Я придумаю будущее. Любовь после любви

Короче, в то лето мы с ним мало виделись и мало общались.

Ушел в себя окончательно и Александр. Часто думая о его сложном решении, я смотрел на календарь, не только подсчитывая дни до Чемпионата, но и размышляя о последние днях моего друга на Родине, в СССР.

Лишившись Николая и Александра, лето 1986 года мы проводили с Давидом. Вернее, с ним и нашими девушками – Оксаной и Ниночкой. Мы вместе гуляли, больше посещали общественных культурных мероприятий, куда за полтора года ни разу не сходили, и не собрались бы никогда: театры, оперетта, премьеры кинофильмов. Все-таки женщины весьма обогащают мужской досуг.

После гуляний иногда разделялись на пары: по-очереди в съемной квартире девчонок оттачивали интимную сторону жизни. Не знаю, насколько серьезными были отношения у моего друга, но о свадьбе с Оксаной они разговаривали все чаще. Никаких конкретных дат пока не называлось, – думаю, это было связано с семьей Давида. Было еще совсем не понятно, получит ли он родительское благословение на брак с русской, точнее, украинской девушкой?

Что касается нас с Ниной, то, думаю, никто ни в кого не был пылко влюблен. Мы с удовольствием встречались, в том числе, наедине. Бывало, подшучивали друг над другом, баловались. В общем, хорошие были отношения. Но, прежде всего, мы оставались спортсменами, и у каждого из нас на ближайшие пять лет были свои собственные планы. Скорее всего, эту авантюру, чтобы мы с Ниночкой подружились, придумала Оксана и выгодно пристроила подружку в общество своего любимого. Было удобно и приятно проводить время вчетвером. Мы даже рискнули на совместный вояж к Черному морю в ту обещанную мне тренером неделю отдыха, выпросив у него еще два дня, предполагаемые на дорогу, поскольку ехать решили на одолженной у дяди Резо машине.

– Прости, дорогой, – говорил он Давиду, – «Волгу» дать не могу, самому нужна. А вот «Москвича» забирай, для племянника ничего не жалко!

«Москвичок», конечно, по дороге нервы нам немного подпортил своей древностью. Но мы справились. Вместо семи получилось шесть полноценных дней в чудесной бухточке под Гурзуфом в палатках, практически, как в кино «Три плюс два». Только Сундукова с нами не было.

Рассветы, закаты, рыбалка, купание нагишом, песни у костра, волейбол вместо тенниса, и милые утехи по ночам в палатках, обдуманно поставленных на разных концах нашего временного поселения. Кстати, Дато с Оксаной собирались в конце сентября в Грузию. Дело, видимо, все же шло к свадьбе. Было решено, что свидетелями у них, естественно, будем мы с Ниной, даже, если ради этого придется ехать в Тбилиси.

– Тем более, если в Тбилиси, – смеялась Ниночка.

Но об этом думать было пока рано. Все чаще я стал просыпаться по ночам от диких снов, в которых я пропускаю мяч за мячом. Или от снов, в которых Сашка Шмидт уходит с какими-то незнакомыми мне людьми. Потом оборачивается, и взгляд у него такой грустный и несчастный.

В августе оформили загранпаспорта, подали документы на визу, прослушали ни одну лекцию, организованную спецслужбами по идейно-политической стороне поездки: как вести себя в чуждой капиталистической стране; куда обратиться, если возникнет чрезвычайная ситуация. А также, о необходимости обязательно сообщить сотруднику КГБ, если кто-то из спортсменов будет проявлять прозападничекие настроения и инакомыслия. Нам, как под наркозом, внушался основной главный постулат: «Сбежать за рубеж к идеологическому противнику – это предательство! Это измена Родине!»

Перед отъездом я всего на один денечек съездил в родной город. Посидел с мамой, которая очень по мне скучала, встретился с отцом, съездил поблагодарить своего первого тренера и вдоволь расслабился с ребятами, теми, кто не уехал по распределению. Но таких было мало, потому что в городе был свой фармацевтический завод и завод «Химволокно», и большинство выпускников трудоустроились туда.

Собирались опять у Антона на даче, где был знаком каждый кирпичик, каждый кустик и каждый шампур. Пили за мои будущие победы, хотя, я изо всех сил сопротивлялся, говоря, что заранее за это никогда не пьют. Но никто не слушал, и все продолжали желать мне «показать этим французам».

