Имитация науки. Полемические заметки

Пункт шестой. Научный стиль нелегок для восприятия. Поэтому рецензент должен быть готов к тому, что данный ему на отзыв текст труден для понимания. Но если он труден чрезмерно, следует задаться вопросом: а не пытается ли автор ввести читателя в заблуждение? Не прикрывает ли заумная речь убожество содержания? Кто ясно мыслит, тот ясно излагает. А неясное изложение – признак недомыслия.

Пункты 7–13. Они касаются разных аспектов грамотности автора. Принцип здесь простой: если автор не овладел навыком грамотного письма, то он не в состоянии овладеть и принципами научного мышления. Грамотность – базовый элемент культуры. Тот, кто в детстве не смог научиться грамотно писать, в зрелом возрасте не сумеет освоить такой сложный вид деятельности, как научное познание. Отдельные ошибки и описки простительны, ведь от ученого не требуется быть мастером слова. Но если автор тотально безграмотен, то он не может быть ученым по определению.

Судить об уровне грамотности автора несложно, ведь любой образованный человек без труда замечает ошибки в тексте, даже не углубляясь в его содержание.

Составить мнение об уровне логической культуры значительно труднее, ведь надо разобраться в том, что хотел сказать автор, что он фактически сказал, как одно утверждение стыкуется с другим и т. п. Поэтому заполнение пунктов 14 и 15 нашей таблицы требует от рецензента серьезных усилий.

Несколько легче заполнять пункты 16–18. Это обязывает эксперта сопоставить тезисы работы с реальностью. Истины науки существуют в зазоре между банальностью и абсурдом. Настоящий ученый способен удержать мысль в этом зазоре, как бы ученый не обладает необходимым умением. И потому он обречен либо изрекать трюизмы, либо выдвигать такие утверждения, которые с действительностью не имеют ничего общего.

Заполнение пунктов 19 и 20 не представляет для рецензента большого труда. Знакомясь с текстом, рецензент должен задать себе следующие вопросы: к какой школе автор принадлежит? С кем согласен? С кем расходится во мнениях? Настоящий ученый всегда выступает с поднятым забралом, как бы ученый сражается не за истину, а за степень. Правда, здесь необходимо принимать во внимание жанр научной работы. Объем статьи часто не дает возможности коснуться дискуссионных вопросов, монография – другое дело. Требование вступать в дискуссию для автора монографии обязательно, что же касается жанра статьи, то дело обстоит несколько иначе: вступать в открытую полемику не обязательно, но только лишь желательно. Но что автор должен сделать в любом случае – четко обозначить свою позицию, систему идейных координат, в которой он мыслит.

Далее. Если автор указывает в списке литературы десятки изданий на иностранных языках, а сам по-русски пишет на уровне Митрофанушки, то возникает подозрение, что нам пускают пыль в глаза. А если еще в основном тексте встречаются экзотические термины, употребленные к месту и не к месту, имеется великое множество ссылок на крупные авторитеты по поводу и без повода, используются англицизмы безо всякой надобности и т. п., то подозрение переходит в уверенность.

Чем удобна предложенная нами таблица? Она расчленяет сложную задачу рецензирования на ряд относительно простых, создает алгоритм действия. Она дает возможность количественно выразить степень злокачественности как бы научного текста. Минимальное количество баллов, которое может выставить рецензент, – ноль. Максимальное количество баллов согласно предложенной нами таблице – 100. Такого результата удалось достичь только Г. Э. Говорухину, остальные авторы могут лишь приближаться к однажды покоренной им вершине.

