Сложнее, чем кажется

Ян метнулся из своей комнаты к входной двери, Жуковский швырнул трубку и бросился за ним. Стой! Он схватил его почти в охапку. Ян отбивался, пытался вырваться и издавал при этом такие сдавленные звуки, как будто его душили. Надежда Геннадьевна выскочила в коридор. Что происходит?! Кто звонил?! Ваня!.. Жуковский скрутил Яну руки, прижал к себе, пытался целовать в затылок. Сын, сын, успокойся! Ян поджимал ноги, пытаясь выпасть из рук Жуковского, прятал лицо, наклонял голову, как можно ниже, хрипел и почти рычал, вырываясь. Надежда Геннадьевна в ужасе наблюдала за этой сценой. Жуковский молча удерживал Яна, ожидая, когда тот устанет, а потом – совершенно точно – взорвется истерикой. «Господи! Не дай бог, этот идиот позвонит в школу! Не дай бог…» – почти молился про себя Иван Геннадьевич, не чувствуя, как Ян пинает его и даже кусает. Но вот он неожиданно ослаб, и, запрокинув голову, ударил Жуковского в грудь и закричал. Заорал. Неестественный, нечеловеческий вопль, отчаянно безысходный, разворотил связки и дальше Ян мог только хрипеть. Надежда Геннадьевна вскрикнула и расплакалась, как испуганный ребенок. Жуковский полушепотом твердил одно слово: успокойся, успокойся… Отпустите меня!.. Никто тебя никуда не отпустит… Отпустите!.. Успокойся… Пустите!.. Сын, Сын! Я с тобой, слышишь! Я тебя никому не отдам. Никому. Никогда… Я с тобой.

Никто не заметил Сашу, разбуженного криками. Он стоял взъерошенный, в одних спортивных трусах, в дверях большой комнаты и, широко раскрыв глаза, наблюдал за происходящим. Мать зачем-то кусает носовой платок, отец скрутил Яна, а тот извивается и бьет его ногами. И этот вопль… и мать начинает плакать навзрыд, а Ян падает и бьется об пол головой, и отец подхватывает его и говорит что-то непонятное. Что происходит?

Жуковский опустился вслед за Яном на пол. Надя! Валерьянки, пустырнику! Чего-нибудь! Надежда Геннадьевна метнулась на кухню. Снова зазвонил телефон. Не бери трубку, Надя!

– Возьми! – из последних сил заорал Ян и зарыдал уже в голос. – Возьми… Это может быть Денис, – он почти прошептал, закрыл лицо руками и совсем лег на пол.

– Алло! Кто это? Алло?.. Положили трубку…

– Нет! Нет! Перезвони!.. Перезвони мне!.. – Ян сжимал кулаки и бил пол, Жуковский снова скрутил ему руки.

– Ваня, сделай же с ним что-нибудь!..

– Да чего вы все орете?! – не сдержался Саша.

– Тихо! Ты вообще иди отсюда! Надя! Валерьянка где?! Неси всё! Давай сюда.

А Ян задыхался от рыданий, прижимаемый Жуковским к полу. Он все ещё делал попытки хотя бы доползти до двери.

– Открой бутылек… И воды стакан. Быстро… – Жуковский зажал голову Яна локтем и влил ему добрую половину содержимого бутылочки. Запах пустырника наполнил коридор, – только бы не захлебнулся… – потом почти стакан воды. Половину пролил Яну на свитер…

– Сашенька, иди к себе, пожалуйста!

Саша не выдержал этот умоляющий, отчаянный взгляд матери, ушел к себе, оделся и принялся ходить по комнате… В коридоре все стихло.

Потом отец позвал посидеть с Яном в его комнате.

– Никуда не отпускай. – Иван Геннадьевич вытер пот со лба, – Будь готов, он может ударить. Он в панике.

– Папа, что случилось?

– Тебе знать необязательно. Просто поддержи его сейчас. И скажи – обязательно скажи, что ты ничего не понимаешь. Тем более что так оно и есть, – и Жуковский ушел на кухню к жене, предварительно заперев сыновей в комнате Яна. Наде он должен теперь все объяснить.