– Мужики, – смеялся я, – да там ни одни французы, это же мировой чемпионат.

– Все равно, – кричал Тихон, – французам в первую очередь. Откуда у него такой шовинизм в отношении жителей Франции, мы так и не узнали.

Я предложил тост за наш выпуск в этом году. И спросил:

– Ну, что, орлы, а вы-то довольны? Как вам работается?

Ответы, совсем неожиданно для меня, были серьезные. Хотя поработать они успели всего лишь по два с небольшим месяца. Парни сразу заговорили о своих заводских проблемах: о сбыте, о недостаче, о браке, который не списывают, о несоблюдении техники безопасности, о тупом руководстве. Мне даже показалось, что мои успехи и проблемы – это всего лишь детские игры, а у них там настоящая мужская жизнь! Но я подключил философию, решив, что жизнь все и всех расставит по своим местам.

Неожиданно задержали визы. Тренеры нервничали больше нас, они прекрасно знали, что времени на тренировки получится меньше. Поэтому переживали за нас. Мы сидели на чемоданах на низком старте. Я заметил, чем ближе к вылету, тем больше уверенности появлялось во мне, тем меньше волнующих снов было по ночам. Если бы ни этот упрямый Шмидт, пожелавший великого воссоединения со своей семьей! Официально чемпионат должен был открыться двадцать седьмого октября. Значит, на третий день, двадцать девятого октября, он должен просить политического убежища. Отговаривать я его уже не собирался. Меня тревожило только то, что я обещал ему свою помощь. В чем она будет заключаться, я еще не знал, и, в тайне от самого себя, надеялся на чудо. Что Сашка в последний момент передумает!

Мы прилетели в Париж поздно вечером. Было какое-то резкое похолодание, шел дождь, слегка истерил ветер. Поэтому особенной красоты я не успел заметить. Серый город, скучная Сена. Наверное, спецслужбы нарочно сдвинули наш рейс на более позднее время, чтобы вечером мы никуда не разбрелись. Правда, экскурсия по Парижу запланирована все же была. Естественно, на арендованном автобусе, чтобы мы не отбивались друг от друга, и, особенно от наших осведомителей. Но это должно состояться завтра или послезавтра, после серии тренировок.

Поездка из аэропорта Орли до гостиницы в квартале Берси заняла не более тридцати минут. Мы даже не успели прослушать всех инструкций. Одноименный Дворец спорта располагался тут же, на левом берегу Сены, в двенадцатом округе Парижа, между Министерством финансов и красивейшим парком, носящим такое же название Берси, с ударением на последний слог. Говорили, что министры частенько ездят на работу на катере. Увидеть бы это зрелище – высадка министров на работу!

Стадион был открыт совсем недавно, пару лет назад, и его сразу облюбовали теннисисты, которые предпочитают корты закрытого типа с хардовым покрытием. Что ж, уже завтра мы это почувствуем сами! «И покажем этим французам», – вспомнил я слова своего однокурсника.

Меня посели в номере с Николаем, а Давид составил компанию Шмидту. «Слава Богу, – подумал я, – хоть высплюсь спокойно. – Не буду детали его побега слушать». Мы поужинали и разошлись по своим номерам. Настроение было, конечно, боевое, но шутить и разговаривать особенно не хотелось. Даже Дато не причмокивал языком, когда мимо проходили француженки.

Женщин, вообще, было мало. А из нашей делегации – все те же достопочтенные барышни: Жанна Александровна, доктор Черкашина Ирина и еще одна тренер, Маргарита Вячеславовна. В этой гостинице, в основном, селились спортсмены – мужчины, так же, как и мы, прилетевшие в первый раз на Чемпионат «Оупен Пари». Настроены все были доброжелательно, никаких выпадов в сторону советских спортсменов мы не ощущали. Все спокойно и по-деловому.

На следующий день была проведена жеребьевка, вывешена основное расписание Чемпионата. У меня в первые два дня соревнований, при хорошем раскладе, должно было быть четыре матча, а первым противником – достаточно известный португалец. Именно этот первый матч мне и запомнился больше всего. Был настолько безнадежный для меня первый сет, что тренер мой, Виктор Евгеньевич, в отчаянии махнул рукой и сел. Хотя до этого он стоял, даже бегал, подавал мне какие-то знаки и что-то кричал. И так меня это разозлило, что сыграл я в итоге 2:1 в свою пользу! Это была первая победа! Я сразу заявил о себе и своих возможностях!

