Я придумаю будущее. Любовь после любви

Мы всегда много спорили, потому что категорически не совпадали во мнениях, пару раз даже дрались. Но недолго. Так, чтобы пар выпустить. Он меня называл «баловнем судьбы», а я его «неуверенным интеллигентиком». Хотя он сильно изменился, с тех пор, как женился второй раз на своей обожаемой Люси из Германии.

К сожалению, он оказался пророком в наших с Машей отношениях:

– Говорю тебе, Женька, это добром не закончится. Вы ведете себя, как ненормальные уже который год. Это энергетическая перегрузка. Когда-нибудь все это рванет!

– Не каркай.

– Это не я. Это закон Ньютона. Кажется.

И все же его слова сбылись. Но он искренне мне сочувствовал и пытался помочь вернуться к жизни. Всеми возможными способами. Однажды даже двух элитных проституток притащил на эту дачу, чтобы меня подбодрить. И оставил меня с ними наедине до утра. Это тогда обошлось ему «в копеечку».

Вот и сейчас Антон колдовал над своим шашлыком, а сам в мою сторону поглядывал, отпустило меня или нет? Машкины письма, по-моему, снесли ему крышу. Вернее, даже ни столько ее письма, сколько мое к этому отношение. Я открылся ему, что тоже устно ей отвечал. И это его добило окончательно!

Вообще, все присутствующие сегодня друзья, мне очень дороги. В равной степени, я бросался на помощь к любому из них, если это требовалось. И это было взаимно. Мы передавали друг другу блатные связи в ЖКХ, в больницах, в паспортно-визовой службе и прочих государственных институтах власти. Одалживали друг другу деньги, пристраивали на работу многочисленных родственников, с кем-то ездили отдыхать, собираясь семьями. Начали помогать хоронить родителей. К горькому сожалению.

Я посмотрел на них. Конечно, все изменились. Особенно, девчонки за последние два-три года. Из-за своих, наверное, физиологических особенностей, набрали с десяток лишних килограммов и постарели как-то резко и сразу. Парни еще ничего, хотя кто-то полысел, кто-то поседел, а некоторые – тоже заметно потолстели. Но в каждом из них я видел тех, молодых и красивых друзей своей ушедшей молодости. Я заметил, что с ними можно встречаться хоть раз в три года. А при встрече разговор продолжается так, как будто только вчера закончился: с того же слова, с той же буквы. Не нужно притворяться и пыжиться – все знают тебя, как облупленного. Это и было здорово!

Подошел Антон, присел рядом и тихонько спросил:

– У тебя на Наташку виды? Она глаз с тебя не сводит!

– Да, ну! Ты придумываешь. Я не заметил.

– А я заметил. Хочу попросить тебя… Оставь ее мне на эту неделю.

– Опа! Хороший левак укрепляет брак? – пошутил я. – А как же Люси? И твои нравы?

– Нравы с годами меняются. Люси я люблю. Но, понимаешь, она как-то давит на меня периодически. А хочется иногда тепла. Простого и человеческого. Хочешь скажу, пока я пьяный? Вам с Машей все завидовали! Все! Осуждали и завидовали! Вы так смотрели друг на друга, что хотелось хоть на минуту, хоть на мгновение испытать подобные чувства!

– Чувак, не береди раны. Я только успокоился. А насчет Натальи… – Я хлопнул друга по плечу, – я, думаю, что она просто хочет со мной поговорить. Впрочем, как и я с ней. У нас с ней на двоих – одно общее горе, которое нас и объединяет.

Мы вернулись к столу, где Михаил продолжал свои концертные выступления. На этот раз я успел услышать окончание свежей истории о его отдыхе в Турции, откуда он недавно прилетел. Это было видно по его средиземноморскому оттенку загара.

Я понял, что у них в номере отеля, где они отдыхали, что-то случилось с сантехникой. Жена с дочкой ушли на пляж, а ему, естественно, поручили во всем разобраться. Он вышел из душа, замотанный полотенцем, уселся в удобное кресло с баночкой пива и позвонил на ресепшн. Английский язык, конечно, со времен школьной скамьи, им не обновлялся. Но слово «boy», видимо, прозвучало, и нашло теплый отклик в душе портье. Через несколько минут в номер постучали. Михаил крикнул по-русски: «Заходи» и продолжил смотреть первый канал – единственный российский канал, представленный в отеле.

Мы все уже хохотали в предвкушении финала.

