Я придумаю будущее. Любовь после любви

На этот раз разобрались быстрее: то, что вещи покупал Шмидт, подтвердили несколько человек, а Николаша почему-то вдруг в последний момент забрал заявление. Так что состава преступления не было.

Но и желания жить дальше тоже: я прямым ходом, на сверхзвуковом самолете совершил беспосадочный перелет с небес на землю!

– Ничего, Жень, – успокаивал меня тренер, – скажи спасибо, что все так закончилось! Вон у Шмидта все еще в разгаре! Говорят, суд все же будет. За попытку. Ну, и дисквалифицируют, конечно. Показательно. На всю страну. О твоей дисквалификации никто не заикался, но пару лет о международных Чемпионатах придется забыть! Не выпустят, хоть первой ракеткой СССР станешь! А я что? Я от тебя не отказываюсь, – продолжал он, разминая плечи. – Тренируйся. Жди. Все забудется. Но как ты португальца порвал – это было красиво, ей, Богу!

Я слушал его не очень последовательную речь и хотел верить, что все забудется. Но на тренировках не игралось, а после них хотелось напиться все чаще и чаще. Я ушел из общежития, тем более, что Шмидта там теперь не было, Николай тоже куда-то съехал, а Дато и Оксана без моего, к сожалению, участия справили шикарную грузинскую свадьбу на благословенной земле. И проживали теперь временно в малосемейном общежитии. Ниночка, за мое такое короткое отсутствие, нашла себе нового кавалера и сожительствовала с ним в их с Оксаной старой квартире. При встрече со мной совершенно спокойно сказала, что встречаться мы больше не будем, поскольку, когда она ехала из Тбилиси со свадьбы молодой семьи Лалуашвили, она познакомилась с потрясающим мальчиком.

Увидев, что я не расстроился, она чмокнула меня в щеку и исчезла из моей жизни. А я остался один во всей Москве. Снял квартиру в отдаленном районе, специально, чтобы тратить на дорогу, как можно больше времени. Жутко захотелось бросить все и вернуться домой. Но каждый понедельник я собирался и упорно ехал на тренировку.

Накануне Нового года было несколько соревнований. «Вот он – шанс, используй его, начинай все сначала. Ты же сильный, упрямый! Докажи всем, кого они потеряли», – твердил я себе. Но не шло! Никак не получалось! Во мне самом пропал азарт, исчезла легкость. Я впал в ступор. Пару раз заявлялся на тренировки пьяным. Предупредили, что третий раз будет последним.

      Шел разгар Горбачевской антиалкогольной кампании, принимались жёсткие меры против распития спиртных напитков в общественных местах. А пойманные в пьяном виде граждане имели серьёзные неприятности на работе. За употребление спиртного на рабочем месте – увольняли с работы и исключали из партии. Ну, я и попал «под раздачу» в середине января 1987 года. А, может, я этого добивался?

«Национальная сборная СССР навсегда лишилась перспективного теннисиста – одноразрядника Макарова Евгения», – сказал я, подписывая заготовленное заранее заявление. Главный тренер молчал, и я понял, что от меня все равно бы избавились, пил бы я или не пил. Мое парижское происшествие забыто не было.

Но уйти из спорта сразу было невозможно. Физически. Организм привык к нагрузкам и определенному режиму. Поэтому я устроился преподавать в Детскую юношескую спортивную школу. Зарплата была небольшая, но я вел сразу несколько групп, и был занят все дни, даже выходные. Думаю, что именно мальчишки меня и спасли. Их огоньки в глазах, азарт и рвение, их ежедневное сравнение «Евгений Александрович, а кто лучше?», их детские разборки в раздевалке – все возвращало меня к жизни.

Однажды, в начале марте, они напросились со мной сходить посмотреть, как тренируются спортсмены Сборной. Я договорился с Евгеньевичем на несколько человек, а притащил с собой целую ораву мелюзги – никому не смог отказать. Их радости не было предела!

И вот, когда я сидел и смотрел на бывших коллег, а на душе было тихо и спокойно, я понял: «Прошло. Боль отступила». Уход из большого спорта оказался благом. Иначе я бы всю оставшуюся спортивную жизнь стремился бы не к победам и медалям, а старался бы доказать свою невиновность. Останусь ли я тренером, я еще до конца не решил.

