Цензоры за работой. Как государство формирует литературу

Это было невероятно: служанка говорит главе полиции, одному из самых могущественных людей в королевстве, что она написала книгу, потому что хотела ее написать, и сделала это сама без посторонней помощи. Генерал-лейтенант не мог в это поверить. «Писала ли она книгу, основываясь только на своем воображении? – спросил он. – Не давал ли ей кто-то записанного материала, чтобы она обработала его? Кто давал ей [такой материал]?». Она ответила, что ей не давали никаких записей, что сочинила книгу сама и действительно руководствовалась только воображением. Марвиля не устроили эти общие заявления. Он потребовал точной информации о создании и распространении книги. (Здесь я перескажу содержание допроса, строго придерживаясь записи.)

Когда она ее писала?

С декабря по январь и в марте 1745 года.

Какие были договоренности насчет публикации?

Мазлен доставил рукопись Дюбюиссону, который обещал за нее отдать 200 экземпляров книги. Дюбюиссон или кто-то из его сотрудников сделали для издания эпиграф на латыни, предисловие и примечания, которые не были написаны ей самой.

Где ее напечатали?

По словам Мазлена, в Руане.

Что она сделала со своими 200 экземплярами?

Сожгла.

Когда?

После того, как услышала об аресте Дюбюиссона.

В этот момент допрос дошел до опасной точки, потому что защита Бонафон начала сдавать. Хотя она не могла отрицать своего авторства, горничная пыталась выставить «Танастес» безобидным любовным романом, слегка вдохновленным придворными слухами. А Марвиль пытался вынудить Бонафон признать, что она с самого начала знала, что это оскорбительная клевета на короля. То, что она до последней минуты медлила с уничтожением книг, показывало, что горничная хотела нажиться на скандале, который осознанно создавала. Так что, пока Бонафон придерживалась своей версии событий, Марвиль сужал круги, атакуя своими вопросами служанку со слабых сторон.

Разве Мазлен, первый раз прочитав рукопись, не предупредил ее, что это можно использовать для mauvaises applications, или опасных приложений к подлинным событиям?

Да, но она заверила Мазлена, что это всего лишь история, каких множество появляется каждый день, не давая повода для каких-либо applications.

Если Мазлен предупредил ее об опасности, почему она продолжала настаивать на издании книги?

Она признала, что была не права, но она не видела ничего дурного в «приложениях». Она решила не отказываться от публикации только потому, что «очень нуждалась в деньгах».

Разве к истории не было ключа? Не был ли он добавлен в тех экземплярах, которые она получила?

Нет. Она видела ключ три недели назад, рукопись была добавлена к некоторым экземплярам, продававшимся с прилавка Дюбюиссона в Версале, но она не имеет к этому никакого отношения.

Эта реплика обнажила слабость в защите Бонафон, и Марвиль немедленно нанес удар.

Вот как! Значит, задолго до того, как она сожгла свои экземпляры, она все знала о возможных приложениях и тем не менее не отказалась от замысла продать книги. Более того, она бы продала весь запас, если бы Дюбюиссона не арестовали. Она была виновна в создании и распространении «самой непристойной книги в мире»! Не она ли была автором ключа? Или это был Мазлен? Предосторожности, которые они предприняли, чтобы скрыть свои действия, показывают, что оба осознавали их преступность.

Вовсе нет, ответила она. Она прибегла к секретности только потому, что не хотела афишировать свое имя. Только отчаянная нужда в деньгах вынудила ее написать книгу, она не писала ключ и не верила, что Мазелин сделал бы это.

На этом месте Марвиль прекратил допрос. Он узнал достаточно, чтобы доказать причастность мадемуазель Бонафон к созданию крамольной литературы, но подозревал, что есть еще что-то, чего она не хочет говорить. Ведь зачем простолюдинке, особенно женщине из домашних слуг, писать романы? Чтобы узнать подноготную этой истории, Марвилю нужно было допросить других заключенных в Бастилии, а их было предостаточно.

