Сложнее, чем кажется

– И все равно ничего не знаешь…

Что Ян должен знать? Что все время был у него не один? Он уже понял. Света только вздохнула, с еще большей нежностью и нескрываемой жалостью глядя на Яна. Он смотрел на нее из-под бинтов:

– Я когда-нибудь тебя нарисую. Ты красивая.

Света слегка улыбнулась. Болезненно худая, невысокая, ярко-рыжая, и лицо все в веснушках, и глаза большие-большие, а ресницы темные. Рубенс понял, что ее лицо его успокаивает. Они долго молчали.

Боже мой, милый мальчик, как рассказать тебе теперь, что твой любимый человек продает своих подопечных? Что он устроил публичный дом из того, что должно было стать убежищем для этих ребят? А ты жалеешь его, не хочешь его выдавать… Как тебе сказать? Ты же умрешь от горя…

– Света, найди моих родителей. Пусть ко мне придет Жуковский. Я дам тебе телефон.

– Хорошо, найду.

– Только не говори ему! Скажи, что я просто подрался на улице.

– Он не поверит…

– Скажи, что их было несколько.

– Ты сам все расскажешь. Хорошо?

– Хорошо.

– Я приду к тебе еще. – И она хотела встать.

– Скажи мне… – остановил ее Ян, – Мы ведь с тобой никогда толком не общались… Ты давно знаешь Никиту?

– Да. Я была девушкой его старшего брата. Когда он погиб, мы решили с Никитой, что останемся рядом.

– Ты с ним спала?

– Давно.

– Он всегда был таким?

– Нет. Он очень изменился в последние два года.

– Почему?

– Деньги. Легкие деньги.

– Откуда?

– Я потом расскажу. Расскажу. Но – потом.

– Он может стать прежним?

– Вряд ли… – Света медленно покачала головой.

Никита всегда был склонен к жестокости, и брат был единственным, кто мог удерживать его, удерживать. Какое-то время Света была таким человеком, но когда Никита увлекся мальчиками, отдалился и постепенно превращаясь в совсем другого человека…

– Но ведь это не из-за мальчиков? мы… не все такие.

– Нет. Это от вседозволенности… Янчик, пойми, Никита – состоявшийся преступник.

– Не говори так…

– Не говорить? Ты посмотри, что он с тобой сделал!

– Света… не надо.

– Что не надо? Не надо напоминать тебе, что ты лежишь в гипсе? Что капельницу до сих пор не снимают?! Что только позавчера ты стал дышать самостоятельно?! Прости… я не буду больше… – она похлопала себя по губам кончиками пальцев. – Но ты так наивен! Ты всем веришь… Так нельзя. Тебя очень легко обмануть.

– Я прожил с ним год, Света. Это был очень хороший год. Я не хочу его перечеркивать.

– Он его перечеркнул! И тебя не спросил. Сдай его. Расскажи им…

Ян не ответил.

Света встала, поцеловала его в лоб, обещала, что найдет Жуковского и придет еще, и вышла из палаты. А Ян подумал, что слезы вообще отвратительны, но еще более отвратительны, когда стекают по вискам в уши.

Пришла медсестра, вытерла ему лицо, сменила капельницу, проверила трубки, напомнила про кнопку вызова и вышла. Ночь Рубенс проспал неспокойно. Опять все ныло и болело, постоянно текли слезы. Хотелось перевернуться, любое движение причиняло боль. Ужасная ночь.

И вдруг откуда-то из прошлого прозвучала фраза:

– Ну что, сосед! Глазки раскрой, на меня погляди.

Рубенс почувствовал, как сквозь веки пробивается солнечный свет. На стуле возле кровати, в накинутом на плечи белом халате, развалился Каретный. «Олег!» – хотел закричать Ян, но из горла вырвался только хрип.

– Вижу, вижу: рад. Не напрягайся. Я тоже рад. В экстазе! Смотрю на тебя и думаю – какое счастье на этот раз случилось с моим соседом? Какая радость! Нечеловеческое везение!

Рубенс улыбался, не сводя с Олега глаз:

– Как ты меня нашел?

– Молча… Так что? Говоришь, ты этих подонков не знаешь?

– Нет…

– Ага, – и Каретный подался на стуле вперед, – значит, говоришь, зашел в квартиру, а тут тебя и схватили?

– Да.

– Говоришь, воры были?

– Откуда ты знаешь, что я говорил?

– Догадайся.

– Я только лейтенанту говорил.

– Ну вот и умница. Больше говори лейтенантам.