Мишка продолжил:

– Поднимаю глаза. Стоит загорелый турок в черных выглаженных брюках, в белоснежной легкой рубашке, расстегнутой практически до пояса. Волосы напомажены, а на груди, среди буйной растительности, капли аромомасел, изображающие пот. От нетерпения, как бы. Я так с банкой пива в руке и застыл, не зная, что сказать. Парень, видимо, решив, что сразил меня своей красотой наповал, перешел к решительным действиям. А, именно, с загадочным взглядом начал разматывать на мне полотенце!

Когда мы перестали смеяться, Серега спросил:

– Чем же все закончилось?

– Сначала я, голый, гнал его по коридору полотенцем вплоть до лестницы. А потом от хозяина отеля нам прислали Мартини и фрукты. Мартини, правда, турецкого производства, но все же приятно.

– Мишка, ты по-прежнему притягиваешь к себе все нелепые случаи. Я до сих пор вспоминаю, как тебе вместо «Технологии» выдали в библиотеке «Пособие по борьбе с импотенцией», – обняла и чмокнула его в щеку Наталья.

– Эх, зря не взял. Сейчас пригодилось бы, – схохмил Миша, и мы снова засмеялись.

Доели шашлык и печеную картошку. Сели вокруг Сережки, нашего музыканта, который без гитары на подобные мероприятия, не приходил. Он чуть настроил инструмент, и сразу над всеми дачными участками понеслись песни нашей молодости: «Мы себе давали слово, не сходить с пути прямого…» И еще громче – все вместе: «Вот! Новый поворот! Что он нам несет? Пропасть или взлет? Омут или брод?…»

Я предложил Наталье прогуляться. Взял ее под руку, уловив вопрошающий взгляд Антона. Чуть заметно, отрицательно покачал другу головой, и мы с Наткой вышли за калитку. Было уже не жарко, комфортно. Тем более, что комаров в этом году было не очень много. Не приходилось каждую минуту хлопать себя по разным частям тела с последующим методичным расчесыванием мест укусов.

Через небольшую посадку вышли к искусственному озеру, на другой стороне которого, серым монументом советской постройки, маячила психбольница.

– Привет, психушка. Давно не виделись, – проговорила Наташа. – Жень, давай тут посидим.

И мы уселись на спиленное дерево. На таком же я сидел когда-то с Машей возле ее дома, в первый день своего возвращения из Москвы. И с Александром Шмидтом на водохранилище, когда тот решился доверить мне свои политические решения. Не думал я, что разговор с Наткой тоже будет значимым, и посеет в моей, и без того мятежной душе, новую череду мыслей и метаний.

– Ты часто вспоминаешь Машу? – спросила она, тряхнув, как в молодости, своими рыжеватыми волосами.

– Часто.

– Знаешь, мне иногда кажется, что она жива.

– Это объяснимо, – я старался быть спокойным. – Ты очень любила ее, и до сих пор скучаешь.

– Да. Скучаю. Но, знаешь, я кое-то от тебя скрыла.

– Ты же клялась мне, что был всего лишь один звонок от Анатолия, рассказавшем тебе о смерти Маши. Ты что-то утаила?

– Да нет! Тогда я сообщила тебе все, что знала сама. Речь о настоящем.

– Нат, не тяни, а, – взмолился я. – Меня и так второй день накрывает!

Она продолжила:

– Когда от нас четыре года назад ушел Лешик, Алена, наша дочь, сильно заболела. Помнишь, вы собирали нам деньги на консультацию в Израиле?

Я кивнул. Было такое, действительно. Но потом никаких плохих вестей не было, и само собой в голове решилось, что все нормально.

– Ей нужна была дорогостоящая операция. Очень дорогостоящая. Таких денег вы собрать бы не смогли. Поэтому я и не просила. Мы вернулись в Россию, я оценивала движимое и недвижимое имущество. Лешка обещал продать машину. Но этого все равно было мало! И, когда совсем опустились руки, мне позвонили из европейского банка, филиал которого был только в Питере, и сказали, что на мое имя открыт счет, и на него поступила необходимая сумма. Тогда я была озадачена только здоровьем дочери, сняла деньги и отвезла Алену на операцию. Слава Богу, что все закончилось хорошо!

Откуда поступили деньги, я начала размышлять чуть позже. Если честно, думала на одного знакомого миллионера, что это его жест доброй воли. Имел он ко мне когда-то пылкие чувства, да я не ответила. Дура, кстати. Но он при встрече сказал, что ничего не перечислял. Врал, не врал? Не знаю… И я поехала в Питер. В банк.