В конце концов генерал-лейтенант и его подручные разобрали двадцать одно дело, отправив в заключение одних, изгнав других и отпустив пару книгонош и посыльных издателя. Они составили полную картину подпольной сети, соединяющей Руан, Версаль и Париж. Но основной проблемой полиции оставалось авторство ключа и самого романа, так что они сосредоточились на мадемуазель Бонафон. Они вызывали ее еще на два допроса и продолжали расставлять ловушки, а она продолжала их обходить. Но полиция добилась большего от ее соучастников. Когда удавалось выудить компрометирующую информацию из одного подозреваемого, ее сопоставляли со словами другого, не говоря ему об этих новых сведениях, чтобы поймать его на лжи. Тогда ему рассказывали о показаниях подельника, пытаясь добиться признания. Кроме того, полиция пробовала докопаться до истины с помощью техники, известной как очная ставка. Они вызвали мадемуазель Бонафон и Мазлена из отдельных камер и зачитали их показания, стараясь вызвать взаимные обвинения. Когда это не сработало, привели Дюбюиссона и повторили процедуру. Версия издателя насчет ключа откровенно противоречила остальным, но никто не сдавался. Так что расследование не двигалось с места в течение нескольких дней, пока наконец следователи не заставили расколоться Майяра, консьержа маркиза де При. Он признался, что работал на потайном складе в городском особняке маркиза в Париже. Оттуда он снабжал парижских книгонош, а сам получал товар из Версаля: сорок пять экземпляров от Мазлена и двадцать пять от мадемуазель Бонафон, которая должна была получить по три турских ливра за каждую проданную книгу. (Ливр, наиболее ходовая валюта, в 1750 году был примерно равен дневному заработку неквалифицированного работника.) В посылке, пришедшей от Бонафон, был ключ, написанный ее рукой.

Признание Майяра дало генерал-лейтенанту нужную информацию для третьего допроса мадемуазель Бонафон. Он сначала не открывал своих карт, задавая привычные вопросы о ключе и получая в ответ привычное отрицание. Потом сделал выпад:

Знает ли мадемуазель Бонафон некоего Майяра, консьержа маркиза де При?

Она видела его однажды в Версале вместе с мадам де При.

Писала ли она когда-нибудь Майяру или отправляла ему экземпляры «Танастеса»?

Нет.

Ложь. Ему было уже известно, что мадемуазель Бонафон отправила двадцать пять экземпляров книги Майяру и участвовала в поставке еще сорока пяти, рассчитывая получить по три ливра с каждой продажи.

В этот момент пала главная опора защиты мадемуазель Бонафон, и ей ничего не оставалось, кроме как признаться, продолжая затемнять, насколько это было возможно, обстоятельства дела.

Да, признала она, это правда: она пыталась извлечь выгоду из продажи книг, которые оставались в ее распоряжении. Она вверила их слуге принца де Константена, который мог без затруднений провезти их через таможню в карете принца.

Был ли в посылке ключ?

Да, она не могла этого отрицать. Майяру нужен был ключ, чтобы продавать книги. Так что ей пришлось написать его своей рукой и отдать Мазлену для отправки Майяру, но с условием, что он будет служить только для пользования Майяра, а не распространяться вместе с книгами.

Тогда Марвиль показал бумагу, исписанную от руки. Это ключ?

Да, призналась она. Это был именно тот экземпляр, который она послала Майяру, написанный ее рукой. Единственное, что она могла сказать в свою защиту, так это то, что не получила от книг никакой прибыли.

Отбросив это оправдание, Марвиль начал вещать:

Я поставил ей на вид, что с начала заключения она взяла привычку признавать одну часть фактов, свидетельствующих против нее, и отрицать другую.

Она была виновна в создании и распространении литературы самого возмутительного и опасного рода. Она пыталась обогатиться, клевеща на короля. И может не сомневаться, что останется в тюрьме до тех пор, пока корона не соблаговолит помиловать ее.

На самом деле мадемуазель Бонафон провела в Бастилии четырнадцать с половиной месяцев. Ее здоровье было настолько подорвано, что, согласно докладу управляющего Бастилией, она могла умереть, если власти не переведут ее в более здоровую обстановку. Так что мадемуазель Бонафон отправили в монастырь сестер-бернардинок в Мулене, где она провела следующие двенадцать лет без права принимать посетителей и получать письма.