Они ночевали у Дениса. Отец – в ночную, потом кого-то подменит на второй работе, придет не раньше двенадцати. Мать – в командировке. Такая удача выпадает редко. Утро. Суббота. Весеннее солнце. Счастье. В комнате. В ванной. Опять – в комнате. Ян стоял перед Денисом, когда дверь неожиданно распахнулась… Отец! Крики, угрозы, ругань, удары. Ян защищался, но он был слишком изящен для драки с рабочим.

Как они умудрились одеться, как выскочили, как разбежались в разные стороны, чтобы сложнее было поймать… непонятно. Ян ходил потом кругами по кварталу в поисках Дениса, в страхе наткнуться на его отца. Дениса он так и не нашел и не помнил, как добрался до дома, закрылся в комнате. А потом этот злополучный звонок… Он прижался ухом к двери. Сначала ничего не было слышно, но вдруг Жуковский заговорил очень громко и страшно. И Ян понял, кто позвонил, что сказал. С трудом он открыл замок – ключ все время выпадал! А дальше – уже опять плохо помнил…

Сейчас рядом сидел Саша, гладил его по плечу, по голове и говорил какие-то очень нежные слова:

– Братишка, пожалуйста, угомонись. Не надо так. Ян, я не знаю, что случилось, но мне так страшно за тебя сейчас…

Ах, как он прав! А в голове одна фраза Жуковского: «А если ты в школу позвонишь…». Неужели отец Дениса позвонит в школу?! Неужели всё расскажет?! Тогда – конец… Ян до сих пор вдыхал как будто через раз, шея непроизвольно дергалась при каждом вдохе… Нет, он не может позвонить в школу. Неужели от так поступит?! Ведь это значит – предать сына! Разве может отец выставить своего сына на публичное унижение! Это же позор. Нет, нет… Боже мой, как стыдно! Что он рассказал Жуковскому? Неужели – то, что видел?! Где сейчас Денис? Прочему я его бросил? А почему он бросил меня? И Ян опять заплакал.

И вдруг – Саша заплакал тоже. Ян, пожалуйста! Ну что с тобой?! Чем тебе помочь?

Саша второй раз почувствовал, как бывает заразительна боль…

О чем она?

Звякнул таймер – сигнал к тому, что встреча окончена, гул разочарования прокатился по рядам, студенты повскакивали с мест, готовые кинуться к Рубенсу. Костя встал в центре подиума, загородив Яна, поднял руки:

– Ребята, извините! Автографов не будет. Мы предупреждали. Ян, нам пора.

Первые ряды смотрели на Холостова с плохо скрываемым недовольством, Юля разглядывала свои коленки. Костя подошел к Рубенсу, мельком оглядел рисунки. Потрясающая точность… А это что? Под «прекрасным ребенком из чьих-то снов» надпись: «Юле», и – роспись… Он никогда никому не подписывал портретов, он их и не рисовал ни для кого. Вот, значит, как?

Ян собирался уйти, пока студенты еще не ринулись вниз, но Костя удержал его и зашептал быстро:

– Отдай девочке портрет. Вручи при всех. Давай! – он толкнул Рубенса в бок. – Ты же подписал его зачем-то! Не для того, чтоб он висел здесь в коридорах.

Оба прекрасно понимали, что Рубенса в коридорах не повесят, даже в сейф не запрут. Его сдадут на хранение в какой-нибудь музей. Здесь сейчас баснословные суммы на этих мольбертах… не просто так милиция тут прогуливается. Не отдадут ей портрет.

Рубенс замялся, но под Костиным напором решился остановить студентов и позвал Юлю, уже отворачиваясь к мольберту и не глядя в зал. Воцарилась тишина. Он вытаскивал кнопки из фанерного планшета, пока девочка неуверенно спускалась, скрутил ватман в рулон, оставаясь спиной ко всем, слушая, насколько близко подошла Юля. Развернулся, когда она остановилась, протянул рулон и почему-то заговорил очень тихо. Студенты повытягивали шеи, стараясь расслышать.

