Имитация науки. Полемические заметки

Она, конечно, – уникум. Более осмотрительные деятели как бы науки стараются работать не столь цинично, не идут дальше продажи своим аспирантам уже защищенных работ. Н. Е. Седова хапала беззастенчиво, отринув все приличия и условности. Профессору необходимо иметь какое-то количество публикаций, иначе он не может быть проведен по конкурсу на следующий срок. Но ведь совершенно необязательно публиковать одну пухлую монографию за другой. Здесь умножение количества опубликованных работ выступает уже не как средство поддержания статуса, а как самоцель. Это уже какая-то болезненная страсть, клептомания. Казус профессора Седовой превосходит всякое воображение, но он, тем не менее, имел место.

Вывод: наука не застрахована от проникновения в нее не только тупиц, невежд и прохиндеев, но и людей с явными отклонениями в психике.

Дополнение. Наука и идеология

Проблема демаркации идеологии и науки[409]

Каждый обществовед в своей профессиональной деятельности сталкивается с проблемой оценки содержания научных текстов с точки зрения соотношения в них элементов науки и идеологии. Текстов, нейтральных в отношении идеологии, в социально-гуманитарном познании не существует. Если это так, то возникает проблема разграничения качественных, аутентичных текстов, в которых наука не подчинена идеологии, и, соответственно, текстов, не отвечающих фундаментальным критериям научности.

Обычно изложение вопроса этого вопроса начинается с указания на то, что понятие идеологии ввел в научный оборот Дестюд де Траси[410]. Он понимал под идеологией учение об идеях. Однако смысл, в котором употребляется указанное понятие в настоящее время, существенно отличен от того, который в него вкладывал изобретатель термина «идеология». Поэтому обращение к прошлому в данном конкретном случае ничего нового для понимания современных реалий не дает. Необходимо эксплицировать указанное понятие в его современном значении. Попытаемся это сделать.

Любое понятие существует и функционирует в нескольких основных смысловых контекстах. Так, например, понятие «искусство» соотносимо с такими, как «наука», «религия», «мораль». Понятие «теория» – с понятиями «практика» и «эмпирия». Выявить специфику содержания понятия – значит установить его смысл в соотнесении с другими понятиями, в первую очередь, с теми, которые ему противостоят, и, во вторую, с теми, которые ему близки. Антитезой идеологии (в его современном, как уже говорилось, смысле) является наука. Вне этой противоположности понятие идеологии – малосодержательная абстракция с весьма ограниченным эвристическим потенциалом. Идеология – это не наука, следовательно, наука – не идеология. Это, так сказать, азбука вопроса. Но данной азбучной истиной проблема, конечно же, не исчерпывается. Необходимо разобраться, в каком смысле идеология не является наукой. А. А. Зиновьев понимает данный вопрос следующим образом:

«Специфическая цель (и функция) идеологического учения (идеологии) – не познание реальности, не развлечение, не образование, не информация о событиях на планете и т. д. (хотя всё это не исключается), а формирование у людей определенного и заранее планируемого способа мышления и поведения, побуждение людей к такому способу мышления и поведения, короче говоря, – формирование сознания людей и управление ими путем воздействия на их сознание»[411].

Как видим, здесь разграничение проводится по цели деятельности. Цель науки – познание, цель идеологии – индоктринация масс и управление ими. Аналогична позиция В. М. Межуева:

«Идеология и наука в современном обществе, как я понимаю, – далеко разошедшиеся, институционально, функционально и содержательно не совпадающие между собой виды деятельности. Каждый из этих видов по-своему необходим, но не сочетаем друг с другом в одном лице»[412].

В. Л. Акулов определяет идеологию, в сущности, сходным образом:

«Идеология – это система идей, ценностей и ценностных ориентаций, в которой находят свое выражение фундаментальные, стратегические интересы социальных общностей: наций, классов, сословий и т. д.»[413].