Почему я выбрал именно это дело из сотен, находящихся в архивах Бастилии? Современному читателю (это чистое предположение, скорее всего, я – единственный, кто читал этот текст за последние 250 лет) «Танастес» покажется просто скучным. Но для читателей XVIII века, вооруженных ключом, это была сенсация – первое сочинение о сексуальной жизни Людовика XV и придворных интригах, с нею связанных. Конечно, слухи в Версале держали двор в курсе романов короля, с их неловкого начала с тремя дочерями маркиза де Неля (особенно всеми ненавидимой графини де Шатору, сопровождавшей Людовика на фронт в Мец во время войны за австрийское наследство) до назначения мадам де Помпадур maîtresse en titre, официальной фавориткой, но в «Танастесе» все это было предано печати. С помощью ключа, в котором говорилось, что Танастес – это Людовик XV, Оромаль – кардинал де Флёри, Амариель – епископ Суассона и так далее, любой читатель мог понять хитросплетения власти и секса в сердце французской монархии. Так воспринимала книгу полиция. В докладе правительству о проделанной работе было написано:

Эта книга представляет собой аллегорическую сказку, из которой легко вывести оскорбительные приложения к особе короля, королевы, мадам де Шатору, герцога де Ришелье, кардинала де Флёри и других придворных мужей и дам. В ней рассказывается об обстоятельствах болезни короля в Меце в 1744 году, отставке мадам де Шатору, возвращении ей милости короля и восстановлении ее прежнего положения, о ее болезни, смерти и новом выборе короля – мадам де Помпадур135.

Это было литературное оскорбление величества.

Что еще примечательнее, учитывая старания государства контролировать мир печати, вся схема осуществлялась из комнат прислуги. Автор, ее посредник (Мазлен), перевозчик (слуга принца де Константена) и распространитель (Майяр) – все в разных должностях служили аристократам. Дюбюиссон был одним из многих издателей, которые вели дела в Версале, держа запрещенные книги на потайных складах и продавая их из-под прилавка или распространяя из-под полы (sous le manteau, как обычно говорили). Дворец был местом, где сходились пути литературного подполья. И некоторыми из тайных агентов были женщины. Генерал-лейтенант полиции с трудом мог поверить, что горничная написала скандальный роман с ключом, но у мадемуазель Бонафон набралась целая подборка трудов – стихотворений и пьес, помимо «Танастеса». Более того, эта книга была напечатана при лавке, которой владела женщина, вдова Ферран из Руана. Как и большинство вдов в книжной торговле, она взяла в свои руки предприятие мужа после его смерти. Литературная полиция обнаружила немало странных и неожиданных персонажей, чтобы сказать, что литература в широком понимании, включающем все стадии создания и распространения книг, проникала в обществе при Старом режиме куда глубже, чем это показывают труды, сосредоточенные на великих людях и великих произведениях.

Система распространения: артерии и капилляры

«Следствие» по книге часто начиналось с последнего пункта на пути ее распространения и продвигалось вверх к владельцам складов, извозчикам, типографам, издателям и авторам. Чтобы проследить эти нити, охотясь за запретной литературой, полиции нужно было ориентироваться в хитросплетении каналов торговли, ведущих в задние комнаты, по маршрутам книгонош и к палаткам под открытым небом, где беднейшие обитатели литературного мира пытались заработать на хлеб. Нищета часто приводила к преступлениям, ведь наибольшую прибыль можно было извлечь там, где риск выше всего – в подпольной торговле. Полиция часто задерживала маргинальных дельцов, действующих в этом опасном секторе, изо всех сил стараясь удовлетворить спрос, и архивы Бастилии полны историй этих «бедолаг» (pauvres diables) со дна книжной торговли.