– Держи. Ты прекрасна, я вижу. Извини, что так… Что никак.

– Это Ничего… Спасибо, – так же тихо ответила Юля. – Но я знаю, почему, – она кивнула на последний рисунок, – с его точки, – и посмотрела на Холостова. – Мы с вами одинаково больны, да? – снова прошептала она Яну.

– О чем она? – не понял Костя.

Но Рубенс вскинул на нее короткий недовольный взгляд, плечо его дернулось.

– Нам пора, – быстро проговорил он.

– Правда, – сама себе подтвердила Юля.

– Еще раз всем спасибо! – Ян быстро направился к дверям, не обернулся, шагал уверенно, на ходу помахал студентам рукой.

И только Холостов, которому пришлось его догонять, понял, что Рубенс зол. Очень зол.

В коридоре Костя сообразил, что Юлю с портретом, возможно, стоит подвезти до дома. Так безопаснее. Ян возразил, что никто и знать не знает, что за рулон у нее в руках, а может, ей и домой-то сейчас не нужно. Но чем больше он протестовал, тем упорнее Холостов настаивал: надо подвезти. «В конце концов, я должен понять, что тебя разозлило!» – раздражался он, усадил Рубенса в машину и рванул обратно в здание.

Костя не мог объяснить свое яростное желание вернуть Юлю во что бы то ни стало, даже подружиться с ней! Взбегая на крыльцо академии, он понимал, что Рубенс смотрит ему вслед и пытается «прочесть» походку, вычислить мотивы. «Мы друзья, вроде, честны друг с другом… Но, как выяснилось, я не знаю о тебе и половины», – злился Костя.

Да и сам с собой он не был сейчас до конца честен… «Юля прочитала Яна, – вот что не давало покоя, – увидела что-то, чего не видит никто. Я не вижу! Что именно?» После всего этого представления, после демонстрации своего рентгеновского видения, Ян сам оказался под таким же проницательным взглядом. Вероятно, впервые. Как интересно все может обернуться!

Холостов влетел в аудиторию, там еще не все разошлись, но администрация уже сворачивала рисунки. Юли среди студентов не оказалось, на Костю посмотрели с удивлением. Он спросил кого-то, куда она могла пойти, никто не знал. Здесь пять этажей, сотни аудиторий… Где теперь ее искать? И вдруг его осенило:

– Где женский туалет?

На него посмотрели и вовсе изумленно:

– По коридору до конца направо. Мужской – налево.

Да, я мог бы спросить и про мужской, точно… Они все равно всегда рядом. Молодец, Костя… Он шел быстро, но продолжал оглядывать фигуры и лица: вдруг не прав? Еще бы подумал немного и догадался спросить выходящую из туалета девушку – не там ли светленькая, невысокая, худенькая, с большими голубыми глазами? Нет, Костя вломился в женский туалет. Кто сушил руки, кто красился, кто чулки поправлял. Юля стояла над умывальником.

– Извините! – и он выскочил обратно.

Как виртуозно я умею вляпаться!

Зато теперь он знал, что она там, можно сесть на подоконник и ждать. Он просидел минут десять. Уже помахал ручкой всем, кого застал, уже все ему похихикали, построили глазки, попросили сигаретку, а Юля все не выходила. Рубенс будет в бешенстве. А Эльза нас убьет – мы опоздаем точно часа на полтора.

А вот и Юля. Она плакала? От счастья? Что-то не похоже на счастье… Господи, как душа в ней вообще держится? – снова оглядел он полупрозрачное тельце.

Уговаривать не пришлось, она пошла за Костей послушно. Пары? Какие пары? Конечно, ей нужно домой. Нет, не срочно, она не торопится.

– А Ян Александрович в машине?

– Да какой он тебе Ян Александрович! Ему двадцать три! Ты еще и на вы с ним. Он просто Ян, а я – просто Костя. И со мной тоже надо на ты.