Наша идея состоит в том, чтобы навсегда связать имя этого автора с достигнутым им выдающимся результатом. Мы дерзаем предложить научному сообществу такое новшество: ввести в науковедение специальный термин – говорухинизм. Это не какая-то концепция, а целостный феномен, идеально воплощающий в себе сущность как бы науки. Это тот эталон, с которым можно, нужно и должно сверять тексты, претендующие на научность. В итоге мы получаем простой, понятный и удобный в использовании критерий оценки текстов. Если, допустим, текст по нашей шкале получает ноль баллов, то он, несомненно, относится к числу научных, его без колебаний можно рекомендовать к печати. Если 50 баллов, то тогда можно утверждать, что тексту свойственно 50 процентов говорухинизма. И этот интегральный показатель сильно облегчил бы работу рецензентов. Допустим, редактор журнала просит рецензента дать оценку статьи автора имярек. Рецензент пишет в ответ: в работе 5 процентов говорухинизма. Все понятно: текст хоть и не без греха, но недостатки можно устранить путем редактирования. Если же в статье 10 процентов говорухинизма, то потрудиться придется больше, однако текст нельзя считать безнадежным. Но когда уровень говорухинизма выше двадцати процентов, работу следует уверенно отклонить.

Конечно, многие народы могут предъявить миру гениев косноязычия, корифеев скудоумия и гигантов недомыслия. Было бы, однако, несправедливо, если бы на этом блистательном фоне затерялась фигура скромного необучаемого доцента из Комсомольска-на-Амуре. Он сумел совершить то, что до сих пор не удавалось никому: дать миру непревзойденный, совершенный образец как бы науки. И потому его имя достойно того, чтобы войти во всеобщее сознание. Как известно, физическая единица для измерения величины электрического заряда носит имя французского ученого Кулона, имя другого французского исследователя Ампера запечатлено в названии величины электрического тока. А есть еще такие физические величины, как ньютон, тесла, фарад, джоуль, ватт, вольт; есть постоянная Планка, точки Лагранжа и многое, многое другое. И что мешает нам продолжить этот славный ряд имен? Нам, жителям далекой российской глубинки, имеющим честь быть современниками Г. Э. Говорухина и даже читателями его классических трудов.

В связи с этим считаю необходимым предложить следующее. Прежде всего необходимо издать полное собрание его сочинений тиражом хотя бы 500 тысяч экземпляров (для начала). Не следует беспокоиться за судьбу родной природы: это не потребует много бумаги, ведь после защиты докторской диссертации классик мудро рассудил, что главное дело жизни сделано, можно и предаться более полезным занятиям, чем размышления о власти пространства и его символическом освоении. 36 лет – самый подходящий возраст для завершения научной карьеры, не так ли, уважаемые коллеги? Необходимо перевести собрание сочинений на все ведущие языки мира: английский, русский, немецкий, французский, испанский, китайский, арабский, хинди и др. На РАН следует возложить задачу издать словарь языка Говорухина (по образцу словаря языка Пушкина). В дальнейшем следует написать серию учебных пособий для студентов, магистрантов и аспирантов, содержащих подробный разбор текстов классика и комментарии к ним. Явлению всемирно-исторического масштаба требуется соответствующий размах. Потом настанет черед научных конференций, посвященных творческому наследию нашего земляка, международных конгрессов и иных мероприятий в рамках ЮНЕСКО. Ну, а наша задача в настоящий момент – отринуть ложную скромность, говорить правду в глаза, не опасаясь, что кому-то наши оценки могут показаться односторонними или преувеличенными.

Прецеденты как бы науки

Путь научного исследования извилист, труден и тернист, такова банальная истина. Но из нее вытекает небанальное следствие: отклонение от верного маршрута, приводящее в болото как бы науки, может произойти в любом пункте, подчас самом неожиданном. Предугадать, когда и где это произойдет и каков будет конечный результат, невозможно. Реальная жизнь богаче любого самого буйного воображения. Поэтому не имеет смысла строить схемы, описывающие генезис как бы науки, невозможно создать завершенную классификацию, охватывающую все возможные варианты. Остается единственная возможность – описывать существующие в действительности формы, раскрывать их сущность. Это можно назвать прецедентным принципом. Имея перед глазами изученные образцы, исследователь может сравнивать их с новыми феноменами и, соответственно, приходить к обоснованным суждениям относительно этих последних. Так облегчается далеко не тривиальная задача экспертизы претендующих на научность текстов на их соответствие критериям науки.

