”. Кому это выгодно? Иван Ильин говорил, что мы не можем рассчитывать на искреннее доброжелательство во всём мире, России надо надеяться на Бога и на себя. А теперь мы – современные философы и идеологи – можем сказать, что нам надо надеяться не на Маркса, Вебера, Дюркгейма, Гуссерля и прочих “иноземцев”, как называл их Иван Ильин, а на своих русских идеологов и философов»[461].

Это положение носит концептуальный характер, на нем имеет смысл специально остановиться.

Необходимо заметить, что список авторов, «на которых нам не надо надеяться», далеко не полон. В нем нет, например, Сартра, Маркузе, Канта, Гегеля. Тут, правда, получается неувязка. И. А. Ильин составил себе имя как раз благодаря своему труду о великом немецком мыслителе, создавшем грандиозную систему объективного диалектического идеализма. Так что Гегеля, наверное, придется все-таки оставить в списке тех, на кого «следует надеяться». Но ведь творчество Гегеля нельзя понять, не зная философии Канта. Необходимо пощадить и его. Извините, но гегельянская традиция не прервалась со смертью ее основателя. Маркс – один из ее продолжателей. Может быть, Б. В. Григорьев все-таки смилуется и разрешит хотя бы части российских философов надеяться на Маркса? А вместе с ним и на других «инородцев», которые, по нашему скромному разумению, в философию кое-какой вклад внесли.

Философская вера, которую исповедует Б. В. Григорьев, – русский национализм. Именно эта вера является для него источником национальной гордости настолько сильной, что это уже выходит за границы разумной меры, эта же вера побуждает его быть не просто патриотом, а патриотом из патриотов. Национализм часто возникает как движение за «культурное возрождение нации». Но дальше на его благородном лике неизбежно проступают коричневые пятна. Вспомним недавнюю историю. Как всё замечательно начиналось в Прибалтике на заре перестройки! Какие песни раздавались о национальном возрождении, о расцвете самобытных национальных культур! А теперь там полуфашистские режимы, фактически апартеид. Немногим лучше положение в большинстве других союзных республик, ставших ныне суверенными государствами. Если Россия пойдет по этому пути, то нетрудно предсказать, что нас ждет. Сначала с работы выгонят лившицев, а потом под подозрение попадут и григорьевы: получили образование в советские времена, заражены марксистским духом, знают иностранные языки, «да и вообще шибко умные». Был бы обвиняемый, доказательства вины найдутся.

Нужно ясно осознавать: глобализация – объективный процесс. Убежать, скрыться от нее, отгородиться китайской стеной невозможно. И глобализация – потенциально благотворный процесс. В настоящее время глобализация протекает в интересах узкой группы стран, входящих в мировую элиту. Россия к ним не принадлежит. Сокрушение реального социализма привело к тому, что наша страна заняла место сырьевого придатка в мировом разделении труда, превратилась в (полу)периферию капиталистического мира. На этом пути ее не ждет ничего хорошего. Наша задача – вырваться из той исторической ловушки, в которой оказалась Россия в результате победы контрреволюции. Для этого нужен не духовный изоляционизм, не культивирование местечковых авторитетов, не реанимация реакционных клерикально-монархических идейных систем, не провинциальное чванство, а синтез передовых достижений мировой социально-политической мысли. Синтез, базирующийся на граните всей мировой философской традиции.

Антисоветизм в химически чистом виде (вариант С. А. Королева)

В 2003 г. в седьмом номере журнала «Свободная мысль—XXI» была опубликована статья С. А. Королева «Студенческое общежитие “периода застоя”. Эрозия регламентирующих технологий». Насколько можно судить, статья эта прошла никем не замеченной, что, на наш взгляд, – явная несправедливость. Да, в ней нет никаких теоретических глубин и тем более открытий, да, она целиком и полностью выдержана в духе государственной идеологии, каковой, без сомнения, является антисоветизм, но это не умаляет ее значения как явления своего рода классического, эталонного. Не часто можно встретить такое явное и откровенное подчинение фактического материала идейной тенденции, такую вульгарную пристрастность в оценке явлений действительности, такое демонстративное пренебрежение элементарными нормами научного мышления.