– Но…

– Тихо. Если ты думаешь, что тебе кто-то верит, ты сильно ошибаешься. И врачи на «скорой» – не дураки, и я не дурак. Знаешь, что врач со «скорой» сказал? Что человек, что встретил их в квартире, был взмокшим, вспотевшим. Понял? – Ян помотал головой. – А костяшки на руках у него были стерты. Не сбиты, стерты. Обо что-то не слишком твердое. То есть, по морде он никого не бил, но то, что бил – врач не сомневается. А еще я читал твою карту. Увлекательнейшее чтиво. Сотрясение мозга, двадцать восемь гематом разной степени тяжести. Спиральный перелом локтевой кости. Он тебе руку выкрутил с такой силой, что сломал. Удерживал?

– Я не помню…

– Никак не сдаешься, да?… – цокнул Каретный. – Еще два закрытых перелома, три трещины в разных костях, внутреннее кровотечение, разрыв легкого. И не только легкого! – торжественно заключил он.

– Господи… – Ян отвернулся.

– Продолжать?

– А есть еще что-то? – шепотом спросил Ян.

– Есть. Есть имя… Имя. Скажешь?

– Я не знаю…

– Ну, тогда я знаю. Никита Панфилов его зовут. – Рубенс широко открыл глаза и уставился на Каретного. – Слушай меня, сосед. Я понимаю, почему ты его ментам не сдашь. Очень понимаю. Правильно. Суды, свидетельские показания, очная ставка, следственный эксперимент. Сплошное издевательство. А потом твое дело будут вслух зачитывать следаки своим друзьям на какой-нибудь попойке… Да, да, стыдно. Но это всё опять сопли. Он и так под подозрением, все ждут только твоего заявления. Его не будет, я понял. Но хочу другое сказать. Ты хоть знаешь, чем твой дружок занимается уже больше года? – Ян опять помотал головой. – Хочешь знать?

– Нет…

– Правильно. Побереги нервы. Но либо разуй глаза и догадайся, либо ты все-таки дурак. А ты – дурак! – вдруг заорал Каретный, резко встал и заходил по палате. – И не реви опять! Терпеть не могу… У меня сегодня день рождения, между прочим. Совершеннолетие по-американски. Можешь меня поздравить… Не слышу!

– Поздравляю… – тихо-тихо, еле-еле произнес Ян.

– А ты мне тут – такой подарок!… специально ты, что ли вляпался… Два года у тебя тишь да гладь. Я уж подумал, что и не будет повода больше увидеться. А тут – на тебе.

– А ты за два года не изменился совсем, – Рубенс попытался сквозь слезы улыбнуться.

– Да? – Каретный снова сел.

– Ага. Такой же хам, – шмыгал Рубенс.

– Хам, да. Это я. А как ты хочешь? Это работает. Я просто сопли не жую, ты же знаешь.

– Я про тебя иногда в газетах читаю, – Ян все шмыгал и шмыгал, и надеялся, что про Панфилова Олег больше не заговорит, – Ты крутой.

– Все круче и круче! – и Каретный довольно усмехнулся, – Но давай-ка продолжим. Я могу его наказать.

– Не надо.

– Ты – точно дурак.

– Я прошу тебя, не надо…

– Ты идиот.

– Не надо.

– Ты просто придурок.

– Хватит.

– Я могу уйти, сосед. И никогда не появляться больше.

– Не уходи…

Олег долго молчал, сложив руки на груди, и разглядывая лицо Яна.

– Да… кто ж тебя тогда защитит…

– А зачем тебе меня защищать? Я же просто…

– Слушай, мне твоя исповедь нахрен не нужна, я в курсе, кто ты… Но человек ты хороший, – и Олег как-то полувиновато усмехнулся. – Таких мало… – Ян удивленно вскинул на него взгляд. Каретный глаз не отвел. – Мало, – повторил он. – Уж я-то знаю…

– Его ты знаешь?

– Лично – нет. О нем – да.

– Зачем?

– Зачем знаю? Работа у меня такая. Знать всех – и на своем, и на соседних полях.

– А тебе есть, что с ним делить?

– Мне – нечего. Другим есть что. Мне жалуются.

– На что?

– Ты же только что сказал, что знать не хочешь! Вот и не знай, раз сам не допетрил. Зачем тебе теперь?

– Нет. Ты уже второй, кто говорит о каких-то его делах. Скажи мне.

Каретный тяжело вздохнул, не сводя глаз с Рубенса:

– Дурачок ты, дурачок… Мне девки мои жалуются: он своими мальчиками у них клиентов уводит.

– Нет.

– Да.

– Нет…

– Да еще раз. Твой дружок – молодец: нашел нишу.

– Не верю…

– Да ради бога.

Долго молчали. Очень долго. В какой-то момент Ян выпал из реальности. Наплывали воспоминания – счастливые, теплые… Наивные. Разбитые. Раздробленные о мебельные углы, беспощадно скрученные за спину… Хотя Ян и без этого не в состоянии был сопротивляться.

Каретный наблюдал.

