Чабанка

Пацаны смеялись. Я же начал приходить в себя и мне стало обидно, обидно за державу, за нацию, да, что там говорить – за расу, и я потянулся за следующей порцией. Эффект был уже слабее, но вода всё равно понадобилась. Между глотками я шумно вдыхал ртом в себя воздух. Нёбо во рту одеревенело. Лоб и запястья рук покрылись крупными каплями пота. Ага, пришла очередь и полотенца. Успокаивало то, что и корейцы усиленно подтирали лбы, пот просто заливал глаза.

Ничего более острого в своей жизни я не ел. Это была даже не просто острота, это было что-то другое. Постепенно начал проявляться и вкус, но потом. Вначале от каждой порции шок, но шок всё короче и короче, а послевкусие всё длиннее и длиннее. Мне это блюдо начинало откровенно нравиться, но я бы всё равно не рискнул сказать, из чего и как оно приготовлено. Первым откинулся Юрка Тё, за ним ещё два корейца. Доедали только именинник и я. Теперь парни смотрели на меня с уважением.

– Ну, ты молодец.

– Да, я такого ещё не видел, – другой.

– Я же вам говорил, – Юрка с гордостью за меня.

– Хорошо, парни, спасибо за угощение. А теперь колитесь, что мы ели?

– Хе.

– Я это уже слышал. А что такое хе?

– Тебе повезло, братан, ты ел самое традиционное хе, – за объяснения взялся именинник, – мне родители ко дню рождения прислали посылку всех необходимых продуктов, лук там, все специи. Такого здесь не купить.

– Признайтесь, Шарика завалили?

– Ха-ха. Многие считают, что настоящее корейское хе должно быть из собаки. Но это не так. Только рыба, рыба пресноводная.

– А как же она была приготовлена, что я бы её ни от мяса ни от картошки не отличил. Продай рецепт.

– Всё просто – берёшь сырую рыбу, чистишь, отделяешь от косточек и варишь в уксусной кислоте.

– Как это в уксусной кислоте? Сколько времени варишь? На каком огне?

– Ни на огне. Я же говорю – варишь в кислоте.

– Я понял, что в уксусе. Сколько уксуса надо? – до меня не доходило.

– Кислоты надо столько, чтобы покрыть всю рыбу, – парень удивлялся моей тупости.

– Ладно, а сколько времени надо варить?

– Часов десять, двенадцать.

– ?!!!

– Гена, кусочки рыбы укладываешь в кастрюлю и заливаешь концентрированной кислотой, уксусной эссенцией, она в каждом гастрономе продаётся, – в разъяснительную работу вступил Тёха.

– Как эссенцией?

– Вот так. Никакого огня не надо. Рано утром залил, а к вечеру мясо будет как варёное. Белку всё равно от чего сворачиваться – от огня или от кислоты…

– …Потом добавляешь наш лук и специи, много специй.

– Убили! Знал бы, что вы мне скармливаете концентрированную кислоту… Б-р-р. А были уже случаи, чтобы люди выживали?

– Были. А тебе что не понравилось? – обиделся хозяин застолья.

– Понравилось, но думаю, что правое лёгкое надо будет удалять.

– Зачем? – их черёд был удивиться.

– Место печени освободить.

С чувством выполненного долга я лёг спать – расу не посрамил. Спал как убитый. А утром меня ждала совершенно неожиданная неприятность. Самотуга ночью настучал Седому по голове. Седой из моей бригады, а бригады у нас, как семьи в зонах.

– Седой, что случилось?

– Самотуга бухой ночью припёрся и меня поднял. Я пытался тебя и Войновского дёрнуть, но вы дрыхли без задних ног, сука. Зашли мы с Самотугой в сушилку, там он мне пизды и дал, – нехотя, кратко поведал Седой, – здоровый он бычара.

Делать нечего, пошёл я искать Самотугу.

Валерку я нашел в умывальнике.