Ниже рассматриваются отдельные, пусть и далекие от классического совершенства, образцы как бы науки.

В жанре потока сознания: казус А. П. Герасименко[406]

Примером как бы научной продукции может служить статья А. П. Герасименко, критический разбор которой приводится ниже. Основная наша претензия, которую мы намерены обосновать, состоит не в том, что в этой статье идеология подменяет науку, а в том, что в ней вместо научного изложения свободный, ничем не сдерживаемый поток сознания. Признаться, до того, как мы с этой статьей ознакомились, мы не подозревали о существовании такой разновидности как бы науки. Жизнь оказалась богаче нашего воображения.

А теперь о самой статье профессора Герасименко. Она опубликована в журнале «Социальные и гуманитарные науки на Дальнем Востоке» [2014. № 4 (44). С. 140–146] под заголовком «Права человека: европейская антиномия». Статья размещена в рубрике «Полемика», что автоматически гарантирует интерес к ней. Наука движется вперед через дискуссии: ведь именно в споре рождается истина. Но чтобы с пользой для дела дискутировать, необходимо понять, что именно хотел сказать автор полемического сочинения, нужно уяснить, какова его исходная методологическая позиция. А. П. Герасименко ответ на этот вопрос дает. Причем не один, а целых два. На с. 140 он называет себя христианским атеистом, а уже на следующей странице аттестует свои взгляды как христианские. Читатель в недоумении: так автор просто христианин или он христианский атеист?

Получить ответ можно, дочитав статью до с. 144. На ней слова евангелиста Иоанна переданы следующим образом:

«<…> Сначала было слово и слово было бог».

Христианину приличествует более корректное обращение с Библией. А там написано:

«В начале было Слово, и Слово было у Бога» (Иоанн, 1:1).

Остается другая версия: А. П. Герасименко – христианский атеист. Какой-нибудь непродвинутый читатель, встретив сей поразительный оксюморон в статье А. П. Герасименко, удивленно поднимет брови: «Разве так бывает? Разве атеизм не есть решительное и бескомпромиссное отрицание всякой религии – христианской в том числе? И разве христианство, как и любая другая религия, не осуждает атеизм как богопротивное учение?». На это можно сказать лишь то, что в данном случае мы имеем дело с противоречием, которое в статье А. П. Герасименко является далеко не единственным.

Так, в заголовке статьи речь идет об одной европейской антиномии прав человека, а в аннотации говорится уже о двух таких антиномиях. Процитируем соответствующее высказывание:

«Философско-правовой взгляд на права человека и их трактовка в правовой системе юридического типа европейского образца позволяет указать на антиномию, которая выражается в несовпадении толкования прав человека как обеспеченных государством притязаний личности и как защищаемых судами личных свобод. Поскольку указанная антиномия не выходит за пределы юридических процедур, постольку она не является значимой. Подлинная антиномия европейского толкования прав человека заключается в идеологическом распадении европейского юридического мировоззрения, когда в нем начинают преобладать правовые идеологии радикальных ориентаций левого или правого толка» (с. 140).

Итак, согласно автору, первая антиномия – это «несовпадение толкования прав человека как обеспеченных государством притязаний личности и как защищаемых судами личных свобод», а вторая – «идеологическое распадение европейского юридического мировоззрения, когда в нем начинают преобладать правовые идеологии радикальных ориентаций левого или правого толка». В одном случае сущность антиномии передается понятием «несовпадение», во втором – «распадение». Но несовпадение и распадение – это разные вещи. С этим согласится и христианин, и атеист. Впрочем, для христианского атеизма, возможно, закон тождества не обязателен к соблюдению.

