скачать книгу бесплатно
за крышами-волнорезами,
и дремлют трамваи, высунув
свои языки железные.
Качнутся их штанги чуткие,
и фары устроят проводы,
когда мы уйдём маршрутом,
подсказанным старым городом.
Кальяри
I
Нетерпеливым в раю не место
меж виноградников и вендетт:
стучишься в церковь – замок, сиеста,
открыта дверь – ты едва одет.
Ты вроде дома, но заграницей:
билеты, чартер, такси, отель.
От Vermentino в глазах двоится?
В знакомом слове – избыток «эль».
Вот так и бродишь полдня, не узнан,
от катакомбы до кутежа,
и слышишь: «Эти, видать, французы —
уж очень бледные для южан».
На утро море, признав, целует,
слюной солёной стирая грим,
но Barcellona – одна из улиц,
а V?а Roma ведёт не в Рим.
Когда остывшая и рябая
кайма песка ускользает в ночь,
диджей незримый, шутя, врубает
в кафе прибрежном Take me to church.
II
Хочешь клубок реалий
перемотать? Изволь:
розовый снег Кальяри —
это всего лишь соль,
мирто и лимончелло —
вот тебе ночь и день.
Что там опять заело?
Стрелы и каравеллы,
прелесть дурных идей,
с вечера штиль – к беде,
чем же теперь наполнить
и паруса, и грудь?
Улица Barcellona.
Я не могу уснуть.
Завтра (уже сегодня) —
вторник, среда, четверг? —
поиск любви Господней
в тысячах лестниц вверх,
в том, что опять некстати
жгуче саднит рука,
в солнце и циферблате,
сорванном с ремешка.
В сумерках, вниз по склону
лёгок обратный путь
на улицу Barcellona,
где я не могу уснуть.
бусины страшных сказок
dedicado a la Sra. Madre Superiora
колдунья
С утра мутит и тянет к чудесам.
Рифмуется в ускоренном режиме —
инерция, течение. Я сам
готов взлететь на воздух при нажиме.
А что за место? Вифлеем, Бедлам?
В груди до боли сжатая пружина.
Пока я режу город пополам,
колдунья заговаривает джина.
Ей век за день – простейший алгоритм,
а я уже двухмерен, и бесцветен,
и невесом, и я ложусь на ритм,
как парус, крылья и слова – на ветер.
бусины страшных сказок
У придорожной лужи
шёпот: отпей, поверь —
не между строк, а глубже
карта чужих потерь.
Сумрак ветвист и вязок:
не было, и возник,
бусины страшных сказок
горечью под язык.
Щуришься близоруко:
слышал – понять не смог,
в каждой не гласной букве
скважина и замок,
кромка ворот резная,
через неё не лезь.
Древняя боль не знает
грани меж там и здесь.
стрекозёл
Он не в себе, так что, прости,
лучше зайти потом,
не знаю, когда.
Лет через сто. Что за беда
ждать? Можешь пока
замуж сходить, дело открыть,
чтоб округлить счёт и бока,
думая: «Он, наверняка,
так одинок. Короток срок
лета, и он скоро поймёт:
счастье – лишь сон. Дёготь, не мёд,
морщусь, но пью, он – стрекоза,
что муравью режет глаза,
не признаёт: осень – пора
и умолять, и умирать.
Пела, зараза, ну а теперь —
пляшет».
Жизнь – это сон, что за беда
ждать?
Можешь взрослеть, можешь ворчать,
и, на досуге, думая: «Он…»,
тихо сыграть
в ящик.
водяная пыль
Его дорога уткнулась в лес.
Не ждал ни ужасов, ни чудес,
хоть меж деревьями нет тропы,
где на коре водяная пыль,
на ветках – гроздья сырых миров,
один сорвётся – отравит ров.
Свивая кольца, спешить куда?
Тобой смеётся сама вода,
а в ней осколки несчётных мест,
чей вечный морок – бескрайний лес.
Прозрачен ров, но не видно дна,
деревья вздрогнули. «Жизнь одна», —
вошедший замер. В ответ: «Забудь,
зачем слезами отметил путь
от зимних бдений до летних снов,
где шаг последний – в бездонный ров».
Он лёг на камень и вниз глядел,
припав губами к твоей воде.
Качнулась чётками гроздь плодов.
Один сорвётся – наполнит ров
текучий танец удач и бед,
чужак протянет ладонь к тебе,
но ты не трогай, на тихий звон
не той дорогой уйдёт не он.
Ныряя глубже косым лучом,
шагов не слушай – ты ни при чём.
Придя без страха и без тропы,
он сам вдыхал водяную пыль;
не первый гость засмотрелся в ров,
где зрели гроздья твоих миров.
Свивая кольца, спешить куда?
Тобой смеётся сама вода,
в которой блики далёких мест,
чей вечный голод – бескрайний лес.
давай от сердца
Давай про родину и детство,
про каждый день, давай от сердца,
захочешь жить – начнёшь вертеться
по кругу дом-работа-дом
не только телом, но и словом,
не всем доступное – не клёво,
а против лома нет приёма,
и глухота сойдёт за лом.
Какое прошлое, помилуй,
без фильтра тёмное, как пиво?
Тебе семнадцать лет от силы,
а если больше – сам дурак.
Где бунт безвредно-ювенильный,
подъезды, снег, миазмы гнили
и молока, что примирило
с родным унынием двора?
Да мне не влом, могу про детство,
про шёпот стен, могу раздеться
до коллапса?ра в зоне сердца,
не будет мало никому:
придётся щуриться, не веря,