Мы так разбаловались с ребятами возле стадиона, что я поскользнулся и упал прямо на порожках. Первые несколько минут ничего не чувствовал. Дети, смеясь, поднимали меня, как могли. Да я и сам смеялся над собой. А потом вдруг такая боль прострелила, что я чуть не заорал на всю улицу. И, стиснув зубы, снова упал. Кто-то вызвал «Скорую». Знакомые парни помогли вернуться в вестибюль. А со второго этажа по главной лестнице уже неслась ко мне Ирина Черкашина.

– Давай посмотрю, – не здороваясь, приказала она. Закатала мне брючину, осмотрела голень, под мои, уже нестерпимые крики, – и констатировала. – Перелом, Женька. Однозначно.

Два с половиной месяца… Два с половиной месяца моей жизни стоила мне возня с моими подопечными около стадиона. Только, пройдя через сложную операцию, бесконечные процедуры, растяжки и обучение ходьбе заново, – сначала с двумя костылями, потом с одним, – я вернулся к нормальной ходячей жизни.

Когда меня выписывали из больницы, идти мне было некуда – от съемной квартиры, пока лечился, я отказался, и Давид перетащил мои вещи к себе в общежитие под недовольные возгласы Оксаны, которая уже ждала ребенка, и была всегда «не в духе». Но не из-за беременности, как говорил Дато, а из-за спортивной карьеры.

Выписали меня так неожиданно, что к ним в малосемейку я даже проситься не стал. Квартиру на костылях быстро не снимешь. А уезжать из Москвы пока не советовали. Наблюдаться нужно было у оперирующего меня хирурга. Вот тут на помощь неожиданно пришла Ирина. Она часто проведывала меня в больнице. Пыталась приносить домашнюю еду, но я отказывался.

– Приноси, приноси, хорошая, – хохотал мой сосед по палате, – мы здесь все употребим.

Я очень хотел держать дистанцию с ней, но не получилось.

– Жень, поживи у нас. Комната свободная есть. Да, не волнуйся ты. Отец сейчас в отпуске, все время дома. Так что все будет прилично.

– Прилично что?

– Ну, в смысле, никто никого компрометировать не будет.

– А! – протянул я. – Ну, тогда поехали.

А про себя добавил: «Все равно другого варианта нет».

Кстати, отец Ирины мне очень понравился. Я мог быть его коллегой, если бы свой ВУЗ закончил, а не поехал в Москву за славой.

Мы сразу с ним подружились. Работал Василий Алексеевич главным инженером фармацевтического завода, расположенного в ближнем Подмосковье. И, первый раз, как он объяснил, за последние пять лет, действительно, находился в отпуске. Но не в санатории, а дома, под присмотром.

– Дочка настояла, – сетовал он. – Решила подлечить мое сердце. А у меня его и нет, сердца-то!

– Как это нет? – удивился я.

Василий Алексеевич встал, сходил в свою спальню и принес портрет очень приятной молодой женщины.

– Вот, как Валюши не стало, так и мое сердце перестало биться, – грустно произнес он. – Не дай Вам, Бог, Женечка, встретить такую любовь – одну единственную на всю жизнь. Не дай, Бог, – повторил он, качая головой. – Все лучшее в нашей жизни покупается ценой великих страданий!

– Пойдемте ужинать, мужчины, – позвала нас из кухни Ирина. – Рыба получилась изумительная!

Кроме физиопроцедур и массажа, я придумал свой комплекс упражнений. А, когда врачи разрешили наступать на больную ногу, добавил полноценную нагрузку. Поначалу было больно до слез, потом – ничего, втянулся. Занимался по пять часов в день. Уж очень костыли надоели, хотелось быстрее вернуться к нормальной жизни. «А к спорту?» – спрашивал я себя. И не отвечал.

Ира, нужно отдать ей должное, помогала мне, как могла.

Во время болезни пришлось рассказать маме, что ушел из Сборной, что сломал ногу. Она, конечно, сразу же приехала, привезла деньги, которые они собрали с отцом, потому что мои сбережения совсем закончились, а жить за счет приютивших меня людей, я не мог.

С Василием Алексеевичем они быстро нашли общий язык, вспоминали шестидесятые годы и свою молодость. Мама провела в Москве три дня, а потом, выманив меня на улицу, устроила серьезный допрос. И мне пришлось рассказать про историю со Шмидтом, о том, что назад в спорт мне дороги не было. Ни возможности, ни желания, ни, теперь вот, здоровья!

– Ну, значит, так тому и быть, – констатировала мама. – Возвращайся в институт, доучись. Сразу после получения диплома Василий Алексеевич возьмет тебя к себе на завод. Мы с ним уже об этом поговорили.