Но и это еще не все. Первую антиномию А. П. Герасименко не считает нужным анализировать ввиду того, что «она не выходит за пределы юридических процедур». Такая постановка вопроса несколько удивляет, поскольку юридические процедуры как раз и созданы для разрешения существенных вопросов человеческих взаимоотношений. Подавать к жаркому белое или красное вино – это вопрос действительно не принципиальный, по нему можно достичь согласия и без помощи юристов. А вот процесс изготовления и реализации алкогольной продукции весьма детализирован в разного рода нормативных актах. И это вполне объяснимо: вопрос непосредственно затрагивает интересы громадного количества социальных субъектов. Но еще более удивляет вот что. Интерпретация прав личности и ее обязанностей по отношению к обществу – фундаментальная юридическая проблема. Сбалансировать права и обязанности, не ущемляя прав личности, но и не жертвуя общественными интересами, – вот основная задача правового регулирования общественных отношений. Да, это регулирование в норме «не выходит за пределы юридических процедур». Однако разве это обстоятельство может служить основанием для игнорирования значимости указанной проблемы?

Автор, занявший позицию христианского атеизма, вообще освобождается от докучной обязанности мыслить логически.

Так, в основе рассуждений А. П. Герасименко – противопоставление юридических систем двух типов: хороших и плохих. Хорошую систему он называет то юридичной, то юридической; впрочем, это неважно. Плохая система – идеологическая. Вот высказывание А. П. Герасименко на этот счет:

«<…> Подлинная антиномия заключается не в противоречиях между правом кодексов и правом судей, а в противоречиях между юридическими правовыми системами и теми правовыми системами, в которых возведены в закон партийные программы определенного свойства и которые из-за этого строятся вокруг идеологии» (с. 140).

Понятно, что хорошие системы строятся не вокруг идеологии. Но тогда закономерно возникает вопрос: а вокруг чего же юридические (юридичные) системы создаются? Они же не могут не иметь какого-то идейного стержня! Попытаемся найти ответ. Это не потребует большого труда, потому что буквально через фразу делается следующее заявление:

«Можно возразить – в любой правовой системе, кроме массива нормативных актов и юридических учреждений есть еще и правовая идеология. Это так, но социализм, либерализм, консерватизм – идеологии центристские, благопристойные, умеренные и схожие в понимании закона и порядка на юридический лад» (с. 140).

Получается, что неидеологические системы тоже опираются на идеологии. Но тогда какой смысл имеет противопоставление двух типов систем? Ребус «христианского атеизма» меркнет на фоне шарады неидеологической правовой системы, опирающейся на идеологию. Чтобы мы не утонули в этом бурном логическом водовороте из юридических и неюридических правовых систем, равно детерминированных идеологически, автор протягивает нам спасательный круг: оказывается, юридические системы опираются на такие идеологии, которые исходят из «понимания закона и порядка на юридический лад». Но на что опирается это понимание? Нам ведь только что автор разъяснил: на правовую идеологию. В учебном курсе формальной логики такого рода ошибки квалифицируются как круг в определении. Спасение не состоялось.

Христианский атеизм освобождает не только от обязанности соблюдать законы логики, но и от необходимости оставаться в своих рассуждениях в пределах научного дискурса. Так, ученый, будь то христианин или атеист, скован нормами научного политеса. Они запрещают использовать в научной статье чрезмерно экспрессивные выражения. Научные приличия не позволяют подменять научную аргументацию идеологическими инвективами.

Что же мы видим в статье А. П. Герасименко?

Вот его высказывание на с. 140:

«Приступать к задуманному приходится с заключения, которое, несмотря на свою тривиальность, многих почему-то приводит в ярость, а именно: европейская юридическая конструкция (то ли институт, то ли отрасль) прав человека содержит взаимоисключающие установления…».

Не станем интересоваться, каким образом автору удается приступать к рассуждениям с заключения. По общему правилу вывод формулируется в конце. В цитированной фразе обращает на себя внимание слово «ярость». Оно настраивает не на спокойный и вдумчивый поиск истины, который и составляет сущность науки, а на идейную схватку. Полемика при этом подменяется ристалищем, где любые средства хороши, любые приемы допустимы.