Тема, которую взялся освещать С. А. Королев, знакома и близка десяткам миллионов соотечественников – как тех, кто имеет опыт жизни в советском обществе, так и тех, кто в силу возраста этого опыта не приобрел. Общежитие («общага», как ее называют в народе) – одно из приметных явлений порушенного «реформами» советского типа жизнеустройства. Исследовательский интерес к этому феномену закономерен, и сама по себе попытка его осмысления заслуживает всяческого одобрения.

В социальном познании – такова уж его специфика – невозможно избежать ангажированности. Более того, прямое и открытое объявление своей ангажированности – неотъемлемый элемент «кодекса чести» обществоведа. Кто это подтвердить боится, – либо лицемер, либо эклектик. Иначе говоря, право на ангажированность есть одновременно и требование не скрывать своей ангажированности. Но вовлеченность в идейную и социальную борьбу не отменяет для обществоведа обязанности следовать нормам научности, обязанности не переходить грань, отделяющую науку от идеологии. Это означает, в частности, что обществовед не имеет права подгонять свою теорию под заранее известные ответы, не имеет права предвосхищать результат исследования.

Внешне статья С. А. Королева соответствует критериям научности: академический стиль, апелляция к эмпирическому материалу, наличие системы аргументов. Но анализ ее содержания показывает, что автор приступил к делу, имея уже готовые ответы на все вопросы.

Эта предзаданность результата проявляется, в частности, в том, что С. А. Королев не способен дать целостное, внутренне завершенное изображение житейских ситуаций, которые он сделал предметом своего анализа. Его представления о жизни в общежитии носят умозрительный, книжный и потому доктринерский характер. Данный факт можно объяснить, конечно, отсутствием у С. А. Королева живого опыта проживания в общежитии. Однако более вероятное объяснение состоит в том, что автор и не ставил своей целью постижение истины. Его задача – подобрать иллюстрации к заранее заготовленному набору обвинений.

Цель сочинения С. А. Королева – показать, что советское общежитие – это некий сколок, микрокосм общества, основанного на «регламентирующих технологиях», т. е. общества, подавляющего свободу человека. Причем более всего автора почему-то заботит свобода «сексуальной практики».

В отличие от С. А. Королева, я не имел возможности изучать архивы общежитий, но этот изъян моей компетенции восполняется значительным стажем проживания в общежитии, составляющим в общей сложности 7 лет. Первая часть этого срока приходится на 1967–1969 гг., т. е. почти на тот же период, который рассматривается в статье (1968–1970 гг.). Указанное обстоятельство дает мне полную возможность сравнивать описание С. А. Королева с собственными впечатлениями.

Одно довольно сильное, хотя и подзабытое, впечатление относится, правда, к более позднему периоду. Если быть точнее, к 1976 г. Тогда я был слушателем Института повышения квалификации преподавателей общественных наук при Уральском университете (г. Свердловск, ныне Екатеринбург), а проживал в Кургане. Мне выделили место в отличной двухместной комнате в аспирантском общежитии. Естественно, время от времени я наведывался в выходные дни домой, что было несложно, ведь расстояние от Свердловска до Кургана – всего-то семь часов езды на поезде. И вот однажды я возвращаюсь в понедельник утром из очередной поездки, стучусь в дверь своей комнаты, а мой сосед меня не пускает. Он, видите ли, с дамой. Ему, так сказать, пришла в голову фантазия реализовать свою сексуальную свободу. А что оставалось мне? Голодному, небритому, не отдохнувшему ни минуты после утомительной поездки, тащиться с чемоданом на занятия. Вот так в действительности выглядит «свобода сексуальной практики», об отсутствии которой в общежитии советских времен печалится ведущий научный сотрудник Института философии.