Рубенс был разъярен. Выяснилось, что девочка живет далеко и в машине с ней придется провести довольно много времени. Конечно, Холостов сел вперед, и Ян оказался с Юлей рядом. Ужасно. Водитель, услышав адрес, торжественно возвестил, что из-за ремонта дорог они соберут все пробки, и предложил всем расслабиться.

Всю дорогу ехали почти молча. Попытки Холостова завести легкий разговор терпели поражение: Рубенс ушел в глухую оборону, Юля боялась открыть рот.

Костя лихорадочно искал способы сдружиться с ней. Охмурить? Без вариантов: он всегда безошибочно чувствовал свои шансы, так вот этой особе слишком нужен Ян. И неважно, что здесь уже у нее нет вариантов, она – явная «жена декабриста». Скорее, откажется от любых отношений вообще, чем пойдет к другому из-за невозможности быть с мужчиной своей мечты.

А с чего он взял, что Ян – мужчина ее мечты? Она впервые видела его сегодня…

Юля тихонько поглаживала рулон и украдкой поглядывая на коленки Рубенса. Ей так много всего хотелось сказать, но все было похоже на обыкновенный фанатизм. Над ней посмеются, не более того… Ведь это смешно, что она влюблена в Рубенса лет с пятнадцати, что дома у нее – томá с вырезками его интервью и фотографий из разных газет и журналов, все диски, клипы, художественные альбомы, каталоги, книги, статьи, рецензии. Что и в архитектурный-то она пошла, чтобы хоть немного быть ближе к тому, что делает Рубенс. Еще смешнее, что, как ей казалось, она слишком хорошо его понимает, чувствует, почти слышит, что он думает. Такое невозможно, они даже не знакомы, и ее ощущения со стороны кажутся не более, чем затянувшейся девичьей экзальтацией восторженной поклонницы.

Ян Рубенс! Она едет в машине с Яном Рубенсом! И он нарисовал ее портрет! Не укладывалось в голове. Он же не просто звезда, он целое солнце. Солнце мира искусства уже семь лет – в его-то двадцать три! Художник, о котором все издания мира сказали: великий, а не просто талантливый, одаренный, или, не дай бог, просто знаменитый. Поставили в один ряд с Тицианом и Рембрандтом. Он – критерий значимости всех произведений современного живописного и графического искусства, а ведь у самого за плечами лишь обычная художественная школа. Да и та – формально, по настоянию опекуна. Рубенса слушают все страны мира, и если он говорит о какой-то работе, что «не видит в ней жизни», ее автор стремительно падает в цене. Его вердикта боятся, ждут с трепетом, художники не спят ночами, если известно, что с утра их картины повезут на оценку в «Галерею Рубенса».

Да, эта галерея, открытая им чуть больше года назад, стала местом паломничества молодых талантов. Выставиться там – огромная честь и входной билет в мир большого искусства.

Краски Рубенсу делали по его собственной технологии, состав не раскрывался. Его книги перевели на шесть языков. Он сам знал четыре языка и учил пятый. Недавно ему предложили сниматься в кино, он отказался.

Дуэт Рубенса и Холостова в топах уже шесть лет. Они перепели со всеми мировыми звездами, а в домах этих звезд висят его, Рубенса, картины.

И вот она – девочка Юля, которая ничего собой не представляет, сидит с ним рядом в его роскошной машине! Да, он обошелся с ней грубо там, в аудитории, правду говорят, что он весьма бесцеремонен. К тому же, он… Да… На что она надеется?

Все это очень смешно звучит, и ничего из этого она не скажет. Ей хотелось смотреть на Яна, но она стеснялась поднять голову, и только бросала взгляды на его колени, каждый раз при этом нежно проводя рукой по скрученному в рулон портрету.