Следующая победа получилась уже практически сама собой – я вошел в кураж! Меня поздравляли окружавшие меня спортсмены. И свои, и незнакомые.

«Неизвестный новичок из глубин мировой классификации одержал две блистательные победы», – слышалось от комментаторов. В общем, в первый день я отличился! А после второго уже было понятно, что я прохожу в 1/8 финала. И это было очень перспективно. Я был удовлетворен собой. Впереди были еще пять дней соревнований.

Мы посидели с парнями в местном баре, поделились первыми впечатлениями. Уйти далеко от гостиницы или тренировочного центра нам не разрешали. Повсюду шныряли наши сопровождающие. О каждом шаге, о каждом разговоре было известно в стране в тот же час, а, может быть, даже в ту же минуту. Может быть, их опасения были и не напрасными, потому что пару раз возле гостиницы я видел подозрительных личностей, которые так и вертелись возле советских спортсменов. В руках у них были, по-видимому, бумажки с телефонами иммиграционных служб. Удивительным было то, что великих спортсменов среди нашей Сборной еще не было, но желание кого-нибудь переманить все равно не покидало западные спецслужбы. Наверное, в идеологической борьбе я ничего не понимал.

А вот экскурсия мне понравилась, хотя мы выходили из автобуса всего на несколько минут, только, чтобы сфотографироваться. Но даже через окна нашего «Икаруса» мне удалось почувствовать, что каждая улочка, каждый дворик пропитан чарующей французской романтикой, особенным шармом и гордостью. Недаром Париж всегда привлекал художников и поэтов, музыкантов и писателей. И безумно счастливых влюбленных всех времен и народов!

Мы увидели знаменитые символы Франции: Эйфелеву башню, Наполеоновскую Триумфальную арку и, полные величия, Елисейские поля. Оставили свой след возле восхитительного собора Нотр-Дам де Пари и на широкой многоярусной лестнице, ведущей с вершины Монмартра. Но больше всего меня поразили люди: медлительные, спокойные, очень приветливые. Со всех сторон только и слышалось «бонжур, мадам» и «бонжур, месье». Они неторопливо ходили по улицам родного города, выгуливая маленьких собачек, сидели за нарядными столиками в бесконечной череде кафе и ресторанов прямо на улицах. Девушки подолгу что-то обсуждали, стоя у витрин магазинов и обсуждая манекенов в изысканных нарядах, а мужчины небрежно облокачивались о свои дорогие яркие машины и придирчиво разглядывали проходящих женщин, причем, всех возрастов.

Когда я в очередной раз вместе со всеми вышел для фотосессии из автобуса, а было это на смотровой площадке перед Эйфелевой башней, ко мне вдруг подошла Ирина и попросила:

– Жень, давай вместе сфотографируемся.

Я обнял ее, подозвав Давида на помощь. И получилась очень неплохая фотография. Практически, влюбленная пара. Париж как-то неуловимо призывал к любви, к романтике, к поэзии и цветам. И все это непременно должно разбавляться кофе, ароматом которого пропахла даже набережная реки Сена.

Обо всех впечатлениях мы с ребятами и разговаривали во второй вечер после открытия Чемпионата. Сетовали, что не было возможности купить сувениры и хоть что-то из вещей. Досмотр спортсменов у нас на таможне оставался пристрастным, но для себя импортные товары провезти было можно.

– Рядом с гостиницей, между двумя станциями метро, есть неплохой торговый центр, там все есть, – уверенно сказал Николаша. – Минут десять пешком. Давайте завтра вечером сходим.

С его предложением согласились все.

Сидеть сегодня решили недолго. Пиво и кофе оставили на потом, а чокались бокалами с газировкой и соком. Тосты были за нашу команду, за дружбу, за женщин.

– А давайте за нашу Родину, – вдруг слишком пафосно произнес Шмидт, да еще и встал. Я похолодел. Ребята, конечно, тост его поддержали, кто-то даже тихонько начал первые строки гимна напевать «Союз нерушимый…», а вот Николай очень подозрительно посмотрел сначала на меня, потом на Сашку. Или мне показалось?

После этого, сидевший за соседним столом Виктор Евгеньевич, менее торжественно закрыл наше собрание и разогнал всех по номерам. Мы с Александром переглянулись и вышли на веранду. Она была просторная, без диванов и кресел. По периметру очень оригинально были расставлены большие напольные вазы с осенними цветами. Свежий ветер трепал наши волосы и заглушал слова. «Для шпионских переговоров – самое лучшее место», – подумал я про себя, а вслух произнес:

– Ну, что, ты не передумал? Завтра отчаливаешь?