Понятие «сексуальная практика», столь полюбившееся С. А. Королеву, абстрагируется от моральной стороны человеческих взаимоотношений. Оно органично для постмодернизма, который не желает видеть разницы между истиной и ложью, трусостью и геройством, красотой и безобразием, добродетелью и пороком, целомудрием и развратом. Для постмодерниста вся жизнь человеческая оказывается какой-то условностью, игрой, потехой, спектаклем. И целомудренное соитие любящих супругов, и случайная связь двух малознакомых людей, каждый из которых назавтра забудет о существовании другого, – всё это не что иное, как «сексуальная практика». Принимая сию терминологическую новацию, С. А. Королев принимает и вытекающий из нее моральный релятивизм, т. е. фактически становится на позиции оправдания распутства. Какое все-таки счастье, что С. А. Королев добывает себе средства к существованию сочинением научных статей, а не работой в качестве коменданта общежития!

В многочисленных реальных общежитиях советских времен на должностях комендантов работали вполне вменяемые здравомыслящие люди, имеющие, как правило, самое туманное представление о философии, но обладающие достаточным житейским опытом, чтобы понимать, где серьезные отношения, а где – просто похоть. И у студентов, при всей малости их жизненного опыта, хватало на такое различение ума. В общежитиях сформировалось немало студенческих семей, причем не составляет секрета, что у значительного количества пар реальное супружество началось до формального заключения брака. В студенческом общежитии, в котором довелось проживать мне, имелись комнаты на двоих, они-то и были тем пространством, где начинали свою совместную жизнь будущие счастливые супруги. Скрыть такие факты было невозможно, да они и не скрывались. Нельзя сказать, чтобы подобное добрачное сожительство вызывало восторг у администрации вуза, но оно не расценивалось как проявление аморализма; никаких санкций в отношении пар, состоящих в фактическом браке, не предпринималось.

Постоянно апеллирующий к «рациональным доводам» и «нормальной логике», С. А. Королев сам не может в своих построениях свести концы с концами. С одной стороны, он противопоставляет советскому обществу (а общежитие, как уже отмечалось, – сколок общества в целом), в котором не допускалась «свобода сексуальной практики», какому-то иному, хорошему обществу, где такая свобода существует. Но, противореча сам себе, он заявляет на с. 42, что любая власть стремится не допускать свободы распоряжаться собственным телом. Но если такова природа любой власти, то почему особые претензии предъявляются к власти советской?

Вообще свобода – вещь, так сказать, обоюдоострая. Свобода моего соседа приятно проводить время наедине с прелестницей для меня обернулась свободой от завтрака, бритья и необходимого короткого отдыха. Администрация вуза должна решить, чья свобода для нее важней: свобода студентов, вожделеющих «сексуальной практики», или тех, кто приехал в большой город из своей деревни, поселка или маленького городка, чтобы учиться. И поскольку задачи вуза несколько отличаются от задач, стоящих перед борделем, администрация всегда и неизменно делала и делает выбор в пользу студентов, стремящихся к знаниям. С. А. Королев, судя по всему, находит такой порядок вещей, при котором свобода распутников ограничивается в пользу свободы людей, чтущих добродетель целомудрия, неразумным и несправедливым. Боюсь, однако, ему будет трудно доказать свою правоту работникам вузов, несущим на своих плечах груз реальной ответственности за учебный процесс, в том числе и за порядок в общежитии. Ни один декан, если только он не является пациентом психиатрической клиники, не поколеблется подписать представление об отчислении студента, уличенного в совершении аморального поступка в общежитии. Так было во времена «господства регламентирующих практик», точно так же дело обстоит сейчас, когда сии практики якобы подверглись «эрозии». Я не исключаю того, что формулировка «за совершение аморального поступка» в приказах об отчислении студента в настоящее время не в моде, но это ничего не меняет по существу. Студенты, увлекающиеся «сексуальной практикой», практически никогда не относятся к числу успешных. Их можно отчислить и с другой формулировкой. Например, «за академическую неуспеваемость». Или предложить им написать заявление об отчислении. Знаете, бывают такие предложения, от которых трудно отказаться.

Академический стиль, коим написана статья С. А. Королева, контрастирует с ее общим манихейским духом.