Когда, наконец, доехали, Костя по-джентльменски изъявил готовность проводить Юлю до квартиры, но Рубенс выскочил из машины со словами: «я сам». О как! – опешил Холостов. Ян хлопнул дверью так, будто хотел впечатать ее в салон: «на тебе!». Юля неловко перебиралась вслед за Рубенсом, не заметив, что водитель вышел открыть для нее дверь, подняла на Костю свои большие голубые глаза и тихо шепнула «спасибо». Она думает, я сделал это ради нее? – дошло до него. Водитель пожал плечами, закрыл дверь и вернулся на свое место.

Рубенса не было минут двадцать.

Они шли молча до самого лифта, Ян нажал кнопку, Юля не выдержала: нельзя же упустить такой шанс!

– Почему вы злитесь на меня? Что я сделала не так?

– Ничего, – быстро ответил Рубенс. – Со мной не надо на вы. Мы почти одного возраста.

– Мы одного возраста.

– Тем более. На ты. Давай на ты, – он смотрел на окошко над лифтом, где слишком неспешно отсчитывались этажи: «7… 6… 5…»

– Хорошо… Почему ты злишься на меня? Что я сделала не так?

– Юля… Это мои проблемы в общении с женщиной. Ты все сделала так. Вернее, ты вообще ничего не сделала. Я не злюсь, – он зачем-то зашел с ней в лифт, но сообразил, что это было необязательно, когда кабина уже тронулась. Юля смотрел на него удивленно.

– То, что ты говорил сегодня про секс… Костя… Он знал все это? Что ты всех так видишь?

– Откуда этот вопрос сейчас? – Ян не скрывал своего раздражения.

– Я наблюдала за ним, он растерялся. Кажется, он ничего не слышал раньше из того, что ты говорил нам… Ты для него это говорил?

– Зачем ты наблюдала за ним? – про себя Ян злился на Холостова за «подставу», но был рад, что диалог этот ведет с ней сам.

– А зачем ты наблюдаешь за людьми? – Юлю оказалось не так просто выбить из колеи. – Опять злишься… Но ты не один такой. Кто видит. Я тоже вижу.

– Что ты видишь?

Двери лифта раскрылись, Юля не хотела выходить.

– Это твой этаж? – Ян сверлил ее почти ненавидящим взглядом.

– Любовь, – она посмотрела как будто в самую глубь Рубенса. – Невозможная и отчаянная. Без входа, без выхода. Ничего никогда между вами, да? – почему-то обняла рулон с портретом и прижалась к нему щекой. Двери лифта закрылись.

Ян раз десять успел нажать кнопку с двумя расходящимися стрелочками. Юля все стояла, обнимая скрученный лист ватмана.

– Какая любовь, Юля?! – возмущение его безгранично, беспредельно, он ненавидит этот ходячий скелет. Куда она лезет! Не дай бог, Костя раскрутит ее на откровения! – Тебе пора, – он в очередной раз обеими руками вцепился в двери лифта, чтобы не дать им закрыться снова.

– Может быть, единственная? – Юля неспешно вышла из кабины.

Кто ты мне? Я звал тебя в этот разговор?! Чертовы двери! – Рубенс выставил ногу и заблокировал лифт.

– Куда ты лезешь?! Как тебя касаются наши с ним отношения? Я тебя о чем-то спросил?

– Да. Ты спросил, что я вижу.

Юля всё крепче прижимала к себе рулон. Дверь лифта пыталась победить Рубенса уже в четвертый раз, а ему хотелось ударить эту тщедушную недокуклу, забрать и разорвать лист. Но она держит его как ребенка! Как мать держит маленького его на его же картине! Как он мог ударить? Вырвать лист из ее рук? Рубенс белел от злости, но так ничего и не сказал. И не сделал. «Кто ты такая?! – автоматной очередью трещало в его голове. – Кто ты такая?!»

И только когда двери дернулись в пятый раз, Ян опустил руки, убрал ногу. Закрутились лебедки, зашумели стальные тросы. Надписи на потолке… У нее фигура, как у мальчика… Подстричь бы коротко, – и совсем пацан. Из японских мультиков… Зачем я тебя спросил, Юля? Костя, зачем она тебе нужна?