Количество цитат может быть без труда умножено, однако и приведенных высказываний вполне достаточно, чтобы зафиксировать следующий момент: идеология выполняет функцию стратегического целеполагания для социальных общностей (классов, государств, наций), в то время как цели науки лежат в другой плоскости. Но указанный момент характеризует все-таки не противоположность идеологии и науки, но только лишь отличие (хоть и существенное) одного от другого.

Противоположность науки и идеологии существует в иной плоскости. Тут мы подходим к общераспространенному представлению, согласно которому идеология есть ложное сознание. Простая, лежащая на поверхности трактовка этого тезиса, состоит в следующем: наука отражает мир неискаженно, дает истинную картину действительности, а вот идеология, в угоду классовому (национальному, государственному) интересу (сознательно или неосознанно), лжет. Следовательно, борьба за чистоту науки есть борьба против ее идеологического извращения. Этот вывод ласкает взор позитивистски мыслящего обществоведа, однако исследователи, стоящие на иных позициях, не могут не смутиться тем обстоятельством, что в любых текстах самых убежденных сторонников «чистой» науки с большей или меньшей отчетливостью обнаруживается присутствие идеологии. Возникает неустранимый парадокс: цель науки – постижение истины, но в любых реальных научных исследованиях проявляется (хотя бы в виде отдельных вкраплений) «ложное сознание». Значит, должно быть предложено какое-то более глубокое объяснение феномена идеологии, преодолевающее данный парадокс. На наш взгляд, ключ к такому объяснению дают труды К. Маркса, в которых идеология трактуется не просто как заблуждение, ложь или обман, а как иллюзия. Эта сторона марксовой концепции идеологии глубоко раскрыта А. Б. Баллаевым[414]. Наше дальнейшее изложение опирается на результаты его теоретических изысканий.

Ввиду принципиальной важности вопроса приведем обширную цитату из работы А. Б. Баллаева:

«Термин “идеология” у Маркса не появляется в сопровождении слова “ложь”; его постоянной спутницей, пояснением и уточнением, почти всегда служит “иллюзия”. Разница немаловажная. Суть дела здесь не в том, что оппозиция “ложь” – “истина” уводит в гносеологическое измерение всю проблему, а это затрудняет переход к социальной реальности, где данные понятия плохо работают. В этом случае можно было бы разграничить гносеологический и социологический аспекты проблемы идеологии, и этого бы хватило. Да так чаще всего и поступают, начиная с К. Маннгейма. Иное дело Маркс. Для большинства его текстов термин “иллюзия” имеет своим контрагентом слово “реальность” или “действительность”, причем в постоянном и определенном отношении – реальность, порождающая иллюзию о себе самой. Или, иначе – реальность, включающая в себя ею же порожденную иллюзию о самой себе. Или – идеология есть иллюзорное представление о реальности, вызванное данной реальностью и включенное в нее»[415].

Такое понимание позволяет рассматривать соотношение идеологии и науки на более глубоком, чем у К. Мангейма и следующих ему авторов, уровне. Дело не в том, что идеология искажает реальность, а в том, что это искажение есть имманентный момент существования и развития самой науки. Идеология оказывается, таким образом, не чем-то внешним по отношению к науке, а ее неизбежным спутником и, более того, ее alter ego.

Иллюзии в социально-гуманитарных науках порождаются факторами как гносеологического, так и социального порядка. Факторы первого рода – трудности процесса познания, связанные с характером изучаемого объекта. Предмет изучения в социально-гуманитарных науках – общество. А общество – самая сложная из существующих в объективном мире систем. Она состоит из необозримого количества разнородных элементов, соединенных между собой в одно целое разнообразными связями. Эта система иерархична, обладает исключительной гибкостью и лабильностью и – самое главное – включает в себя такой элемент, как человеческое сознание. Уловить общие тенденции изменения социальной системы – задача исключительной сложности. Решение даже более скромной задачи – дать прогноз развития того или иного общества на обозримый период – сталкивается с неимоверными трудностями. Область достоверного знания в общественных науках – это маленький остров в океане догадок и предположений. Поэтому достойно удивления не то, что обществоведы впадают в иллюзии, а то, что они способны прозреть истину.