– А еще о чем Вы с ним поговорили? – ехидно спросил я ее. – Уж не поженить ли нас решили?

– И решили! Чем вы друг другу не пара? Ирочка – прекрасная девушка, специалист хороший. И хозяйка неплохая.

– Мам, я не люблю ее!

– Много толку от той любви! Вот у нас с твоим отцом тоже любовь была…

– Ой, не начинай, пожалуйста. – Мне не нравились темы про их развод. Я очень тогда переживал. – Но первая часть разговора принимается. Я возвращаюсь домой!

1 мая мы с Ириной решили сходить на демонстрацию. Гуляли, в общей сложности, часа четыре. Москва была празднично украшена. На улицах полно народа: ветераны при полном параде; веселые компании с транспарантами и шариками; дети с родителями; одинокие парочки. И все это время я обходился без костыля. Шел обратно, правда, сильно хромая, но был жутко собой доволен! Настроение было прекрасное.

Я уже мысленно рисовал себе возвращение в свой город. Я, оказывается, очень скучал, по нему. По всей вероятности, я свернул на своем жизненном перекрестке ни в ту сторону. А Всевышний вовремя меня остановил. Хотя с ним у меня отношения были сложные. Но они точно были! Я это ни раз чувствовал.

Незаметно подошли к дому. Настроение было чудесное – давно я не был на таком подъеме! А около подъезда вдруг накатило основательно. Я схватил Ирину на руки и немного покружил.

– Спасибо тебе за все. Я – твой должник навеки.

Мимо проковыляли две бабульки-соседки. Одна другой сказала достаточно громко: «Квартирант! Квартирант! А оно, вон, что делается!»

Мы понимались на лифте и хохотали. Потом Ира неожиданно меня поцеловала. Все бы, наверное, этим и закончилось, но Василия Алексеевича, как на грех, не оказалось дома.

Поэтому продолжение последовало незамедлительно. Что мне в голову ударило? Не знаю! Но Ирка в тот день была такая милая, такая весенняя, что стало мне с ней так легко и хорошо, как давно уже не бывало! Когда мы ввалились домой, она налила мне прохладного вина, включила музыку, слегка толкнула в кресло и уселась на мои колени. С ней было очень приятно целоваться. И я не остановился. Если честно, даже и не попытался! Мы перешли в спальню, на ходу раздевая друг друга. И все произошло так быстро и без прелюдий, что, отдышавшись, Ира засмущалась и быстро оделась. Вслед за ней я тоже натянул джинсы.

Чтобы скрыть неловкость, мы неожиданно разговорились: о детстве, о друзьях, и, конечно, о теннисе. Но второго порыва навстречу друг другу больше не возникло.

Ближе к вечеру вернулся от родственников Василий Алексеевич. Пока он разувался и шуршал в коридоре газетами, мы успели разбежаться по комнатам.

– Эй, молодежь, – зашумел он, – почему меня никто не встречает?

Ирина вышла ему навстречу, потягиваясь, будто только проснулась:

– Привет, папочка. Я заснула после прогулки, а Женя, наверное, занимается. Сейчас посмотрим. – Она постучала ко мне в комнату, где я, опустошенный физически и эмоционально, лежал на диване. – Нет. Евгений тоже, оказывается, задремал.

– Я принес нам торт. Любимый «Ленинградский», – сказал Василий Алексеевич, – давайте попьем чайку. А нам с Женей можно и по рюмашке за праздник!

– Даже нужно, – я с удовольствием присоединился к чаепитию.

Был первый час ночи. Я лежал у себя в комнате и явственно ощущал, что Ирина не спит, а ждет меня. Я давно понимал, что нравлюсь ей. Одно только ее противостояние железной Жанетте многого стоило. Ведь не побоялась стать у нее на пути! Я замечал вспыхивающий свет в Иркиных глазах, как только я выходил по утрам из своей комнаты, как ловила она каждое мое слово и оправдывала каждый поступок. Мне нужно было бежать отсюда раньше! Не надо было давать ей надежду. Как же я сегодня не сдержался?

Если б это был просто случайный роман, я бы не переживал: встретились, переспали, разошлись – бывало у меня и так. И не раз. Но Ира столько для меня сделала! Не хочется ее обижать. Поиграть и бросить, как поступил с ней Николай? Не могу! Кстати, он и оказался ее первым суженым-ряженым!