– Валера, пойдём побазарим в курилку.

– Сейчас. Домоюсь и сигареты возьму.

– Не бери, у меня есть.

Дождался я Самотугу и мы вместе вышли на улицу. Прошли и сели в курилке.

– Валер, объяснись.

– Ты о чём?

– Седой мой бригадник. Что случилось? Какие у тебя к нему претензии?

– Гена, у нас к тебе претензий нет, – скривившись, нехотя процедил Самотуга – И за Седого я бы на твоём месте не впрягался.

– У кого это «у нас»? И в каком я теперь положении?

– «У нас» – это у «угловых».

– А это, типа, блаткомитет?

– Не шуткуй. Если хочешь, пусть будет блаткомитет. Мы тебя давно пасли. Если бы не твой трибунал, был бы ты у нас в авторитете. А так, ты меченный, но по жизни – правильный пацан. Ты на стрёмных позициях, почти на сучьих, а людей не сдавал, горя никому не сделал. Даже наоборот. Ты что, думаешь мы не знаем, как ты пацанов на трибуналах отмазываешь? Юрка Карев тебе, кстати, поклон с малявой передавал.

– Спасибо, – не нашёлся я, что ещё сказать. Что и говорить, мне было приятно – признание заслуг тешило моё самолюбие. – А как это Юрка к вам-то дотянулся?

– Люди кругом есть.

– Куда его упрятали?

– Не знаем, он отписался, когда ещё в Одессе на пересылке был.

– Э, парни, покурим? – к нам подошёл молодой.

– Ещё не жжёт. Погуляй пока, – Валерка только стрельнул глазом, – А Седой твой – сука.

– Не гони.

– Отвечаю.

– Точняк?

– Мы за ним секли последнее время. Много блуда и всякого, часто он в непонятном. По-нашему – он стучит.

– Валерка, скажи мне, как на духу, вы уверены или вам прапорщик Байков напел этот мотивчик?

– Уверены, – прищурился на меня подозрительно Самотуга, сплюнул на бычок и поднялся. – Извини, что я тебя вначале не предупредил. Ты прав, по понятиям, так мы должны были поступить. Под кайфом я был. Задвинулся. Лады, поздно уже. Идём хавать.

К чему относилось его «поздно»? Что мне делать с Седым? Да и не верил я в ссученность Седого. Мог, мог Байков свой расклад сдавать, у каждого «куска» колода краплёная. И Валерку видно мой вопрос цепанул – похоже, очень похоже, что именно Байков им подсказал к Седому присмотреться. Может он использует Седого как дымовую завесу, а своего стукача таким макаром кроет?

Суки. Кому верить?

Конец весны 1986 года. Чабанка-Одесса

Приятный мягкий апрель, апрель 1986 года. Приближался дембель. В УПТК начались изменения с самого верха. Была у нас начальником участка в УНР приятная женщина Тамара Гавриловна, приболела и на её место поставили мужика – Сергея Павловича. Он был приблудным, то есть ни к стройке, ни к армии до этого отношения не имел, а руководил автобазой где-то в районе Пересыпи. У Палыча возникли там серьезные проблемы криминального порядка и его чья-то мускулистая волосатая рука выдернула с опасного места и забросила к нам – отсидеться или лучше сказать отлежаться. Хороший был мужик. Уже через неделю после его прихода к нам, мы сидели у него дома пили настоящую водку под яичницу с килькой. Что не знаете такого блюда? Знаменитое одесское блюдо – «отбивные из килечки» называется. Хорошо было с Сергей Палычем. Если наши женщины всегда были больше на стороне командования, то Палычу часть и вся служба были побоку, ему главное план, а это мы делали, а он нас прикрывал, где только мы просили.