Обществовед, как и любой другой человек, включен в социальную систему, располагается в определенной социальной нише. Башен из слоновой кости в реальности не существует. (А если бы и существовали, арендовались бы за солидную плату.) Ангажированность обществоведения – неоспоримый факт действительности. Это означает, что зрение исследователя социальной реальности предрасположено к избирательности. Обществовед порой не замечает того, что находится у него перед глазами, слишком большое значение придает несущественным обстоятельствам и в то же время не обращает внимания на очевидные процессы и тенденции. Конечно, такая близорукость и избирательность могут быть (а чаще всего и являются) вполне преднамеренными, но к сущности идеологии это обстоятельство не имеет прямого отношения. Существует соблазн впасть в грех морализаторства и обвинить всех идеологов в сознательном искажении действительности. Однако поддаваться такому соблазну не следует. Да, обществовед может лгать сознательно, но не ложь составляет сущности идеологии.

Идеология и мифология

Поскольку понятие идеологии (при любом ее толковании) ассоциируется с искажением действительности, с заблуждением, с мысленным конструированием особого мира, противостоящего реальному, постольку существует объективная возможность сближения идеологии и мифологии вплоть до их отождествления. Такая тенденция отчетливо проявилась, например, в концепции Б. В. Бирюкова. Приведем соответствующие высказывания:

«Вместо термина “идеология” (или наряду с ним) мы будем использовать термин “мифология”»[416].

И далее:

«<…> Для современного общества “идеология” имеет по сути дела то же значение, что и “(политическая) мифология”; и это значение родственно его значению применительно к культурам далекого прошлого. Рост образования, развитие науки и техники, как на это неоднократно указывалось, не препятствует тому, что в сознание членов человеческих коллективов, в массовую психологию могут внедряться или в ней возникать системы представлений (или элементы таких систем), которые с полным основанием можно квалифицировать как мифы»[417].

В свете развиваемых здесь представлений ставить знак равенства между идеологией и мифологией совершенно неправомерно. Дело заключается в том, что миф, как бы мы его ни трактовали, ни в каком смысле не является иллюзией. Миф создан и существует как определенный способ понимания и истолкования мира. Главная функция мифа – ориентационная. Миф реализует ее присущим только ему способом. Это относится как к древним, так и к современным мифам. Когда миф возник, он становится частью социальной реальности. Да, действительность в мифе отражается искаженно. Но это искажение – не объективно обусловленная иллюзия, а результат мысленного конструирования. Миф никак не может возникнуть в процессе научного исследования, а идеология – не только может, но и реально там возникает. Если идеология – внутренний аспект научной деятельности, то миф – внешняя по отношению к науке данность. Конечно, для создания современных мифов зачастую используются данные науки. Но это всегда недобросовестное использование фактов, жонглирование цифрами, применение софистических приемов, словом, манипуляция сознанием. Научная верификация современного мифа всегда губительна для последнего. Так, усилиями Резуна-Суворова создан миф о том, что нападение Германии на СССР 22 июня 1941 г. носило характер превентивного удара. Сталин будто бы готовился к агрессии против миролюбивой нацистской Германии, но Гитлер его опередил. Критика этого мифа дана многими авторами, в частности, А. В. Исаевым[418]. Другое дело – идеология. Исход спора между разными идеологическими системами далеко не так очевиден, как результат сопоставления мифа с научными данными.

