скачать книгу бесплатно
мне и тебе – разряд витамина C.
Боже благой, вслепую бежал – догнал.
Nena, такие сцены – всегда в конце,
Nena, это – финал.
Ночью – гроза и кобальт в проёмах луж,
эркер, машин пожарных повторный слёт.
Где-то горит? Не верю. Здесь тишь и глушь —
стержень спирали, сфера, ядро. Пробьёт
сколько сейчас? Не знаю. Саднит гортань.
Взгляд на часы бесплоден, там только круг.
«Думай, зрачки-черешни. Кто – я?». Отстань,
думать так больно, бросил давно. /к утру
сдался/. Теплее шерсти колючей под
солнцем – кустарник, листья впитали пар.
Тьма ежевики – пуля за пулей в рот,
каждая – коллапсар.
Ночь. Карандаш. Под веками – два штриха.
«Не разучился, надо же, кто бы мог…».
В пятнах черничных – кожа, сочней греха —
цепь гематом, четыре руки – замок.
День. «Я сюда врастая, теряю нить».
«Лучше б отрезал». «Nena, тебя несёт.
Куртку забыла!“. „Будешь за мной следить?
Если не будешь – я потеряю всё».
Сцеплены руки – нежность больных сирот.
Над автострадой листья впитали пар,
чёрные капли – пуля за пулей в рот,
каждая – коллапсар.
Smalto
Дневной осколок летит по следу:
пока неважно – зачем, за кем.
Skyline, пленённая фиолетовым,
держит марку. На языке
любое слово – отчасти роскошь,
отчасти – дрек, и, конечно, дым.
За мной дорожка – золой и крошками
через толщу большой воды.
Мне обещали: дурное имя
сольётся с ёмким, кинжальным «Будь»,
мне говорили в лиловом дыме
читать диагноз и видеть путь.
Я зарекаюсь ходить к фонтану
и до заката не маюсь тем,
что, зная город, не знаю тайны
за геометрией белых стен.
Моё безумие – просто слепок
с того, что сцежено, испито…
Ночной осколок: иное лето
без календарного «Что потом?».
Во сне я – ветер, и мной полощет
лоскутный космос: ни здесь, ни там,
а, просыпаясь, иду на площадь,
где круг мозаики и фонтан.
Не видя хроник за меловыми
углами улиц, произношу
своё потасканно-злое имя
как выдох ветра и белый шум.
«Всё будет: сочная мякоть лета
с искрящей примесью кислоты».
Мой дым становится фиолетовым,
изумрудным и золотым.
ИЕРИХОНСКОЕ ЭХО
никчёмные дети
Несвежее утро, затоптанный луг.
Вповалку – пастушьи никчёмные дети:
кресты самолётно раскинутых рук
в набухшее небо забросили сети.
Они по ночам зажигали костры —
не чтобы согреться, а ради забавы;
не к месту красивы, небрежно мудры,
бесспорно виновны, по-своему правы.
Пуская по венам ночную росу,
глушили настойку корней валерьяны,
считали лекарством змеиный укус,
дорогами сны, а ведро – барабаном.
Пока не тускнела похмельно луна,
звенели браслеты, шуршали в мараках
фруктовые косточки и семена
ещё не рождённых желаний и страхов.
Он вздрогнул, проснулся, сквозь смех закричал:
«Недоброе утро, заблудшее стадо!».
Заблеяли овцы с холмов: «По ночам
бесчинствуют, нынче назвать себя рады —
вы слышали, как? Не работая, ждут
что их обеспечат и маслом, и хлебом.
Подгнившая кровь, непригодный продукт,
бесплодная почва, коптители неба!
Рисуют углём на руках и лице —
такая нелепость рискованней яда.
У нас есть работа, идея и цель,
уж мы – не порочны, уж мы-то не стадо.
Беда, если конь не приучен к седлу,
любителям танцев не быть пастухами.
Во что превратили затоптанный луг,
что нам не годится, но дорог, как память?».
Он капле росы на дубовом листе
спросонья шептал под шуршанье в мараках:
«Я видел поля обнаженных костей
и алое море танцующих маков».
Тянулись друг к другу в смертельной тоске
капризные рты, заострённые плечи;
никчёмные дети ушли налегке,
он шёл впереди, обречённо беспечен,
и слышал в груди нарастающий гул —
под рёбрами море рвало и метало.
А стадо ударно паслось на лугу
и стойко держалось своих идеалов.
голодные волны
Захочешь – узнаешь, забудешь – напомню:
ушёл господином, вернёшься неровней,
вернёшься не выпит, не выжат, не сломлен —
иглой вертикально в голодные волны.
Ушёл незабвенным, вернёшься звенящим
ключами от двери разобранной башни.
Ушёл безоружным, вернёшься в рубашке
(на чёрном не видно, не видно – не страшно)
пятнистой, хоть выжми, железно-солёной.
Ушёл безымянным, вернёшься клеймёным.
Стремишься из кожи, выходишь из роли,
наешься словами – захочется крови,
присмотришься к почве – захочется в бездну,
из тени – под лампу, под лампой – исчезнуть.
А всё ещё будет, но всё уже было:
ушёл безмятежным, вернёшься бескрылым,
ущербно притихшим, частичным, неполным,
ключом без замка под свинцовые волны,
от века голодные мерные волны.
в клещах
В клещах банальностей и доктрин
утратишь скепсис и вдруг поверишь,
что здесь, воистину, третий Рим —
он хочет крови и жаждет зрелищ.
мангуст
Ночь у края платформы:
что там – яма, плато?
В башнях – сонные норы,
вдосталь крови и корма,
под надежной плитой
всё в порядке, все в норме,
и не счастлив никто.
Страшно хочется шторма.
Страшно, хочется… Стой.
Нет событий – нет бед.
Слышал звук? Это хрустнул
твой хвалёный хребет.
Грех змеи и мангуста —
и не тянет блевать.
Скрипы – просто кровать
или ложе Прокруста?
Утро, зарево. Густо
населенный мешок
не врубился ещё
кто есть кто, что смешно
и по-своему грустно:
план готов наперёд —
кто второго сожрёт,
тот и будет мангустом.
Очень просто и гнусно —
мезальянс, как искусство.
Что янтарь, что смола
для застрявшей букашки.
Не по росту замашки:
до ошмётков, дотла…
Нет свободы – нет зла.
Тихо-гладко по норам,
мы достигли плато.
Под плитой, под снотворным
все в порядке, всё в норме,
и не счастлив никто.
Адски хочется шторма.