Немного свежего воздуха

– Итак, дамы и господа, начинаем нашу пресс-конференцию. Автор полотна – перед вами и, я думаю, в дополнительном представлении не нуждается. Прошу, задавайте свои вопросы. Желательно – вопросы, касающиеся именно «Второго Решения», – Эльза, наконец, вздохнула более или менее спокойно.

Первый вопрос задал какой-то молодой человек с первого ряда. Его лицо показалось Рубенсу знакомым:

– Вы когда-то были в довольно близких отношениях с Никитой Панфиловым. А сейчас вы поддерживаете связь? И если да, то какой характер носят ваши отношения? Спасибо.

Спросивший сел. А у Рубенса все поплыло перед глазами. Эта история не была достоянием общественности, в прессе ее никогда не обсуждали. Откуда?! Кто это?! Где я его видел? Там? Я слишком долго молчу… отличное начало… Журналисты кинутся отыскивать Панфилова, копать, рыть и, в конце концов, что-нибудь нароют. Ян почувствовал, как холодеют руки. Эльза сделала вид, что все идет по плану. Но чем дольше молчал Ян, тем тише становилось в зале.

– Не думаю, что это самый удачный вопрос для начала сегодняшней встречи… Чем он вызван, я не понимаю, и за время паузы, я так и не смог представить себе ваш мотив, – выкрутился Рубенс. – Нет, с Никитой Панфиловым я давно не поддерживаю никаких отношений.

– Почему? – не унимался молодой человек.

– Потому что эти отношения не помогли бы мне творить.

– Но ведь когда-то помогали!

– Почти двенадцать лет назад! – Рубенс нервно откинулся на спинку стула. – Молодой человек, ей-богу, ваш вопрос просто неактуален. Ну давайте вспомним, с кем я в песочнице играл, и спросим, почему не играю с ним до сих пор! – Не раздражайся, ты себя сдашь! Ян! Тут же синхронный перевод! Не ори. – Так что, если остальные не против, мы закроем тему, – при этом Рубенс, облокотившись на стол, посмотрел на Эльзу, как будто именно она и была всеми «остальными».

Она кивнула, и, обратившись к залу, предложила задавать актуальные вопросы. А Ян чувствовал, как на лбу у него проступают капли пота. Кто задал вопрос? Спросивший встал и вышел из зала… Лет двадцать пять, не больше…

Где-то я слышала этот голос… Телефон! Это он звонил перед выходом! Он звонил… Надо будет сказать Яну…

Оставшиеся сорок минут общения с журналистами, прошли как в дыму. Конечно, Рубенс быстро собрался – «Решение» важнее истории столетней давности, но сердце билось чаще, чем хотелось бы.

Они шли по коридору к служебному входу, нужно ехать на фуршет, оттуда Эльзе уже звонили.

– Я на пределе, если честно… очень хочется спать. – Ян бубнил неразборчиво, как будто был нетрезв.

– Ты должен появиться, и выглядеть будешь королем, я тебя уверяю, – Эльза погладила его по спине.

– Я устал.

– Я тоже. Но необходимость твоего появления на фуршете не обсуждается… А устал ты от своих переживаний, ты просто боишься появиться перед этими людьми. Вот и всё. Имей силу воли, чтобы себе в этом признаться.

– Я признаюсь… Но ноги вообще не идут.

– Скажу ребятам, пусть машину подгонят поближе, – предложил Артур, пытаясь пройти вперед, но Рубенс его задержал:

– Зачем? Дай мне хоть немного свежего воздуха. Я дойду до машины, всё нормально.

– Неспокойно мне… – Артур начал характерно прочесывать взглядом всё вокруг.

– Прекрати.

– Я бы послушала его, – вмешалась Эльза. – Все-таки, он твой телохранитель, – один из охранников открыл дверь, – И зачем изображать человека в облике Христа, если не хочешь, чтобы он тебя спасал, – дверь хлопнула за их спинами.