– Как я когда-то, когда искал Марию, – вставил я.

– Я помню. Антон рассказывал, как из КПЗ тебя забирал за хулиганство. Так вот. В банке мне сказали, что деньги поступили из Испанского частного фонда помощи больным редкими орфанными заболеваниями. Я не могла понять, почему именно нам они помогли, и долго переписывалась с этим фондом, но все равно все было непонятно. Они отписывались стандартными фразами. Пока, наконец, полтора месяца назад не попала в Мадрид. Нашла этот фонд – он, действительно, существует. Поговорила с его председателем. Тот меня уверил, что все оформлено юридически законно, через нотариуса, и, если мадам его в чем-то подозревает, он может показать документы! А что именно оформлено, я не смогла у него добиться. Он улыбался и кланялся, как марионетка.

Может, это все-таки миллионер мой знакомый деньги перечислил, Жень?

Только я вот что подумала: вдруг это Машка? Что она жива! Ведь она крестная моей дочери. Узнала и помогла анонимно. Мысли меня одолели. Не сплю целый месяц. Поэтому я и увязалась с Мишаней к тебе. Помоги мне, пожалуйста. Я схожу с ума! Скажи мне, что это не Маша! Ведь она не объявлялась, не звонила?

Я почему-то начал хохотать и нести чушь – какая-то необъяснимая реакция случилась со мной:

– Знаешь, в том обезьяннике в Питере, тогда, в две тысяча четвертом году, я подружился со славным бандитом Печеным. Нас с ним когда-то подставила одна и та же тетка!

Натка смотрела на меня, а я продолжал смеяться. Хотел остановиться, но не мог, пока она не спихнула меня на землю, а потом села рядом и обняла.

– Не переживай, моя хорошая, – таинственно прошептал я ей. – Давай, поплывем с тобой на тот берег. И нас там вылечат. И тебя. И меня. Как в кино!

«И всё же с болью в горле мы тех сегодня вспомним,

      Чьи имена, как раны, на сердце запеклись,

      Мечтами их и песнями мы каждый вздох наполним.

      Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!» – доносились с Антохиной дачи слова известной песни Олега Митяева.

Из письма Марии (31 декабря 2007 г.)

Привет, мой милый! Давно не говорила тебе, что люблю тебя – бесконечно и искренне! Говорю снова и снова: «Женька! Люблю тебя! Люблю-ю-ю!»

С наступающим Новым годом тебя, твою семью, друзей и близких!

Как бы хотелось сейчас хоть на пять минут попасть в твою нелепую квартирку на Майском бульваре… Открываю дверь, а на пороге – ты! С шампанским и мандаринами. Начинаем целоваться прямо у входа, и мне кажется, что на миг мы отрываемся от земли и куда-то летим… Мандаринами усеян весь коридор: один из них попал в мой ботиночек; другой – пристроился на комнатном тапке вместо помпона.

Твои руки вокруг меня. Везде. Ты – многорукая Богиня Кали. Нет, по-моему, она злая! Ты – многорукий Барс, который забирает мою Душу себе. И мне это так приятно.

Мы пьем шампанское с тропическими фруктами и слушаем трескучую пластинку рок-оперы «Юнона и Авось» на старом проигрывателе, который не успела выбросить моя мама. Мы разговариваем о графе Николае Резанове и юной Кончите. Об их Любви и Смерти. Что-то я смерть написала с большой буквы? Не так уж она и сильна, как оказалось.

Ты называешь меня «маленькая моя», и это так мило. Хотя, казалось бы, какая я маленькая? Я излишне сентиментальная барышня средних лет. Но так здорово это слышать, утыкаясь носом тебе в плечо. Вдыхаю твой запах. Родной. Слишком родной.

Целую тебя, любимый. Счастливого Нового года. Люблю.

Твоя маленькая Росомаха. Маленькая-маленькая.

P.S. У меня все хорошо: работа, забота… Жду Нового года, и, как всегда, Чудес!

P.P.S. Ты помнишь рассказ Джека Лондона «Когда Боги смеются»… Мы обманули их? Как думаешь?

Евгений. Поиски Марии (март-апрель 2004 г.)

Те три месяца, после того, как мы с Машей расстались, я помню плохо. Я постоянно думал о ней, мысленно разговаривал, и ни с кем не хотел общаться. Перед глазами все время стояло ее лицо, я чувствовал прикосновение ее рук, ощущал ее аромат, в голове звучал ее голос: «Барсик, я люблю тебя!»