Досье парижской bouquiniste (мелкой торговки книгами, обычно работавшей в палатке под открытым небом) служит богатейшим источником информации об этой стороне книжной системы распространения. Луиз Манишель, известная в торговых кругах как «девица Ламарш», держала палатку в переулке, соединяющем сад Пале-Руаяль с улицей Ришелье в самом сердце Парижа. Задолго до того, как Бальзак прославил его в «Утраченных иллюзиях», Пале-Руаяль стал важной точкой в издательской индустрии. Он воплощал другой аспект системы привилегий, свойственной Старому режиму. Так как Пале-Руаяль принадлежал герцогу Орлеанскому, члену королевской семьи, это было lieu privilégié (привилегированное место) вне досягаемости для полиции. Инспекторы и их осведомители могли осматривать товары, которые лежали на прилавках, рассеянных по саду, но не имели права проводить обыски или аресты без предварительного согласования с управляющим дворца, который обычно задерживал такие дела на достаточное время, чтобы виновники могли скрыться. В результате Пале-Руаяль, территория которого была открыта для всех парижан, давал приют множеству сомнительных занятий – проституции, азартным играм, политическим пересудам и продаже запрещенных книг. Девица Ламарш предлагала отборный товар покупателям, жаждавшим узнать об интригах министров, сексуальной жизни королевских особ и всякого рода вольностях, как философских, так и эротических.

Она не имела права этого делать. Формально все книгоноши и bouquinistes должны были получать разрешение от полиции и регистрироваться в Управлении книготорговли, но Пале-Руаяль защищал Ламарш и некоторых других мелких торговцев под сенью привилегий. Они устанавливали прилавки (étalages) под галереями, окружающими сад, и во всех соединенных с ним аллеях и переулках. Когда предоставлялся случай, они торговали между собой, сбивали друг другу цены и заключали союзы со своими коллегами из других относительно безопасных мест – Лувра и Дворца правосудия. Такие дельцы обычно получали книги от мелких книгопродавцев из Парижа, которых снабжали потайные склады и типографии в провинции или за рубежом. Ламарш знала все хитрости торговли. Она промышляла этим делом еще когда была маленькой девочкой и унаследовала лавку от матери, занимавшейся ею до своей смерти в 1771 году. Отец Ламарш, известный полиции как «негодный подданный, продававший очень дурные книги»136, держал такое же крохотное предприятие в другом месте, пока к семидесяти четырем годам ему не отказало здоровье. А его сестра разносила «дурные книги», пока полиция не упрятала ее в тюрьму Фор-Л’Эвек где-то в начале 1770‐х. Не похоже, чтобы члены этой семьи читали те сочинения, которые продавали. Ламарш не была неграмотной, но ее письма из Бастилии написаны примитивными каракулями и с такими ошибками, что иногда приходилось читать слово вслух и догадываться о его значении по звучанию.

В декабре 1774-го, а это первая дата в ее досье, Ламарш было тридцать восемь лет. Она жила вместе с вдовой, которая работала у нее служанкой, в квартире на шестом этаже в задней части здания над табачной лавкой на улице Сент-Оноре. Это означало, что ее жилье было дешевым, ведь на рынке парижской недвижимости экономическое расслоение было, как правило, вертикальным: чем выше этаж, тем беднее жилец. Пьер-Огюст Гупиль, инспектор по книжной торговле, начал готовить для Ламарш ловушку после того, как получил донесение от осведомителя, купившего с ее прилавка запрещенную книгу и описавшего общество, собирающееся возле него:

Все дворяне, ищущие последние новинки, библиофилы, которым привозят заказы, и дамы, желающие иметь книги на своем туалетном столике, обращаются к этой женщине. У нее всегда находится что-то, чтобы разжечь их любопытство: «Письмо герцогу и пэру» [Lettre à un duc et pair], «Письмо от господина де Соруэ господину де Мопу» [Lettre du sieur de Sorhouet au sieur de Maupeou], «Подлинные воспоминания о жизни мадам Дюбарри» [Mémoires authentiques de la vie de Mme du Barry], «Ужины короля Пруссии» [Les soirées du Roi de Prusse] и т. д. Нет такой книги, которой у нее бы не было и которую бы она не стала продавать137.