Так что можно с достаточной степенью уверенности утверждать, что миф и идеология глубоко различны. Более того, в определенном смысле они полностью противоположны. Поясним свою мысль. Как уже было сказано, идеология есть определенного рода иллюзия. Иллюзии противостоит реальность. А современная жизнь устроена так, что миф входит в структуру самой социальной реальности. Будучи созданным, миф начинает жить своей отдельной жизнью, оказывая глубокое влияние на поведение больших масс людей. Таков, например, миф о сталинских репрессиях, точнее, об их масштабах. Усилиями антисоветской пропаганды создан миф о репрессиях. Согласно этому мифу, в годы сталинских репрессий «расстреляны десятки миллионов ни в чем не повинных людей». Количество этих «десятков миллионов» варьирует в зависимости от фантазии автора. Узнать реальную цифру репрессированных по политическим мотивам в Советском Союзе за всё время существования «классического тоталитаризма» (с 1921 по 1953 г.) не составляет ни малейшего труда. В наши дни достаточно в любой поисковой системе набрать словосочетание «сталинские репрессии», как тут же в распоряжении обладателя компьютера окажутся достоверные данные, установленные в результате кропотливых изысканий историков, чья репутация не может быть поставлена под сомнение[419].

Вопрос о количестве репрессированных изучен вдоль и поперек, проверен всеми возможными в исторической науке методами благодаря идеально налаженной документации и прекрасно поставленному архивному делу. То есть в науке этот вопрос можно считать закрытым. Конечно, некоторые мелкие детали картины пока неясны, но это ничего принципиально не меняет. В исторической науке любой вопрос можно уточнять бесконечно, однако в рамках уже добытой истины. Если следовать твердо установленным фактам, то необходимо признать, что количество репрессированных по политическим мотивам за указанный период составляет примерно четыре миллиона человек, а количество приговоренных к высшей мере наказания максимум около восьмисот тысяч. Такова действительная картина. В мифе она заменяется фантастическими вымыслами.

Идеология есть результат иллюзии, которая всегда объективно обусловлена. Так, утверждение, что капиталист и рабочий – равноправные партнеры на рынке труда, является типичной идеологической иллюзией, ибо в ее основе лежит объективно детерминированная видимость. На поверхности экономических отношений дело обстоит именно так. (Подобно тому, как на поверхности астрономических явлений лежит факт вращения небесных светил вокруг Земли.) Миф же создается не вследствие отождествления видимости с сущностью, а вообще вне всякой связи с объективной действительностью. Миф творится с определенными социально-политическими целями, не считаясь с фактами и логикой. Например, попытка взглянуть на мифические «десятки миллионов безвинно расстрелянных» с позиций здравого смысла сразу вскрывает абсурд мифа[420]. Здесь мы подошли к другому принципиальному отличию мифа от идеологии. Идеология существует благодаря очевидности, миф – вопреки очевидности. Так, совершенно очевидный, фиксируемый чувствами факт состоит в том, что цена есть результат соглашения между продавцом и покупателем. Эта видимость и служит основанием для соответствующей трактовки цены. Было бы бесконечным упрощением дела утверждать, что идеологемы создаются специально с целью искажения истины. Идеология сама по себе – результат добросовестного заблуждения, побочный и неизбежный продукт прогресса научного познания. Другое дело, что совесть исследователя обязательно связана с его (осознаваемой или нет – это для оценки принципиальной стороны проблемы дела не меняет) ангажированностью. Конечно, степень ангажированности может сильно варьировать: от прямого и открытого участия в политической борьбе до подсознательной симпатии к тем или иным классам. Невозможно одно – находиться над схваткой, отстраненно наблюдать социальную борьбу. Поскольку объект социального исследования чрезвычайно сложен и динамичен, совесть исследователя ненавязчиво подсказывает ему, какой аспект вопроса более важен для понимания существа дела, какой – менее. Совесть создает определенную познавательную установку, задает определенный ракурс видения предмета, который и подводит исследователя именно к таким, а не иным выводам. Иное дело – мифотворчество. Оно не стеснено никакими логическими или моральными рамками, ибо его цель – вовсе не познание действительности, а воздействие на нее, формирование сознания людей в определенном духе. Мифотворцу чужда стеснительность идеолога, ибо сочинитель мифа прекрасно ведает, что творит. Вот почему мифы, в отличие от идеологем, нечувствительны к рациональной критике. Идеологема создается в ходе научного познания и отстаивается рациональными средствами. Столкнувшись с рациональными контраргументами, идеология стремится защититься с помощью принятых в рамках научного познания методов и процедур. Миф же является не предметом критики, а объектом развенчания. Особая прочность мифа связана с тем, что он бытует не как рациональная модель реальности, а как некая образно-эмоциональная, чувственно-наглядная картина действительности, образующая эстетически завершенную целостность. Отдельный миф можно выделить из этой целостности лишь в абстракции, в действительности человек живет, погруженный в плотно сплетенную сеть мифов. Так, упоминавшийся выше миф о массовых репрессиях теснейшим образом связан с мифом о царской России как о процветающей стране, «которую мы потеряли», с мифом о том, что победа в Великой Отечественной войне была одержана лишь только потому, что «бездарные советские генералы завалили немцев трупами» и т. п. На территории мифа места для логики нет. Так, если встать на ту точку зрения, что царская Россия действительно благоденствовала, становится невозможно понять, почему в ней на протяжении короткого промежутка времени произошло три революции. Во всех иных странах революция – свидетельство глубокого нездоровья общества, а у нас – наоборот: признак прогресса и процветания. И уж совсем непонятно, откуда во время Великой Отечественной войны взялись солдаты, трупами которых якобы были завалены немцы, если количество «жертв тоталитарного режима» действительно составляет десятки миллионов. Однако противоречивые и даже взаимоисключающие, с точки зрения логики, фрагменты мифа не только мирно сосуществуют, но даже образуют некое гармоническое единство. Идеология живет по иным законам, логические бреши в идеологических построениях, во-первых, воспринимаются как серьезный недостаток, во-вторых, со всей наивозможной тщательностью заделываются.