Было понятно, что вот-вот и начнут разводить саму бригаду УПТК по углам, чтобы новых бойцов набрать и успеть обучить их до нашего ухода. Первыми, неожиданно для нас, убрали Тёху и еще более неожиданно для Гажийского – его самого, пока только с места сторожа, в бригаде оставили. Тёха пошел в хлеборезы. Как попал он на эту крутую придурочную работу, я не знаю, но в хлеборезке бывал у него часто. Особенно запомнился мне пятак.

Работа хлебореза была простой, но достаточно трудоёмкой. Первое – нарезать хлеб. Напилите на кусочки тридцать-пятьдесят буханок три раза в день! Второе – наделить масло. Масло приходило в часть большим куском. У хлебореза была специальная мерка – полый цилиндрик с острой кромкой и подвижным дном на штоке, как у шприца. Мерка вдавливалась в масло, полость заполнялась, затем аккуратный цилиндр масла, диаметром с пятикопеечную монету выдавливался наружу. На любых позициях в армии есть свои хитрости, которые помогали выжить и с модной позиции не слететь. У хлебореза был пятак. Пятикопеечная монета просверливалась в центре и нанизывалась на шток под подвижным дном. Таким образом объем набираемого, а следовательно и выдавливаемого масла уменьшался на объем пятака. С этого хлеборез и жил.

С Гажийским всё было сложнее. В УПТК его удалось оставить, но в части то он был впервые. Представляете? Дембель на носу, а он роту, казарму родную только повстречал, как, впрочем, и она его. Думал, пронесет, так и отсидится на Кулиндорово или вообще дома до самого дембеля. Ан нет! Как его шугали! Даже молодые пытались его причморить. Ведь срок службы любым служивым человеком по глазам вмиг просчитывается. А Вовка смотрел на мир в части глазами затравленными, испуганными, глазами даже не салабона, а духа бестелесного. Мы-то его защищали, … когда успевали.

Опять незаметно для нас исчез комбат. Вот был у нас командир и вот его не стало. Говорили, что с понижением в должности убыл он в другие подразделения Армии Советской «фанеру» проверять. Несчастливой наша часть была для офицеров.

К концу апреля я взялся за финальный аккорд – полный ремонт Ленкомнаты с обновлением всех стендов, так как за время моей службы даже Политбюро, практически, полностью обновилось. План был согласован, я перестал спать по ночам. Но теперь больших проблем по этому поводу у меня уже не было. Я спокойно себе отсыпался на Кулиндорово. Даже если в вагончике оставаться было стрёмно по той или иной причине, я шёл в поле, в полынь, стелил рабочий бушлат и кемарил там в пряной горечи травы.

Приближались майские праздники, моя жена пообещала приехать ко мне в гости. Дочке было уже почти полтора года, мои родители могли отпустить Ларису в Одессу на пару дней. Помятуя её первый приезд, хотелось поселить её на этот раз по-царски. В последнее воскресенье перед Первомаем поехали мы в Одессу с Лёнькой Райновым, гостиницу подыскать.

Шли по центру, погода была на удивление летней, тёплой и безветренной. Ленька первым обратил внимание на обилие поливальных машин на улицах города.

– Видишь, как за Одессу взялись, – с гордостью.

– Леня, я уже два года по Одессе брожу и, если мне память не изменяет, ни разу поливальную машину не видел. Я до сих пор не понимаю, как можно мусор по звонку выносить112. Запустили город.

– Чего ты пристал к этим мусоркам? Дворики у нас маленькие, нормальную чистую мусорку не построить, а ставить просто баки на улице в южном городе – глупо, ведь завоняется же вся Одесса.

– Не говори, можно было что-то придумать, а не звенеть колокольчиками по утрам, как прокажённые.

– Всё у нас будет. Видишь, как моют. Машина, прямо, за машиной!

– Так к празднику, наверное, только и моют. Здесь демонстрация пройдёт.

– Нет. Демонстрация у нас на Куликовом поле. А здесь моют, потому что хотят город сделать чистым. Это постановление такое новое.