Как можно понять из названий, ассортимент Ламарш во многом состоял из политических памфлетов и скандальных сочинений. Многие из них были направлены против решений канцлера Рене-Николя-Шарля-Огюстена де Мопу, который спровоцировал реорганизацией судебной системы, приведшей к усилению королевского произвола, поток протестной литературы в 1771–1774 годах. Правительство делало все возможное, чтобы избавиться от подобных сочинений, даже после падения Мопу и вступления на престол Людовика XVI в мае 1774 года. Памфлетом, который они особенно хотели уничтожить, было «Письмо г-на аббата Террэ г-ну Тюрго», Lettre de M. l’abbé Terray à M. Turgot, где проводилась связь между протестами против Мопу и назначением нового министра, Анна-Робера-Жака Тюрго138. Генерал-лейтенант полиции Жан-Шарль-Пьер Ленуар приказал Гупилю найти этот памфлет, что тот и сделал, приобретя через своего осведомителя два экземпляра из лавки Ламарш. Потом он написал еще один доклад о ее предприятии:

Девица Ламарш продолжает продавать «Письмо г-на аббата Террэ г-ну Тюрго» в Пале-Руаяле. Люди толпятся у ее прилавка, как будто там играют новую пьесу, это разжигает любопытство. Кроме того, памфлет служит причиной разговоров об особах, которых компрометирует, и, хотя он довольно плохо написан, запах скандала, который от него исходит, гарантирует, что это сочинение будет продаваться и читаться139.

Выслеживая книги, полиция отмечала воздействие, которое они оказывают на парижскую публику. Остроумный памфлет или правильно расположенная лавка могли оказать нежелательное влияние на общественное мнение, и Ламарш знала, как играть на чувствах своих покупателей. Гупиль отмечает, что она пыталась привлечь его тайного агента такими словами:

Понизив голос, она спросила, знает ли он о «Жизни мадам Дюбарри». «Конечно, – ответил он. – А что?» – «А то, что у меня есть еще несколько экземпляров из тех двухсот, что мне прислали из Фландрии две недели назад». Потом она игриво добавила: «Вы знакомы с этой книгой? Это „Требник руанских каноников“ [Bréviaire des chanoines de Rouen]. Пришло оттуда же». И она тут же вытащила из-под прилавка книгу, которую я прилагаю к докладу и за которую попросила два ливра девять су. Как вы можете заметить, месье, это собрание непристойностей, прекрасно подходящее для развращения умов140.

Гупиль попросил разрешения обыскать квартиру Ламарш, где, по его мнению, она хранила запрещенные книги и где можно было найти указания на ее поставщиков. Ленуар согласился отправить его на такого рода «досмотр», и в десять вечера 23 января 1775 года Гупиль вместе с Пьером Шеноном, чиновником (commissaire) из суда Шатле, вошли домой к Ламарш. Они провели тщательный обыск, но обнаружили лишь три экземпляра «Письма г-на Террэ», два – порнографического трактата «Выбывший из строя сладострастник», Le Volupteux hors de combat, и простенькую счетную книгу. На следующую ночь в двенадцать часов они вернулись с подписанным письмом-ордером, lettre de cachet, на арест Ламарш и увезли ее в Бастилию.

Торговка пробыла в камере без каких-либо контактов с внешним миром до 27 января, когда Шенон приступил к первому из двух допросов. Он имел дело с множеством книгонош и торговцев такого рода и, как правило, не слишком усердствовал с вопросами при первой встрече, чтобы иметь возможность запутать подозреваемых на следующем допросе, имея на руках доказательства, добытые следствием. Когда ее спросили о поставщиках, Ламарш ответила что-то неопределенное о людях, которые приходили к ее прилавку с пачками книг и возвращались через несколько дней за оплатой. Она не могла назвать имена и дать описание, более точное, чем «среднего роста» и «несколько потрепанного вида». Ламарш сказала, что продавала такие же книги, как и другие bouquinistes в Пале-Руаяль, и думала, что полиция не имеет ничего против. Сама же она не знает об их содержании, так как не читала их. Она не имела понятия, что «Письмо аббата Террэ» запрещено. Покупатели спрашивали эту книгу, и, когда появился неизвестный человек с дюжиной экземпляров при себе, она их купила. Он продолжал приходить, а Ламарш, по ее словам, продолжала продавать, пока через ее руки не прошло около сотни экземпляров. Шенон пытался подловить торговку, указав на записи в ее счетной книге, где говорилось о 500 экземплярах «брошюры», но она ответила, что «брошюра» – общее слово, которое она использует, суммируя все продажи в конце дня. Она не помнила, какие именно сочинения подразумевались под этим смутным определением, и точно никогда не использовала названия книг в своих расчетах. Не продавала ли она «Жизнь мадам графини Дюбарри», спросил Шенон. Только два экземпляра, ответила Ламарш. Она приобрела их у одного из покупателей, у которого оказалось несколько лишних копий. Она не могла назвать ни его имени, ни адреса и могла описать только как благородного человека около пятидесяти лет141.