Ученый, хоть христианин, хоть атеист, дистанцируется от вульгарного антикоммунизма в стиле Валерии Новодворской. Ученый понимает: коммунизм – не чья-то зловредная выдумка, а закономерный протест против буржуазных общественных порядков. К тому же все мы имеем возможность наблюдать хотя бы на примере современной Украины, к каким последствиям приводит антикоммунизм и неотделимый от него антисоветизм. Но если автор встал на точку зрения христианского социализма, он может такое ограничение без малейшего стеснения игнорировать.

Так, на с. 145 читаем:

«В погоне за политическими союзниками коммунисты клеймили Российскую империю как тюрьму народов, но оказавшись у власти, быстро дошли до национального геноцида…».

Не станем обращать внимание на то, что выражение «национальный геноцид» – явный плеоназм. Обвинение в геноциде – очень серьезное обвинение. Общеизвестные факты говорят о том, что население нашей страны в годы советской власти, несмотря на все потери в войнах, непрерывно росло. Убывать оно стало в Российской Федерации и практически во всех других осколках СССР как раз после победы контрреволюции 1991–1993 гг. А зачем христианскому атеисту какие-то факты, какие-то доказательства? Зачем ему приводить статистические данные и вообще как-то свои утверждения обосновывать? Сейчас времена такие, что презумпция невиновности по отношению к коммунистам отменена.

Вслед за цитированной фразой следует такая:

«Сущее порабощение трудящихся называлось ими (коммунистами. – Р. Л.) гарантированными социально-экономическими правами» (с. 14).

Фраза построена крайне неуклюже, но смысл понятен. Право на труд, право на образование (бесплатное, заметьте), право на охрану здоровья, ежегодный оплачиваемый отпуск и прочие социальные блага, которыми реально пользовался каждый советский трудящийся, – это все, по А. П. Герасименко, свидетельство рабства, в коем пребывал советский человек. Жестокая тоталитарная власть принудила юного Толю Герасименко сначала окончить среднюю школу, потом силком погнала в университет, под пыткой заставила защитить кандидатскую, а затем и докторскую диссертацию, против его воли навязала ему профессорское звание, каждый год под угрозой смертной казни требовала уходить в оплачиваемый отпуск на 60 дней… Ну, просто нет предела издевательствам, которые пришлось претерпеть Анатолию Петровичу от бесчеловечной советской власти! И какие, надо полагать, блага пролились на него изобильным дождем в замечательные демократические времена! (Надеюсь, читатель сочтет извинительным мой эмоциональный тон. Трудно сохранить невозмутимость, когда встречаешься с утверждениями, которые позволил себе А. П. Герасименко.)

Христианский атеизм удобен не только тем, что он избавляет от необходимости соблюдать принятые в науке конвенции, но и тем также, что позволяет подменить четкое изложение позиции бессвязным словоизвержением.

Обычный автор, не проникшийся идеями христианского атеизма, считает себя обязанным представить публике основную идею. И вся его статья (или работа иного масштаба) как раз и направлена на то, чтобы эту идею сформулировать и обосновать.

Но уяснить, что же именно хотел поведать А. П. Герасименко научному сообществу, увы, весьма нелегко. Более того, вообще вряд ли возможно.

Судите сами. Статья названа: «Права человека: европейская антиномия». Не будем интересоваться, о правах какого человека идет речь: того, который живет от зарплаты до зарплаты, или того, кто коллекционирует яхты и виллы. Сочтем этот вопрос малосущественным. Попробуем понять, в чем же заключается его основной тезис. Тот, который он и выносит на суд публики, делает его предметом полемики. Но как бы внимательно вы ни читали его статью, этот тезис обнаружить вам так и не удастся. Публике он не предъявлен.

Согласно А. П. Герасименко, единственно заслуживающая внимания антиномия – такое «распадение» европейского юридического мировоззрения (еще бы узнать, что это такое), когда в нем начинают преобладать радикальные правовые доктрины («правовые идеологии радикальных ориентаций») (с. 140). И если первая антиномия, которую А. П. Герасименко счел не заслуживающей внимания, – это внутренне присущее любой юридической теории объективное диалектическое противоречие, то вторая – явление, которое не носит столь фундаментального характера. Это всего лишь эпизод противостояния идеологий, который в какой-то момент возник и, следовательно, когда-нибудь станет достоянием прошлого. Нам фактически предложено считать, что данный эпизод и составляет содержание европейской антиномии прав человека.