После майского разговора на водохранилище мы ни разу не говорили на эту тему. Сашка ответил, не задумываясь:

– Да. Брат будет ждать меня на станции метро. Не Берси, а чуть дальше – на Кур-Сент-Эмильон, как раз рядом с супермаркетом. Давай держаться вместе. Зайдем в магазин, а оттуда я как-нибудь скроюсь. Надзиратель наш тоже, наверное, отовариваться будет. Но, думаю, он там не один будет. Нас пасут. И конкретно. Главное, если к тебе вдруг потом подойдут и спросят, где я? Ты должен направить их в другую сторону. Мне нужно будет буквально десять минут.

– Ты же меня подставляешь?

– Жень, никто и никогда не докажет, что ты что-то знал. Мы друзья, мы просто вместе шли. На твоем месте мог быть и Давид, и Николай. И любой другой парень из сборной. Ведь так?

У меня не было для него слов. Я не знал, что еще ему можно сказать?

– Только десять минут, – повторил Александр. – Прикрой, пожалуйста.

Мы молча поднялись на лифте на двенадцатый этаж и отправились по номерам. Руки почему-то я ему не подал.

А ночью мне неожиданно приснилась Мария Агеева. Она подбежала ко мне очень взволнованная и, задыхающимся от быстрого бега голосом, прошептала: «Евгений, не нужно!»

– Что? Что не нужно? – спрашивал я.

– Ничего, – вдруг ответила она, – уже поздно. – И медленно, не оглядываясь, пошла прочь. Между прочим, к Эйфелевой башне, вдоль моста, мимо смотровой площадки, на которой я вчера фотографировался с Ириной.

«Мое сердце жаждет любви, – решил я. – А, может быть, девочка Маша тоже меня вспоминает»? Во сне она была очень красивая: в белоснежной блузке, голубых джинсах и с ярко-красной сумкой с золотыми замочками в виде сердечек. Я очень явственно запомнил эти сердечки, сверкающие на солнце.

Третий день чемпионата я немного завалил. Все же преступное предприятие Шмидта на меня подсознательно действовало. Я остался в одной восьмой, и на следующий день был уверен, что войду в четвертьфинал. Пока все спортсмены будут ошарашены мотивами Сашкиного поступка, – все-таки не рядовой случай, – я «под шумок» всех, кого нужно, обставлю. Для меня-то его побег новостью не будет! Главное, чтобы все прошло гладко и правдоподобно.

Вечером мы с ребятами отправились в торговый центр. Дорога заняла совсем немного времени, и была бы скучной, потому что шли мы по обычной, ничем не привлекательной улице с частными домами. Но парни прямо возле гостиницы увидели на земле в пожухлой траве теннисный мячик. Как он сюда попал, было известно, но маленький тугой шарик скрасил нам путь. Мы, как дети, пасовали его, естественно, ногами, друг другу, стараясь, чтобы не упустить на дорогу. Талантливый человек талантлив во всем!

– Может, на Чемпионат мира по футболу потом махнем? – пошутил Дато.

– Первый класс, вторая четверть, – съехидничала Жанна, которая вместе с Маргаритой тоже увязалась с нами. Ирины, почему-то не было.

В магазине далеко друг от друга мы не отходили, советовались в выборе джинсов, французских духов и мелких сувениров. Сашка, оглядевшись по сторонам, тоже совершал какие-то покупки. Мне казалось, что он не соображает, что делает. Ведь собирался же уходить налегке! Или от изобилия голова поехала? В его пакете уже были джинсы, куртка, электробритва, мужской парфюм. Потом он зачем-то купил шарф, красивый пушистый, из альпака. Я купил только духи для мамы и джинсы для себя.

Расплатившись, мы стояли в холле, ожидая других, а Шмидт одновременно пытался сориентироваться в выходах торгового центра. Потом, Саша вдруг толкнул меня локтем и кивнул на туалет, обозначенный буквами WC . Зашли. Он, весь нервный и взмокший, говорит:

– Слушай, по-моему, два мужика, что на нас смотрели, – из Москвы. Они были на последней лекции по безопасности, когда мы бумаги подписывали.

– Да, не придумывай, – успокоил я его. – Откуда им здесь быть?