В этот момент Шенон прекратил допрос. Он по собственному опыту знал, что готовность заключенных все отрицать часто ослабевала после того, как они проводили достаточно времени одинокие и забытые в грязной сырой камере. Ламарш казалась отчаявшейся через день после первого допроса в своем письме к Ленуару. Она писала, что одна содержит семью. Ее отец был болен, сестра – беспомощна, служанка – нездорова, а ее торговое дело, от которого они все зависели, – почти уничтожено. Письмо Ламарш, которое требует не только перевода, но и предварительной расшифровки, показывает одновременно ее грамотность и состояние ума:

La supliente in plor votre juistise vous prit de l’a regardé dun neuille de pitié je suis comme unemer de famille qui abesoins daitre ala taite de ses affair je un per de soisante e quinsans son et-tat nes pas sufisans pour le fair subsité et une seurs qui es dan la paine elle napoint dautre secour que de moy, je . . . ne ces de vercé des larme de sens.

[La suppliante implore votre justice [et] vous prie de la regarder d’un oeil de pitié. Je suis comme une mère de famille qui a besoin d’être à la tête de ses affaires. J’ai un père de soixante et quinze ans. Son état n’est pas suffisant pour le faire subsister, et [j’ai] une soeur qui est dans la peine. Elle n’a point d’autre secours que moi. Je . . . ne cesse de verser des larmes de sang.]

Просительница взывает к вашей справедливости и умоляет взглянуть на нее милосердным оком. Я все равно что мать для семьи, которой нужно быть во главе всех дел. У меня есть отец семидесяти пяти лет. Его состояние не дает ему достаточно средств для существования, и [у меня есть] сестра, которая страдает. Ей никто не окажет помощь, кроме меня. Я… не перестаю плакать кровавыми слезами142.

Тем временем полиция продолжила работать по другим направлениям. С помощью осведомителей и подручных Гупиль обнаружил, что «Письмо аббата Террэ г-ну Тюрго» распространяет «жена Мекюиньона», bouquiniste с Майского двора Дворца правосудия, разносившая памфлет по частным домам и продававшая небольшие партии своим коллегам в других местах, в том числе в Пале-Руаяль. Она сообщила одному из агентов Гупиля, который приобрел несколько экземпляров книги, что заключила тайное соглашение с типографом, издавшим их. Он согласился сделать Мекюиньон своим единственным распространителем в Париже в обмен на часть от доходов. Секретность должна была защитить ее не только от полиции, но и от мужа, объяснила торговка, ведь если бы он узнал, сколько она зарабатывает, то потребовал бы себе долю143. В своем докладе Ленуару Гупиль советует использовать эту информацию, чтобы найти типографа, работавшего, по всей видимости, над вторым изданием, которое должно было включать в себя еще больше фальшивых писем, призванных скомпрометировать публичных особ.

Одновременно с этим полиция напала на след другого опуса, беспокоившего начальство в Версале, – «Жизнь госпожи графини Дюбарри, с ее перепиской и рассказом о ее интригах, любовных и политических», Vie de Madame la comtesse du Barry, suivie de ses correspondances épistolaires et de ses intrigues galantes et politiques. Ее продавали из-под полы отец и сын Десож, разносившие книги из своей квартиры на улице Суарр и владевшие небольшой лавкой на площади Лувра, под воротами, ведущими на улицу Фроманто. Оба были арестованы и помещены без возможности общаться в разные камеры Бастилии. К сожалению, запись их допроса утрачена (есть только упоминание долгого допроса, который Шенон устроил Десожу-отцу до восьми часов вечера 2 февраля)144, зато архивы содержат множество писем, которые отец и сын написали или получили. Изучив все доказательства, Шенон добыл достаточно информации, чтобы опрокинуть защиту Ламарш во время второго допроса.