скачать книгу бесплатно
Отчётливо пахнет вереском,
тревогой, дёрном, слегка – пустыней,
бензиновой лужей, ржавчиной.
Смеётся в чашку: «Когда нахлынет,
срывайся и не сворачивай».
на стиле
Дюны, поталь пыльного дрока.
Море лопатками чуя, не трогай
плоскости стен, прочности двери,
тайна в акцентах, если не в вере.
Комьями дёрн, лестницей – корни.
Тихо, не дёргайся. Шорохи в кроне,
там, в темноте – слышишь? Не трогай
гибкости стен, бреши порога.
К уху ладонь /рокот прибоя/,
в необитаемой комнате – двое.
В шёлке листвы, прячась, не трогай
зеркала стык, ставший порогом.
Плавно сползай в золото дрока,
к рытвине в зарослях.
Хочешь – потрогай
лужу луны, люминесцентный
кафель – важны только акценты.
Утром – прилив, в зарослях дрока
жемчуг кривится ухмылкой барокко
без ренессанса. Дюны впитали
ропот и надпись: «Дьявол – в деталях».
подмена
Электрический кайф с элементами чуда,
витражи отголосков, янтарь плей-листа
априори разбит, но заточен под чью-то
непрерывную сагу. Дорога чиста:
безопасные игры с резьбой на запястьях,
анаграммы на грани особых примет,
симультанная сцена без базовой части,
теократия смысла, которого нет,
имитация счастья.
Допустимая вольность… Ты знаешь, о чём я:
антикварно изысканный принцип замен —
баш на баш, спуск угря в непроточную дрёму —
«лишь на миг», сам – заказчик, и сам – инструмент
ювелирного взлома.
Эта сказка рассказана мною с начала,
/вероятно с конца, чёрт её разберёт/,
адаптация в русле слегка подкачала,
но проверена схема на раунд вперёд:
безразличная сдача пруда обжитого,
анти-стресс колебаний на мглистой волне,
сотворённой вмешательством; слово за словом
ты не угорь – течение, стрелка вовне…
И подмена готова.
ордалии
Меня не держит
цепочка лестничных пролётов,
в подвале трубы капают про время и про лёгкий
ужас, стержень
не для письма торчит в кармане —
«на крайний случай» – заговор, звенящий между нами,
кто придумал
маскировать под раздевалку
подполье с вялой лампочкой, которую урвал
я не бесшумно, зато не бесполезно:
нас давят биомассой, и стекло верней железа,
путь разглажен, день ослепительно прекрасен,
а вечер ангажирует прошляться до утра,
такая лажа —
необходимость бить с оглядкой
в момент, когда ни пули, ни клинки не утолят,
усугубляя
синдром врождённой ностальгии,
смеялись: что за чёрт, и сколько раз мы проходили
эти пляски,
никто из нас не дышит ровно
к овациям под видом нанесения урона,
нападали
по наущению привычки,
осознанно рыча и неосознанно мурлыча
гимн ордалий,
звенящий вечно между нами,
сметая антураж и заменяя стержни на…
Мы отбивались
по переносицам, по нотам,
слоилась позолота, оттеняющая, кто ты,
и в подвале
в трубе рождался гул тоннеля —
сигнал, что раньше срока будем праздновать Noel,
нас окружали,
и со всей дури мы любили
разбитые костяшки, яд врождённой ностальгии
на скрижалях
торчащих рёбер,
на сетчатке
горели письмена —
«Не разлучат».
воля и блажь
Пренебрежение к холоду – южная
блажь, подчинившая волю зимы.
Хочешь – по новой – про чёртову дюжину
трасс до обрыва? Поехали: мы
будем вслепую встречаться под вязами,
в ломких занозах ловить благодать.
Воля речей – ни к чему не обязывать,
воля молчания – не добивать,
но перекраивать город намоленный,
где ничего не кончалось добром.
Блажь резидента – расстёгивать молнию
не без расчёта на всполох и гром.
Нечто красивое, нечто ненужное —
воск ювелирный, застёжек металл —
это фитиль откровения, ну же,
не словом, так залпом – о чём ты мечтал?
Хочешь – по новой – под розами, клёнами,
хоть на болотах, хоть в дюнах, где дрок…
Город без прошлого, скверик заплёванный —
в жалящем свете расстёгнутой молнии —
узел дорог.
призраки
Ошибка мышления – всякого призрака,
встречая, клеймить экстатическим «Ты!»,
и утром из пены кочующих признаков
я пил узнавание до тошноты.
Я снюсь себе серым, насыщенно-облачным,
обласканным тенью с макушки до плеч,
росой, загустевшей до формы, и сволочью —
заблудшим исчадием слова «совлечь»,
идеей, которая брезжит по праздникам
за выкройкой мышц; если это – душа,
то суд не свершён или прошлое дразнится,
пока я пластичен, и каждый мой шаг —
шассе через стены, что были несущими,
а стали помехой на долгом пути.
Я снюсь себе призрачным до вездесущности,
но не уловившим, куда мне идти.
злое дневное
Ты не умеешь о злободневном,
в ритме дыхания тысяч людей.
Помнишь, над нами спайное небо
уподоблялось зелёной слюде?
Общее небо, частное дело,
ломкое тело не верило в смерть.
Стрелы летели дальним пределом:
рано скрываться и поздно не сметь.
Стрелы летели с дальним прицелом,
небо слоистое сыпалось вниз:
изморось, блёстки, пыль на лице, и
каждый поребрик – немного карниз.
Злое, дневное, личное небо
дышит незримо, но дует на всех.
Мантра известна – зрелищ и хлеба.
Ты несъедобен – это не грех.
in the middle of nowhere
Середина нигде, сердцевина сухого шторма.
Ночь открытых зеркал переносится на потом,
на потоп после нас, на постельную сцену с хором/
хоррор-шоу за шторами. Шорохом шин: за что.
Слышишь шёпот пустыни за шорами потных окон?
Ночь безлюдных заправок без права на щит извне:
выбираясь из детства, попутно сжираешь кокон,
без которого небо доступней и холодней.
Выбираясь, не выберешь. Шёл по шоссе – ушёл ли?
След попутками спутанный вяжет узлы, жгуты.
Ночь открытых зеркал начинается с хоррор-шоу
и вступления хора за пологом глухоты.
ядро
Небо всё ниже, воздух прозрачно-пуст.
Там, за сплошным заслоном колючих трав,
если смотреть на карту, отвесный спуск
и автострада. Ляпнул, глаза продрав:
/до Амстердама поездом – три часа/
«Выплыли, живы. Право, не ожидал.
Что же теперь?». Умыться и расчесать
волосы – не запястья. Шипит бокал,
