Чабанка

Вот и в этот раз, вычел из счета каждого старшина какую-то сумму и накрыл сладкий стол. Стол, надо заметить, был отменным – свежайшие и разнообразные тортики и пирожные. Все на удивление очень вкусные. Признался наш старшина, что познакомился с чудесной кондитерской под названием «Черноморочка», что на Чумке108. Там ему для нас и изготовили этот спецзаказ. Вкусно отпраздновали, нечего сказать.

А через несколько дней я оказался впервые у Корнюша дома. Жил он в частном доме в поселке Дофиновка. Водил меня старшина по комнатам, хвастался библиотекой. Когда он открыл дверь в детскую, я понял, куда пропадали наши новые одеяла.

– А это, Геша, моё личное изобретение. Видишь, я застелил всю детскую матрасами и одеялами поверх, – нимало не смущаясь, объяснял мне Корнюш. – Теперь дети могут хоть на голове стоять, мы с женой спокойны – травм не будет.

Мы вышли во двор. Участок был на склоне и дом стоял намного ниже дороги. От дома к воротам вели два рельса, такая себе узкоколейка имени памяти Павки Корчагина.

– А это мне, представляешь, Михалыч, наш с Балухтой, сварганили. Помнишь таких?

Как же мне не помнить? Теперь понятно, почему эти двое, вечно находящиеся под кайфом, зека были в таком почёте у старшины нашей роты.

– Здесь всё просто. Смотри. Я нажимаю вот эту кнопку и мотор тянет за трос контейнер с мусором. Ты бы знал, как я запарился таскать от дома наверх, на дорогу мусор к приезду мусоровозки, пока ребята мне не сделали это чудо техники.

Мы снова зашли в дом. Корнюш заварил чай. Сели.

– Ну как, понравился стол на 23 февраля? – неожиданный вопросец.

– Конечно, товарищ прапорщик, очень вкусно было.

– А коллективчик-то там женский… – многозначительно так смотрит на меня старшина.

– Ну и что? – я усмехнулся, – у меня жена есть, вы же знаете, товарищ прапорщик.

– Как, кстати, там Лариса?

– Спасибо, хорошо.

– А дочурка?

– Спасибо.

– Да, наши женщины – это святое.

Я молчу, выжидаю, куда клонит старшина.

– Геша, скоро же 8 Марта.

– Ну и… – насторожился я.

– Поздравить надо «Черноморочку». Отблагодарить.

– Чего же не поздравить? Поздравим.

– Вот ты и предложи это нашим ребятам.

– Что предложить?

– Не с пустыми руками же поздравлять. Цветы надо, шампанское, там, купить. Деньги надо собрать. А то мне неловко, опять, скажут, прапорщик Гена бабки у солдат отбирает. Пусть это будет инициатива самих ребят.

– Нет проблем, скажу.

С подачи Корнюша, рота решила послать поздравлять женский коллектив «Черноморочки» меня и Седого. Боже, как оборачивались девчонки на нас на Дерибасовской, когда мы с Седым шли с огромными охапками цветов в руках 8 Марта! Солдаты и столько цветов! Цены-то в этот день всегда запредельные.

«Черноморочка» нас встретила уже накрытыми столами. Коллектив собрался в выходной день, чтобы отметить свой праздник. Действительно, на человек двадцать женского пола было только две мужские особи. Да и то, какие они были мужчины – два спившихся грузчика, одетых по случаю праздника в свои лучшие парадно-венчальные спортивные костюмы, оба красивые, как свиньи в дождь.

И тут мы с Седым! Цветы, шампанское… Гусары! Конечно, нам были несказанно и откровенно рады. Усадили между самыми молодыми девчонками и пошла гульба. Пили женщины крепко. Вскорости начались танцы, перекуры, разговоры. Седой, конечно, привлекал к себе внимание в первую очередь – необычная внешность, бывалость в глазах. Куда мне до него? Он чутко чувствовал, куда ветер дует, и заливал рассказ за рассказом, и всё про наши героические стройбатовские будни. Как здесь не вспомнить опять товарища Бендера – «Остапа несло!» Но дальше всё больше Седой скатывался с армии в уголовное прошлое, всё чаще в речь вкрапливались острые осколочки мата. Я отвлекся, ворковал со своими соседками за столом, как вдруг услышал со стороны Седого:

– Ну, мы с Генычем заводим эту плечевую в сауну. Распрягаем её, как полагается, а она… ну то, что называется «ни сиськи, ни письки и жопа с кулачок»…

Слушательницы Седого прыснули в свои кулачки, а я решил нетрезво тормознуть своего товарища:

– Заносит, братан?