Гнал, гнал Лёнька, пуржил по своему обыкновению. В тот день мы ещё не знали, что причина такой заботы о чистоте совершенно иная – страшная и на самом деле мытьём непобедимая.

Сняли мы для Лорки двухкомнатный люкс в гостинице Пассаж. Королевский, как мне тогда казалось, номер: буфет с посудой, мягкий уголок и цветной телевизор в одной комнате, двуспальная кровать в другой, три ступеньки вели в ванную комнату. Это было дьявольски хитрое изобретение против тараканов – созидатель, наверное, посчитал, что этим насекомым не преодолеть три крутые ступени, но тараканы были кругом, если в комнате они гостевали, то в ванной они просто жили.

Корнюш отпустил меня на двое суток. Днём мы с Ларисой немного гуляли, а к вечеру шли в номер, встречать гостей. Вино, сигареты и разговоры, разговоры. Тогда-то Лариса и произнесла это слово – Чернобыль.

– Вы знаете, у нас под Киевом, что-то случилось на атомной станции?

– Что там могло случиться?

– Вроде взрыв какой-то страшный.

– Ну, рвануть любой завод может.

– Не думаю, что это может быть опасно, ведь активная зона под землей. Она надёжно защищена толщей бетона. Конечно, и во втором контуре вода загрязнена и может фонить, но тепловой взрыв второго контура не представляется мне катастрофичным, – говорила моя непреклонная вера незаконченного физика-ядерщика в могущество советской науки.

За эти дни у нас перебывали все мои друзья, только к поздней ночи мы оставались одни, не в силах, в отличие от тараканов, преодолеть три ступени в ванную комнату.

Лариса уехала и связь оборвалась. То есть мы созванивались, вернее я звонил регулярно с почты с посёлка Котовского, но телефонный разговор каждый раз обрывался на слове Чернобыль – КГБ не дремал. А о чём тогда ещё можно было говорить? Паника в Киеве после первомайских праздников росла по экспоненте. Ко дню Победы не выдержал и мой отец – увёз внучку с бабушкой к родственникам в Харьковскую область там и оставил. Лариса уехать не могла, у неё была ускоренная сессия в университете.

В части начался мой звёздный час. Когда вечером приезжал с работы, меня с нетерпением ждали в роте с подборкой прессы офицеры и рядовые бойцы нашего героического батальона. Я имел полчаса, чтобы прочитать подчеркнутые для меня статьи, затем я должен был пояснить, что там между строчек имеется в виду и что же на самом деле происходит. Прямому смыслу партия и правительство научили не верить давно, правда могла быть только в иносказаниях, для их дешифровки требовался специалист, переводчик. В нашей части им был я. РБМК, радионуклиды, стронций, период полураспада, микрокюри, «фон в Киеве меньше, чем до аварии», уран, плутоний, частичное разрушение реактора, альфа-бета-гамма-активность – это всё нуждалось в расшифровке, а йод из аптек всё равно исчезал повсеместно.

В Киеве обстановка была очень напряженная. Я заспешил домой, работал в ленкомнате по восемь-десять часов в сутки. Ходили слухи, что наш стройбат пошлют на место аварии, говорили, что ядерщиков всех срочно должны демобилизовать, так как не хватает профессиональных дозиметристов. В слухи я не верил, полагался только на свои силы. Ближе к окончанию аккорда вплотную занялся переговорами с теми, кто подписывает «бегунки», мотался для этого по всей Одессе.

Попал я как-то на командировку к нашей крымской босоте. Строили они очередную баню где-то в районе Слободки. Приехал я туда днём. С трудом нашёл небольшую халабуду, где квартировали наши бойцы: предбанник и две маленькие смежные комнаты с койками в один ярус. В сумраке предбанника кто-то копошился, я открыл дверь в комнату, за маленьким столиком на табурете сидел Гном.

– О, сержант! Какими судьбами нарисовался в наших забытых всеми местах?