Ошибка Б. В. Бирюкова заключается в том, что он принял внешнее, поверхностное и несущественное сходство идеологии и мифологии за их тождество, иначе говоря, он стал жертвой иллюзии. Его построение, таким образом, носит сугубо идеологический характер. Ситуация не лишена пикантности, если учесть, что пафос статьи направлен против идеологии. (Впрочем, это не единственный пункт, в котором Б. В. Бирюков попадает в логическую ловушку, о чем еще будет сказано ниже.)

Идеология и апологетика

Мы вполне отдаем себе отчет, что наша трактовка природы идеологии может быть воспринята как попытка утвердить право исследователя на создание идеологем. Не станем скрывать: такое восприятие соответствует тому, что мы желаем утверждать. Попытаемся разъяснить нашу позицию. С нашей точки зрения, ученый-обществовед не может не впадать в идеологические иллюзии, ибо такова природа социального познания. В этом смысле право на создание идеологем есть такое же неотъемлемое право ученого, как и право на заблуждение. Иначе говоря, право на создание идеологем есть существенный элемент свободы научного поиска, ибо какая же может быть свобода исследования, если запрещено ошибаться и впадать в иллюзии? Такой запрет означал бы, что истина уже известна, следовательно, любое отклонение от нее есть проявление злонамеренности. Именно такое положение вещей характерно для теологии: в ней существует собрание вечных и нетленных истин, задача теолога заключается лишь в том, чтобы подогнать результат под эти истины. Квалификация теолога проявляется не в способности открывать новые грани действительности, а в искусстве на любой вопрос получить заранее известный ответ. Мы хотим сказать этим следующее: запрет для ученого впадать в идеологические иллюзии равносилен умерщвлению науки как определенного способа духовного освоения действительности.

Но из права на иллюзии не вытекает право на апологетику. В чем разница между ученым и апологетом? Цель ученого – истина, цель апологета – оправдание и защита существующих порядков. Апологетика может апеллировать к рациональным аргументам и использовать принятые в науке способы аргументации, однако мотив, который движет апологетом, лежит вне науки. Поскольку лучше К. Маркса сказать невозможно, еще раз приведем классическую цитату:

«<…>Человека, стремящегося приспособить науку к такой точке зрения, которая почерпнута не из самой науки (как бы последняя ни ошибалась), а извне, к такой точке зрения, которая продиктована чуждыми науке, внешними для нее интересами, – такого человека я называю “низким”»[421].