Ко мне переехала из Москвы семья. В связи с их приездом завод предоставил нам шикарную трехкомнатную квартиру, обставленную недорогой, но совершенно новой мебелью.

Я объяснился с Ириной, заверил, что мои отношения с другой женщиной, остались в прошлом, и, что самое главное сейчас – помочь дочери реабилитироваться после испытанного ею потрясения. Ирина, забрав Катю прямо из больницы, привезла ее из Москвы в мой родной город. Нужно было сменить обстановку. Мне бы уделить Катьке внимание, а я сам такой же, как она – серый и прозрачный. Выгоревший. Я сажал дочь в машину, и мы постоянно куда-нибудь уезжали. Могли часами ехать и не разговаривать. Ни ей, ни мне разговоры тогда были не нужны. Заходили в придорожные кафе, пили невкусный кофе с холодными пирожками. Она прижималась ко мне: «Папулечка…», а я только шептал ей в ответ: «Ничего, Катюша. Все будет хорошо! Все уже хорошо!»

Постепенно девочка начала оттаивать. Познакомилась в школе с новыми подругами. Стала ходить с ними на каток и в кино. Согласилась на репетиторов, чтобы хорошо закончить девятый класс. Мы с женой перевели дух, а я, осознав, что моему ребенку ничего больше не угрожает, еще глубже погрузился в депрессию.

До жути, до внутренней дрожи хотелось увидеть Машу, сжать ее в своих объятьях и никогда больше не отпускать! Я тысячу раз в телефоне находил ее имя, гладил номер, но кнопку «вызова» так ни разу и не нажал. Только один раз смог написать грустное sms-сообщение, но оно осталось без ответа. Распечатал, наверное, две сотни ее фотографий. И по пол-дня сидел на работе, постоянно их перебирая. Или, закрывшись в кабинете, смотрел одни и те же короткие видео, чтобы не забыть ее голос.

Через три месяца не стало легче. Нисколько. Стало, наоборот, еще хуже и безнадежнее. Я смотрел вглубь себя и не видел ничего. Только пустоту. Вакуум.

А семнадцатого марта на мой электронный адрес пришло первое Машкино сообщение: «Если ты получил это письмо, значит, меня уже нет».

Как я ни умер сразу, я не знаю. Вызвали «Скорую помощь»: «Кардиограмма… пульс 120… давление 180… магнезия… прединфарктное состояние». Все слова проходили как-будто сквозь меня. Явственно я себя ощутил только в больнице под капельницей. Рядом ворочался и кряхтел какой-то дед, рядом сидела санитарка.

Я попросил ее позвать врача.

– Мне нужно уйти, – решительно объявил я ему, когда тот переступил порог нашей палаты.

Молодой худощавый доктор в бело-зеленом хирургическом костюме спокойно произнес:

– Евгений Александрович, я бы Вам рекомендовал недельку побыть под нашим наблюдением.

– Я хочу уйти. Это мое право. Мне его дает Конституция моей страны, – я начал нести какую-то чушь.

– Давайте дождемся Вашу жену. Она обещала подъехать в течение часа.

– Неси бумаги, доктор. Я подпишу отказ от лечения!

Вызвал такси и приехал к маме, купив по дороге коньяка. Лег на свой старый диван, на котором спал до отъезда в Москву, попросил ее, чтобы не пускала Ирину, и забылся.

Мама, узнав причину, ни о чем больше не расспрашивала. Так и просидела со мной почти неделю. Поила травяными отварами и куриным бульоном, когда я просыпался, и тихонько гладила, как в детстве. Появлялся Антон, приносил коньяк. Садился рядом, молча выпивал пару стопок и уходил. Два раза заходила дочка. Я заверил ее, что так нужно, что я вернусь домой через пару дней. И просил ее не расстраиваться самой и беречь маму. Но жену я видеть не мог: скрывать боль было бы просто невыносимо!

Двадцать четвертого марта я смог встать. Посмотрел на себя в зеркало, когда брился, и ужаснулся! На меня смотрел совершенно чужой человек – с отекшим лицом и бездонными пустыми глазами.

Алексей, Наткин муж, сразу меня не узнал, когда открыл дверь своей квартиры:

– Вы к кому?

– Алексей Николаевич, я Женя Макаров. Мне нужно поговорить с Вашей женой.

Он отошел в сторону и жестом показал на дверь спальни. Я зашел. Наталья сидела в кресле перед беззвучно работающим телевизором, а рядом сидела ее дочка Алена и держала на руках поднос с чаем и бутербродами.