– Здорово, Гном. Мне Монгол нужен. Говорят, он здесь.

– Ага. Будет тебе здесь этот мудак сидеть. Он дома. Бывает здесь по утрам, да и то через день. Чифирнем?

– Давай, только я купеческого.

– Дело твое. У нас конфетки правильные есть. Сейчас организуем, – он повернулся в сторону предбанника, – э, Зосим, сучье племя!

В дверном проёме показалась круглая башка сержанта Зосимова. Оказывается, это он копошился в предбаннике. Глаза Зосима вопросительно блеснули.

– Чаво?

– Хули ты чавокаешь, обдолбышь? Не видишь гость у нас. На стол накрывай, чай заваривай, ты хозяйка или что?

Зосим засуетился. Я старался удивления своего не показать, а удивляться было чему, ведь Зосимов был не только сержантом, но и дембелем, в отличие от рядового Фабриканта.

– А где наши?

– На боевом посту, баньку строят.

– А ты почему здесь?

– Дневалю, типа.

– А Зосим?

– А что я пиздячить буду? Он у нас каждый день дневалит.

Между тем сержант стал накрывать нам на стол. Гном, молча, наблюдал за ним. Зосим закончил и пошёл к двери, его остановил голос:

– А руки ты мыл, ублюдок, перед тем как к людской посуде дотрагиваться?

– Мыл, – угрюмо.

– Стирку закончил?

– Нет.

– Почему так медленно, военный?

– …

– Ты чё вааще на службу забил, чухан?

– …

Молчит Зосим, неловко ему, что я этому свидетель, а Гном продолжает:

– Я тебя предупредил, если мои носки не высохнут к вечеру, заставлю портянки Ибрагима во рту стирать, как ты Зине носки уже стирал, чмо. Засунешь себе в рот портянки?

– Нет.

– А что ты хочешь себе в рот засунуть, а?

– …

– Иди сюда. Ударься.

Гном выставил руку со сжатым кулаком, Сержант Зосимов подошел, слегка наклонился и боднул кулак Гнома собственной челюстью.

– Пшёл! Паши давай, арбайтен.

– Гном, я помню, как Зосим гонял ваш карантин и, конечно, никакого уважения он у меня не вызывает, но чтобы так опускать сержанта…

– А мы тоже только пизды ему хотели дать поначалу, а потом поняли, что он чмо поганое по жизни, гандон он, понимаешь. Век бы его не видеть! Веришь – говорить о нём не могу спокойно.

– Да в чем дело-то?

– Хочешь увидеть? Ты же женатый, кажется?

– Да. А это здесь при чем?

– Сейчас увидишь. Если женат, пробьет лучше. Зосим, ко мне!

В комнату снова вошел сержант Зосимов.

– Товарищ рядовой, сержант Зосимов по вашему приказанию прибыл.

– Молодец, – и после паузы. – Не понял?

– Служу Советскому Союзу!

– О, это правильно – служи, это для тебя главное, служить и прислуживать. Я вот здесь старшему сержанту рассказываю о нашем с тобой уговоре.

– О каком?

– Не выёбывайся. Покажи лучше фотку своей жены сержанту.

Зосим вытянул фотографию из внутреннего кармана и протянул мне. На фото была простоватая, но довольно симпатичная девчонка. Я спросил:

– Это что твоя?

– Ага. Жена.

– Зосим говорит, что она подмахивает классно и за щеку берёт. Правда, Зосим? Рассказывал? – Гном презрительно смотрит на сержанта, тот опустил голову, – мы договорились, чтобы мы его больше не прессовали, он жену вызывает сюда в Одессу. И она будет всех нас обслуживать, аж до счастливого дембеля мужа. Правда, Зосим?

– …

– Это он сам нам предложил, правда, Зосим?

– …

– Не слышу?!

– Правда.

– Так когда она приезжает?

– Она не может.