– Да очнись, сосед… я тебе больше скажу – ты был единственным, кого он не продавал.

– Мне бы кто-нибудь из них сказал…

– И кто ж тебе такое скажет?

– Я же с ними со всеми общался…

– Общался, да не о том. Я тебя уверяю, они и между собой ничего не обсуждали. Панфилов твой – тот еще змей… он их всех так придавил, там мало никому не кажется… Ну хорошо, давай опять помолчим, – Каретный недовольно скрестил руки на груди и закатил глаза.

– Олег… Почему ты мне не сказал раньше? Почему ты меня не нашел?

– Еще чего? Если у тебя все зашибись, я тебе зачем? А твой выбор – твое дело.

– Боже мой, как мне стыдно…

– Опять начинается!

– Они все смотрели на меня, и что они думали?

– Тебе какая разница, что они думали?

– Большая! Я тоже должен был быть среди них!

– Ну, я думаю, что и стал бы, в конце концов. Только ведь ты бы не выдержал. Ты б на себя руки наложил.

– Наложил бы…

– А может, и не только ты…

– В смысле?

– В смысле, в другие тоже могли не выдержать. Ребята приходят, потом пропадают. Панфилов говорит, что человек уехал из города, и все ему верят. А сколько народу у вас так «уехало»?

– Боже мой, – Рубенс хотел поднять руки, чтобы закрыть лицо. Не получилось…

– Да не расстраивайся, сосед. Далеко не все они покончили с собой. Кто-то просто попал в больницу, как ты… Ладно, хватит на сегодня, пора мне. У меня там ресторан, девки, все дела… А ты подумай, – Каретный встал, и уже в дверях обернулся, – я зайду через денек.

– Подожди!

– Да?

– Что ты хочешь с ним сделать?

– Тебе зачем знать? Это мои дела, – Каретный снова закрыл дверь в палату. – Не убью, это точно.

– Мне мальчишек наших жалко…

– Да ты что? Не может быть.

– Пусть он в тюрьму сядет…

– С ума сойти. Рубенс! Ты не от мира сего. Тебя твоя собственная задница заботит меньше, чем чужая. Не понимаю.

– Пожалуйста, закрой его… если сможешь… – грубость Каретного Рубенс проигнорировал.

– Закрою.

– Только не убивай никого.

– Пусть живут, – Каретный кивнул и вышел.

«Хотя, знаешь, как получится… – пробормотал он уже за дверью… Хороший вышел маневр. Люблю ощущать себя санитаром леса…» И он быстро зашагал по больничному коридору. Впереди и сзади по двое шли охранники, один из них подал ему большущий как кирпич мобильный телефон. Каретный набрал номер.

– Это я. Помнишь наш вчерашний разговор?.. Стартуй.

Он отключил трубку и с чувством выполненного долга направился к своему кортежу.

Извините, я опоздал

Четверых «кашеваров» бойцы Каретного выследили в тот же вечер. Расправа была циничной. В понедельник после уроков, всех четверых собрали в спортзале, принесли четыре ведра, доверху наполненных давно остывшей овсянкой. По старшим классам пустили сарафанную весть: сейчас в спортзале будет спектакль. Режиссер – Бандос. Приглашаются все желающие. Будет весело.

Народу собралось прилично. Каретный пришел сам. Четверка стояла на коленях посреди зала, перед каждым – по ведру.

– Эти люди обидели моего друга. Обидели некрасиво. Мне это не понравилось. – Олег в такт речи вышагивал перед коленопреклоненными, заложив руки за спину. – Я хочу, чтобы все поняли: это ждет каждого, кто осмелится повторить их подвиг, – остановился. – Бить не буду. Неинтересно… Жрите, уроды. Каждый – по ведру. И жрите лучше сами. Иначе будем в глотку силой запихивать. Сожрать всем и всё. Что вылезет обратно, будете вылизывать, так что лучше не блевать. Если кто-то думает, что я шучу, то он сильно ошибается. Вопросы?

Через полчаса в зале остались только самые выносливые зрители. «Кашевары» ели уже не только кашу, но и свои слезы, и все остальное – тоже свое. Каретный не давал им сказать ни слова, понимая, что будут умолять пощаде. Неинтересно.

Он ушел, оставив своих молодцев проследить за тем, чтобы ведра опустели, а в зале навели чистоту и порядок.

Школа замерла. Олег шел по коридорам, встречаемый и провожаемый тишиной тех, кто еще не ушел домой. С него не сводили глаз, но никто не решался ни сказать, ни спросить. Позади вышагивали близнецы, двумя классами младше – два верных пса. Каретный был как всегда спокоен и непроницаем. Школа ждала от него злорадства, наслаждения жестокостью и выражения превосходства…

Подходя к выходу, Олег уже забыл об экзекуции в спортзале. Нужно проводить Рубенса домой и забежать в одно место, договориться об одном дельце.