– Не ест ничего, – прокомментировал ситуацию Леша. – Может, ты на нее повлияешь?

– Выйдете, пожалуйста, я попробую.

Попробовал, называется! Как только они вышли, Наталья вскочила из кресла и бросилась на меня с кулаками:

– Это все из-за тебя! Откуда ты только взялся со своей любовью?

Я спросил:

– Наташа, как это случилось?

– Не знаю! Не знаю я!

Пришла моя очередь психовать. Я схватил ее за плечи, встряхнул пару раз:

– Как и когда умерла Мария? Говори. – И уже спокойнее добавил. – Пожалуйста.

Она прильнула ко мне и заплакала. По-моему, я тоже.

В дверь заглянул Лешик, но я махнул на него рукой.

– Натка, когда ты видела Машу в последний раз? И откуда ты узнала?

Хлюпая носом, она начала рассказывать:

– Весь декабрь, после вашего расставания, я ее выхаживала. Она не могла даже разговаривать поначалу, силилась сказать что-то, но не получалось. Целыми днями плакала. Девчонка знакомая, невролог, осмотрела ее, назначила какие-то капельницы для мозговой циркуляции. И выписала рецепт на сильнодействующий препарат. Сказала, что поможет. И, действительно, потихоньку Машка ожила.

Потом мы много разговаривали с ней обо всем. Мама переживала, но не вмешивалась. Приезжал ее Анатолий, привозил продукты.

А после Нового года Мария неожиданно позвонила с вокзала и объявила, что они уезжают в Санкт-Петербург втроем, с Толиком и с мамой. Риэлторы будут заниматься продажей двух квартир и маминой дачи. А, как будут готовы бумаги, их семья покинет Россию. Добавила, что у нее все хорошо, и, что она объявится, как только сможет.

– И что?

– Через два месяца, тринадцатого марта, позвонил ее муж, сказал, что Мария умерла и положил трубку. Номер не определился, так что перезвонить я не смогла. Вот взяла отпуск без содержания и сижу с тех пор дома. Никак не могу собрать себя в кучку.

Я сел в кресло и обхватил голову руками.

– Жень, а ты откуда узнал? – спросила Натка.

– Она прислала мне письмо семнадцатого марта.

– Как так?

– Там было написано, что, если я его получу, значит, ее больше нет! Про то, что она обещала мне писать письма, я Наташе не сказал, потому что сам в это плохо верил тогда. – Значит, Машки не стало тринадцатого. Или раньше, если Сергеев позвонил не сразу.

– Значит, так.

– Как бы его найти? А ты не знаешь, где его родители?

– Они где-то на Севере живут уже давно. Сразу после их свадьбы уехали, а молодоженам квартиру оставили, в которой те потом лет семь жили, пока Сергеев своими компьютерами не начал заниматься. Родители каждый год обещали вернуться, но так и застряли то ли в Мурманске, то ли в Архангельске. Толик за них очень переживал.

Я выглянул в коридор и попросил у Аленки листок и ручку.

– Садись ешь, – приказал Наташе, а я буду писать план действий. Ты что-нибудь поможешь вспомнить. Неужели он так бесследно исчез со своими секретными заданиями государственной важности?

Удивительно, но она послушалась.

– Значит, так. – И я начал писать: обзвонить всех знакомых, найти риэлторов, попытаться связаться с родителями мужа Марии. Потом – Питер.

– А что в Питере?

– Кладбища, – мрачно сказал я. – Узнаю, где они проживали, пока он не уехал. И где ее мама? Что, она с ним поехала за границу? Хотя у нее там была родная сестра, вроде?

– Жень, а, если Маня знала, что умрет, значит это самоубийство?

– Нет! Я в это не могу поверить! Маша никогда бы этого не сделала.

– Тогда что?

– Может быть, узнала о какой-нибудь болезни. И поэтому уехала отсюда. Чтобы мы не плакали над ее могилой. Это в ее стиле. Она всегда боялась причинить боль близким людям.

      Теперь у меня появилось дело. Очень важное для меня. У меня был план действий, и я знал, для чего жить дальше. Стало немного легче. Еще бы на улице не попадались похожие на Машку женщины, и я не вздрагивал бы от этого сходства! Да Ирина не смотрела бы на меня укоряющим взглядом. А ко мне не подкрадывались бы в ночи жуткие мысли: «Почему именно Маша, а не она?»