– Ты чё совсем охуел? Смотри, если она не приедет, ты нас всех здесь будешь обслуживать, пнял, отсосиновик ебучий?

– Гном, пожалуйста, я же объяснял. Сейчас мамаша у меня больная, сердце у неё, если я телеграмму дам, чтобы жена, мол, быстро ко мне ехала, боюсь не сдюжит мамаша-то. Помрёт. Не могу. Извини. Я бы с радостью…

– Пшёл нахуй, козёл! – крик.

Лицо Гнома скукожила брезгливая гримаса. Чай в горло мне бы уже не полез. Мы с Гномом в глаза друг другу не смотрели. Нам было стыдно, он тоже был женат, кстати. Беседы у нас не получилось. Я не стал задерживаться и быстро попрощался. Предбанник я проскочил, стараясь не видеть этот кусок дерьма.

Как? Как можно после этого, после такого, вернувшись домой, смотреть в глаза своей жене, продолжать жить с ней, делить постель, есть с её рук, а то ещё, наверное, и покрикивать? Б-р-р!

Одновременно со мной озаботился подписанием бегунка и Коля Могилин, бригадир кровельщиков. По причине болезни его демобилизовывали первым в части, сбоку пристроился и я. На работу мы уже не ходили, мой аккорд подходил к концу, ленкомната, как комната, была готова, оставалось сделать её ленинской, то есть доделать пару стендов. Время для нас остановилось. В ожидании очередного бугра, который должен подписать бегунок, мы слонялись по части. В соответствии с законами гармонии – конец моей службы очень напоминал начало, прежде всего скукой.

Очередная подпись могла у нас появиться на бегунках в результате посещения второй роты. Поехали мы вместе с Могилой на Школьный. Подпись нужную мы получили вмиг и решили зайти к сослуживцам, которых в жизни в Чабанке и не видели. В спальном помещении казармы блатовало несколько человек, увидев нас, они оживились.

– О, чуваки, вы из Чабанки? Как там родная часть?

– Помаленьку. А вы чем здесь занимаетесь?

– Строим, мля. Чифирнем, командиры?

– А почему нет, раз угощаете?

Парни вмиг заварили две кружки чая, до чифиря он не дотягивал, а как купеческий, был хорош. Конфет не было, но мы намазали хлеб маслом и притрусили сахарком.

– Нищак, хороший чай у вас.

– Для гостей ничего не жалко. В рамках гостеприимства можем и отсосать на шару.

– А?!!

– Не, ну не мы же лично, – засмеялись парни, – человек у нас есть специально обученный.

– Как это? – озадаченно мы с Могилой.

– А вы что там в части не слышали, что у нас во второй Защекан живёт?

– Не-а.

– Он из пассивных. Его никто не опускал. Почти. Ха-ха. Он сам это дело любит. Его на работы не посылают, от греха подальше, он здесь всё время при казарме, вечный уборщик. Э! Дневальный, где Защекан?

– Как всегда. Дальняк чистит, – доложил салабон-дневальный.

– Давай его сюда, не видишь у нас гости уважаемые, угостить надо.

Мы с Могилой переглянулись.

– Не надо. Спасибо за угощение. Мы поехали.

– Чего так?

– Спешим.

– Ну, дело ваше, не хо не на.

Перед выходом из казармы Могила по-быстрому заскочил в туалет.

– Пацан, как пацан. Никогда бы не подумал, что пидор, – откомментировал он увиденное.

За последние дни я увидел грязи в части и около больше, чем за предыдущие два года. Что этому было причиной? То, что я раньше этого не замечал в вечной борьбе за выживание или то, что этого попросту поначалу не было, а часть только недавно покатилась под откос? Не знаю.