Ян стоял за углом, курил. Поодаль – два бойца Каретного – сторожили. Рубенс ничего не знал о том, что произошло сейчас в спортзале. Его до сих пор колотило от прожитого дня, но он понял, что выиграл. Эту битву он выиграл. И это была самая серьезная битва в его жизни. Он не знал, что все остальные, несмотря на их несоизмеримо бóльшую географическую масштабность, будут лишь бледным отражением битвы этой – первой настоящей схватки с обществом.

Сегодняшнее утро началось в половине пятого. Проснулся, ходил по комнате, пил кофе, курил. Около пяти на кухню вышел Жуковский.

– Волнуешься?

– Очень.

– Не кури слишком много. И кофе тоже много не пей. Трясти будет.

– Меня и так трясет.

– Ничего, сын, ты справишься.

– Надеюсь, – Ян не отрывал взгляд от окна, но ничего там не видел. Он наблюдал за своим перепуганным воображением, рисовавшим слишком много вариантов развития событий сразу.

– Тебе надо доспать. Ты не должен сегодня показаться больным и слабым… Сын, ты слышишь меня?

– Конечно, слышу. Ну не могу я уснуть…

И вдруг зазвонил телефон. Ян почему-то схватил трубку.

– Алло?

Секунда тишины, а потом – впервые за три недели лицо Рубенса осветилось настоящей радостью. В трубке отозвался голос Каретного:

– Я знал, что не спишь.

– Не могу.

– Понимаю. Но надо.

– А ты почему не спишь?

– Дело было.

– В пять утра?

– Неважно. Тебе надо спать, сосед. У тебя сегодня будет тяжелый день. Очень тяжелый.

– Очень тяжелый, – машинально повторил Рубенс.

– Но раз не спишь, значит, день-то будет. Решился-таки.

– Решился.

– Молодец. Я, если честно, боялся, что ты меня разочаруешь.

– Нет.

– Это хорошо. Ложись спать. Ты меня понял? Ложись.

– Да.

– В восемь тридцать семь ты зайдешь в класс. Да?

– Да.

– А сейчас спи. До встречи, – и Каретный положил трубку.

Ян завернулся в одеяло по самый нос. Ему казалось, что он один сейчас не может уснуть, он не знал, что в их доме не спит сейчас никто, а старшие Жуковские и вовсе не ложились. Что-то сегодня будет? Все их надежды сосредоточились на одном странном человеке, по имени Олег Каретный. Ему невозможно не верить, он за двадцать минут сделал то, что Жуковские все вместе не смогли сделать за три недели. И вот сегодня – и кульминация, и развязка, сегодня всё должно разрешиться.

Минут через пятнадцать Ян, наконец, уснул.

Коридоры школы, казалось, как будто вернулись из прошлой жизни. Не он вернулся к ним, а они к нему. Вот здесь они проходили с Денисом… И здесь проходили… И тут. Они везде проходили… Пусто. Уроки начались. На часах – восемь тридцать четыре.

Он идет по этим коридорам, ему страшно, но он знает, что если не пройдет по ним сейчас, если не зайдет в ту дверь, если не пройдет весь этот страшный путь сегодня, то на всю жизнь ему придется спрятаться под одеялом. Каретный был прав. И он идет.

Восемь тридцать семь. «Входи без стука», – вспомнил он слова Каретного и взялся за дверную ручку, прислушался: что-то диктует голос русички. И сердце колотится. И за ребрами, и под ребрами – все дрожит, все мается. Он вдруг почувствовал свой позвоночник, и с ужасом подумал: а если там нет Каретного?! А вдруг что-нибудь случилось, и он сам не пришел? Стало дурно. Милиция, армия, банда соседнего района – все что угодно! Восемь тридцать восемь… А вдруг? Никаких вдруг. Или я иду – или нет… И он рванул дверь.

– Здравствуйте! Извините, я опоздал! – и он увидел глаза Каретного. Здесь! – Можно войти?

Аккуратно закрыл за собой дверь, усердно изображая, что ремень школьной сумки настырно пытается соскользнуть с плеча. Он сделал свой взгляд: легкое смущение, скромное кокетство, осознанное подчеркивание собственной неотразимости. А вся фигура – нарочитая неуклюжесть. Ах, я так виноват, так виноват! Он все еще стоял в дверях, русичка смотрела на него с удивлением и восхищением: пришел! Проходи, конечно! Ты поправился? Да, спасибо! Он широкими шагами подошел к парте. На ходу кинул на нее сумку, потом, прокрутившись на одной ноге, развернулся и почти упал на стул – свободно и показательно непринужденно. «Ай, молодец!..» – кинул глазами Каретный. И они пожали друг другу руки.