Я обзвонил всех наших общих знакомых, к некоторым съездил. Задавал одни и те же вопросы: «Когда последний раз виделись?», «Не говорила ли, куда уезжает?» и «Как найти Сергеева?». Никакой информации от этих переговоров я не получил. Больше расспрашивали меня. А я на вопросы не отвечал. И среди знакомых поползли слухи, что Мария лишила себя жизни. Но Наташа кому-то однажды намекнула, что у подруги обнаружили острый лейкоз, и оба эти варианта Машкиной смерти так и не слетали с болтливых языков.

Риэлторы перечислили деньги за продажу на указанные счета, поскольку у них была генеральная доверенность, и где находятся их клиенты, они не знали.

Родители Толика тоже не нашлись.

Жизнь продолжалась. Но без Марии.

А я продолжал безмерно тосковать. И винить себя во всем. Она всегда говорила, что не сможет без меня жить! Неужели все-таки суицид? И я начинал рисовать страшные картины: ночь, подоконник, мгновенная смерть…

В конце апреля я не выдержал, взял неделю без содержания и поехал в Питер. Хорошо, что меня поддержал мой друг Антон, и тоже увязался за мной. Иначе я бы оттуда не вернулся! Кроме того, еще в поезде он отнял у меня бутылку конька и спрятал в свою сумку:

– Все, Жень, хорош. Выпито достаточно. Включай мозги, начинай думать. Ты же профессиональный спортсмен. Где твое второе дыхание? Привыкай жить без Маши. Ее не вернешь, сколько бы ты не выпил!

Хорошо, что остановил, потому что я, действительно, увлекся. После пары стопок меня немного отпускало, и я мог работать. И жить.

Такое уже было со мной, когда я вылетел из Сборной. Тогда я остановился сам. А сейчас никак не мог. Так что на Антона рыкать не стал, а заказал у проводницы чай.

Ночью не спалось. Я думал о Марии. Вспоминал наш последний месяц, совместное решение продолжить жизненный путь вместе. «И умереть! Умереть тоже вместе – в один час. Непременно! Ну, на крайний случай, если ты тут будешь еще нужен, я должна уйти первой. Слышишь, первой! Без тебя не смогу, милый», – шептала счастливая Машка, положив голову на мое плечо.

В открытую форточку залетали снежинки, а мы только ближе прижимались друг к другу. И было столько любви, столько нежности в этих ночных разговорах – не измерить никакими земными приборами.       Но, вспоминая сейчас последний месяц, я понял, что в воздухе витало что-то неуловимое. И Маша это чувствовала больше, чем я. Она иногда вдруг замолкала и смотрела немигающим взором куда-то вдаль. «Мань, что?» – сразу тревожно спрашивал я. «Ничего», – она ласково улыбалась мне в ответ. Или вдруг, когда каждый занимался своим делом, она неожиданно все бросала, подбегала ко мне и крепко-крепко обнимала. А я целовал ее и гладил, как маленького ребенка.

Наверное, она предчувствовала наше расставание.

Опять защекотало в горле, заныло в сердце. Я повернулся к стенке и постарался заснуть. Ехать оставалось чуть больше двух часов.

Питер, как всегда, приветствовал мелким дождем. Практически не разговаривая, мы добрались до гостинницы за 15 минут.

Свеженькая и бодрая в столь ранний час молодая девушка в униформе вручила нам ключ от двухместного номера и выдала по нашей просьбе все имеющиеся у нее справочники города.

– Вот, возьмите еще, – протянула она стопку буклетов, – здесь описания всех экскурсионных туров.

– Спасибо. Нет, – резко ответил я ей.

– Мы по работе, – скорректировал мои слова Антон. И, дай Бог, ему здоровья за это.

Попросив завтрак в номер, Антоха пошел в душ, а я уселся в продавленное кресло и начал листать справочники. Выписал адреса нескольких архивов, адреса ЗАГСов. Последних было предостаточно. Много жителей было, видимо, в Санкт-Петербурге, раз столько актов гражданского состояния на них составлялось. Но получалось, что больше всего петербуржцы любили умирать. «Черный юмор, – вздохнул я, – мое позитивное отношение к жизни закончилось.» В справочнике оказалось больше восьмидесяти кладбищ, действующих и закрытых.

Антон вышел из ванной комнаты как раз тогда, когда принесли наш заказ. Мне и вставать не пришлось – он рассчитался за него сам. Это был стандартный набор: «овсянка, сэр», бутерброды с очень грустной колбасой, холодный кислый кофе и булочки.