– А что тут такого?

– Привяжи своё ботало. Нашёл, что, где и как рассказывать.

– Ген, – он выдержал паузу и выдал прямо в середину женского коллектива, – а не хуй на хуй нитки мотать!

– Седой!!!..

Лето 1983 года. Киев. Соцгород

Прогуливались Игорь Фельдман, Миша Ляховецкий, Саня Крассовский и я по нашему двору. Вели мы великосветскую беседу о киноискусстве – уж больно всем нам понравилась Орнела Мути в последнем фильме. При этом Крассовский страдал особенно – имел он с ней в разные способы близость каждую ночь, но по утрам горько осознавал, что был это только сон. Идём мы, значит, мечтаем о несбывшемся. Вдруг навстречу нам три девицы с фигурами не хуже, чем у кинодивы – бывшая жена Фельдмана с подругами.

Надо сказать, что брак Игоря был скоротечным со всех точек зрения. В конце семидесятых его семья окончательно решила покинуть Советскую Родину, решили предатели обосноваться в США. Всё бы ничего, успели бы до заморозков, которые организовал Советский Союз несколько позже, если бы Игорю не приспичело скоропостижно жениться. Таньку он любил давно, но о свадьбе разговоров ещё не было. А здесь его семья получает разрешение на выезд. Отца, мать выгоняют с работы, Игоря из комсомола и института. Пора паковать ковры и хрусталь.

– Таня, выходи за меня замуж.

– Игорь, это очень неожиданно.

– Да, но обстоятельства таковы, что или мы сейчас женимся и уезжаем вместе или…

– Хорошо. Я согласна. Надо только поговорить с родителями.

Нельзя сказать, что родители сильно обрадовались перспективе никогда больше не увидеть свою дочь, но делать нечего – стоять на пути счастья детей они тоже не собирались. Быстро сыграли свадьбу. Теперь надо было подавать документы Татьяны на выезд. А её отец вдруг в непонятное! То больным скажется – к нотариусу не пойдет, разрешение подписывать, то в командировку неясную в нужный момент умотает. Саботаж в чистом виде.

Молодые начинают потихоньку ссориться. А что делать? Семья Фельдмана без работы. Слава Богу, квартиру не успели ЖЭКу сдать. Надо срочно уезжать. Кто только не разговаривал с отцом Татьяны, а он и «нет» не говорит и любые действия саботирует. И через отца не перепрыгнешь. Игорь рассказывал нам, как проходило собеседование их семьи в ОВИРе109:

« Выстояли мы пятинедельную очередь. Заходим все вместе. В комнате сидит сука в ярко накрашенных губах с погонами капитана милиции, наши документы листает.

– У вас здесь четыре заявления, а пришли трое. Как это объяснить?

– Так четвертый дедушка, ему 84 года.

– Явиться в ОВИР обязаны все.

– Но он больной старый человек.

– А в Израиль уезжать он не старый? Всё. Следующие!

Выстояли мы ещё раз очередь, в нужный день заносим дедушку в комнату к капитану. Сидит она листает наши документы.

– А где разрешение родителей дедушки на выезд?

– …?!! Каких родителей?! Дедушке 84 года!

– Вы меня не поняли. Вот я читаю список необходимых документов, утвержденный Верховным Советом Союза Советских Социалистических Республик: «…нотариально заверенное разрешение родителей на выезд, в случае отсутствия одного из них или обоих – справку о смерти или документ подтверждающий сиротство».

– Но ему 84 года!

– Вам ещё раз зачитать постановление?

– Нет, не надо. Но вы посчитайте, неужели не понятно, что его родителей уже нет в живых.

– Принесите справку о смерти.

– Его родители были расстреляны в Бабьем Яру, слыхали о таком!

– Вы на меня не кричите. Вы мне документ принесите.

– У кого прикажете взять такую справку? В гестапо?

Молчит, сука, на нас смотрит. Камень! Принесли мы ей в следующий раз справку, что списков расстрелянных в Киевском архиве не сохранилось. Прошла наша справка, повезло. Но я тогда понял, почему уезжающие евреи, покидая, уже сданную ЖЭКу, квартиру, даже унитаз со злости разбивают».