У нас, определенно, не может быть будущего. Я не вижу ее в качестве своей спутницы жизни. А мой сегодняшний порыв был очень большой ошибкой! Она и сама, наверное, это поняла – ничего не сказала о своих чувствах, как будто понимала, что мне нечем ей ответить.

Но я все же встал, походил по комнате, посмотрел на звездное небо через балконную дверь. Даже подошел к двери и дотронулся до ручки. Но не вышел. Вернулся на диван, стараясь не издавать никаких звуков.

Хотелось бы, конечно, очень хотелось сейчас держать в своих объятиях женщину – единственную, любимую, желанную. Но ею не могла быть Ирина!

Через неделю я вышел на работу и сразу написал заявление. Меня попросили доработать май, чтобы дать замещавшему меня сотруднику отгулять отпуск. Пацаны из моих групп так обрадовались моему возвращению, что я не мог сразу им признаться, что скоро их бросаю насовсем. Было, конечно, немного грустно, но уже не больно. Я смотрел, как они повзрослели за полгода и во многих видел потенциальных победителей. Пусть у них все получится! И пусть их игра будет честной и правильной!

С Ириной мы вернулись к прежним отношениям, делали вид, что ничего не произошло между нами. Переживали, конечно, оба. Я чувствовал себя скотиной, а она, наверное, страдала. Поэтому я решился с ней поговорить откровенно о том, что сожалею о случившемся, но не могу предложить ей больше ничего. И чтобы не смущать ее, я решил, на этот, мой последний месяц в Москве, снять другую квартиру. В июне я уеду домой.

Мы сидели с ней на уютном балкончике, куда вытащили маленький столик с табуретками. Пили кофе, разговаривали, смотрели сверху на их очень уютный двор – в меру тенистый и солнечный одновременно. Цветочные клумбы, лавочки и красиво разрисованная детская площадка. Как будто это не центр Москвы, а дворик провинциального городка.

– Я не сожалею, – просто ответила Ирина. – Только прошу – поживи с нами до отъезда. А то отец не поймет, обидится.

– Хорошо. А ты – не кисни, пожалуйста. И, вообще, пойдем вечером куда-нибудь сходим. В кино, что ли?

Месяц пролетел очень быстро. Я много работал, и только за три дня до окончательного увольнения объявил ребятам, что покидаю спорт навсегда! Потом, правда, пожалел. Не нужно было им знать подробности. Такое глубокое разочарование я прочел на их лицах! Как будто мгновенно из кумира я превратился в обыкновенного учителя физкультуры. Или у меня мания? Но не хотелось их обманывать. Правда всегда лучше, какой бы горькой и неожиданной она не была! Пусть будут готовы к жизни и ее судьбоносным поворотам.

Съездил проститься в Сборную. Встретили, на удивление, тепло. Несколько раз услышав слово «зря», чуть было не пустился в самобичевание! Но потом лицом к лицу столкнулся с Жанной, издалека увидел Николая – и «как рукой сняло». Пусть я сам виноват в истории со Шмидтом. Не смог отказать ему в помощи. Но для Родины я хотел завоевывать медали и Кубки, и ни в коем случае не предавать ее! А меня выставили Иудой!

Вместо спорта, по существу, получилось, как на базаре: доносы, наветы, да еще половые принуждения! Эта грязь не для меня! Я всегда за честные отношения: и в общественной, и в личной жизни!

Ирине я тоже не оставлял надежды. Хотя видел, что она до сих пор надеется. И всегда надеялась, что мы будем вместе. Чувствуя себя виноватым, я старался подарить ей немного тепла в этот месяц. Мы много гуляли, ходили на выставки, в театр, ездили в Царицыно, встречались с Дато и Оксаной. Но в интимные отношения больше ни разу не вступали, какой бы милой она вдруг мне не казалась. Ну, не мог я с ней не по-честному!

На один из субботних вечеров я купил билет на поезд. Хотел, чтобы Василий Алексеевич был дома, и мы все вместе отметили мой отъезд. Так мы и сделали: выпили его элитного коньячку, поговорили о грядущих переменах в экономике, о развитии фармацевтической промышленности в России и ее соответствии Западным стандартам.

– Ты, давай, заканчивай побыстрее, – напутствовал он меня, – и возвращайся. К этому времени мне будут нужны достойные проверенные кадры.

– Спасибо за предложение, – искренне поблагодарил я его. – Только, – я немного помедлил, – мы с Ириной решили остаться просто друзьями. – Вы, наверное, мне это, как будущему зятю, предлагаете?