Аккорд закончен, бегунок подписан, но в часть приехал новый комбат и ему боялись пока подать наши документы на подпись – мы-то с Колей изрядно не дослуживали по сроку. Я теребил замполитов, Могила ротного и УНР. Пока это не действовало. Мы продолжали слоняться по части. У меня, слава Богу, был маршрутный лист, то есть, я, когда хотел, часть покидал. Однажды, заехав на Кулиндорово, на обратном пути, уже понимая, что это один из моих последних, если не последний, визитов сюда, заскочил в любимую пельменную на Котовского, рядом с кинотеатром «Звездный». За столиком сидел и уплетал двойную порцию с пивом наш Васькин.

– Наглеем?

– Ладно тебе, командир. Садись давай, вместе похаваем. Сметанки там побольше и на меня набери, чтобы не вставать.

Я взял свои стандартные полторы порции пельменей и сел напротив Васькина.

– Я, знаешь, чё тебе, типа, сказать хотел?

– Ну?

– Я в общем, ну, рад, что с тобой познакомился, – неожиданно смущенно сказал мне тяжеловес с перебитыми носом и ушами.

– Влюбился? Извини, земеля, я женат, – попробовал я шуткой сбить обоюдную неловкость.

– Да, не, я не то. Ты понимаешь, я всю свою жизнь думал, что выжить можно только, благодаря кулаку, в натуре. Думал, всё на силе в мире держится. А ты первый человек, которого я встретил, который козырное место под солнцем держит только благодаря голове.

– Не льсти, противный, – он вогнал меня в краску, я не знал, что и говорить, отделывался фальшивыми идиотскими шуточками.

– Я ж тебе шмась сотворю одной левой, а мне не в падлу тебе подчиняться. Это круто! – не замечал Васькин моего замешательства, – Знаешь, я так себе прикидываю, мне было это очень важно узнать по жизни.

Никогда мне не приходилось выслушивать более занимательного комплимента, ни до ни после этого.

Действительно, если повнимательней присмотреться к нашему батальону, то видно, что на всех хороших местах разместились студенты, люди, которые надеялись не столько на свои кулаки, как на головы. Тем более мне было смешно участвовать в одном из самых последних для меня диалогов в части. Дело было так. Вышел я из буфета, попив там сочку с рассыпчатой «звёздочкой», самым вкусным местом которой было пятно яблочного повидла по центру, а на крыльце сидят дембеля из разных рот, в основном из нашей, человек так восемь. И застаю я там концовку разговора с таким лейтмотивом типа, кто главный в части.

– Не пацаны, в натуре, кто часть поведет после нас? – говорит один казах, кровельщик.

– Точняк, не на кого и оставить. Порядка нет. Салабоны борзеют, молодняк и в хуй не дует, – важно прикуривает следующую папироску узбек, работающий на РБУ у Вовки.

– Да, мы уйдем и пиздец части, – с тяжким вздохом бросает третий – казах монтажник из первой роты.

– Кто же часть в кулаке удержит? Кто командовать будет, крутить здесь всё?

– А сейчас, кто командует и крутит? – вмешался я, прикуривая.

– Ты чё, Руденка? Мы, конечно, казахи, туркмены и узбеки, – сцеживает слова сквозь зубы, – Мы живем здесь круто, по понятиям, вопросы решаем.

– Кто? Вы?!!

– А ты чё не согласный?

– Я промолчу за чеченцев в первой роте и за корейцев в третьей, но вас хочу спросить за четвертую роту: за кем штаб, клуб, продсклад, УНР, свободный по жизни УПТК, медпункт, кто в бригадирах?

– Суки.

– Это я сука? За метлой следишь?

– Не ну не ты, так другие. Только суки на придурочные места попадают.

– А кто сука? Вайс? Войновский? Баранов? Берёза? Кто? Кого они вложили, что ты их сучишь? Чем готов за предъяву ответить? Жопой ответишь? По понятиям ты …

– Э, ты чего?! Не наезжай! Чё ты гонишь?

– Я гоню?! Вы здесь базары свои голимые привязывайте. Власть у того, кто свободен, а ты сцышь по команде.