Не получили Фельдманы разрешения отца Татьяны. Дождались они таки заморозков – остановился поток эмиграции. Ни денег, ни работы, ни каких бы то ни было жизненных перспектив. Не выпускают их теперь уже и самих. Так называемые «отказники». На этом невесёлом фоне поссорились молодые сильно и разошлись. Так Игорь и проработал, кстати, грузчиком в овощном магазине до самого отъезда уже в конце восьмидесятых. А у Татьяны самый красивый памятник на Лесном кладбище в Киеве. Она вышла замуж второй раз лет через пять после развода с Игорем. Забеременела, беременность протекала тяжело, её положили на сохранение. Сохраняли её, сохраняли, пока она не умерла, оказалось, что ребёнок был уже мёртв до того. Сидит она розово-мраморная на скамейке с младенцем в руках. Недалеко от её могилы могила моего отца, так что я часто бываю там. Сколько я видел следы вандализма на кладбище за эти годы, но никогда ни у кого не поднялась рука на этот святой памятник – памятник матери с ребёнком.

Но это было позже. А сейчас идем мы молодые по нашему соцгородскому двору и встречаем Татьяну с подругами. Мы все друг друга знаем, пройти молча мимо не можем, так как имели претензию, я бы сказал – наглость, называть себя людьми интеллигентными. Останавливаемся, неловкая пауза, выдавливаем какие-то слова приветствия, радушия. Но искренности мало, ведь развелись наши друзья плохо и совсем недавно, в нашем поведении больше воспитанности, джентльментства, чем искренности. Как вдруг из крайнего, мы его называли офицерским, дома выскакивает наш приятель Фама с мусорным ведром и в шлёпанцах. Не так, чтобы приятель, просто жили в одном дворе, возраст был у нас почти одинаковый. В детстве играли вместе, но дальше Фама пошел по стопам отца – поступил в военное училище и пути наши разошлись. Вот выскакивает этот недоделанный офицер и сразу к нам, обрадовавшись свободным ушам:

– О! Привет! Хотите анекдот новый расскажу.

– Ну, раскажи.

Мы все с облегчением вздохнули. Фама спасал нашу неловкую ситуацию своей непосредственностью и анекдотом. И вот он выдаёт совершенно невозможный по своей тупости и пошлости казарменный анекдот. Все мы и девушки в том числе, опомнившись:

– Фу, Серёжа! Как ты можешь.

Фама округлил глаза и искренне удивился:

– А хули тут сраку морщить?

Эта самая уникальная по пошлости фраза, какую только мне приходилось слышать в жизни, была сказана с таким невинным и обиженным видом, что мы всё-таки рассмеялись. Ну, что взять с недополуофицера?

Зима 1986 года. Чабанка

– …Седой!!!

– Всё, всё, лады.

Но девушкам было уже всё равно. Выпили они очень и очень немало. Пора было сваливать. Трезвые собрали нам в дорогу харчей, все недоеденные тортики и сладкую воду, отдельно завернули пакунок старшине. В роту мы приехали не поздно, к поверке, но пьяными в усмерть. Я думал, что старшина нас убьет, а он наоборот нашему состоянию очень даже обрадовался – значит всё прошло хорошо и принимали нас радушно. Мы завалились спать, а салабоны побежали свежий чай заваривать, казарма гуляла международный женкский день.

Странно, но в «Черноморочке» я после этого не бывал. Неужели за Седого было стыдно?

Жену с дочкой поздравить было сложнее, чем незнакомых девиц. Мои были далеко. Я нашел в Одессе красивую серию импортных супермодернистких открыток и, подписав многословно и проникновенно целых восемь, загодя поочередно, с дискретностью в один день, отправил их домой. Получилось неожиданно и оригинально.

Но армия от нормальной жизни периодически таки отвлекала.

Из нашей роты сбежал салабон, чухонец по кличке Узкий. Я его хорошо помню, неразговорчивый блондин с вечно грустными серыми глазами и длинными вялыми руками. Примерно чуть выше среднего роста, он не выглядел сильно худым, но он был очень узким. Узким в нём было всё, начиная с похожей на огурец головы. Сбежал он крепко. Неделю искали собственными силами, как обычно, а потом командование было вынужденно объявиться – скрывать побег стало опасным, мало ли где он мог проявиться и чего натворить. И вовремя, потому что день на десятый получили мы сигнал с Унген, что, дескать, при попытке пересечь государственную границу СССР был задержан военнослужащий нашей части. Меня сразу вызвал к себе Корнюш, глаза его восторженно слезились:

– Геша, ты представляешь, что это значит?!

– Не представляю, товарищ прапорщик.