Соотношение прав и обязанностей, свободы и ответственности, наслаждения и долга представлено в ней по принципу «либо – либо». Либо полная свобода, предполагающая право заниматься «сексуальной практикой» где угодно и когда угодно, либо жуткий тоталитаризм, регламентирующий все проявления человеческой телесности. Либо абсолютная регламентация всех и всяческих сторон жизни, либо полное отсутствие любых ограничений. Надо ли говорить, что в реальности свобода вполне совместима с ограничениями, более того, без них она просто невозможна? Представим себе на минуту, что в метро отменили запрет на курение. В какой ад превратилась бы тогда подземка! Насколько возросла бы опасность пожара! И вот миллионы обладателей вредной привычки, ежедневно пользующиеся услугами метрополитена, вынуждены терпеть муки воздержания от курения, обречены переносить страдания от невозможности утолить свою тягу к никотину. И ничего, терпят, понимают разумность этого запрета. Вот что пишет в своей статье отважный обличитель ужасов тоталитаризма:

«Никакими рациональными мотивами невозможно объяснить, почему студент обязан возвращаться в свой корпус в 23 часа, а, скажем, не в 24 часа или в час ночи. Единственная причина – потребность власти в самопроявлении, самоутверждении; эта власть может утверждать себя, лишь завоевывая и перезавоевывая пространство – безразлично, географическое или социальное, макро-или микропространство, – и постоянно, непрерывно, без остановки подчиняя себе всё находящееся в этом пространстве, прежде всего, разумеется, индивида»[462].

По мысли автора, читателя при этих словах должен охватить ужас. А теперь попробуем взглянуть на вопрос не с точки зрения высоколобой теории, а с позиции ректора вуза, которому нужно, чтобы студенты успешно осваивали учебный план. Библиотека заканчивает работу в 22 часа. От библиотеки до общежития добираться приблизительно полчаса. Полчаса – на то, чтобы зайти в магазин, купить необходимые продукты на ужин и завтрак. Таким образом, к 23 часам студент без особых проблем добирается до своего временного дома. Начало занятий в половине девятого. Студент должен прийти на занятия хорошо отдохнувшим, выспавшимся. На дорогу до вуза примерно 30 минут. Час – на утренний туалет и завтрак. Следовательно, студент должен встать в 7 часов утра. В молодости на сон требуется времени больше, чем в зрелом возрасте. Чтобы каждое утро быть в хорошей форме, молодой человек должен спать минимум семь, но лучше восемь часов. Что же получается в итоге? Да то, что 23 часа – это самый поздний срок, к которому студент должен прийти в общежитие. И срок сей не зависит от того, какой строй на дворе – (так называемый) тоталитарный или (псевдо)демократический. Такова «технология процесса». И ректор, не подозревающий о том, что «никакими рациональными мотивами нельзя объяснить» правило, предписывающее студенту возвращаться в общежитие не позднее 23 часов, бестрепетной рукой подписывает соответствующий приказ. Смею полагать, что ни одни ректор не отказался бы от своей подписи даже после основательного изучения доктрины С. А. Королева.

А вот еще один превосходный образец глубокомыслия, с которым мы можем познакомиться на с. 41–42 разбираемой статьи. Процитируем указанный отрывок полностью:

«Приведем довольно подробное изложение ситуации, которая с точки зрения нормальной логики может показаться необъяснимой, но которая была совершенно типичной для студенческого общежития:

“2 января этого года между 11-ю и 12-ю часами вечера меня попросила знакомая девушка пропустить через окно своего брата Сашу, проспавшего две ночи, по ее словам, на вокзале. Желая помочь человеку, хотя и незнакомому мне, не представляя в такое позднее время другого выхода для него, но не осознавая полностью своей ответственности за этот шаг, я разрешил ему попасть в нашу комнату.

При выходе из комнаты Саша был задержан вахтером. Последовавшая затем чересчур шумная сцена поставила меня в неудобное положение, выйти из которого я решил путем возвращения к исходному состоянию в комнате – парень вылез назад, после чего извинился перед вахтером, а я остался в состоянии небывалого до сих пор конфуза. Такого со мной еще не бывало. Всё то, что я передумал после этого случая, для меня стало залогом неповторимости его в будущем в любых формах.

Я признаю, что нарушил правила общежития и обещаю не допускать в будущем ничего подобного. Студент Р-к В. 6.1.1969 г.”».