Итак, хоть и не без греха, автор в аннотации к своей статье сообщил нам, о чем он намерен поведать читателю: об «идеологическом распадении европейского юридического мировоззрения», которое ведет к превалированию «правовых идеологий радикальных ориентаций правого и левого толка». И поведать не в нейтрально-сциентистском духе, а, разумеется, решительно осудить радикализм. Так и только так можно истолковать заключительную фразу аннотации:

«Гарантии прав человека в странах Европейского союза и США коренятся в правовых идеологиях, занимающих центристские и умеренные позиции по вопросам государства и права» (явная описка нами исправлена. – Р. Л.).

Общий посыл понятен: А. П. Герасименко – сторонник умеренности и центризма, так сказать, радикальный противник радикализма. Позиция очень дальновидная и, несомненно, благоразумная! Позиция, которой нельзя не аплодировать! Но хотелось бы иметь что-то более существенное, чем декларация о благонамеренности, например, теоретическое обоснование превосходства умеренности над радикализмом, причем не только в «обычные», спокойные времена, но и в периоды революционного развития.

Нам, напомню, обещан материал о «европейской антиномии» прав человека. Обрисована, хоть не без путаницы, эта самая антиномия. И название, и тем более аннотация – это публично взятое на себя обязательство раскрыть тему и идею. Читатель вправе ожидать, что ему покажут, в чем состоит коренное отличие «хороших» юридических систем от «плохих». Он с любопытством ждет ответа на вопрос о том, по каким критериям происходило сопоставление. С какого момента «плохие» системы стали теснить «хорошие»? Какова причина такого вытеснения («распадения» по терминологии автора)? Поскольку в аннотации утверждается, что права человека на Западе гарантируются системами, опирающимися на центристские идеологии, необходимо этот тезис разъяснить и обосновать.

Но ожиданиям, увы, не суждено сбыться. Автор толкует о чем угодно, только не о материях, которые он вознамерился осветить.

Вот краткий перечень сюжетов, которые затрагивает автор в своей статье:

– соотношение религии и идеологии;

– типология правовых систем;

– различия между англосаксонской и романо-германской правовой семьей;

– история становления парламентаризма;

– «роль права в человеческом существовании»;

– «социально-экономическая обделенность простонародья, гендерное и этническое неравноправие, атрибутивное коммунизму, переименованному в развитой социализм»;

– соотношение социально-экономических, личных и национальных прав.

И еще многое, многое другое. Просим у читателя извинения, но мы вынуждены привести обширную выписку из статьи, чтобы можно было составить себе представление о творческом методе А. П. Герасименко:

«После своей Декларации прав французы приняли еще одиннадцать Конституций (с 1791 по 1958 г.), но считают наиболее значимой для права, проведенную под руководством императора Наполеона Бонапарта кодификацию, в ходе которой за шесть лет были созданы действующие до сих пор Гражданский (1804 г.), Гражданский процессуальный (1806 г.), Торговый (1807 г.), Уголовный процессуальный (1808 г.), Уголовный (1810 г.) кодексы. <…> На английской родине общего права Акт о Европейском сообществе (1949 г.) парламент принял лишь в 1972 г., но только по Акту о правах человека (1998 г.) со 2 октября 2000 г. европейская конвенция о защите прав человека и основных свобод (1950 г.) стала частью действующего в стране права, а судей обязали сообразовывать свои решения с решениями Страсбургского суда (1959 г.) по правам человека. Очевидное расхождение между (1) американцами и (2) французами и англичанами в трактовке прав человека усматривается и в нежелании первых связывать себя конкретным перечнем таких прав (ни в ООН, ни в Организации американских государств), и в стремлении вторых кодифицировать эти права (как в ООН, так и в Европейском Союзе)» (с. 143).