– Унгены! Это же закрытый пограничный город!

– Ну и что?

– Ха! Не понимаешь?

– Нет.

– Где издаются лучшие в Союзе книги?

– В Молдавии, конечно.

– Правильно, поэтому книголюбы с кишиневских полок сметают всё подчистую. А в закрытый город им-то не проехать.

– Ну, и…?

– Я устрою, тебя пошлют привезти беглеца. Тебе только останется найти книжный магазин. Деньги я дам, бери и на меня и на себя. Потом рассчитаемся. Я твоему вкусу доверяю.

Идея мне понравилась, я уже видел себя роющимся в книжном клондайке на самом краю страны.

– Вот только, стрёмно его везти, товарищ прапорщик. Как-бы не сбежал.

– Это ты прав, парень серьёзно лыжи навострил. Дал бы я тебе свои наручники, но их у меня одолжил старшина первой роты, а он, распиздяй, потерял их или говорит только, что потерял, когда за своим бегунком ездил в Казахстан, – Корнюш задумался, – слушай, есть у меня идея. Зови сюда Дубового.

Дубовой был приблатненный парень из Молдавии. Погонялом ему служила фамилия, только если фамилия имела ударение на последнее «о», то в кличке ударение получалось на первое «о» и слегка менялось окончание – Дубовый.

– Сколько тебе надо времени наручники забацать? – спрашивает Корнюш Дубового.

– Неделя.

– Не выеживайся.

– Ну, дня три, если от работы освободите.

– А если надо на завтра, на утро? И отпуск на трое суток.

– Тогда будет завтра, – Дубовый криво усмехается.

– Иди, делай.

Надо сказать, что уже вечерело. Как можно было изготовить наручники за одну ночь? Невероятно, но утром Дубовый пришел в каптерку старшины ещё до завтрака и положил на стол наручники.

– Товарищ прапорщик, если ещё часа три дадите, то успею их почернить.

Мы со старшиной стали рассматривать работу. Грубо обработанная напильником сталь, но самодельный замок работает, ключик хитрый, а на наибольшей поверхности номер, стервец, выбил, типа, наручники номерные, заводские. Позже Дубовый научил меня секрету, как открывать наручники без ключа, не только наручники его изготовления, но и любые. Что и говорить – мастер.

Мне выправили все необходимые документы в штабе и я рванул на вокзал. На прощание, выдавая мне деньги на покупку книг, старшина дал мне черные кожаные перчатки.

– А это зачем, товарищ прапорщик?

– Ты, когда этого мудака к себе будешь пристёгивать, наручник на себе поверх перчатки надень. А то, если он будет дергаться, наручник и на твоей руке будет затягиваться, будет больно. А так перчатка тебе поможет руку не ободрать. Ну, давай.

– Спасибо.

И я рванул на вокзал. Билет удалось взять только в общий вагон пассажирского поезда. В вагоне был просто «табор уходит в небо» – цыганское шатро. Но было весело, жаль только, что я пить с ними ну никак не мог. На последних остановках перед Унгенами все пассажиры из вагона повыходили. Я остался один. Уже вечерело, когда поезд подошёл к железнодорожной станции Унгены. Было сразу видно, что рядом граница. На перроне пограничники проверяют документы у редких пассажиров, сошедших с поезда. Другие пограничники шмонают вагоны с овчарками – не остался ли кто. Там и сям высокие заборы с колючей проволокой поверх. Необычно холодный яркий свет заливает перроны.

У меня тоже проверили документы и подсказали, где найти комендатуру. Комендатура располагалась прямо в здании вокзала. Всей комендатуры было – пара комнат, в одной из них я нашел пожилого капитана, доложился.

– Ждем тебя, старшой. Забирай нахуй своего беглеца. У меня личного состава не хватает сторожить его.

– А где он?

– Мы его в «собачнике» милицейском закрыли пока. Здесь, при вокзале.

– А как вы его поймали?

– Он, козёл, на электричке приехал. С вагона не вышел, под полку залез, спрятался, значит. Под полкой его собака и нашла. На допросе говорил «через границу хотел перейти». Вот придурок, как же ты на электричке границу переедешь? Это ж только международный вагон через границу пропускается, а для электричек и прочих пассажирских Унгены – станция конечная. У вас, что там все такие дебилы в стройбате, сержант?

– Среди рядового состава – не очень, а так хватает.

– Ну, тогда вот тебе на него документы, протокол задержания, как говорится, распишись и уёбывай, – не обратил внимания на мою наглость капитан.