Объяснительная записка – такова уж природа жанра – всегда есть род оправдания. Но в ней при желании можно отделить факты от той интерпретации, которую стремится придать ей автор. Каковы же факты? Некий молодой человек, называющий себя Сашей, после одиннадцати часов вечера оказался в комнате девушки. Ясно, что он не имел никаких документов, иначе оставил бы их на вахте и вышел бы, как и положено, через дверь. Следовательно, он прошел в общежитие, нарушив правила и обманув бдительность вахтера. Уже один этот факт заставляет усомниться в том, что Саша – невинный агнец. Из объяснительной мы узнаем также, что Саша, по уверениям девушки, две ночи провел на вокзале. Если это правда, то возникает вопрос о причинах столь нетривиального поведения. Мы ведь примерно представляем, какого сорта публика ночует на вокзалах; ничто не говорит о том, что Саша исключение. Когда этот Саша был уличен вахтером в нарушении правил, «последовала чересчур шумная сцена». Виновником шума, как уверяет автор объяснительной записки, был в основном вахтер. Но почему мы должны верить этому автору? Трудно себе представить, чтобы человек, имеющий обыкновение ночевать на вокзале, вел себя в подобной ситуации со сдержанностью английского лорда. С. А. Королев не задается простым вопросом: куда направлял свои стопы Саша на ночь глядя? Снова на вокзал? Нестыковки так и лезут из каждой фразы объяснительной, но С. А. Королев их не замечает.

Из объяснения трудно понять, почему Саша предпочитает выбираться наружу через окно, а не проходить обычным способом, но в целом по этому документу можно составить картину того, что произошло в действительности. Всё не так уж сложно. Некая молодая особа тайком провела в комнату общежития, где она проживала, своего знакомого. Чем они там занимались, мы можем только предполагать, но по каким-то причинам ему нельзя было задерживаться на ночь. Тогда эта молодая особа попросила своего сокурсника помочь гостю незаметно покинуть общежитие. Гостя она, естественно, представила как своего брата. Но план был сорван из-за бдительности вахтера. Застигнутый врасплох молодой человек сначала грубо наорал на вахтера, а потом, выдавив из себя извинения, ретировался. А нарушителем порядка оказался автор объяснительной Р-к В., по простоте душевной согласившийся помочь своей знакомой скрыть следы ее приключения.

Ну и что же в этом происшествии необъяснимого «с точки зрения нормальной логики»? И вот еще интересный вопрос: какая логика, на взгляд автора, является нормальной? Какую альтернативу предлагает С. А. Королев реально существующей «регламентирующей технологии»? Он желает вовсе отказаться от регламентации или полагает нужным заменить одну систему регламентации другой? Если верно первое, то он в лучшем случае наивный прожектер. Если справедливо второе, то тогда пусть он укажет основания, которые позволяли бы считать, что свойственная студенческому общежитию советских времен система регламентации гораздо хуже, чем какая-то иная. Весьма желательно, чтобы он при этом обрисовал, чем сия гипотетическая система регламентации отличается от скверной советской. Поскольку этого не сделано, нам остается предположить, что такого замечательного проекта идеальной системы регламентации у автора нет.

Однако из приведенных критиком регламентирующих технологий примеров вырисовывается, какие порядки установил бы, став комендантом общежития, С. А. Королев. В этом общежитии:

– студент имеет право приходить домой в любое время дня и ночи;

– каждый (каждая) может приводить своих пассий и заниматься с ними «сексуальной практикой», когда только пожелается;

– позволено громко говорить ночью в холле, не думая о том, что чувствуют при этом другие обитатели общежития;

– не возбраняется играть в карты;

– разрешено играть в теннис в холле;

– считается нормой, если студент стирает носки в умывальнике.

Архив любого общежития хранит немало объяснительных записок студентов, уличенных в употреблении спиртных напитков, однако С. А. Королев их почему-то не упоминает. Отчего такая избирательность? Не от того ли, что вся его конструкция от приведения таких примеров зашатается и затрещит? Но если С. А. Королев желает быть последовательным, он должен прямо заявить, что не видит в поклонении Бахусу, которое совершается в общежитии, ничего предосудительного. И тогда в его воображаемом идеальном общежитии никакого запрета на питие быть не должно.