Алексеевич покачал головой, потом на мгновение погрузился в свои мысли. Наверное, жену, как обычно, вспомнил. Тяжело вздохнул и ответил:

– Скажу честно, я, конечно, надеялся. Тем более, что она к тебе, по-моему, весьма расположена. Но раз с твоей стороны любви нет, на «стерпится-слюбится» лучше не рассчитывать. Только жизнь друг другу переломаете! Как решили, так решили. На мое предложение о работе это никак не влияет.

Мы еще раз выпили уже без тоста – каждый о своем, и я отправился в комнату к Ирине попрощаться. Она лежала на кровати на животе, подняв ноги вверх, что-то увлеченно читала и улыбалась. Увидев меня, резко захлопнула книгу и спрятала ее под подушку. Села и смотрит, вроде, на меня, а сама где-то витает.

– Что читаешь? – спросил я.

В ответ она каким-то необычным жестом пожала плечами. Мне бы попрощаться и уйти. Ну, далась мне эта книга? Какой Ангел с небес толкнул меня силком вытащить ее из-под подушки? Вот не верь после этого в судьбу, которая в очередной раз совершила «двойной тулуп» через мою бедную голову.

Взял я книгу в руки и произнес вслух название: «В ожидании малыша».

– Что это? – тупо спросил я Иру, практические догадываясь о том, что я могу услышать.

– Это книга.

– Я вижу, что книга. Тебе она зачем?

– У меня будет ребенок. В конце января, наверное. На будущий год. Я очень хочу этого ребенка, – прошептала Ира.

– Это же мой ребенок! Так? Почему ты решаешь за нас обоих?

– Тем более, что он твой.

– О, Господи! – практически застонал я и вышел из комнаты, а затем – на улицу.

Какая сила вершит наши судьбы? Всегда ли все происходит «во благо»?

Я еще не знал, что я буду делать с этой новостью. Но в глубине души уже понимал, что я должен признать ребенка. Иначе мир, мой личный мир, такой, каким я его осознаю и вижу, рухнет и похоронит меня под своими обломками.

Мне двадцать три года. Через месяц будет двадцать четыре. С десяти лет я жил в неполной семье, с мамой, родной, любимой и надежной. Жить без отца не было страшно или одиноко. Это было стыдно. Для меня, по крайней мере. Не знаю, почему у меня сложилось такое мнение. Ведь многих детей в классе воспитывали только матери. Но мне всегда были неприятны разговоры об этом – до тошноты и головокружения.

Однажды к нам в класс в начале года зашла завуч, раздала листочки с небольшими анкетами и попросила их тут же быстро заполнить. Они с нашей учительницей стояли возле окна и разговаривали о каком-то открытом уроке, решая, кого из практикантов можно выдвинуть, а кого – не стоит? Мы в это время писали состав семьи, адрес, места работы родителей и прочие, известные ребенку, данные. Я сидел и раздумывал, что писать про отца? Вписывать его в состав семьи или нет? Ведь семья у него другая!

Мой одноклассник, видимо, менее чувствительный, чем я, так напрямую и спросил у завуча: «А, если папы нет?».

Татьяна Ильинична ответила:

– Все те, у кого нет отца, напишите: «Отец с семьей не проживает».

Я густо покраснел и склонился над анкетой.

Моя мама создала мне прекрасные условия в детстве. Я беспрепятственно встречался с папой. Имел те же вещи и игрушки, которые были у большинства одноклассников. В общем, ничем не отличался от сверстников. Но эта строка в анкете «отец с семьей не проживает» – была моим личным внутренним клеймом, душевной раной, которая тогда так и не заросла.

Если Ирина решила оставить ребенка, значит, он тоже всегда будет испытывать чувство незащищенности, называемое безотцовщиной. А, если это будет мальчик?

– Стоп, – остановил я себя. Сел на лавочку, вытянул ноги и закрыл глаза. – Давай-ка, Евгений Александрович, все по-порядку: первое, ребенок, однозначно, мой. Второе, третье, четвертое – перебирал я в голове факты и противоречия. Пятое, – вздохнул я, закончив свои размышления, – имя ему (ей) я обязан дать.

И поехал на вокзал менять билет. Сегодня уезжать, в любом случае, было нельзя.