– Если сейчас на меня кто-нибудь и нападет… – машина тронулась с места, чтобы подъехать ближе, Ян сделал отрицательный жест рукой, – …то только религиозный фанатик, чудом пробравшийся на презентацию, – один из телохранителей подскочил к машине в готовности открыть дверь, – перед этим прочитав в журнале мои опасения насчет конфликтов с церковью. – Артур заметил справа фигурку, которая быстро приближалась к ним, – хотя, я не исключаю происки Ватикана! – и Рубенс засмеялся: настроение поднимается, становится почти весело.

И вдруг что-то хлопнуло, кто-то закричал. Эльза? Что случилось? Еще три раза что-то хлопнуло. Выстрелы? Я лежу? Где земля?… кто-то там упал… он только что шел… Эльза кричит. Мужики наши бегут. Где Артур? Где Артур?! Почему так горячо в груди?.. Почему так тепло в горле… Почему тяжело дышать… Боже мой, неужели меня… застрелили?

Анубис

– Моя работа – защищать вашу жизнь. Возможно, придется защищать ее от вас самого. И я буду это делать. Даже если будете сопротивляться…

Артур стоял перед ним, не отводя глаз. Волкодав. В воображении Яна стремительно сменяли друг друга образы будущей картины.

Его привел Каретный.

– Мне надоело тебе передачи таскать. Бери охрану.

– Где?

– Дам тебе человека.

– Из твоих?

– Придумал! Куда тебе моих? Он комитетской школы. Его отец следователь, мать – криминалист. Давно работают заграницей. Заметь – до сих пор оба живы, – Каретный крутил между пальцами ножик.

– А он?

– Я сказал – комитетской школы.

– Он мент?

– Я не сказал, что он мент.

Повисла пауза.

– Сколько ему лет?

– Под сорок.

– Взрослый… – Ян задумчиво теребил больничную наволочку, разглядывая штампы и дурацких мишек. Как будто он в детской больнице лежит… – Совсем взрослый.

– А тебе кого надо?

– Да мне никого не надо…

– Не прав. – Каретный все играл с ножичком, разглядывая мечущихся внизу папаш возле соседнего родильного отделения. – Жить хочешь?

– Да.

– Тогда надо…

– И что меня ждет? Как это – иметь телохранителя?

– Я расскажу тебе, что такое телохранитель… – Олег как будто вздохнул. – Он знает о тебе всё. Вплоть до расписания, по которому ты ходишь в туалет. Знает, как долго ты можешь заниматься сексом и что ты ешь на завтрак. Раздевает тебя в постели, когда ты валяешься пьяным и натягивает на тебя пижаму. Твои костюмы из химчистки проверяет детектором на порошковые яды… Ну да, ты не носишь костюмы… – махнул Олег рукой, – Он твоя тень, а ты его раб. Он работает на тебя, а ты подчиняешься ему. Ты ему платишь, и ты его терпишь. Он твой дневник, свидетель твоих побед, провалов, страхов и поражений, твой лазерный прицел. Он не сводит с тебя глаз, и ты не имеешь права ему мешать. Ты его шеф, но он твой хозяин. Он решает, когда и где ты выйдешь из машины, где ты будешь ужинать, в каком магазине будешь покупать коньяк, если хочешь сделать это сам, и как далеко от тебя должны быть журналисты. Он всегда рядом… У него нет выходных и личной жизни, он спит и ест по твоему расписанию, передвигается по твоему маршруту. Он живет твоей жизнью, и ты обязан ему это позволить… Вот это – телохранитель… Остальное – охрана. Он наберет себе команду сам, – Каретный повернулся к Рубенсу. – Что, сосед, смотришь на меня? Надо тебе, надо. Поверь.

– Я тебе верю. Я не знал, что ты поэт…

– Ха! Да я – всё на свете! Чем нужно, тем и буду, – и на мгновение Каретный уперся взглядом в пол… – Ладно. О деле. Завтра тебя выпишут, мои ребята отвезут тебя домой. Мужика зовут Артур. Он позвонит, договоритесь о встрече.