– А как же я сейчас уеду? Мне бы переночевать здесь в городе, а завтра назад.

– Какой завтра?! Тем же поездом, что приехал, через час и уедешь назад. Сейчас состав приберут и податут к первой платформе. Тебя в вагон посадит мой заместитель.

– Я бы лучше переночевал, товарищ капитан, – стал канючить я, – завтра назад поеду.

– И в город тебя никто не выпустит и зачем ждать? Все равно до Одессы только этот поезд прямой, все остальные с пересадкой. Ты что по Кишиневу с бегунком погулять хочешь? Чтобы дернул он от тебя при первой же возможности? Тогда и тебе трибунал.

– Но…

– Никаких «но». Отставить разговоры, товарищ старший сержант! Кру-гом! Шагом марш!

Вот те раз! А как же клондайк? Прошвырнулся я по маленькому вокзалу, нашёл один книжный киоск, но он был уже закрыт, даже книжки за стеклом рассмотреть не смог, они были прикрыты старой нестираной простынью – чтобы обложки не выгорали.

Делать нечего, забрал я Узкого из собачника и поплелись мы обратно в комендатуру. Когда у лейтенанта, помощника коменданта нашлось время для нас, поезд уже давно стоял на перроне.

– Подвези этих двух военных до Одессы, – обратился он к пожилому небритому мужику в грязном кителе проводника, стоящему около своего вагона.

– Ни одного места свободного.

– Ладно не бреши, найдёшь – вагон то общий. Ну, бывайте служивые, привет Одессе-маме!

Мы полезли в вагон, в нос сразу ударила страшная вонь – смесь запахов сотни немытых тел, грязных носков, смрада неубранных туалетов, сероводорода варёных яиц, лука и плотного перегара. Мы прошли по вагону, вагончик был похуже чем тот, в котором я ехал сюда. Света не было, но и того света, что бил в окна, было достаточно, чтобы убедиться – ни одного свободного места нет. Я уже целый день провёл в общем вагоне, если теперь предстоит ещё и бессонная ночь в тамбуре… Решил идти к проводнику. Мы начали пробираться назад сквозь баулы и тела с прикованным ко мне Узким в начало вагона.

– Уважаемый, нам места нужны.

– Я же сказал, мест свободных нет, – проводник дыхнул на меня всем букетом вагона, разве что запах перегара был замещён ароматом свежепринятой буряковки.

– Нам положено.

– Ух ты, наглец какой! Постыдись. Здесь люди пожилые без мест, а ты молодой. Постоишь.

– Мы не можем стоять.

В доказательство своих слов я поднял руку, желая продемонстрировать браслеты. Это произвело впечатление. Проводник забегал, причитая:

– Ох, ты, Боже мой! Как же это так? Такой молодой. Эй, товарищи, а ну подвигайтесь, место ещё одно надо.

Люди недовольно ворчали, но двигались, видно проводнику ведомы были секреты, как управлять трехмерным пространством. Вскоре он позвал нас:

– Э, солдатики, идите сюда. Инвалид пусть здесь сядет, а второй – вон на боковом.

– Какой инвалид, батя? – до меня дошло, что это он в темноте только перчатку черную на руке моей разглядел, а браслет то и не увидел, – Нам два места рядом надо, преступника я везу.

Я потряс поднятой рукой, за моей рукой тянулась и рука Узкого. Наконец все увидели, что мы в наручниках. Люди запричитали, забеспокоились и места нашлись сразу, мы сели рядом. Удивительно, но за всё это время, прошедшее с нашей встречи в «собачнике», Узкий не сказал и пяти слов.

Поехали. Спать ещё не хотелось, но хотелось курить. Когда ситуация в вагоне с местами полностью устаканилась, я дёрнул чухонца на перекур. За нами в тамбур пошёл парень, едущий в нашем же купе. Я насторожился, ведь доброхотов в мире навалом, решит сейчас освободить узника совести, что я буду делать? Но оказалось все с точностью до наоборот – в тамбуре, закурив, парень сразу предложил мне:

– Старшой, а давай отмудохаем эту суку.

– Чего это? – поперхнулся я дымом от неожиданного предложения.

– Ненавижу я их всех!

– Кого это – всех?

– Да, гадов этих. Что он натворил, что ты его конвоируешь, земеля?

– В бегах боец. Служба задолбала, вот и сорвался.

– А-а, служба не нравится! А по ебальничку нравится?