Идеология возникает изнутри науки, представляет собой имманентный момент ее существования и развития. Апологетика порождается не самой наукой, а ее функционированием в системе общественных отношений. Правящий класс объективно заинтересован в легитимации собственного господства, в представлении наличных социальных порядков как естественных, закономерных, вытекающих из самой природы человека. (Вариант: самим богом установленных.) Всё, что отвечает этой цели, активно используется. Если существует социальный заказ, то находятся и люди, готовые его исполнить. В том числе и среди ученых. Таким был, например, Т. Мальтус, тот самый «низкий» человек, о котором с таким гневом и презрением писал К. Маркс. Апологет имитирует науку, но это имитация, диктуемая не узкопрагматическими, житейскими, обывательскими целями, а соображениями более высокого порядка. Мальтус развивал свои идеи не для того, чтобы приобрести известность среди широкой публики, а с целью возложить ответственность за бедственное положение трудящихся классов на сами эти классы. (За что получил и признание, и популярность; так что «высшие» соображения могут и не находиться в конфликте с земными интересами.) Таким образом, мы приходим к выводу, что апологетика по своему существу (но не по способу функционирования в системе коммуникаций) находится вне науки, в то время как идеология – внутри последней.

Следует, однако, помнить, что сама по себе принадлежность того или иного автора к разряду апологетов автоматически не обесценивает значения всего им написанного. В апологеты идут не обязательно бесталанные люди, лишенные малейшей проницательности. Кроме того, не все апологеты одинаковы. Есть апологетика стыдливая, лицемерная, а есть открытая, на грани цинизма. Апологетика второго типа, как это ни парадоксально, представляет собой немалую ценность для научного анализа объективных процессов, ибо дает более реалистичную картину действительности. Тот же Мальтус, например, неоднократно удостаивался похвалы Маркса за верную оценку экономических явлений[422].

Из такого понимания соотношения идеологии и апологетики вытекает, что переход от первой ко второй есть выход за пределы науки. Одно дело – иллюзия, обусловленная сложностью познаваемого объекта, другое – подгонка теоретических положений под заранее известный результат, «приспособление науки к такой точке зрения, которая почерпнута не из самой науки».

У человека, профессионально занимающегося исследованием общества, всегда существует объективная возможность перейти грань, отделяющую первое от второго. Подобный переход к тому же неплохо вознаграждается, ведь классы, интересы которых подрядился обслуживать апологет, не принадлежат к числу бедствующих.

В абстракции, конечно, можно разделить социально-гуманитарную науку и идеологию, поскольку в абстракции поддается делению решительно всё. Однако в реальной жизни идеология от обществознания неотделима. Любое исследование по социальной проблематике, даже если оно посвящено материям, которые, казалось бы, не затрагивают ничьих интересов, всё равно так или иначе, в той или иной степени несет на себе печать идеологии. Дело в том, что допущение возможности существования в общественных науках тем, индифферентных по отношению к социально-классовым интересам, является некорректным. Вопрос может стоять только о том, в какой степени рассматриваемая проблема связана с интересами определенных социальных слоев, классов и групп. И если не прослеживается прямой и отчетливо выраженной связи, то это просто означает, что имеет место связь непрямая, косвенная, слабо выраженная. Но из того, что любое исследование по социальной проблематике содержит идеологический аспект, не вытекает, что всякий обществовед – идеолог. До звания идеолога надо, так сказать, еще дослужиться. Идеологом может быть назван только тот обществовед, чье творчество внесло заметный вклад в осознание классом своих интересов. Так, идеологами, бесспорно, являются, Макс Вебер, Фридрих фон Хайек, Карл Поппер.