– Жень, положи все мое барахло в свою сумку – не буду ничего брать. Я первым сейчас выйду и пойду к правому выходу. Если что, скажешь, что я на лифте на второй этаж поднялся – купить спортивный костюм. Пока подождете, пока поищите, время и пройдет.

Мы обнялись. Но выйти он никуда не успел. Потому что в туалет вломились сразу четыре человека. И тех двух из Москвы я сразу узнал.

«Ошибка резидента», – почему-то всплыло в сознании. – Кто нас сдал? Что будет Сашке? Не затронет ли эта история меня? Но еще раньше я однозначно для себя решил, в случае его провала, ни в чем не сознаваться! На первый взгляд все реально: откуда мне знать, что в голове у Шмидта? Какие планы? Просто случайно оказался рядом.

Я еще не осознавал той ситуации, куда влип по милости своего друга. Упирающегося Сашку вывели в коридор. Ребята потом рассказывали, что он вырвался и пытался убежать, махал своему брату, спешащему ему навстречу. Это, конечно, было его ошибкой.

Больше я Шмидта никогда не видел.

Один из оставшихся в помещении соотечественников обратился ко мне:

– Сумка Ваша? Берите. Выходим.

Парни из Сборной в недоумении следили за нашими передвижениями. Нас посадили в разные машины, и допрашивать повезли, как я понимаю, тоже в разные номера. Сколько же их здесь было зарезервировано, этих номеров, для наблюдателей?

Со мной беседовали трое. На протяжении, наверное, пяти часов. Это были и угрозы, и просьбы, и шантаж, и деловые предложения. Я не знаю, как бы я себя повел, если бы они с самого начала вели честную игру, а то одни уловки, хитрости, и, притянутые «за уши» факты.

Пожилой седой подполковник, как только мы зашли в номер и расселись согласно рангам и их удобству разглядывания меня со всех сторон, наглым утверждающим тоном заявил, что я хотел остаться во Франции вместе со своим инакомыслящим дружком Шмидтом! Недаром в моей сумке столько личных вещей.

От такой наглости, не то, что адвоката потребуешь, Всевышнего в свидетели попросишь явиться. И он, Бог, слава Ему, меня не забыл: через час препирательств, сверки фактов и свидетельских показаний, эти обвинения с меня были сняты. Видимо, это была инсценировка – напугать меня, чтобы я, расслабившись, дал показания против Александра.

И на повестку дня уже «под протокол» вышел другой пункт этой же статьи №64 УК РСФСР – о пособничестве изменнику Родины. Поэтому следующие три с половиной часа мы о этом и вели беседу всеми выше названными способами. Я категорически стоял на своем: «О замыслах Шмидта мне ничего не известно! Мы дружили вчетвером».

И периодически добавлял: «Это провокация: как против меня, так и против него. Решили убрать сильных спортсменов с Чемпионата!»

Я был достаточно спокоен. Говорил, глядя прямо в глаза старшему по званию. Вернее, не говорил, а постоянно повторял одно и то же. Только раз сжалось сердце, уже в самом конце разговора, когда тот, кто представился мне подполковником Миркиным, пренебрежительно сказал:

– Ваш вчерашний разговор с Александром Шмидтом на веранде был услышан бдительными гражданами. Хорошо, что вовремя. И мы успели не позволить вам осрамить имя нашей Родины и честь советского спортсмена!

«Вот Николай стукач! Еще другом назывался! Убью!» – подумал я и вслух произнес:

– Попрошу очную ставку: кто и что слышал? Мы, действительно, выходили с Александром на веранду, полюбоваться стадионом – уж очень он напоминает гору.

– Будет Вам очная ставка, – пообещал седой. И обращаясь к подчиненным, добавил: «Все. Уводите. Пусть собирает вещи. Для него соревнования закончились!»

В сопровождении белобрысого парня Степана, который был с нами с самого первого дня поездки, мы спустились на мой этаж. Он заглянул в номер, и, увидев, там Николая, сказал ему:

– Хорошо, что ты здесь. Пусть этот, – он кивнул в мою сторону, – собирается, я зайду за ним через пятнадцать минут. Только дверь запру снаружи, чтобы не сбежал.

Как только повернулся в замке ключ, и затихли шаги моего сопровождающего, я набросился на Николая:

– Ах, ты, Иуда! Как только тебя земля носит, – кричал я, избивая его. Ел-пил из одной тарелки, в глаза, юродивый, заглядывал! Другом себя называл!