Он встал напротив Узкого, готовый в любой момент того ударить. Мой бегунок распластался по холодному пластику стены.

Я понял, что надо менять тон общения, иначе случится беда.

– А ты с каких будешь? Обзовись.

– А? – он с недоумением повернулся ко мне.

– Говорю, чего быкуешь? Ты кто по жизни?

– Я в конвойных войсках служил. Знаю этих пидоров. Ненавижу!

– За базаром следи. А понты свои гнилые для дома побереги, друзей в пивнухе напрягать будешь.

– Так ты тоже из этих?! Слышал я, что там у вас в стройбате зек на зеке.

Он смачно сплюнул на окурок и ушёл в вагон. Когда вернулись мы с Узким, парня в нашем купе уже не было. Мне даже удалось вздремнуть под утро. Хорошие наручники Дубовый смастерил.

Так как, в связи с побегом, роту уже две недели не выпускали в увольнение, ребята встретили утром наш приезд довольно радостно. «Обрадованный», что моя поездка прошла «удачно» и книг по объективным причинам я не купил, Корнюш приказал Васькину и Ибрагимову отвести Узкого в умывальник, типа, умыться. Умыли его там, конечно по полной программе.

Когда удалось остановить кровь, Узкого отправили на гарнизонную губу, откуда он через два дня слинял из под конвоя с автоматами. На этот раз батальон виноватым уже не был, виноватым был конвой, губари, с них и спрос. Следы бегунка нашлись уже через два дня. Следы, но не он сам.

В одном селе под Одессой подломили110 магазин, взяли радиоприёмник, кое-что из одежды и самую малость пожрать. Кто это сделал, долго думать сыскным не пришлось – прямо под входом в магазин, в урне нашли сапоги, аккуратно подписанные хлоркой фамилией Узкого. Когда его поймали где-то в России и вернули, то посадили его уже на окружную губу в Одессе. Не помню каким образом, но Балакалов оказался в понятых во время следственного эксперимента по делу Узкого. Он то и рассказал нам позже, что там происходило:

– Вначале прикол был, когда продавщицы рассказывали, как они обнаружили кражу. Две продавщицы открыли утром магазин. Одна говорит, типа, удивилась, что под ногами стекло хрустнуло. Но дверь закрыта была на замок, всё чин чинарём, сигнализация включена. Окна целы. Они уже хотели открывать магазин, когда одна из них увидела пятно свободное от пыли на полке. «Здесь же приемник вчера стоял», «может передвинул кто?», «да, нет, я хорошо помню, мы уходили, всё на месте было». Кинулись проверять внимательней – спортивного костюма нет и там разного по мелочи. Осмотрелись и тут увидели, что над дверью под самым потолком малюсенькое окно разбито. Круглое такое. Вызвали милицию, та приехала и говорит: «вы, бабоньки, не заливайте, в такое окно и ребенок не пролезет. Если чего не хватает, пусть ОБХСС с этим разбирается». Дело в том, что окно такое маленькое, что на него даже сигнализацию не ставили. Если бы не найденные сапоги, менты бы ни за что дела бы не возбудили. Так вот, парни, я лично с линейкой лазил во время эксперимента мерять диаметр окошечка. Как по вашему, сколько?

– Так Узкий через него пролез?

– Ага.

– Ну тогда сантиметров сорок.

– Чё ты гонишь, ты пролезешь в сорок сантиметров?

– Я нет, а может Узкий – да.

– Не спорьте, – перебил наш спор Балакалов, – двадцать два сантиметра!

– Не может быть!

– Может.

– Что и во время эксперимента Узкий пролез в окно с таким диаметром?

– Нет.

– То-то же. Гонит, бес.

– Он попробовал – не получилось. Заулыбался, придурок, и говорит, что, мол, он сейчас на губе уже неделю – поправился, не пролазит.

– От поц на льдине, урод! Он же мог слинять из под статьи при таком раскладе.

– Да ему похуй, он же не вальтует, он даун по жизни.

Даун, не даун, но с таким привеском, как кража, он избежал дисбата и полетел на свои три года белым лебедем в солнечную Вологду, поближе к родному дому.

Вообще начало весны было очень урожайным по части преступлений в четвертой роте. Вначале на свинарнике пропал один дед. Дедушки бегают редко, поэтому и говорю, что пропал. Свинари своего братана искали дня два втихую, а потом забили тревогу – знали, что дело тут не чисто. Когда его нашли, я был дежурным по роте, поэтому меня прихватили с собой в машину комбат с Балакаловым.