Через два дня мы с Ириной подали заявление в ЗАГС, где нам назначили дату свадьбы, а вечером по-семейному обмыли с Алексеевичем это событие. Он изредка поглядывал на дочь, иногда вздыхал, но, все же, мне показалось, был рад. Планов пока никаких не строили, вернее, не меняли. Сначала, в любом случае, мне нужно было подать документы на восстановление в своем ВУЗе. Поэтому ночью я уехал домой. Один.

Лежа на верхней полке, под стук колес, долго раздумывал о будущем. «Вот у меня жена почти появилась, и ребенок на подходе – да здравствует семейная жизнь!». Представил рядом с собой Иру: уважает меня, заботится. Ребенок… Захотелось вдруг девочку – бантики, рюшечки. Тянет ко мне пухлые ручки: «Папулечка».

– Хорошо, – решил я. – Семья – это хорошо! Это свое! Это родное! Это то, ради чего можно жить! Это навсегда! Это нерушимо! Это…

«Аллилуйя Любви» – мелодия вдруг зазвучала в голове так пронзительно, так тонко.

…Теплый летний вечер, девушка, сидящая на подоконнике, давнее внезапно испытанное чувство необыкновенной нежности.

Любовь? Да, где она? Разве что, в кинотеатре, на белом, как снег, матовом экране? Или между страниц пожелтевших книг?

– Не хандри, – убеждал я себя. Миллионы людей живут без любви. И хорошо живут – спокойно и стабильно. Ну, не взлетит душа от прикосновений к любимому человеку! Ну, не будет неметь сердце в его отсутствие! Ну, не будет смотрящих на тебя глаз, в которых ты сам отражаешься до самого донышка. Смотреть бы и смотреть бы в такие глаза – чтобы в животе бабочки или стрекозы! Хотелось бы? Да. Но не будет такого! Зато не будет и противоположного – холодящего страха от возможной потери любимого человека! Не будет его измены или смерти! Взаимная любовь – это лучшее, что могут подарить Боги, и просто так она не дается! Обязательно придется платить!

А мама – это мама. Ранним утром обрадовалась всем моим новостям и, как всегда, вернула уверенность в себя: что я лучший из лучших. Да, еще честный, порядочный, и умный! Постелила мне постель, сверху положила последний номер журнала «Юность», поцеловала и ушла на работу:

– Отдохни, сыночек. Все будет хорошо!

Ближе к обеду я пошел в институт с документами на восстановление. Мой курс уже закончил обучение. Так что меня вряд ли кто помнит, – думал я. Разве что одна милая девчонка Росомаха. Вот бы увидеть ее сегодня! Я улыбнулся себе, открывая дверь деканата – было легкое ощущение возвращения в родной дом.

Встретили меня со всеми почестями, декан похлопал по плечу, то ли радуясь за себя, то ли утешая меня. «Видали-видали твои кульбиты», – произнес он мне. Какие кульбиты? Что он имел в виду? Уточнять я не стал. Забрал подписанное заявление, пожал руки известным мне преподавателям, присутствующим в кабинете декана, да и неизвестным тоже. И пошел в канцелярию.

Милая секретарша Анечка принесла из архива мое личное дело, и, не переставая улыбаться, кокетливо промолвила:

– Хорошо, что ты вернулся, Евгений! От большого спорта – большие разочарования.

– С чего это ты взяла, милая? Все идет по плану.

Анечка недоуменно посмотрела мне в след.

А я направился сначала к расписанию консультаций пятикурсников, затем в их лекционный зал. Как раз закончился перерыв, и студенты шумной толпой вывалились из аудитории: покурить, перекусить и обсудить последние новости.

Меня окружили знакомые ребята, спрашивали о теннисе, совсем ли я вернулся, буду ли восстанавливаться? Я отвечал просто, без высокомерия, в чем-то с ними советовался, о чем-то расспрашивал. Вспомнили моих однокурсников и общих преподавателей. Я немного рассказал о Парижском Чемпионате.

И вот на циферблате 11:47, и по коридору, запыхавшись, быстро идет Маша. Я застыл, как вкопанный: она была одета точно так же, как в том моем сне, накануне парижских неприятностей, когда пыталась меня остановить – джинсы и белая блузка! Даже красная сумочка с замочками в виде сердечек была у нее в руке. Бывают же такие совпадения! Или не совпадения?

Я видел, что она меня заметила, и вслух громко отметил ее красоту. В этот момент замолчали все. Но Машка, упрямая девчонка, на меня даже не взглянула!

Не помню, как вышло, что я поздно вечером оказался возле ее дома. Но почему-то был уверен, что увижу ее.