Если честно, я никогда не умел драться. Просто я всегда был выше сверстников, и никто ко мне обычно не приставал. Дрался я только однажды, лет в семь-восемь, когда старшие ребята разломали из зависти мой новенький велосипед. Я накинулся на них с такой силой и злостью, держа в руках руль от велика, что взрослые еле оттащили меня от них. И досталось пацанам тогда серьезно: все в травмпункт ездили раны залечивать. А причина моего бешенства была в несправедливости!

То же испытывал я и сейчас! Ну, почему? Почему? Если он все знал, почему не помог убедить друга не делать этого шага? Почему главным для него оказалось – вовремя настучать?

Николай пытался что-то сказать, практически не защищаясь, но я не останавливался и не слушал его. На мой крик прибежали Степан и Ирина, и еле оттащили меня. На Николашу было страшно смотреть – он был весь в крови. По-моему, я сломал, ему нос. Но мне не было его жалко.

Измазанными руками я собирал свои вещи, пока Ира перевязывала моего теперь уже бывшего друга. Потом повернулась ко мне:

– Давай руки обработаю, – а затем, низко склонившись над ними, еле слышно сказала, – это не он. На тебя Жанна донесла. Сказала, что вы со Шмидтом задумали побег. Ты под раздачу бы не попал, если бы ни ее донос. Следили только за Сашкой. Давно. Я не знаю, в курсе ли был Николай.

Ах, вот оно что! Месть тренера догнала меня спустя полгода. Что ж, как говорится, это блюдо должно подаваться холодным. Чемпионаты, и, по всей вероятности, спорт – для меня закончились!

В Москве все то время, что продолжались допросы, я находился в следственном изоляторе. Не очень элитное место. Но со стороны сокамерников, по крайней мере, прессинга не было. Его хватало на допросах.

Прилетели наши спортсмены с Чемпионата. Их вызывали по одному в качестве свидетелей. Судя по нарастающей недоброжелательности следователя, ребята говорили обо мне хорошо. Да потом еще пришла положительная характеристика от главного тренера нашей Сборной. Всеобщее мнение было однозначное: «Не мог Макаров помогать Шмидту в его желании остаться на Западе! Шмидт всегда темной лошадкой был! А Макаров – свой, простой, советский. И к маме очень привязан».

И вот настал светлый час и последний козырь – Жанна Александровна. Не знаю, какие она раньше давала показания, но очная ставка решила все. Когда меня привели, она уже сидела в кабинете, в ее глазах замелькали злорадные огоньки, едва она меня увидела. Она торжествовала.

Думаю, что там, в отеле, все было следующим образом. Ее удивил последний тост Шмидта о Родине, никогда до этого особенным патриотизмом не отличавшегося. Может, увидела наши взгляды и то, что мы уединились на веранде. Рядом ее однозначно быть не могло – одни цветочные вазы стояли вокруг.

Следователю она рассказывала, конечно, полную ересь о том, как на ее глазах зрело наше антисоветское решение, как она слышала прозападную пропаганду из моих уст. Выслушав ее, подполковник кивнул и спросил у меня, есть ли вопросы к свидетелю?

– Да, – твердо ответил я. – Есть один вопрос и несколько комментариев.

– Говорите, – кивнул тот.

– Скажите, Жанна Александровна, а кто еще слышал о моих антисоветских разговорах в Москве и о конкретных намерениях остаться в Париже?

– Не знаю, – вызывающе ответила она. – Нужно поспрашивать. Наверняка, слышали!

Тогда я объяснил следователю о предвзятом ко мне отношении тренера Гончаренко Ж.А. с конца 1985 года, когда ее бывшего любовника Григория Анненкова ни за что выгнали из Сборной, а я в течение полугода категорически отказывался занять его место в ее постели.

– Это, – завершил я свою унизительную тираду, – могут подтвердить десятки человек. – Поэтому все, рассказанное этой женщиной, – ложь от начала и до конца. Сочинив донос, она хотела мне таким образом отомстить. И запутать следствие.

Думаю, что Жанетта не ждала такого ответа. Что ж, спорт – есть, спорт. В данном случае получился бокс. Нокаут.

Отпустили меня еще через два дня. Но, предварительно, собирались передать дело в другие органы правопорядка. Мне вменялась спекуляция (в сумке было много иностранных вещей – мои и Сашкины – те, которые он мне отдал в туалете). И, кроме того, я должен был ответить за жестокое избиение Николая.